Крутояры: рассказы

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет гуманитарных наук

Школа филологии

Выпускная квалификационная работа

Крутояры: рассказы

Новомлинова Полина Михайловна

Москва 2020



Степа и Женя стояли наверху Дурман-горы. Галлюцинации не приходили. Хотя мальчики очень ждали. Даже голова не болела и не кружилась. А в школе рассказывали, что будет. Волжский берег с Дурман-горы был похож на рот какого-то великана, который хотел пить и заглотнул прямо из реки. Его зубы белели меловыми вершинами. Поверхность горы была изрыта ямами разной глубины. Туристы искали здесь клад Степана Разина.

- Как на Луне, - скидывая с себя рюкзак, сказал Женя.

- Дааа. Ну что, обратно?

Они забирались на вершину в самое пекло. Спина болела от прямых, грубых лучей солнца, ноги в кедах запотели и просились на свежий воздух. С каждым шагом в Степе усиливалось чувство вины. Для него это был не поход, а побег от родителей, от выбора, от начинающихся изменений. Дома остались мама и папа, которые, Степа был уверен, будут счастливы и без него. За это он на них и обиделся и просто сбежал.

- Степ, ты что? Мы три часа сюда перлись, - Женя смотрел снизу вверх на Степу и морщился из-за слепящего солнца. - Давай посидим немножко, подождем. Вдруг начнется.

Женя по дороге вспоминал апрельский дождь. Земля была черной и пахла сошедшим снегом. Женя стоял около школы. Дождь заканчивался, из туч вытряхивали последние капли. Они были, как на подбор, крупные. Одна такая угодила ему на голову. Простое мокрое тук, а Женя сразу всё решил. Идти в поход. Идти в поход, чтобы мама, наконец, поняла, что он тоже сильный, что его не надо оберегать. А в поход он позовет Степку. Вместе они пройдут как можно дальше, и, если хотя бы неделю протянут самостоятельно, вернутся другими - взрослыми.

Вышли они рано. Рассвет встретили в дороге. Перекусили на ходу. Женя стал разбирать рюкзак. Бутерброды с сыром слиплись в целлофановых пакетах. Женя отложил их в сторону. На дне рюкзака рука нащупала дикие яблоки, сорванные по дороге, и огурцы. Женя протянул огурец с двумя яблоками Степе и стал искать запасы в его рюкзаке. Наткнулся на книжку.

- А это ты зачем взял? - Женя показал обложку «Разина» Хлебникова. - Да она там уже месяц лежит. Это я у деда в музее стащил.

- Лучше бы ты сегодня у мамки картошку стащил, - Женя открыл книгу наугад и с тяжеловесными паузами почти прокричал. - «Рог гор, рави вар. Вари, рав».

- И где тут клад? - за спинами Степы и Женя появился мужчина. Он держал в руках пакет из магазина с надписью «Спасибо за покупку!» и лопату, был бос и в плотной рубашке желтого цвета и полосатых штанах, серая полоска чередовалась с чуть менее серой. - Неужто вы первее меня нашли и выкопали?

Не дождавшись ответа мальчиков, мужчина стал спускаться с горы.

- Ладно, пойду хоть коровьего говна соберу, - говоря уже с сам с собой, он быстро исчез за деревьями в овраге.

- Это что новый пастух?

- Да какая разница! Я же тебе говорил, что клад - это все фигня! И галлюцинаций тоже не будет!

- А я верил что ли? - Степа встал и подошел к обрыву. - А что? Может, мы и протянем неделю? Только искать будут. Надо дальше уходить. Виноград, - Степа любил прозвище Жени и чаще всего называл его именно так, - как думаешь, он прям тут сбросил свою княжну?

- Кто? Разин? Нет, ты знаешь, я читал, что вон от того дерева надо 10 шагов на север и 30 шагов на юг.

- Да иди ты.

Волга пошла пятнами, по ней поползли мурашки. Степа заметил кусочек горы, который смахивал на чей-то профиль. Не успел крикнуть об этом Женьке, как профиль стал медленно сползать вниз и с грохотом опустился на берег. На глазах у Степы горизонт стал закругляться. Он машинально присел. «Виноград», - только успел крикнуть он. Женя подбежал с рюкзаком к обрыву.

Мальчики почувствовали рывок и качнулись вперед. Та часть горы, на которой они теперь были, отсоединилась от скалы и полетела. Степа сидел с закрытыми глазами, Женя - в обнимку с рюкзаком. Тогда они впервые увидели, как выглядит река сверху. Издалека показался теплоход с людьми. Они махали на берег, хотя там никого не было. Женя подполз к краю обломка и рассматривал рыбаков, которые сидели, кажется, в деревянных лодках.

Степа и Женя плыли медленно, периодически их побалтывало - мешали облака-брокколи, которые мальчики задевали головами. Вода сменилась землей. Деревья, следующие друг за другом, сшивали каменистое тело холмов. «Можно, Степа, открывай глаза, уже земля», - Женя знал, что Степа боится воды, потому что так и не научился плавать далеко. Степа узнал свою яблоню на вершине холма, где одиноко стоял их дом. Но дома рядом не было.

Окно Степы выходило на Волгу и холмистый берег. Рецепт этого слоеного пирога он выучил наизусть.

В ясный день вода колола глаза своей синевой, туманным утром сверху посыпалась сахарной пудрой, а к вечеру над ней разливали розовое масло. В начале лета река выплескивалась на небо. К концу становилась зеленой от рассыпанных в ней травянистых камешков.

Река была очень аппетитной на вид, особенно в жару. А бывало что и надоедала. Это как утолить жажду. Наберешь полный стакан, пьешь так, что захлебываешься. Вода сначала кажется сладкой-сладкой, а как напьешься, заполнит желудок и только дразнит его своей пустотой. «Дети Африки без воды. Не попить, не искупаться. А тебя в Волгу не загнать! Не стыдно?» - начнет ругаться мама. Нет, мама, не стыдно, зачем мне вода, если я уже напился, а у меня еще есть горы.

Река - созерцание, лень, вечное насыщение. Ее же из окна видно, а горы - действие и вечная жажда. Надо встать с кровати, выйти из дома, тогда покажутся только каменные макушки, пройти через огород с картошкой, обогнуть курятник, открыть калитку и, наконец-то, встретиться с горами, вставшими в полный рост. Ну, как горы? Холмы. Научились у Волги - подныривают друг под друга. Где-то они сталкиваются и равномерно разливаются на две стороны, где-то после удара первая навсегда застывает и устало ждет, когда сможет выплеснуться, а вторая навсегда поддерживает первую. На холмах сухо до хрипоты и твердых шариков в горле.

В своем селе, Белогорское, Степа любил всё. Двор, куриц, дорогу до школы, местного дурачка, который ходил по селу со сломанным фотоаппаратом, сланцы, которые потерял в Волге, Волгу, рынок, пастилу из яблок, яблоню.

Их анис во дворе был его ровесником - обоим по одиннадцать лет. В разные годы у дерева была особая жизнь. Когда-то, напитавшись снегами и талой водой, на нем по очереди загорались и краснели десятки лампочек, когда-то только одиноко переговаривались листья.

Степе нравилось наблюдать за деревом. Вечерами он мог сидеть под яблоней и гадать, какое из яблок сорвется первым: «Нет, это крепкое. А вон то боится, как у него листочки вокруг дрожат. А останется то, которое не боится». Угадывал всегда дедушка, Тимофей Иванович, который возился рядом в огороде: «Вот и треснулось… время, значит, ему. Взяло все, что могло».

Степа верил, что дерево помогает ему. Оно скрывало от ссор родителей. Стояло чуть поодаль от дома, там, где были не слышны их споры. А еще оно делало его железным человеком. Как-то мама принесла бумажку, трясла ею перед папиным лицом. Они ругались, папа ушел остывать к магазину. Мама полезла в кухонный шкаф и достала из какой-то баночки гвоздь. «Мама, тебе зачем? Папа обидел?» - выбежал из комнаты Степа. «Да сдался мне твой папаня! Это для тебя. У тебя гемоглобин низкий. Будем из тебя железного человека делать», - и мама уходила в огород за яблоками. Она насквозь протыкала их гвоздем, а утром Степа их, продырявленные, съедал. За ночь дырки чернели и выглядели страшно, но были вкусными.

Но по-настоящему железным Степа почувствовал себя после того, как попал в больницу с аппендицитом. Степу повезли в город на скорой помощи. Он лежал на кушетке в машине, а в окно к нему заглядывали деревья и девятиэтажки. Тогда город показался ему пустым и неприветливым.

После операции Степа разглядывал розовые концы разреза - позвоночник какого-то насекомого, навсегда загнанного под кожу - ему было жаль себя, вернее, удаленного аппендикса. Степа без него теперь, видимо, уже не совсем правильный человек. Маме, которая пыталась успокоить, он не верил. Только доктор смог нормально объяснить. Он рассказал Степе, что на месте разреза появятся новые клетки и, словно броней, закроют его, а аппендикс ему бы и не пригодился. До чего же круто - была дырка и не стало. Ночами в больнице Степа ждал, что почувствует, как рана начинает затягиваться новыми клетками. Он старательно прислушивался к своему телу, но всё, что чувствовал - это голод и желание увидеть Волгу.

Папа Степы работал вахтовым методом. Месяц проводил в строительной бригаде в Ханты-Мансийске, месяц отдыхал. Первую неделю он возвращался в село, по дороге навещая родственников и друзей в Москве, Воронеже, Хвалынске и Энгельсе. Два последних города в списке менялись. Новые родственники объявлялись в других городах, а связи со старыми выцветали на чеках из магазинов. Еще неделю папа праздновал приезд домой. Баня, рыбалка, баня. Довольный и радостный, он гулял по гостям. Не разуваясь, проходил к столу и ставил на него ханты-мансийские угощения, купленные в любом другом городе, но только не в Ханты-Мансийске. Третью неделю папа отлеживался и делал что-то по хозяйству. Он передвигался из комнаты в комнату, выходил во двор, а вечером включал телевизор. Только на четвертой неделе он неожиданно появлялся в комнате Степы и задавал один и тот же вопрос: «Сын, я очень плохо себя вел?» Потом ставил пустую сумку в коридоре. Она напоминала ему о скором расставании и заставляла оживать для семьи.

До отъезда Степа с папой успевали съездить на рыбалку и посмотреть на фотографии Ханты-Мансийска в его телефоне. Степа не мог оторваться от большого экрана мобильного. Эти дома построил он, его папа? Теперь в них жили люди. Они выглядывали из окон, на рамах которых еще кое-где остались следы строительной пены и папиных рук.

«Счастливые», - думал Степа. Он мечтал, что папа построит ему такой же высокий дом. Жить бы на самом верхнем этаже. Там по-другому. Но со Степой папа не мог построить даже куб для домашки по геометрии. Степа каждый раз подолгу привыкал к этому человеку. Он пах, двигался, разговаривал по-другому. Это пугало.

После двух недель дома рубашки папы, поглаженные и постиранные мамой, остывали. Из них с собой он брал только две-три. Постепенно из дома выветривался мужской запах пота, кислый и въедливый.

В этот раз папа остался подольше. Мама уговаривала его взять их со Степой с собой, в Ханты-Мансийск. Тем более он давно говорил, что начал строить для них дом. Они ругались каждый день. Степа следил за ними с улицы.

Мама и папа сидели за столом в большой комнате. Степа ждал их на лавочке около курятника, под яблоней. Заходить в дом боялся. Сначала Степа пробовал озвучивать их. Но потом понял, что его слова к ним не лепятся, родители от них отмахиваются. Он предлагал им: «Мама, скажи, что у папы получаются очень красивые дома. Папа, а ты… а ты скажи, что больше не будешь выкапывать мамины цветы». Мама стала вставать из-за стола, ходить куда-то, возвращаться, вопросительно наклоняться над столом, где сидел папа. Потом окно из желтого превратилось в черное с синими отблесками - папа включил телевизор. А на кухне лампочка никак не загоралась, хотя Степа знал, что мама еще не приготовила на завтра суп. Степу никто не звал в дом, не гнал спать.

Дверь дома открылась. Из-за угла вышел папа в майке и шортах. Он сел на лавочку со Степой, положил свою руку на его шею и молча держал ее. Она касалась сына осторожно, не всеми пальцами. Папа закурил.

- Не получается у нас ничего с твоей мамкой, - рука затряслась и соскользнула с шеи Степы. Папа сам весь задрожал. Лавочка два-три раза пошатнулась туда-сюда. Степа ничего не стал говорить, потому что увидел маму, которая шла к ним. Папа больше не дрожал и отвернулся.

Мама взяла Степу за руку и повела домой: «Что за мода сидеть на лавочке в одиннадцать часов ночи?» В комнате она молча показала ему рукой на застеленную кровать. Степа разделся и лег. Через какое-то время пришла мама. В темноте было видно, как блестят уголки ее глаз. Халат пах жареным луком. Папа все еще не возвращался. Может быть, Степа прослушал, как он зашел в дом. «Ничего, пусть немножечко там посидит», - подумал Степа. Он уже знал, как под яблоней хорошо плачется.

Утром Степа застыл у двери на кухню. За мутным стеклом в узорах двигались фигуры. Мама - желто-розовое пятно халата, папа - темно-синее шорт. Будить Степу утром не стали, как будто извинялись за вчерашнее. Степа сделал небольшую щелку и посмотрел одним глазом в полоску появившейся кухни. Больше всего он боялся первого взгляда мамы.

Степа толкнул дверь дальше и замер на пороге. Родители почти одновременно повернулись. Мама засуетилась, достала из кухонного шкафа тарелку, включила плиту, стала дорезать салат. «Садись, садись, сейчас будем завтракать», - после ее первых слов Степа почувствовал уверенность. Ему захотелось скорее заглянуть папе в лицо и с гордостью сказать: «Смотри, КАКАЯ у нас мама!» Папа взглянул на Степу и, кажется, без споров согласился. Яичницу мама не стала раскладывать по тарелкам, а поставила в середине стола и села сама.

- А можно мне два желтка? - спросил Степа, начиная обводить их вилкой.

- Бери мой, - сказал папа, словно извиняясь за вчерашнее.

- Сын, ну, не ковыряй ты так сковородку.

- Что ты на него с утра? Мы скоро новую купим, да? - папа говорил бодро, не отводил глаз и смотрел весело. Вчерашняя его растерянность заморозилась ночью под деревом.

Мама посмотрела на папу и вдруг улыбнулась. Ее плечи опустились, и она сразу вся округлилась.

- Скажи ему. Как мы договаривались?

- Сын, мы с мамой решили. Переезжаем. Завтра еду в город за билетами в Ханты-Мансийск. За лето найдем тебе школу, мама на фабрику швеей устроится.

Степа перевел взгляд с папы на маму. Они сейчас были похожи. Светлые волосы, почти одной длины, мама любила короткие прически, и извиняющиеся улыбки. Ему захотелось сделать что-нибудь в отместку: расплакаться или хотя бы провести вилкой по сковородке.

Теперь, когда они были такими счастливыми, Степа не чувствовал себя счастливым. Как за одну ночь они все решили, как так быстро помирились. Это просто нечестно. Он боялся заходить в дом, прислушивался ночью к звукам, боялся увидеть их утром, а они уже договорились. Степа на минуту вспомнил многоэтажный дом, из которого будет видно все дворы и улицы, тот, который для них обещал построить папа. А потом перед глазами появились Волга, Женя, и дед, и его музей.

Тимофей Иванович был хранителем местного музея. «Рыбный сезон начнется, жизнь поинтереснее станет», - говорил он. Рыбный сезон начинался в мае и длился все лето. Но караулить туристов у дверей музея было бессмысленно. У Тимофея Ивановича еще целая школа на догляде была. Из школьных окон ему всегда было видно, что на соседнем бугре делается.

Село Белогорское было разделено на два бугра оврагом. Когда-то в нем был родник и сад. Теперь овраг всем только мешал. Тимофей Иванович иногда ленился перебегать с бугра на бугор и не всегда выходил к подъезжающим машинам, выжидал. Тех, которые постоят и звонить не будут, можно пропускать. А если звонят, да несколько раз, к тем можно выйти. Туристов много, а Тимофей Иванович один. Сегодня подъехал белый джип.

Музей располагался в здании бывшего клуба. Серые стены и двери, выкрашенные в синий цвет. После экскурсий Тимофею Ивановичу можно было дать столько денег, сколько хочешь. Сам он никогда не просил. За хобби брать стыдно. На пожертвования любителей истории родного края Тимофей Иванович покупал банки краски, чтобы освежить стены и надпись над входом - «Музей».

Телефон Тимофея Ивановича на столе звонил в третий раз. Пришлось отложить кроссворд и прикрыть его книжкой. Тимофей Иванович взял с вешалки олимпийку камуфляжной расцветки и как всегда решил срезать через низину.

По номерному знаку Тимофей Иванович понял, что посетители - дальние гости.

- Вы откуда же такие?

- Челябинцы мы. На моря едем. Вот заскочили Волгу посмотреть, может, и искупнемся. А у вас тут и музей есть.

Задние двери машины открылись, из них вышли две девушки в спортивных костюмах. Одна из них протянула Тимофею Ивановичу целлофановый пакет с чем-то черным.

- Это черника. Угощайтесь!

Тимофей Иванович оживился. Теперь он почти не злился, что его отвлекли. Он немного повозился с замком и, наконец, выпустил застоявшийся воздух на туристов. Каждый по очереди скрипнул половицей в коридоре.

В первом зале хранились экспонаты, которые Тимофей Иванович нашел сам. Нательные крестики, старинные монеты, серьги, пуговицы от военной формы, мотыги, веретена, колеса от телег, глиняные вазы и деревянные ложки - всё, от чего легко отказывались хозяева. Было время, когда музейный сотрудник заходил в дома после стука, теперь все чаще без. Когда в деревне объявили всеобщую фонаризацию и заменили все старые электрические столбы новыми, Тимофей Иванович собрал все спиленные кованые дуги, украшавшие фонари, и принес в музей. Так все собранное заполняло музейный склад.

В углу первой комнаты стояли огромные мутно-зеленые бутылки. Туристы, похихикивая, уточнили у экскурсовода, экспонат или кто забыл. Тимофей Иванович остановился и без улыбки произнес: «Вот умрет через 50 лет самогонный промысел, как ваши дети узнают, как жили предки?» Девушка, та, что угостила черникой, понимающе кивнула.

Второй зал был полностью посвящен Степану Разину. На столах лежали книги о нем. Их листали без разрешения экскурсовода. В углу стоял старый проигрыватель, рядом небольшой стопкой лежали пластинки в бумажных потрепанных конвертах - опера Шостаковича «Смерть Степана Разина», сборник песен ВИА «Голубые гитары», в котором была одна песня про Разина, и несколько альбомов неизвестных вокальных коллективов.

- А что, можно прямо на граммофоне послушать? А то наши девчонки никогда не слышали, как с граммофона играет.

- Проигрыватель не работает, - виновато ответил Тимофей Иванович. - Зато у нас есть специальное место для фотографий. Смотрите, это деревянный табурет - копия того самого, который был у Степана Разина. Стул устанавливался на корме его струга. Всё достоверно. Я сам его выпиливал. Можете присесть и сфотографироваться.

Челябинские туристы разделились на пары. Один, самый активный из всех, проверил стул на прочность, сел сам и потянул свою девушку на колени. Вторая девушка стала фотографировать.

- Чет я не понял, как все поймут, что это стул Степана Разина? - спросил стоявший в стороне парень. - Дед, какой-то музей у вас стремноватый.

- Нам музей очень понравился. Но нам пора, - попыталась сгладить девушка.

Уже сидя в машине, парень приоткрыл окно и, нависая через пассажира на переднем сиденье, спросил у Тимофея Ивановича:

- А клад-то здесь искать?

- Ищут, все ищут. Только Дурман-гора не пускает, - Тимофей Иванович разгладил рукой объявление с номером телефона и обернулся, только смотрел он не на машину, а в сторону Дурман-горы. - Вас тоже не пустит. Нам самим клада не хватает.

Женя успел понять, что любят все сильных. Тех, которые могут в шутку глотать тополиный пух, которые, как мамин археолог, едят все подряд. Тех, которые могут собирать цветы девчонкам с бутонами, под завязку наполненными пыльцой. Женя был аллергик.

Все звали его Виноградом. Огород их семьи был засажен виноградом. Гроздья свешивались на бочку с водой, на грядки помидоров и картошки. Ничего, кроме листьев, виноград не давал. Ягоды не дозревали, были кислыми и с огромными косточками. Женина мама долго билась над ним. Она подвязывала ветки порванными тряпками, укрывала на зиму, удобряла землю. Ничего не помогало.

Мама Жени стала заниматься виноградом после того, как от них ушел отец. Она почти сразу сходила к бабушке-ведунье. Её дом стоял рядом с разрушенной церковью. Ходили слухи, что бабушка была потомком беглых крестьян, которые основали село. Жила она одна, зарабатывала тем, что делала какие-то амулеты и продавала их в районном центре, а, может быть, и еще где-нибудь подпольно.

Бабушка сразу увидела у Марины, так она представилась, пустую зону в сфере домашнего уюта и женского счастья. Марина ахнула, присела на стул и расплакалась, рассказала про мужа. Тогда бабушка, не глядя на плачущую Марину, взяла одну из баночек с подоконника. Из мутной воды высовывалась какая-то веточка. Бабушка начала приговаривать и водить баночкой вокруг Марины, потом принесла несколько косточек, прошептала над ними что-то неразборчивое и бросила в баночку, а пару виноградинок раздавила над головой женщины. Та сидела тихо, пытаясь удержать вытекающие сопли. Бабушка вручила веточку ей в руки и посоветовала посадить ее во время нарастающей луны. Должно было помочь привлечь мужскую энергию.

Марина побежала домой. Там ее ждал четырехлетний сын. Окна дома светились на всю деревню. Женя боялся темноты. Отросток винограда Марина спрятала под куртку. Веточка была еще влажной и оставила след на легкой кофте.

Постепенно веточка разрослась. Марина стала украшать свой двор виноградными лозами. Но мужская энергия не приходила. Тогда Марина решила еще раз сходить к бабушке. Та, почему-то даже не пустила в дом, сказала на пороге, что энергия придет, если наварить вино, трехлитровую бутылку и прийти с ней для заговора.

Виноград не дозревал, ягоды клевали воробьи, бутылки с вином не бродили. А Жене пришлось носить прозвище - Виноград.

Перед зимой Марина всё-таки набодяжила трехлитровую бутылку. К бабушке-ведунье больше не пошла, но и вино никому пробовать не разрешала, а поставила бутылку в углу кухни. И сама для себя решила, если зимой мужская энергия не материализуется в их доме, весной выкопает весь виноград. В конце ноября мужская энергия открыла их калитку и громко крикнула: «Хозяева, лопаты у вас нет?»

Он каждый раз появлялся неожиданно, приезжал на автобусе из города, при первой встрече представился археологом. Марина поверила. А что? Очень даже похож. В толстом однотонном свитере, с такой бородой, что сразу понятно - серьезный исследователь. Говорил, что летом в селе будут проводить крупные археологические раскопки, а его заслали «провести разведку боем, так сказать». Жене он не понравился, потому что на вопросы о раскопках отвечал только: «Тут дело многослойное!» Тогда Женя в его отсутствие стал спрашивать у мамы, зачем им этот археолог в доме, если он даже про динозавров не может рассказать. Мама отвечала так же, как и ее наколдованная мужская энергия, и добавляла свое всегдашнее: «Уши, руки, голова на месте. Узнаешь сам».

Женя слушался. Шел узнавать в интернете. Для выхода в интернет жители села поднимались на бугор за домами на окраине села. Для интернет-сеансов там даже поставили скамейку. Но это если надо было посмотреть картинки или отправить кому-то поздравление по ватсапу. Если быстренько посмотреть погоду, то загружали страницы прямо в домах. А больше интернет ни для чего и не нужен был. дождь река насыщение созерцание

Женя поднимался на бугор часто. Это было его профессиональным долгом. В истории поиска сохранялись его запросы: «как стать уличным художником», «купить баллончик краски цена». Прежде всего, Жене в голову пришла идея раскрашивать баржи. Их коричневое железо, ничего не рассказывало о себе. Белые кабины капитанов выглядели еще более-менее привлекательно. Но продолговатые носы? Лучше бы они никогда не разрезали реку, оставляя по бокам темные следы.

Женя еще не придумал, как раскрасит баржи. Но представлял, как было бы здорово, если жители других волжских городов при виде баржей говорили бы: «Это плывет баржа из Белогорского. Там парень придумал расписывать им бока. Надо бы его попросить и наши баржи украсить».

Про мечту пришлось забыть. У Жени выявилась аллергия на краску.

Археолог менял их с мамой дом так, как будто хотел остаться надолго, и после раскопок. Вместо обоев в комнате у Жени он решил выкрасить стены в салатовый цвет. Радостные они с мамой сдирали обои, которые Женя так любил ковырять, когда бывало страшно, открыли окна и выгнали Женю в другую комнату, чтобы не замерз и не нанюхался краски. Но твердый, грубый запах вышел вместе с ним. Мечта Жени распылилась как краска и полетела по воздуху. Баржи продолжали плыть по Волге нераскрашенными.

Каменный осколок, на котором летели Степа и Женя, стал крошиться на мелкие камешки. Они отваливались один за другим и с легким пощелкиванием падали вниз. Сейчас эта каменная глыба больше всего напоминала перышко. Она плавно покачивалась из стороны в сторону, правда, несколько раз Женя и Степа чуть не слетели с нее, и снижалась к земле. Они еще в воздухе поняли, что попали в прошлое, но друг другу пока не признавались. Все-таки Дурман-гора сработала. Женьку распирало от любопытства и радости - теперь их никто не найдет, Степа хотел скорее приземлиться, а там решить, как дальше. Каменная глыба искрошилась еще в воздухе. Степа и Женя упали на землю.

Женька бегал туда-сюда, раскидывая длинные руки и крича: «Ты лети, лети скала, через запад на восток». Степе тоже хотелось побежать, но назад к деревне, посмотреть, убедиться. Неужели там никого нет?

- Виноград, ну, не мельтеши! Что дальше делать будем?

- Ты не знаю, а я лично - наслаждаться. Никого нет, никто не следит. Всё сам. Давай искупнемся? Целый день на жаре.

В поисках подходящего места мальчики спустились к Волге и прошли еще несколько метров вдоль берега. Жар этого дня начинал спадать. Кто-то постепенно разбирал его по частям и складывал на ночь. От облаков на небе остались три неровные завитушки - последние штрихи дня - они постепенно блекли. Горизонт пропитывался розовым светом, от него шла прохлада.

Мальчики сели на белые каменные валуны и сначала решили погрызть диких яблок. Хорошо, что Женя додумался их сорвать по дороге на Дурман-гору.

- Виноград, а что ты чувствовал, когда мы это… ну… сквозь время летели? - Степа еще боялся вслух озвучивать, что с ними случилось. А вдруг Степа это один подумал, тогда Женька засмеет его. Степа специально отвернулся от Жени, чтобы не видеть его лица, и пошел в воду, делая вид, что скорее хочет искупаться.

- Красивое у нас с воздуха село, - Женя забежал в Волгу, забрызгал Степу и поплыл вдоль берега.

- Я бы на Степана Разина одним глазком посмотрел и обратно, - Степа опустился в воду по шею.

- А? Еще раз повтори!

- Сундуки Разина хош увидеть?

- Че? А, не. Я бы княжну спас.

- Ааа, понятно всё с тобой.

- Если мы в прошлом, значит, мы теперь его можем изменять. Ну, как в фильмах.

- Не сможем, - Степа поплыл к берегу, и Женя за ним.

Они натянули майки, которые тут же прилипли к мокрому телу, и сели на берег.

- Ты если не знаешь, то у него еще, кроме княжны, банда была. А у нас что? Даже полотенец нет, - сказал Степа.

Женя разозлился на себя. В прошлое они попали, но и здесь ничего сделать не могут. И на Степу тоже разозлился, за его слабость, а больше даже за свою. Разговор затих. День догорал, а с ним и мальчишеская храбрость. Надо было решать, что делать дальше: как ночевать, куда идти, что есть. Второй рюкзак с запасами они оставили на Дурман-горе. Какая уж тут княжна.

Степа не мог представить княжну целиком, а только частями. Он видел ее зеленые глаза и такие же зеленые камни на меховой шапке. Если они ее спасут, она взглянет на них, а шапку с изумрудными камнями снимет, и на плечи опустятся тяжелые волосы.

Виноград представлял ее какой-то очень современной, без шапки с изумрудами и тяжелой шубы, а с короткой прической в легком, но длинном платье. И первое, что она сделает, когда поймет, что спасена - это оторвет руками ткань юбки, чтобы удобнее было забираться на гору. И тогда уж они точно заберут ее к себе, в свое время. Только вот, как она будет жить в их селе, когда у них так много про Степана Разина? И фестивали, и утес, и, вообще. Тогда Женя сразу вспомнил про баржи, которые плыли по Волге без рисунков. Он понял, кого нарисует на них - княжну. Вот это будет справедливо. Имя Степана Разина будет застывшим камнем возвышаться над волжским берегом, а облик княжны будет плыть по воде - всегда на скорости и на ветру.

На противоположном берегу замигало несколько огней, разрастающихся в темноте, - горбы верблюда, непонятно что забывшего в этой географической широте. Женя посмотрел на Степу и показал на огни.

- Это он?

- Виноград, а если мы больше никогда не вернемся?

- А я домой не хочу.

Зимой Волга выглядела так, как будто на ее дне все время жили медузы. Перед зимой они поднимались кверху и застывали. В начале весны Степа и Женя ходили на берег слушать треск, поднимающийся над рекой. Они подбирали самые крупные стекляшки воды, выброшенные на берег, и разбивали их о землю. Мороз отступал. Волга хрустела суставами после сна. Тонкие льдинки они брали с собой на обратную дорогу и смотрели через них. Мир не показывался полностью, а проступал неравномерно. Март и апрель проносились так, как тает в руках один осколок зимы. В конце апреля улицы размывались зеленой дымкой. Она сначала робко пробиралась через село, а потом набиралась сил, и, уже не стесняясь, плыла по улицам.

В школьный кабинет, где шел урок биологии у 5 «Б», через открытые окна задувались занавески. Им везло больше. Они были одновременно и в классе, и на улице. Там занавески успевали набрать в тюлевые охапки рук солнце и выливали его на парты. На ветках деревьев завязывались узелками почки и росли вверх за новым счастьем. Степа и Женя выбрали последнюю парту рядом с окнами. Это были не их места, и сидеть вместе им не разрешали, но они надеялись, что сегодня их не заметят, или заметят, но в честь наступающих майских праздников простят. Для прикрытия мальчики взяли с полка шкафа за спиной учебник по биологии для 8-го класса. Через помятую бумажку с картой похода проглядывали сосуды и внутренние органы человека.

Нарисовали карту на первом уроке. Степа, как только увидел в раздевалке Женю, отвел в сторону и сказал, что не сегодня-завтра ему из дома надо уходить. Виноград ничего не стал спрашивать, как будто все знал, кивнул и вынул из рюкзака помятую бумажку. На ней была надпись, обведенная несколько раз ручкой, «ПОХОД» и одна линия, соединяющая три крестика, - «Дурман-гора», «10 км», «20 км». К пятому уроку на карте появились усовершенствования: «первый отдых», «ночлег», «спуск к воде».

- Смотри, утес - это сердце нашего похода, - ткнул пальцем в листок Женя.

- Ага, а мочевой пузырь - Дурман-гора.

- Ее мы можем обойти.

- Конечно, Виноград, ты и так зассышь, тебе для этого и утеса хватит.

Женя сжал руку в кулак и опустил его перед Степой.

- А это ты видел? - уже не шепотом спросил Женя - у меня сердце больше твоего.

- Я еще поднаберу, - поднял Степа свою руку и повертел ее перед собой.

Степе давно казалось, что ничего нового после 4-го класса с ним не случится. На удивление маленькие открытия еще происходили. На одном из уроков им рассказали, что сердце человека размером с кулак. Выбежав из класса на перемену, Степа с Виноградом встали у окна и по очереди сжимали пальцы до красной полоски под ногтями. Выходило, что в Женькином кулаке умещалось почти два Степиных. Он немного заволновался: как его сердце может на все тело накачать кровь. Дома Степа встал перед зеркалом и начал прикладывать кулак к телу: к груди, к животу, к правой ноге. Измерить остальное не получилось, в комнату зашла мама с пылесосом. Про себя Степа решил, что человек - это где-то сорок сердец.

Поднятую руку заметила учительница по биологии. Пока Степа и Женя рассматривали карту, урок биологии плавно перешел в классный час. Надо было решить, кто подготовит класс к выступлению на фестивале Степана Разина.

- Степан, ты хочешь? Пре-кра-сно! - классная руководительница засуетилась и стала складывать учебники в сумку. Ее волосы, закрученные в локоны, хотели скорее сбежать. - Так, тебе отдельное задание на выходные - выбрать песню для концерта и порепетировать. Всё, всем до понедельника!

- Вляпались, - Женя посмотрел на Степу.

- Заболею, - равнодушно ответил тот.

Женька и Степа «болели» так примерно раз в месяц. Первый раз по серьезке они заболели после зимней охоты, которая до сих пор им снилась.

Был карантин. Можно было пойти с коньками на Волгу. Можно было слепить армию снеговиков, выстроить их в овраге и развязать с ними войну. Можно было просто гулять по деревне. Кто-то из одноклассников на целый день уходил с санями и простыми картонками на гору, километров за пять от села. Если никто из жителей не выезжал в город, дорога на гору была чистая, скатывались прямо по ней. Отсюда было видно, как зима постепенно начинает заворачивать село в прозрачную фольгу.

За день до охоты рюкзаки стояли в прихожей. Ружье взяли одно на двоих. Его дал дед Степы. Выйти договорились в пять.

Перед охотой Степа, укутавшись в одеяло, позвонил Жене.

- Виноград, давай…

- Давай никуда не пойдем?

- Пойдем, но в шесть?

- Слабак, но я согласен.

«Кажется, сразу отрубился», - подумал Степа. Экран телефона еще несколько минут горел, а потом потух. Стало темно. Степа пытался подоткнуть под себя одеяло. Долго не выходило: то пятке не хватит, то под спиной щелочка останется. Женьку он обманул. Ему самому уже никуда не хотелось.

По небу скользили облака, распушенные с краев. В носу у Степы защекотало. Он зажмурился и сжал крылья носа, но звук прорвался: «Пчх…ой, как смачно». Открыл глаза, а за окном уже исчезли облака. Как ему хотелось, чтобы завтра эта охота также рассеялась. Он пообещал себе, что встретит утро после похода так, как никогда раньше не встречал. Будет долго рассматривать свой стол, окно. Босыми ногами добежит до туалета, пописает, выйдет на кухню, глотнет воды из графина и обратно, досыпать.

Женю разбудила мама. Она сидела на его кровати и молча смотрела на него, надеясь, что он поймет все сам и откажется идти на охоту. Женька выбрался из одеяла и, не замечая тяжести, которая стояла в комнате, стал собираться. Мама вздохнула и вышла на кухню. Оттуда она стала говорить:

- Так, Евгений. Я поехала на работу. Еще раз скажу тебе, что идти со Степой вам никуда не советую. Если всё-таки решишь, ладно, ты уже большой. Телефон прячь в рюкзаке, чтобы не разрядился, только не в переднем отделении, чтобы не выпал. Конечно, о том, что до трех вы должны вернуться, я молчу. Не понимаю, конечно, к чему вам это. Ты пойми, я тебе ничего плохого не желаю. Просто это какая-то чумовая идея. Степка этот твой. С охоты, вообще-то, принято добычу приносить. Вы что, зайцев что ли будете убивать? А если нет, зачем тогда вам эта охота? Женя, ну, почему ты молчишь все время?

- Ушел я, мам. Мы до Давыдовки и обратно.

Женя вышел на крыльцо дома и улыбнулся сам себе. Первая волна тревоги скатилась от груди вниз - было не так холодно и почему-то пахло весной, это в начале-то декабря. Женя прошел до калитки и оглянулся, мама стояла за занавеской, потом отодвинула ее рукой и помахала.

Степа и Женя несли лыжи в руках. Оба на них до этого не стояли, поэтому решили надеть их подальше от деревни. Лыжи были старые, с потертостями. На два человека - сразу три марки. У Степы одна лыжа была «Юность», а вторая - «Быстрица», а у Жени - обе - «Стрела» со снежинками на носу. Мальчики взяли их на складе школы. Палок не было, не нашли.

Из-за лыж пришлось немного поменять маршрут. Степа и Женя старались находить плавные спуски и обходить резкие. Лыжню прокладывали по очереди. Шли без перерывов, потому что на остановках снег мгновенно налипал на лыжи.

Степа чувствовал, как ноги набухали от работы. Чтобы не замечать усталость, он смотрел, как треугольные носки лыж сантиметр за сантиметром разрезают толщу снега. Вот левая часть туловища движется вперед и давит на левую ногу. Она сгибается в колене и какое-то время без особых усилий скользит по снегу. А теперь надо вернуться к правой части туловища. Это, Степа только недавно узнал, была локомоция - сложная работа мышц конечностей. А если по-простому, значило это только одно, что люди - это маятники. Но чем больше Степа думал, тем хуже у него получилось идти.

Постепенно снег уплотнялся и делался более рыхлым. Степа нагрелся внутри и всерьез начал думать, что белый настил подтаивает из-за его горячих ступней. «Что-то Женька давно не ругается за кривую лыжню», - подумал Степа и оглянулся назад. Он был в низине. Один.

Степа снял варежки и ослабил шарф, который противно залезал в рот. Прячется? Ну, пускай, я дальше поеду. Одна нога - раз, другая нога - два. Только на лыжи успел налипнуть снег, и они стали тормозить. Степа бросил варежки на снег и поднял крепления ботинок. «Женя, тут зайцы. Выходи!» - стоя кверху попой, произнес Степа больше для своего успокоения. Он побежал назад по лыжне. Ближе к вершине холма под ноги стали попадаться высокие, сухие кустарники. Сначала Степа пытался их оббегать, а потом стал наступать без разбора. Звук трескучих, полых веток раздавался в горле, в котором кололо от бега против ветра.

Женя сидел на одной лыже, спиной к Степе. Другую он подвернул под себя. Сначала Степе показалось, что Виноград сломал ногу. Он успел представить, как свяжет лыжи вместе, посадит его и потащит к деревне. Потом Степа подумал, что такая неудобная поза может быть только у мертвого человека. Вдруг Женя опирается на ружье, которое подставлено к горлу. А сам давно того. Степа где-то там внутри себя тихонечко-тихонечко сказал: «Если даже умер, хорошо, что нашелся».

А Женя повернул голову и взглянул на вершину холма, увидел Степу и отвернулся, словно услышал мысли друга.

Степа, сбегая вниз, издали стал кричать:

- Женька, ты чего здесь застрял?

- Убил я его, убил, - заорал Женя. - Вон он смотри, лежит на снегу. За ним еще след красный тянется.

- Кажется тебе, это от солнца. Давай помогу с лыжей. Да ты же не стрелял, - Степа расстегнул крепление, выпрямил ногу Жени и заметил, что лыжа сломана.

- Да какое солнце, его часа два нет. А его увидел и сразу упал, чтобы он меня не заметил. А ружье из-за спины доставал. Может, и выстрелил нечаянно. Надо сходить, проверить.

- Нечего там глядеть. Все равно домой пора возвращаться, - Степа огляделся вокруг и дал Жени руку. - Пошли.

- Как же мы без добычи, Степ?

- Да какие из нас добытчики? Лыжи только ломаем.

Их встречали тяжелые тучи. Они шли прямо на них, торопясь рассказать что-то раньше срока. Не просто было не смотреть на них. А потом и их не стало. Мира вообще не стало: туч, тропинки, по которой шли, их села, соседней деревни, убитых зайцев и живых зайцев, всех деревьев в лесу. Мир стал такой, как будто его долго смешивали с лекарствами в грязном стакане со следами краски от чайного пакетика. Эта жидкость стала мутной и безнадежно безвкусной, а потом ее вылили на мальчиков. У Степы остался только Женя. У Жени - Степа. И маленький куб осветленного воздуха, который, кажется, только и делал, что сужался. Руками и ногами, его постоянно надо было отвоевывать.

Все отчетливее становился нарастающий гул. Мальчики поняли, что где-то рядом была трасса. Они пошли на звук, который то неожиданно шел откуда-то сверху, то так же неожиданно рассеивался. К каждой новой волне Степа и Женя прислушивались всё напряженнее.

Выйдя из жиденькой лесопосадки, они, наконец-то, увидели дорогу. Ну, теперь не так страшно, теперь можно чуть помедленнее. Пугало только, что оба не узнавали мест. Табличка с указателем показала, что до дома было 15 километров. Туман сменился наплывающими сумерками.

В тот день они вернулись с ружьем и без лыж. Оба заболели, и обоих это спасло. Ругались не так сильно.

После зимы село не принадлежало своим жителям. Оно словно вступало с ними в особый заговор. Оно говорило им: «Я сейчас для вас немного заработаю, чуть подарю свое внимание туристам, а осенью снова к вам». Тогда жители отвечали: «Разве ты не видишь? Они пользуются тобой. Они оставляют грязные бутылки, курят, не выходя из Волги, и постоянно вскапывают твою землю в поисках клада». Но село уже стелило свою меловую пыль под ноги туристам, указывало дорогу к воде через холмы, подговаривало солнце светить чуть слабее, так, чтобы отдыхающие быстрее загорали, но не перегревались.

За преображение села давно взялись местные власти. Сменяющие друг друга министры туризма выступали по телевизору на фоне баннеров с изображением утеса Степана Разина. «Потенциал у села огромный. Будем продвигать!», «Спасибо Степану Разину, что когда-то выбрал наш регион. Не остановись он тут и не сбрось свою невесту в реку, что мы делали бы», «Степан Разин - не разбойник, он Робин Гуд XVII века, можно сказать коммунист. В этом направлении мы и будем развивать дизайн-код села».

Местные всё узнавали по рекламным щитам. Поедет кто-нибудь в город, заметит по дороге новые, вернется с новостями. Радовалась им разве только продавщица единственного магазина в селе. Ей хоть какая-то прибыль. Остальные за зиму, когда дорогу к ним заносило, успевали отвыкнуть от всего мира. Было всего несколько лиц, которые и были селом Белогорское зимой.

На чужаков в селе никак не реагировали. От расспросов о жизни прятались в домах, а если вдруг попадались кому-то, отвечали вяло. Живем пока.

Каждый год министры придумывали новые фестивали. Уже прошли - фестиваль подсолнуха, фестиваль ухи, фестиваль диких яблок. Но больше всего надеялись на фестиваль Степана Разина, все-таки богатый фольклорный материал.

Фестивальную площадку установили перед музеем. Тимофей Иванович вытащил из музея книги, альбомы с записями песен о Степане Разине. Экспонаты поставил на стульчики и очень гордился своей выставкой под открытым небом. На листах он написал себе шпаргалки и рассказывал всем легенды о разбойнике.

«Сарынь на кичку!» - перекрикивали его рассказы актеры из театрального кружка райцентра. На них были самодельные костюмы. Среднестатистический Степан Разин на празднике выглядел так: красные сапоги и пояс, синие шаровары. Рубашки у всех были разные, смотря какую ткань, мама купила в магазине. И скромный мелкий цветочек, и корабли, и узоры гжели. За лучший костюм полагался подарок.

Можно было стать Степаном Разиным, подставив голову в картонное отверстие. «А че не после четвертования?» - шутили старшеклассники. Они должны были подготовить творческий номер. Кто-то разыграл сценку приношения разбойником царицы в жертву Волге, кто-то выучил наизусть поэму Цветаевой. Несколько раз исполнили песню «Из-за острова на стрежень».

Номера готовили, прежде всего, для губернатора, знали, что приедет. Он появился к концу концертной программы, когда со сцены объявляли начало конкурса по поиску клада и уже начали раздавать лопаты. Пришлось отложить. На сцену поднялся губернатор.

- Мне кажется, что первый фестиваль Степана Разина у нас удался, - губернатор обвел толпу взглядом и вернулся в листочек. - Это был народный герой. Да, конечно, не все у него получилось, как планировалось. Фигура противоречивая. Но этот миф, который сложился, поможет понять нам, кто мы, что это за место. Плодить мифы мы не должны. Вот у нас будет один - про Степана Разина. Мы с главой администрации решили подарить кое-что селу, - губернатор оторвался от бумажки и немного повертел рукой в воздухе, изображая это самое кое-что. - Это железный трон, - губернатор положил руку ладонью вниз на бумажки, опустив ее так, что микрофон неприятно загудел. - Он уже установлен на утесе. Можете подниматься, фотографироваться. Теперь у нашей области будет свой железный трон, - губернатор улыбнулся и зааплодировал.

Толпа побрела к железному трону. Рядом с губернатором шло несколько журналистов, несколько раз забегая перед ним, чтобы сделать фотографию. Он попросил попить у помощника и отдал ему пиджак. Школьники в образах Степана Разина постепенно отделялись и терялись в деревне. До трона дошли журналисты, учителя и несколько гостей фестиваля.

Губернатора сфотографировали на троне, и он уехал. На главной дороге еще долго стояла пыль. Она осела на бумаги Тимофея Ивановича, который начинал собирать свои экспонаты.

С возрастом Тимофей Иванович и Степа все больше становились похожи друг на друга.

Во время рыбалки их лопатки одинаково прорезались через майки. Волосы на темени у внука и деда с одинаковой силой закручивались в водовороты.

Тимофей Иванович давно жил один. Когда не стало жены, все боялись, что он расхандрится. А дед потихоньку стал сам варить себе суп, мыть полы и раскладывать постиранные вещи по разным полкам. Ближе к годовщине смерти жены дед стал часто ходить к ней на могилу и пересматривать фотоальбомы. А в одну ночь она ему приснилась. Сидела за их обеденным столом и ела его суп, который, он точно знал, был недосоленный. Деду всегда чего-нибудь не хватало, чтобы получился такой, как у нее. А она ела с аппетитом. Доела, отодвинула тарелку и сказала: «Сваришь еще?» Он не успел спросить, что хотел. Как ей там, какую из её фотографий выбрать на памятник, увидела ли всех близких, когда его очередь. Проснувшись, он сразу полез в погреб за картошкой и морковью. В тот день он сварил борщ и впервые посолил как надо.

Дед долго ничего не менял в их, с женой, доме. Не переставлял, не двигал, не выбрасывал. На комоде остался флакончик ее духов. Крышечку дед держал открытой, чтобы в любое время можно было подойти и понюхать. А потом испугался, что запах выветрится, и закрыл. Крышечка пахла мимозой. Бабушка на фотографии, стоявшей на комоде, тоже была как катышек мимозы - круглая, в желтом фартуке, с косой вокруг головы, улыбалась золотыми коронками.

В хрустальной вазе стояли вербовые веточки. Рядом пылился отрывной календарь. Резинкой была закреплена страница с рецептом мази от натоптышей - последняя, которую перевернула бабушка. Когда Степа был маленький, они казались ему смертельной болезнью. Он все представлял, как бабушка отчаянно боролась с ними, а они всё возвращались. От них, пожалуй, действительно можно было умереть. Пташа, таша, шами - подкрадывались, топтыш, натоп, топтыш - залезали под одеяло и прилеплялись к телу. «Дед, а что натоптыши могут убить?» - спросил как-то Степа. «Натоптыши - это когда много ходишь. Наша бабушка знаешь, как много ходила. Ооо, трудяягаа была».

В очередную годовщину дед решил разобрать бабушкины вещи. Ему давно говорили, что стоит все раздать знакомым или отнести в церковь. Душа будет рада. Дома дед больше ничего не хранил. Через какое-то время он устроился в местный музей и стал собирать для него и предметы, и легенды. Степе больше всего нравилась про клад.

Дед рассказывал ее так. Он садился вполоборота к окну. Какое-то время смотрел на улицу, казалось, что в эти минуты он и сочиняет эту историю. Но каждый раз она была одна и та же. «Банда Степана Разина выходила из кораблей и шла по деревне. В окнах появлялись испуганные глаза жителей. Домики в этой деревне были такими маленькими, что в окне умещалась только одна голова. В каких-то домиках одна голова уступала место второй, третьей. Разин шел уверенно, около него кружило много народу. В центре деревни разинцы останавливались и по указу Разина начинали разгружать сундуки с награбленным. Хлеб, цветастые наряды, железные тяпки. Каждый находил в сундуках что-нибудь себе. Из домов осторожно выходили люди. Слышали они про Степана Разина, но вот так увидеть его когда-нибудь, не надеялись. Они скапливались около гостей. Первые минуты все молчали, постепенно толпа начинала гудеть. Каждый подходил к Разину, кланялся ему, заглядывал в сундук и брал что-нибудь себе».

Иногда деду надоедало говорить про Разина. Тогда он вспоминал свою жизнь. «Гроб в комнате стоял, приходили люди, много людей, - рассказывая, дед совсем не обращал внимания на внука, ему было не важно, слушают ли его. - На ночь остались самые близкие родственники, читали молитвы специальные, а со свечек на пол воск капал. Потом похоронили папку. Но я ничего - не плакал. Потом вернулись мы домой, мама меня попросила капли от свечек стереть с пола, они крепко прилипли-то. Стираю я эти капли от свечей и вспоминанию, как мы на охоту ходили, как сосну на Новый год рубили. А про себя думаю. Это что получается? Это я как будто по капли воспоминания свои стираю, это я по капли из себя этого человека стираю. Это не он один умер, а и какая-то капелька меня. Умирать не страшно. Страшно потом все капли стереть. И одну такую маленькую желтую точку оставил, где-то под столом, чтобы никто не нашел ее и не стал ругаться. Долго еще, когда садился за стол, пальцами ног проверял. Дотянусь до нее большим пальцем, пощупаю. На месте. Порядок. Еще не полностью отец умер, и я не полностью».

Так они сидели с внуком. С каждым годом всё короче. Степа задавал всё больше вопросов, дед всё неохотнее реагировал.

Как-то Степа спросил:

- Деда, а что бы ты из сундука вытащил?

- Какого? Ааа, Разина? Да я вот все жду-жду, а никто не едет.

От приближения кораблей Степа забыл накопившуюся усталость, словно накормить его организм мог и страх. Он чувствовал, как его ноги и руки накачиваются новой силой. Степа всматривался в огни кораблей. Их уже можно было разглядеть. Они разрастались, закидывая свои оранжевые шары, отсветы зажжённых факелов, все ближе к берегу. Степа замер, не верил еще, что это возможно - увидеть живого Степана Разина. Вздохнуть сейчас, и проснется в своей кровати.

- Виноград, ну ты че расселся. Будем спасать? - крикнул Степа. Ветер снес его слова и закинул наверх скалы, под которой сидел Женя. Ему важно было успеть всё обдумать. Он старался не считать корабли, не смотреть на Степу, размахивающего руками. Надо было скорее найти какую-то пещеру, куда можно было бы спрятать княжну, или сделать какое-то укрытие из веток, конечно, временное. Как только они спасут княжну, побегут дальше к деревне, там помогут. А если там нет никого? Женя вдруг заметил в руках камни, которые все это время перебирал. Он вспомнил, это были чертовы пальцы. Женя носил один такой как амулет. Мама просверлила дырочку.

Женя посмотрел на Степу, который как будто совсем не боялся. Высыпал камни из рук и подбежал к Степе, вцепился в его плечи. На лицах обоих отражались блики от кораблей.

- Нам назад надо!

- Как?

- Здесь точно нельзя! Найдут!

- Отстань от меня! Ты же сам хотел!

- Это тебе не сельский праздник! Убьют нас, и никакого мифа не оставят.

Степа сник, сел на камни. Волны от кораблей докатились до берега и поймали его за пятки. Но он не спрятал их. Вода кольнула в ноги, отдало в грудь.

- Не знаю я, Виноград, ничего не знаю, - раздраженно крикнул Степа реке. Она продолжала волноваться, приходилось говорить громче волн. - Не знаю, как вернуться, как спасти, а спасти надо, - Он двумя руками обнял ноги. Стало щекотать под верхним небом, а в горле заболело как при ангине. Чтобы сдержать, заглушить боль, Степа стал дышать чаще. Вздохи получались отрывистыми. На выдохе было легче, но каждый вздох становился тяжелее. Степа устал регулировать силу дыхания, несколько первых слез упали на колени. Он перестал стесняться и заревел. Искривленными от слез губами, Степа быстро заговорил. - И в Ханты-Мансийск хочется, и тебя не хочется бросать. Все хочется. А ничего не знаю.

...