Мозаика социальных и духовных разноречий революции 1917 года в поэме В.А. Сумбатова Без Христа

Размещено на http://www.allbest.ru/

Мозаика социальных и духовных разноречий революции 1917 года в поэме В.А. Сумбатова Без Христа

Алексеева Л.Ф.

Поэма В.А. Сумбатова Без Христа создана на основе авторского личного опыта, связанного с участием в военных действиях на фронтах Первой мировой войны, а затем, после ранения и контузии, дополненного пребыванием в Москве в разгар мятежных событий. Военная тема оказалась у Сумбатова в центре авторского внимания, так как именно война предопределила последующую катастрофу разрушения государства, что изначально для врагов России было одной из целей войны, предметом осуществления «национальных экономических интересов».

Объективно для будущего поэта его участие в войне стало не только исполнением гражданского долга, но и источником обширных знаний о русском народе, опытом, благодаря которому он как художник смог осмыслить героические и позорные страницы национальной истории -- истоки славы Отечества и ужасные обстоятельства крушения самодержавия. На фронте он непосредственно встретился с богатым разнообразием разговорного русского языка. Будучи московским жителем, он и до войны вращался не только в речевой среде аристократов, но в фронтовых условиях не придуманные солдатские разговоры звучали непрерывно.

Достоверность запечатлённых поэтом сцен и картин в главе На фронте подкрепляется неподдельно живыми формами солдатской речи, которую поэт включил в текст как чуткий и добросовестный свидетель. Слова и идиомы, своеобразное синтаксическое их оформление передают социальные и психологические состояния многих людей, духовные разногласия, кипящее море противостояний, пёструю картину брожения всего распадающегося государства. Многочисленные «сценки», реплики, диалоги и зарисовки, плакатного, живописного, графически-карикатурного характера по правилам мозаичного сцепления он соединил, распределив по трём большим «полотнам», -- трём «участкам», составляющим композицию поэмы.

Из московского дома, находившегося в конце Поварской, Сумбатов уходил после окончания гимназии летом 1914 года на фронт вольноопределяющимся (как остроумцы называют его в Русской Державе, «вольнопёром»). После госпиталя и ареста он скрывался в квартире директора 4-й мужской гимназии на Покровке. Вероятно, Сумбатов ходил по Москве в форме гимназиста по тем же улицам, что и Бунин, который жил тогда в доме тестя на Поварской, благо тогда не было камер для отслеживания инакомыслящих. По иронии судьбы в доме, где он вырос, в первые месяцы нового режима была устроена революционная ЧК. Один из братьев поэта, тоже офицер, уже погиб от рук мятежников. В повествовании в отрывках Русской Державы образ Володи Бекова создан на основе перипетийных ситуаций, пережитых и братом, и самим Василием.

В Российском государственном воєнно-историческом архиве хранится стихотворение Молитва офицеров в действующей армии. В деле указано, что оно списано 25/У 1917 г. в Красном Выборге и «приписывается», как помечено в архивном деле, В.М. Пуришкевичу. Текст содержит волновавшие Сумбатова, актуальные темы, выраженные с горячей эмоциональностью. Не будем здесь заострять вопрос об авторстве Молитвы, но заметим, что родственные картины составили стержень сюжета 1-й части поэмы Без Христа (На фронте), стихотворения Голубые гусары, многих «отрывков» романа в стихах Русской Державы. Текст Молитвы передаёт двойную трагедию России 1917 года. На войне страна лишилась доблестных своих защитников, самоотверженных и способных, а следом -- уцелевших в сражениях с иноземным врагом командиров подвергли «ликвидации» разгорячённые сторонники «социальной справедливости».

...В глубоких могилах без счёта и меры

В своём и враждебном краях

Сном вечным уснули бойцы офицеры,

Погибшие в славных боях.

Но мало того показалось народу И вот, чтоб прибавить могил,

Он, нашей же кровью купивший свободу,

Своих офицеров убил (Молитва 1917: л. 2).

Агрессия нижних чинов против офицеров, имевшая место в Петрограде и окрестных городах в 1917-1918 годах, не сразу перекинулась на Москву, по крайней мере, у обычного населения измученные войной командиры, как и солдаты, вызывали в допетровской столице скорее сочувствие, чем враждебность.

В Москве лишь тому не нашлося примера.

Святая Москва наших дней

Не пролила крови своих офицеров Могучей десницей своей.

Молись же за нас, Москва Золотая<... >(Молитва 1917: л. 2).

Поэма Без Христа включена автором в сборник стихов, вышедший в Мюнхене в 1922 году, когда он вместе с семьёй жил в Риме. Эпиграф, предваряющий основной текст, -- финальные строчки поэмы Двенадцать. Образ Христа, присутствующий уже в эпиграфе, подчёркивает, что развернувшиеся перед читателем события и речи имеют не столько политический, сколько духовный смысл. Поэт продолжает начатый А. Блоком и Андреем Белым разговор о Христе и об отношении к Нему людей, ввергнутых в водоворот всемирных земных и метаисторических противоречий.

Первая глава На фронте состоит из 14 частей и отражает события в тот период, когда в воинскую среду «враг внёс раздор». Воевали третий год. У автора, безусловно, проявляется сочувствие к уставшим от войны, измученным людям. Он понимает, что на таких легко повлиять. К плакатам немцев бойцы относятся настороженно, а соблазнительные призывы «своих» к дезертирству находят сначала внутреннюю поддержку, а потом и выливаются в греховные действия. Речь и чувства нижних чинов Сумбатов передаёт с глубоким пониманием народных характеров, настроений. Рядом с этими людьми он бок о бок воевал с лета 1914 до осени 1916 года.

Автор воспроизводит разговорную и бранную лексику, интонации простонародья и военных офицеров, в лаконичных возгласах передаёт социальные и политические взгляды персонажей, пришедших в полное несогласие друг с другом по всем позициям, а то и потерявшихся перед хаосом мятежа: «Полки в безделье приустали / От грязи, вшей и сухарей...» (Сумбатов 2006: 105).

В поэме многогранно запечатлены через отдельные возгласы толпы бесчисленные фантазии, версии, идеи, побуждения. Международное положение во времена «роковые» волнует в России все слои населения, включая простонародье. Состояние национального самосознания и различные формы его проявления, поэт показал с помощью полилогов, иногда карикатурных -- особенно на фоне будущей истории, которая автору и читателю уже известна. Эти психологически причудливые дебаты выстроены в силлабо - тонических стихах с большим мастерством. Элементы сказовой формы составляют главный авторский приём, обеспечивающий раскрытие характеров в поэме Сумбатова через высказывание. Вновь и вновь разговор переходит в сферу нравственно-религиозную, хотя часто содержит курьёзные нелепости.

-- Ничто! за всё дадут ответ,

Что против Бога согрешили...

-- В Рассее, братцы, Бога нет,

Его Распутиным сменили! (Сумбатов 2006: 108)

Многочисленные депеши с патриотическими призывами запутавшиеся бойцы «читают, спорят, обсуждают», но привлекают многих соблазнительные, адресованные «Всем!» призывы дезертировать с войны. Действительно уставшие от войны, к тому же «распропагандированные» агитаторами солдаты, несмотря на реальные угрозы наступления немцев, уже отрешились от долга защищать Родину, пользуясь «свободой». Отражать наступление немцев кажется озлобленным «нижним чинам» чужим делом, обманом. Попытки удержать фронт встречают дерзкое сопротивление. Они изменяют присяге, грубят командирам.

Ну, кто смелей, вперёд! за мной!

Вперёд, за честь страны родной!..

-- Что там за честь? Не наше дело!

Нам жить ещё не надоело!.. (Сумбатов 2006: 118)

Сумбатов видел, что революция всколыхнула все социальные группы. Что последует за утолением социальных инстинктов -- мало кто прогнозировал. В борьбе за власть, казалось, можно одержать победу, стоит только устранить жуликов, стремящихся утвердиться на царском месте. Простонародье сознавало свою силу влиять на историю, но цель действий у тех, кто жаждал сиюминутной справедливости, была лишь отрицательная: убить «буржуев», досадить обидчикам:

-- Не бросай, солдат, винтовки;

Что теперь в Расее -- страсть!

Стали баре очень ловки, --

Все в цари хотят попасть! (Сумбатов 2006: 121)

Голоса ожесточившихся «свободных» солдат преобладают над разумными доводами. Начинает твориться нечто бессмысленное, запредельное. На поверхность выступает лавина беспредельной жестокости против каждого, кто прежде отдавал распоряжения:

--Да что он здесь за командир?

Надел полковницкий мундир,

Так и начальник?.. Прочь погоны !

Сдирайте с них гербы, короны!

Долой кокарды!.. Бей их, бей!..

-- А! попил кровушки, злодей!

Так вот тебе за всё расплата!

Коли, руби его, ребята!.. (Сумбатов 2006: 118)

В ГАРФ в фонде Е.Ф. Шмурло ГАРФ. Фонд № 5965: Е.Ф. Шмурло. хранится рукописный автограф поэмы Без Христа (вариант 1921 года, несколько отличающийся от опубликованного). В том же фонде находится машинопись стихотворения Сумасшедший. В образе главного и единственного героя последнего передана драма командира, обманутого и высшим начальством, и нижними чинами. В стихийном разгуле «свобод» прежде смиренные солдаты потеряли разум, разрешили себе «кровь по совести». Всё стихотворение представляет собой монолог несчастного полковника Русакова. Ответные реплики из толпы можно только угадывать. Процитируем несколько строк:

Вам немец нынче брат, а я -- я враг народа...

Ну, коли враг, так враг!... Судите поскорей.

К расстрелу? Хорошо! <...>

Скажите сыну вы, что это -- пустяки,

Весь этот бред пройдёт... Что? Сына расстреляли? Контр-революция? Какие дураки!.. (Сумбатов 2006: 303-304)

В главке Воззвания поэмы Без Христа воспроизводятся фронтовые ситуации, передано содержание листовок и реакция на них солдат. Автор обращает внимание на отсутствие благоговения по отношению к иконе и у тех, кто заботится о духовном воспитании воинов, и у тех, кто эту заботу совсем не ценит:

-- На штык буржуев! Издеваются;

То слали нам воза икон,

Теперь с иконами стесняются,

Так шлют воззваний миллион!.. (Сумбатов 2006: 115)

В числе немногих поэтов В.А. Сумбатов отразил трагедию российских священнослужителей, репрессии против которых начались уже во время первой мировой войны. В главке Поп первой части поэмы Без Христа запечатлён мученический облик священника, ставшего жертвой всеобщего цинизма, ненависти ко всем, кто не относится к «пролетариям». Подмены понятий в сознании персонажей, злобную агрессию против христиан и церкви автор передал с помощью нескольких реплик: буквально две-три фразы обнажают запальчивые и коварные настроения одних участников новой русской истории, скорбное смирение -- других.

-- Смотри-ка, поп пришёл, поёт,

Кадит над падалью господской...

-- Господской? Скажешь тоже! Скотской!..

--Да скот-то пользу нам даёт,

А господа... -- Пойдём-ка, взглянем,

Что поп колдует там, подтянем

Ему, а после пулю в лоб... (Сумбатов 2006: 120-121)

Бунин в «Окаянных днях» показал своё восприятие революции как царства смерти. Во время посещения Петропавловского собора весной 1917 года он мучительно осознавал духовную катастрофу: «И всюду бродил праздный народ, посматривая и поплёвывая семечками. Походил и я по собору, посмотрел на царские гробницы, земным поклоном простился с ними <...>. Весна, пасхальные колокола звали к чувствам радостным, воскресным. Но зияла в мире необъятная могила. Смерть была в этой весне, последнее целование.» (Бунин 1935: 83-84).

Большой заслугой России перед христианством Сумбатов считал подвиг спасения Церкви в пору гонений на неё. Об этом он написал стихотворение Церковь молчания (1952, опубл. в 1972).

...Тысячи верных священнослужителей Приняли смерть за Христово Учение, --

Господа славя, молясь за мучителей,

Тысячи верных, молясь в заточении,

Не угасили лампады духовные,

И горячи их молитвы безмолвные За исповедников, в мире оставшихся, --

Не соблазнившихся, не убоявшихся Свет проповедовать в мраке безверия...

В царстве насилия, лжи, лицемерия

Церковь они сохранили нетленную... (Сумбатов 1972: 8)

Листовки, телеграммы, призывы перековать «снаряды, пушки, ружья на мирный плуг» напоминают солдатам о вечных заветах, но споры о христианстве не снимают вражды, но ещё более усугубляет разногласия, ввергают в сомнения.

-- А слова-то здесь Христовы...

-- Ну, они уже не новы,

И пустые всё слова... (Сумбатов 2006: 116).

Мастерство полилога было в фокусе внимания многих писателей первой трети ХХ века. Разговоры, за которыми стоит настроение и дух эпохи, переданы во многих произведениях послереволюционных лет. Наиболее выразительны в этом отношении произведения Андрея Белого, Бориса Пильняка, Максима Горького, в особенности его Жизнь Клима Самгина. Напряжённость, драматизм и многоплановость уличных московских происшествий и развёртывающихся под открытым небом дебатов подчёркнута и другими свидетелями: И. Буниным в Окаянных днях, А. Ремизовым во Взвихрённой Руси и Подстриженными глазами, М. Цветаевой в дневниковых записях.

Несправедливость по отношению к страдальцам на фронте, социальные вопросы были в центре внимания многих писателей: Л. Андреева, А. Куприна, И. Бунина, В. Вересаева, А. Толстого. Многократно припоминалась история бунта на корабле Потёмкин в период Первой русской революции (впоследствии обыгранная и в советской драматургии и киноискусстве). Поэтика плаката, разработанная во время войны и в послереволюционные годы, сказывается на стиле и элементах стилизации в поэме Сумбатова. Эта упрощённо-схематическая обобщённость быстро осваивается склонными к самозащите, обиженными людьми:

-- Мы ходим в рваных сапогах,

У нас здесь черви в сухарях,

А там жируют, веселятся!.. (Сумбатов 2006: 106).

Для свидетеля событий очевидно, что мятежные настроения возникают не только по объективным причинам, их внедряют специально засланные в войска «лихие люди», «агитаторы», явившиеся «масла подливать в огонь». Поэт выразительно передаёт, как зарождаются злые чувства, становятся страстью, которая поражает сердце, наполняя его ненавистью: «Становились / Мрачней солдаты с каждым днём; / Уж их сердца палил огнём / Страстей и злобы скрытый яд...» (Сумбатов 2006: 106).

Когда один из героев мечтает вернуться с войны и взяться «переделывать страну по-евангельски», собеседник видит в этом нарушение традиций: «Что-то, дядя, ты заврался! Знать, воззваний начитался и евангелье забыл...». Но первый отстаивает «евангелье другое, не такое плутовское, как поповское, -- оно / Не Христом сочинено!» (Сумбатов 2006: 116). Запальчивая речь солдата отражает давнее отпадение от веры. «Строитель нового мира» даже не знает, кто написал жизнеописание Спасителя, придумывает, будто Христос сам сочинял нечто «плутовское», о чём самонадеянно рассуждает, обличая собственную глупость и невежество.

Грех убийства в поэме Без Христа -- не случайное «затмение», не из ревности и ослепления, но совершается цинично и почти равнодушно. Злоба голытьбы автором подчёркнута вполне осознанно. Убивают сначала полковника, затем ротмистра, хотя «душевный парень был», связывают корнета и жалеют, что упустили прапорщика-эсэра. Сожаления об убитом капитане, -- «добром», «простом», не встречают сочувствия у толпы, самонадеянно мечтающей: «Без бар мы славно заживём, / Всласть поедим и впьянь попьём!..» (Сумбатов 2006: 85). Низменные цели стихийные революционеры не скрывают, обозначая самую приземлённую, животную перспективу.

10 (23) февраля 1918 года в Москве Бунин выписал из Священного Писания пророческое высказывание: «”Между народом Моим находятся нечестивые; сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей. И народ Мой любит это. Слушай, земля: вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их”. Это из Иеремии, -- всё утро читал Библию. Изумительно. И особенно слом: “И народ Мой любит это... вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их”» (Бунин 1935: 12).

Однако не все соблазнились и поддерживают нахрапистых политиков. Краткие реплики безымянного персонажа сумбатовской поэмы говорят о противоборстве «передовым» представителям «великой армии труда», хотя их голоса возражают благоразумным речам верующего с наглой самоуверенностью.

— А Бог-то, братцы,?.. -- Простота!

Да Бог-то выдуман попами.

Чтоб крепче было править нами!..

— Эх, братцы, нет на вас креста!.. (Сумбатов 2006: 120).

Короткая вторая глава «Дома» рисует обстановку в Москве зимой 1917-1918 года. Автор свободно ориентировался в настроениях современной толпы, метко и лаконично изобразил характеры московских сограждан. В диалогах поэмы немало резкости, карикатурной насмешливости, цинических «откровений». Частушечные интонации и ритмы приобретают иронический оттенок, присущий и фольклорной частушке этой поры:

Как пошли наши ребята Да из армии домой, --

То ль домой идут солдаты,

То ль громилы на разбой? (Сумбатов 2006: 120).

Описывая Москву 1918 года, Бунин запечатлел ночной эпизод: «На углу Поварской и Мерзляковского два солдата с ружьями. Стража или грабители? И то, и другое» (Бунин 1935: 25). С близкими адресами связана была и жизнь М.И. Цветаевой. «На углу Поварской и Кудринской», т.е. в усадьбе Н.М. Соллогуб (доме Наташи Ростовой), где девять лет прожил Сумбатов, она «служила» в течение пяти с половиной месяцев зимы 1918-1919 года в Информационном отделе Комиссариата по делам Национальностей.

Поэтесса жила с довоенных времён и вплоть до отъезда из России в Борисоглебском переулке, соединяющем Поварскую с Арбатом. Дома находились на расстоянии пятиминутной ходьбы, было удобно устроиться на службу, расположенную так близко от квартиры. Цветаевский очерк Мои службы не мог пройти мимо внимания русского итальянца. Творчеством и других соотечественников он интересовался весьма пристально, а здесь был совершенно особый случай -- это было документальное свидетельство о том, что творилось в родном для него доме в те дни, когда сам он попасть туда не мог под угрозой смерти. Далеко не случайно одним из первых стихотворений Сумбатова, опубликованных в России, стало Памяти М. Цветаевой (см. Лит. газета 1990: 6).

С горечью и остроумием рассказывается в этом документальном очерке о печальной участи прославленного Л. Толстым дома: «Докрадываем остатки ростовско-соллогубовского добра. Я взяла себе на память тарелку с гербом. В кирпично-красном поле -- борзая. Лирическая кража, даже рыцарская...» (Цветаева 1997: 55). Зимой 1918-1919 года Сумбатов с молодой женой был уже далеко на юге, в Перекопе, Цветаева описала эти вандальные события с горечью и остроумием:

«Библиотечной комиссией заведует Брюсов. Везут: диваны, комоды, люстры. <.> На месте -- делёж. <.>

-- Но нельзя же разбивать гарнитур!

Я, сентенциозно:

-- Можно разбивать только головы!» (Цветаева 1997: 55)

Спустя некоторое время после увольнения, когда в «доме Ростовых» было другое советское учреждение, Марина Ивановна записала: «7-го июля 1919 г. Вчера читала во Дворце Искусств (Поварская, 53, д<ом> Соллогуба, моя бывшая служба) -- Фортуну. Меня встретили хорошо, из всех читавших -- одну -- рукоплесканиями. (Оценка не меня, а публики) <...>». Выдержка из пьесы, вошедшая в очерк Мои службы, будто посвящена Сумбатову, будто он и есть прототип Лозэна. Чтению было предпослано «некое введение: кем был Лозэн, кем стал и от чего погиб». «Читала в той самой розовой зале, где служила» (Цветаева 1997: 63). Место чтения предопределило и выбор текста для публичного исполнения: «Фортуну я выбрала из-за монолога в конце:

...Так нам и надо за тройную ложь

Свободы, равенства и братства!

Так отчётливо я никогда не читала.

...Ия, Лозэн, рукой белей, чем снег,

Я подымал за чернь бокал заздравный!

И я, Лозэн, вещал, что полноправны

Под солнцем дворянин и дровосек!

Так ответственно я никогда не дышала» (Цветаева 1997: 62-63).

Возможность распоряжаться и поступать по своей воле у тех, кто недавно был «ничем», не пробудила совести, а наоборот, активизировала в них мстительные устремления, низменные инстинкты. Например, в 20-й главе поэмы Сумбатова На отдыхе москвичи-победители рады почваниться перед попавшими в зависимость от них интеллигентами и над самой культурой. Все блага искусства теперь для народа, который в большинстве своём не был готов к его восприятию. Вести об убийстве Царской семьи становились в большевистской столице поводом для глумливого веселья:

-- Ишь! царевен представляют...

И чего оне гуляют?

Эй, актёрик, нас потешь,

Хоть для виду их прирежь! (Сумбатов 2006: 91)

С начала революционной перестройки у новой власти были антирелигиозно настроенные сторонники, желавшие поглумиться над священными реликвиями и храмами, неприкосновенными святынями верующих. Для понимавших духовную суть происходящего писателей было очевидно, что новые глумливые «идеи» -- не только диктат начальства. Диалоги о Боге и святости вынесен на улицы, разгораются в толпе.

Свидетельствует Бунин:

«На Страстной толпа. Подошёл, послушал. Дама с муфтой на руке, баба со вздёрнутым носом. Дама говорит поспешно, от волнения краснеет, путается.

-- Это для меня вовсе не камень, -- поспешно говорит дама, -- этот монастырь для меня священный храм, а вы стараетесь доказать...

-- Мне нечего стараться, -- перебивает баба нагло, -- для тебя он освящён, а для нас камень и камень! Знаем! Видали во Владимире! Взял маляр доску, намазал на ней, вот тебе и Бог. Ну, и молись ему сама.

-- После этого я с вами и говорить не желаю.

--И не говори!

Желтозубый старик с седой щетиной на щеках спорит с рабочим:

-- У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести, -- говорит старик.

-- Да, не осталось.

-- Вы вон пятого мирных людей расстреливали.

-- Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?» (Бунин 1935: 11-12).

Москвичей, как и большинство жителей России, волновала судьба обречённой семьи Государя. В дневнике М. Цветаевой записаны строчки, сочинённые ей при виде вырезок из газет с политическими информациями: «Сонм белых бабочек! Прелестный сонм / Великих маленьких княжон.» (Цветаева 1997: 54). Их светлый облик запечатлён и Есениным, близко знакомым с «младыми царевнами» (Есенин 1978: 223) по службе санитаром в госпитале, и даже «поэтом революции» Маяковским, потрясённым жестокой казнью невинных детей. Во время поездки на Урал он зафиксировал в стихах место захоронения Императора.

За одним из эпизодов поэмы Сумбатова угадываются и собственные вероятные опасения ротмистра:

-- Аль тюрьму проведать что ли?

Отпустить там из неволи

Офицера одного...

-- Прислонить к стене его,

Да у самых у ворот

Записать его в расход! (Сумбатов 2006: 127).

Конечно, не сплошь из злодеев состоит городская толпа. Добрым, благоразумным речам и репликам тоже находится место в полилогах. В страстную субботу один из москвичей вопрошает: «-- Не пойти ли в Божий храм? / Не бывал давно я там...» Но московские острословы из «низов» осаживают благие намерения, гордясь причастностью к «новым» идеям и нравам. Сум- батов густо сконцентрировал противоречия, ярко осветил разноречивые настроения, слухи, уличные и площадные эпизоды. Такие вот речи мог, вероятно, услышать поэт, прогуливаясь невдалеке от собственного дома, в котором революционеры поместили учреждение, наводящее страх на людей: «В чрезвычайку к нам сходи, / Там на страсти погляди! / -- Что ты, братец? грех ведь это! / Видно, ты совсем отпетый...» (Сумбатов 2006: 127). Действительность превосходила фантастику. Напоминание о страстной субботе будит в собеседнике атеистическую отповедь, неправдоподобно дикую:

Сам Христос твой был буржуй:

Жил всегда на всём готовом...

Он своих учений словом

И запрятал весь народ

Под владычество господ! (Сумбатов 2006: 128)

Среди безумных гримас времени -- новая жестокость, резко уродующая городской уличный быт. Символическая картина с плакатной жёсткостью нарисована в 17-й главе, имеющей знаменательное название Милостыня, приобретающее горько иронический смысл :

-- Послушайте... Купите шубы...

Не денег -- хлеба дайте мне!

Ребёнок болен, муж в тюрьме...

-- Вот дам тебе прикладом в зубы,

Так будешь рванью торговать!

-- Иди себе околевать

С своим щенком паршивым вместе!

Таких, как ты, мы душ по двести

На свалку возим кажду ночь... (Сумбатов 2006: 123)

На месте героини главы Милостыня из сумбатовской поэмы вполне можно представить Марину Цветаеву. Унижение «старорежимной» женщины она описала в очерке Мои службы. Рассказчице выдали по месту работы мороженую картошку, которую пришлось накладывать в мешок в тёмном подвале. Так как картошка в тепле оттаяла, счастливая обладательница «пайка» вся перемазалась грязной жижей:

«Всё, вплоть до лица, в подтёках. Я не лучше собственного мешка. Мы с картошкой сейчас -- одно.

-- Да куда ты прё-ёшь! Нешто это можно -- прямо на людей! Буржуйка бесхвостая!

-- Конечно, бесхвостая, -- только черти хвостатые! <.. .>

Смех растёт. Я, не желая упустить диалога, останавливаюсь, якобы поправляя мешок.

Солдат, расходясь:

-- Высший класс называется! Интеллихенция! Без прислуги лица умыть не могут!

Какая-то баба, визгливо:

-- А ты мыла дай! Мыло-то кто измылил? Почём мыло-то на Сухаревой, знаешь? <.>

Толкаю, вожжи напрягаются, еду. Позади голос бабы... солдату:

-- Что ж она, что в шляпе, не человек, что ли?» (Цветаева 1997: 59).

Страницы прозы и поэзии многих художников слова, отразивших уличный быт революционной Москвы, выстраиваются в общую картину подтверждают непридуманность, правдивость их наблюдений.

Третья часть поэмы Сумбатова с общим названием Кто идёт? посвящена ночной Москве. Время здесь, как и по всей России, перестало сопутствовать жизни, оно как бы отделилось от традиционных составляющих его отрезков и проходит мимо. Символические картины в поэме Без Христа, как и в апокалиптическом пространстве Двенадцати Блока, с плакатной остротой выражают жестокость нового порядка.

Прохожих нет. Собак бездомных --

И тех не видно. В окнах тьма.

С рядами окон жутко тёмных

Весь город мрачен, как тюрьма (Сумбатов 2006: 129).

В финальной части поэмы Сумбатова безлюдные улицы столицы представляют собой холодное безжизненное пространство, беспросветный метельный хаос.

Романсовые стилизации, включённые Блоком в картину революционного Петрограда, претерпели у Сумбатова новую трансформацию.

Печален вид Кремля немого,

Всё жутко в сумраке ночном,

Не слышно шуму городского,

Как не слыхать его и днём (Сумбатов 2006: 128).

Эффект безмузыкальности в сумбатовской поэме как бы возведён в квадрат. «С кровавым флагом» по мрачному городу проходит в поэме Без Христа лишь патруль. Засевший в Кремлёвском дворце «совет тиранов», оградив себя пулемётной охраной, «судьбою России немощной вертит», хотя и трусит, опасаясь народного гнева.

Но над Москвою сон проклятья,

Беды народной сон лихой,

Как будто Смерть свои объятья

Простёрла цепко над Москвой... (Сумбатов 2006: 129)

К Кремлёвским стенам в метельную ночь слетаются мертвецы -- тени «несчастных жертв кровавых преступлений». Охраняющие Кремль вооружённые люди пугаются покойников. Подавленные страхом слуги тиранов не узнают Христа. Удивительно, что он является в котле богохульства, ужасной жестокости, дикой самонадеянности столичных жителей. Охранники стреляют в Него, как и блоковские красногвардейцы в Двенадцати, но Он неуязвим, а Его присутствие преображает Москву уже теперь, а не в недостижимом пространстве «впереди»: «Блеснул огонь, снега ясней затлелись, / И стены все лучами вдруг оделись». Христос несёт на голове терновый венок, иглами ранящий чело, на Нём новые раны, в Его руках «святой и страшный крест». Спаситель, несмотря на всё, что сотворили люди, не гневается, в чертах лица благого лишь скорбь и страдание. Москва по сути становится центром второго пришествия:

Христос идёт! Солдаты ниц упали, --

Был страшен им прекрасный, скорбный Лик

И кроткий взгляд, исполненный печали... (Сумбатов 2006: 133).

Финал поэмы выражает надежду на помощь источника жизни и света, обращён к будущему, избавленному от безверия и жестокости, царящих в революционные годы. Символы революции, уверен автор, будут отодвинуты вечным и прекрасным. Голос самого Провидения намечает перспективу перемен:

Повиснут флаги, теряя краски,

Плакаты ветер развеет в прах,

Слова отрады, любви и ласки

Заря начертит во всех сердцах! (Сумбатов 2006: 134)

Критик под псевдонимом Антар (А.М. Ренников) -- отметил в поэме много правдивого, но был недоволен тем, что слог и содержание «слишком прозаичны, слишком резки», и сетовал: «зачем повторять в стихах грубые выражения митингов» (Антар 1922: 5). Но поэт заботился, чтоб произведение передавало лексикон бунтарей, слова, ознаменовавшие мятежное время, -- не для того, чтоб ласкать эстетический слух, а те самые, грубые, неприкрашенно откровенные, которыми «безъязыкая» улица научилась, по меткой формуле Маяковского, «кричать и разговаривать».

Тема оставленной из-за революции Москвы проникает во многие стихотворения, созданные вдали от родины. Таковы, например, до сих пор не опубликованные Новогодние терцины, в которых выражена горькая тоска от разлуки с больной и мятежной русской землёй. Воображению предстаёт видение православного Кремля, слух поэта тогда улавливает милое душе колокольное праздничное пение:

Уж слышится песня весенней свирели Из дальних родимых покинутых мест,

О том, что стихают, робея, метели,

Что благовест скоро раздастся окрест,

Что с башен кремлёвских орлы не слетели,

Что блещет с Ивана Великого крест! (Сумбатов 1928: Л. 5).

Сумбатову принадлежат стихи с тютчевским названием Два голоса, которые удивляют на первый взгляд «эгоистическим» признанием: «Урок и польза есть в ужаснейшем из зол: / Отчизну потеряв, я сам себя нашёл, / Измерил глубину своих былых деяний / И осудил себя без слёз и оправданий» (Сумбатов 2006: 309). Самоосуждение уводит от мысли, что здесь речь идёт о возвышении себя над страной. На первый план выступает православное осознание страданий и утрат как поля, на котором произрастают духовные плоды. К теме оставленного Отечества он был прикован, подобно Лотовой жене, навсегда, постоянно думал о судьбе Родины, её судьбе не только в политическом, но и в провиденциальном смысле. Эту же сосредоточенность на главных, бытийных вопросах он обнаруживал и у писателей-современников.

Так, в творчестве Ремизова (см. Памяти Ремизова) он выделил неустанную мысль о метафизических реалиях, неизбежно проникающих и в область географического пространства, и в сферу исторического времени: «О взыскуемом Отечестве -- / Где души начальный дом, / О святилище, о нечисти, / О грядущем, о былом...» (Сумбатов 2006: 352). Мотив верности опозоренной Родине у Сумбатова постепенно обретал новые интонации, в которых было немало и покаянных оттенков, но чувство вины перед оставленной -- вынужденно -- страной сочеталось с неизменной сыновней любовью. Это покаянное чувство выражено в стихотворении Мать:

Не посмеюсь над наготою,

Как посмеялся древле Хам, --

С молитвой тихой и простою

Я припаду к твоим ногам (Сумбатов 2001: 67).

В конце тридцатых годов в Риме автором поэмы Без Христа написана маленькая лирическая поэма Москва (Сумбатов 1997: 767-770). Любимый город обозревается здесь через толщу времени и пространства, с высокой точки, откуда он весь как на ладони. Как и у одногодка Сумбатова Маяковского, центром встречи поэта и города становится колокольня Ивана Великого, возвышающаяся над Кремлём и надо всей столицей.

Снаружи -- в синь небес стремятся купола,

И выше -- выше всех -- главой, Иван Великий

Из-под златого тяжкого чела

Глядит вокруг -- на город многоликий.

Он сразу видит всё, -- я видел по частям,

И всё передо мной теперь -- как раньше было:

Там улица моя, мой дом, мой храм, --

Всё, что душе и дорого и мило (Сумбатов 1997: 767).

Объясняя наличие сниженной лексики в поэме Двенадцать тем, что оставшийся в пролетарской стране Блок «подделывался под вкус и психологию окружавших его», критик Антар выразил недоумение по поводу включения вульгаризмов в поэму Без Христа, созданную в эмиграции. Между тем он не отрицал несомненных достоинств сумбатовского произведения, отмечал, что в книге «вылилась бесконечная тоска по покинутой, страдающей родине, духовная боль о её муках, молитвы о её возрождении...» (Антар 1922: 5).

Валерий Перелешин писал в некрологе о Сумбатове: «Непоколебимой верой христианина и чаянием грядущего духовного воскресения русского народа оправдывается чуждый поверхностному "бодрячеству" оптимизм поэта. До последнего дня своей земной жизни -- 8-го июля 1977 года -- поэт знал, что чаша страданий ещё не до конца испита нашей родиной; знал он, что его трудная жизнь окончится в изгнании. При всём том не было в его стихах никакой горечи» (Перелешин 1978: 9). Характеристика эта вполне соответствует звучанию большинства произведений Сумбатова. Нужно признать, однако, что горечь в них неизбежно присутствует. Финал поэмы Без Христа оптимистически просветлён. В нем уверенность в духовном бессмертии Родины. Однако заключающее поэму «трисвятие» звучит и на Литургии, и при выносе покойника из храма после прощальной панихиды.

Тем не менее, события, переживания и поступки, запечатлённые Сумбатовым, в том числе ужасные потрясения Первой мировой войны и родившейся из её недр революции, освещены авторской верой в Божие Провидение, надеждой на Высочайшее Милосердие. Отсюда -- уверенность, что Господь не оставляет Россию и Москву, несмотря на самонадеянные устремления мятежной части населения прожить без Христа.

сумбатов духовный лексика поэма

Литература

1. Антар 1922 -- Антар (А.М. Ренников, наст. имя А.М. Селитренников). В. Сумбатов. [Стихотворения]. Изд-во Град Китеж. Мюнхен // Газета Новое время. Белград, 1922. 8 ноября. № 462.

2. Бунин 1935 -- Бунин И.А. Собр. соч. Т. 10. Окаянные дни. Берлин, 1935. Репринтное издание: М., Советский писатель, 1990.

3. Есенин 1978 -- Есенин С.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. Стихотворения, не вошедшие в основное собрание / Под общей ред.: В.Г. Базанова, А.А. Есениной, Е.А. Есениной и др. М., Художественная литература, 1978.

4. Лит. газета 1990 -- Литературная газета. 21 марта 1990.

5. Молитва 1917 -- Пуришкевич В.М. (?). Молитва офицеров в действующей армии // Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Фонд № 391. Материалы, касающиеся военных действий и жизни армии в период 1-й Мировой войны 1914-17 гг. (Коллекция, составленная в белоэмигрантском РЗИА в г. Праге). Опись 2. Дело 135. Л. 2-3.

6. Перелешин 1978 -- Перелешин В. Поэт Василий Сумбатов (1893-1977 гг.) // Современник. Журнал русской культуры и национальной мысли. Торонто-Канада, 1978. № 37-38. Сумбатов 2000 -- Сумбатов В.А. Мать // Роман-журнал XXI век: Путеводитель русской литературы. М., 2000. № 4 (16).

7. Сумбатов 1997 -- Сумбатов В.А. Москва / Публикация С. Гардзонио // Лотмановский сборник. Т. 2. М.: «О.Г.И.», РГГУ, 1997.

8. Сумбатов 1928 -- Сумбатов В.А. Новогодние терцины // РГАЛИ. Фонд № 2294: И.А. Персиани. Опись 1. Ед. хр. 84. Письмо от 11 февраля 1928 г. Л. 6 оборот-5.

9. Сумбатов 2006 -- Сумбатов В.А. Прозрачная тьма: Собрание стихотворений / сост. Л.Ф.

10. Алексеевой; науч. ред., подгот. текста В.А. Резвого; предисловие, биографическая справка С. Гардзонио; примеч. Л.Ф. Алексеевой, С. Гардзонио, В.А. Резвого. Pisa; М., Водолей Publishers, 2006.

11. Сумбатов 2001 -- Сумбатов В. Стихи [Голубые гусары, Прошлое, Обманутым, Мать, глава 3 Кто идёт? из поэмы Без Христа] // Роман-журнал ХХ1 век: Путеводитель русской литературы. М., 2001. № 4 (16).

12. Сумбатов 1972 -- Сумбатов В.А. Церковь молчания // Русская мысль. Париж, 3 февраля 1972. Четверг. № 2889. С. 8. (Опубликовано в России: Роман-журнал ХХ1 век: Путеводитель русской литературы. М., 2006. № 10 (92).

13. Цветаева 1997 -- Цветаева М.И. Мои Службы // Цветаева М.И. Собр. соч. в 7 т. Т.4. кн. 2. М., Терра-Книжная лавка-РТР, 1997.

Размещено на Allbest.ru

...