Семиотика литературно-критической деятельности

Размещено на http://www.allbest.ru/

Семиотика литературно-критической деятельности

Юлия Анатольевна Говорухина, Военный учебно-научный центр ВМФ «Военно-морская академия» (филиал)

Кризис литературной критики пришёлся на 1990-е годы и заставил критиков переосмыслить свой статус, способ говорения о тексте, коммуникацию с читателем. Литературоведение теоретически осмысливает изменения в структуре литературно-критической деятельности. Перспективным, на наш взгляд, является семиотический ракурс изучения критики, который позволяет учесть и механизм функционирования этого явления, и его идеологическую составляющую.

Актуальным представляется выбор таких установок «говорения» о критике, которые предполагают рефлексивную позицию по отношению к идеологии, либеральной и патриотической. Автор статьи задаётся вопросом: что происходит с системой «автор - текст - читатель», когда в неё встраивается литературный критик - профессиональный интерпретатор, активно влияющий на смыслопроизводство? Этот и другие проблемные вопросы осмысливаются с опорой на комплексную методологию, позволяющую работать на стыке семиотики и дискурс-анализа и осуществить анализ литературно-критической деятельности в семиотическом аспекте. Доказывается, что критик не только осуществляет процедуру означивания, но и внушает читателю «сценарии» рецепции, ориентиры декодирования. Впервые процедура «означивание - декодирование» осмысливается с учётом включения в неё литературного критика как читателя-эксперта, способного задать идеологически верные «маршруты интерпретации».

Сигнификативная практика исследуется на материале современной патриотической критики, которая демонстрирует разнообразные стратегии работы с элементами литературного поля. Означивание как «своего» и «чужого» осуществляется в ней посредством сигнификации топосов «центр» и «провинция», где «центр» - средоточие вывернутых ценностей, прагматизма, эгоцентризма, а «провинция» - пространство, подпитываемое и подпитывающее писателя силой русской природы, народными традициями. Другая стратегия - героизация «своего», позволяющая критику предложить читателю ещё один маршрут, но не интерпретационный, а жизнестроительный. Семиотически сложной и уникальной для патриотической критики является стратегия «захвата» и переозначивания «чужого», позволяющая усилить свои позиции за счёт привлечения авторитетных символических фигур.

Ключевые слова: критический дискурс-анализ, литературная критика, семиотика, сигнификация, патриотическая критика.

Semiotics of Literary Critical Activity

Yulia A. Govorukhina, Military Educational and Scientific Center “Naval Academy” (branch)

The crisis of literary criticism occurred in the 1990s and forced critics to rethink their status, the way they talk about the text, and communication with the reader. Literary criticism theoretically comprehends changes in the structure of literary-critical activity. Promising, in our opinion, is the semiotic perspective of the study of criticism, which allows us to cover both the mechanism of functioning of this phenomenon and its ideological component. It is also relevant to choose such principles of “speaking” about criticism that imply a reflective position in relation to ideology, liberal and patriotic.

The author of the article asks the question: what happens to the system “author - text - reader” when a literary critic (a professional interpreter who actively influences the meaning production) is embedded in it? This and other problematic issues are studied based on a comprehensive methodology that allows working at the intersection of semiotics and discourse analysis and analyzing literary critical activity in the semiotic aspect. It is proved for the first time that the critic not only implements the signification procedure, but also inspires the “scripts” of reception for the reader. For the first time, the “signification-decoding” procedure is comprehended taking into account the literary critic as an expert reader capable of offering ideologically correct “interpretation routes”.

Significative practice is studied on the basis of material of modern patriotic criticism, which demonstrates various strategies for working with elements of the literary field. The designation of “native” and “alien” is carried out in it by means of the toposis “center” and “province”, where “center” is the focus of inverted values, pragmatism, egocentrism, and “province” - a space that is nourished and nourishes the writer by the power of Russian nature and folk traditions. Another strategy is the glorification of “native”, which allows the critic to offer another route to the reader, not interpretative, but life-building. The strategy of “capturing” and redefining the “alien” is semiotically complex and unique to patriotic criticism. It allows it to strengthen position by attracting authoritative symbolic figures.

Keywords: critical discourse analysis, literary criticism, semiotics, signification, patriotic criticism.

Введение

Определение статуса литературной критики и литературного критика, начиная с 1990-х годов и до настоящего времени, является одним из дискуссионных вопросов. В начале 1990-х годов критика теряет читателя и былой статус авторитетной инстанции, переживает весьма драматичный кризис самоидентичности, перестраивается сама структура критической деятельности. Либеральная критика осваивает образ критика-эксперта, консервативная продолжает культивировать образ критика-пропагандиста.

Цель первого - предложить профессиональный взгляд наблюдателя, представительствовать от литературы. Второй представительствует от идеи, правды, истины. В 2010-е годы на фоне ухода критики в медиапространство вопросы о статусе критики и сущности критического акта актуализировались. Изменения, происходящие с критикой как важной составляющей литературного процесса, могут быть осмыслены в различных аспектах - социокультурном, историко-функциональном, риторическом, семиотическом. Последний, на наш взгляд, позволяет вычленить существенные механизмы функционирования критики, что видится важным для понимания «живого» литературного процесса.

Актуальным представляется выбор таких установок «говорения» о критике, которые предполагают рефлексивную позицию по отношению к идеологии критики, либеральной и патриотической. Обнаружение механизмов функционирования идеологической системы (понятие идеологии понимается нами широко, как система взглядов, характеризующих социальную группу; критика не может быть неидеологической, апеллируя к ценностям, означенным как «свои») предполагает реконструкцию порождающих механизмов: когнитивных (осознаваемых и нет) установок, которые определяют стиль мышления и письма патриотов, выбор интерпретационных стратегий и прагматически ориентированных приёмов.

Семиотика даёт возможность прояснить скрытые мотивы и интенции критики, встать на позиции не только homo significans (человека интерпретирующего), но и homo semio-significans.

Литературная критика нечасто становится объектом семиотического анализа. Отечественное литературоведение представлено в большей степени историко-критическими и теоретическими исследованиями, посвящёнными жанру, методу критической деятельности. Скорее, исключением стало исследование И. Паперно «Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма» [21].

Исследование позволило предложить такое описание процедуры «означивание - декодирование», которое бы учитывало встраиваемый промежуточный акт авторитетного означивания/переозначивания, осуществляемого литературным критиком.

Деятельность критика рассматривается как порождение и внушение правильных «маршрутов интерпретации». Впервые эта деятельность исследуется на материале современной патриотической критики, которая демонстрирует гибкую стратегию означивания, переозначивания, захвата по отношению к «своим» и «чужим» фактам литературной жизни.

Триада «автор - текст - читатель» осмыслена в теории коммуникации (линейно - К. Шенноном, У. Уивером, Р Якобсоном, нелинейно - У. Шраммом, Ч. Осгудом, Т. Ньюкомбом), в лингвистике, рецептивной эстетике, семиотике. Но что происходит с этой системой, когда в нее встраивается литературный критик, профессиональный интерпретатор? Как он влияет на смыслопроизводство? Способен ли не только осуществить процедуру означивания, но и внушить читателю «сценарии» рецепции, ориентиры декодирования? Эти и другие вопросы возможно осмыслить с опорой на комплексную методологию, позволяющую работать на стыке семиотики и дискурс-анализа.

Цель исследования - осуществить анализ литературно-критической деятельности в семиотическом аспекте, учитывая участие критика в производстве смыслов, научении читателя «правильным сценариям/маршрутам» рецепции в рамках модели «автор - текст - читатель».

Данная цель предполагает не только теоретико-дескриптивное осмысление литературно-критического семиозиса, но и осуществление критического дискурс-анализа «живого» материала критической практики. В качестве материала используются статьи, опубликованные в журнале «Наш современник» в период 1990-2010-х годов.

Методология и методы исследования

Поле литературы представляет собой сложное семиотическое пространство, в нём функционируют литературные тексты, идеи, рецепции. Механизм его существования предполагает процессы присвоения со стороны сил, составляющих над-поле литературы См.: Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение. - 2000. - № 5; Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. - М.: Новое литературное обозрение, 2000.. Литературные тексты, писатели, герои выступают в качестве своеобразного перераспределяемого и присваиваемого капитала. Литературно-критическая деятельность, несомненно, семиотична: критик оценивает и означивает литературные факты, кроме того, он формирует читательское сознание, внушает актуальные критерии оценки литературных и шире - культурных фактов, производит веру в ценность произведения. Такая двойная - семиотическая и прагматическая - цель критики обусловливает выбор следующей методологической основы исследования:

1. В процессе литературно-критической деятельности изучать процессы присвоения, означивания и переозначивания, продуктивно осуществляя в русле социальной семиотики такое аналитическое изучение коммуникации, которое призвано объяснить процесс создания значения в качестве социальной практики. Вслед за Р Ходжем и Г. Крессом мы понимаем семиозис как динамический процесс, а «действие» знака - как неограниченный процесс бесконечного семиозиса. Поток постоянных процессов интерпретации ограничен, в соответствии с методологией социальной семиотики, культурными правилами мысли (cultural rules of thought) или «привычкой» [29, с. 20], а знак может быть рассмотрен как ресурс, который используется и приспосабливается людьми, чтобы создавать значение.

Методологически и теоретически важной для нас является позиция Ю. Шрейдера, который предложил в качестве исходного понятия семиотики рассматривать не знак, а «знаковую ситуацию» [26]. Исследователь обосновывал свою позицию следующим образом: если семиотика в качестве своего объекта определяет всё, что угодно, то основным вопросом должен быть вопрос о том, при каких условиях нечто воспринимается как знак, то есть семиотически. С этой точки зрения, знаковой является ситуация, когда нечто воспринимается кем-то как знак. В этом случае характеризуется не только «нечто», но и ментальное состояние того, кто означивает это «нечто», и обстоятельства означивания. Используя мысль Л. Витгенштейна, предположим, что знаковая ситуация - социально обусловленные правила языковой игры. Чем осведомлённее реципиент, тем большим количеством кодов он располагает (коды - набор ожиданий, совокупность кодов - по сути и есть идеология). Коды/идеология внушаются, передаются. Это ещё одна цель литературной критики.

2. Обращаясь к такому объекту, как литературная критика, мы погружаемся в проблематику смысла, его производства и производителей. Литературная критика - вариант идеологического дискурса. Это особенно важно в осмыслении русской литературно-критической традиции, поскольку особенность русской критики - её идеологическая подоплёка. Х.-Г. Гадамер указывает, что «в понимании всегда имеет место нечто вроде применения подлежащего пониманию текста к той современной ситуации, в которой находится интерпретатор» [11, с. 365]. Русская критика всегда демонстрировала такое «применение», к идеологической концепции прежде всего (будь то эстетическая, революционно-демократическая (реальная), органическая, пролетарская критика или критика «оттепели»). Актуальным в этой связи будет инструментарий критического дискурс-анализа (Н. Фэркло, Р Водак, Л. Чоулиораки, Тьон А. ван Дейк [27], П. Чилтон, К. Шафнер), позволяющий обнаружить («разоблачить») закодированные в дискурсивных литературно-критических практиках отношения доминирования.

3. Рецептивные процессы семиозиса проясняет рецептивная эстетика (Р. Ингар- ден, Х-Р Яусс, В. Изер), положения которой являются для нас отправными теоретическими установками: литературное произведение «возникает» в процессе «встречи» с читателем; текст - динамическая система потенций смыслов, обусловленных во многом «горизонтом ожиданий» читателя (совокупностью социальных, культурно-исторических, психологических и других представлений), который определяет заполнение участков «коммуникативной неопреде- лённости».

Результаты исследования и их обсуждение. Включение литературного критика (ещё одного читателя) в традиционную триаду «автор - текст - читатель» требует пересмотра семиотической модели коммуникации и самого производства смыслов. В процедуру «означивание - декодирование» встраивается промежуточный процесс - авторитетное означивание или переозначивание, что осуществляется профессиональным читателем. Критик влияет на читателя, задаёт ориентиры декодирования, воздействует на его ценностные ориентиры, эстетический вкус.

Литературная критика, выполняя явную прагматическую (идеологическую) задачу осуществляет научение интерпретации и оценки (научение декодированию). Критик производит «правильные» (с точки зрения той группы, которую он представляет) когнитивные механизмы у читателя, или «маршруты интерпретации».

Критики-патриоты наиболее явно осуществляют «научение», простраива- ют «маршруты» интерпретации и оценки, которые затем могут быть применимы читателем к иным типологически близким литературным фактам. Они (критики) формируют главный навык - верно определять «своих» и «чужих» в литературном поле. Означивание как «своего» и «чужого» осуществляется посредством сигнифика- ции топосов «центр» и «провинция», где «центр» - средоточие вывернутых ценностей, прагматизма, эгоцентризма, а «провинция» - пространство, подпитываемое и подпитывающее русской природой, народными традициями. Другая стратегия - героизация «своего». Семиотически сложной и уникальной для патриотической критики является стратегия «захвата» и переозна- чивания «чужого».

Триада «автор - текст - читатель» уже имеет свою историю семиотического (в аспекте производства знаков и их декодирования) и рецептивного (в аспекте восприятия текста читателем - приёмов воздействия на читателя) осмысления. Используя суждение Г. Кресса, данную триаду можно описать следующим образом: автор «провзаимодействовал с поводом» (осмыслил некоторый аспект бытия) и предложил результат этого осмысления (интерпретацию) в виде закодированного сообщения, которое непрямо адресовано читателю [16, с. 95].

Статусы читателя-интерпретатора текста и автора-интерпретатора действительности в таком случае сопрягаются, смысл производится дважды. В нашем случае в триаду встраивается критик, ещё один интерпретатор, профессиональный читатель. Этот новый участник коммуникации заставляет по-новому осмыслить производство смыслов. Становится очевидным, что четырёхчленная модель начинает сопротивляться привычной объяснительной схеме, поскольку каналы, в которых порождаются знаки и «сценарии» рецепции, оказываются измененными, а рецептивные интерпретационные умения читателя - откорректированными. В цепочку «означивание - декодирование» встраивается промежуточный процесс - авторитетное означивание или переозначивание. Мнение критика, несмотря на изменившийся в результате кризиса литературоцентризма статус, не теряет авторитетности, оно по-прежнему сегодня воспринимается как мнение экспертное, мнение проницательного читателя. Положение критика в описываемой модели позволяет ему вести двойной диалог (с автором и читателем). Критик способен повлиять на читателя и на возможную его интерпретацию (уже осуществлённую или еще не осуществлённую, если произведение ещё не прочитано), задать ориентиры декодирования.

Одна из определяющих целей в структуре целеполагания критика - убеждение, воздействие. Литературно-критическое высказывание ментативно, то есть предполагает некоторое ментальное событие в сознании адресата [24, с. 40]. Критик воздействует на ценностные ориентиры читателя, на его эстетический вкус, одновременно осуществляется другой процесс - научения интерпретации и оценке, на языке семиотики - научение декодированию. Критик производит «правильные» (с точки зрения той группы, которую он представляет) когнитивные механизмы у читателя, или «маршруты интерпретации». При этом литературная критика может быть представлена как некое множество интерпретативных моделей со своими специфическими семиотическими практиками [12]. Критик учит навыку, кодирует интерпретанту (ментальное событие и интерпретанта в данном случае понятийно сближаются). Таким образом, сам критический текст становится смыслом, который можно интерпретировать и даже «разоблачать», обнажая приёмы переозначивания и воздействия на читателя. Рассмотрим, как это происходит на материале современной литературной критики.

Современная литературная критика представляет собой множество интерпретативных практик, в числе которых до сих пор актуальными являются либеральная и патриотическая критика. Обе неявно учат читать тексты, вычитывать актуальные смыслы, обе воздействуют на эстетические чувства, на ценностную сферу реципиента, определяют его поведение. Либералы представляют возможность агентивности для читателя. В этой критике ослаблена установка на окончательность интерпретации и оценки, читателю предлагаются варианты. В крайней форме установка на антитотальность мнения проявилась в 1990-е годы в постмодернистской критике В. Курицына, который сознательно вводил в свои статьи оговорки, например, «впрочем, я сразу оговорился, что мой взгляд заведомо неадекватен» [18, с. 185], «не сказать, что у меня была прямо “точка зрения” такая» и т. п. В критике патриотов «научение» обнаруживается наиболее явно, патриоты более линейны, простраивая своего рода «маршруты» интерпретации и оценки, которые могут быть применимы к иным типологически близким литературным фактам. На наш взгляд, точно определил этот момент

Ч. Пирс, заявив, что интерпретанта знака коренится в навыке, а не в непосредственной физиологической реакции, которую вызвало знаковое средство [22]. То же можно найти в терминологии Ч. Морриса, который определяет знак как указатель на нечто, посредством чего это нечто воспринимается кем-то и способствует возникновению определённого типа поведения (интерпре- танты), где интерпретанта - это навык организма реагировать под влиянием знакового средства на отсутствующие объекты, как если бы они были налицо [20].

Социальное взаимодействие в рамках литературно-критической деятельности обнаруживает признаки властных отношений. Идеологическая основа литературной критики определяет главный формируемый навык - верно определять «своих» и «чужих» в литературном поле в соответствии с ценностной солидарностью (отношение солидарности - необходимое структурирующее начало властных отношений по Р. Ходжу и Г. Крессу [29]). Используя утверждение

Р. Барта, приходим к мысли, что патриоты помещают идеологическую сетку между индивидом и действительностью, «понуждая его думать в определённых категориях, замечать и оценивать лишь те аспекты действительности, которые эта сетка признаёт в качестве значимых» [1, с. 17].

Литературную критику патриотов в этом смысле можно назвать практической идеологией, или, иными словами, совокупностью моделей-образцов понимания действительности. Критика учит этим моделям, в результате читатели понимают новые явления сходным образом, что является лишним доказательством того, что знаки конструируют реальность. Модели-образцы понимания литературной действительности выявляются в юбилейных статьях, посвящённых «своим» писателям, в рецензиях «своих» и «чужих» текстов, - в работах, где выявляются различные варианты присвоения. Сравнительно-типологический семиотический анализ литературно-критических статей, опубликованных в патриотических «толстых» журналах, позволил выделить следующие варианты: отвержение «чужого», символическое удаление из поля, означивание в качестве «своего», захват и переозначивание [12].

Ключевой в критике патриотов является оппозиция «свои - чужие». Семиотически сильная, она позволяет эффективно формировать не только устойчивые схемы интерпретации, оценки и означивания у читателя, но и устойчивый образ себя, иллюстрирует формулу «вопрос, кем я являюсь, предполагает вопрос, от кого я отличаюсь». Подобно тому, как, по М. Фуко, власти нужна не-норма, патриотической критике как властному дискурсу нужен «чужой». Инвариант «свой - чужой» представлен в критических статьях целой серией вариантов: «истинно русские - русофобы», «народный - антинародный», «либеральная интеллигенция - народ», «постмодернист - традиционалист», «западники - антизападники» и т. п. Так, роман В. Астафьева «Прокляты и убиты» видится К. Мяло разрушительной, «отлитой в чеканную формулу» идеологической тенденцией, русофобским «символом изменения общенациональной памяти о войне и Победе» Поводом для публикации статьи становится пу-бликация романа В. Астафьева «Прокляты и убиты». См.: Мяло К. Мёртвых проклятья // Наш современ-ник. - 1995. - № 6. - С. 186.. А проза Павла Кренёва, по мнению В. Бондаренко, - настоящая народная северная правда, которую не поймут либеральные интеллигенты; в ней истинный народный язык, народные характеры [8, с. 238].

В статьях патриотов вычленяется целая система знаков, позволяющих опознать «своего» или «чужого»:

1. Сигнификация охватывает топосы «центр» и «провинция». Представляя биографию «своего» писателя или персонажа, критик обязательно не только фиксирует, но и оценивает присутствие города и провинции в его жизни. Центр (Москва, главным образом) становится знаком «чужого». В нём сосредоточена власть (в риторике патриотов - «антинародная», «фашиствующая», «преступная», «продажная», «жидовская», «антирусская» и т. п.), здесь средоточие евреев и полукровок, чья деятельность во властных структурах и искусстве направлена на разрушение страны и уничтожение русского народа.

Провинция - пространство, подпитываемое и подпитывающее русской природой, народными традициями. Так, Север, в оценке А. Башилова - «колыбель народа, выбравшего путь духовности. Здесь оставались и сюда возвращались люди с высокой духовной составляющей, с приоритетом ценностей, которые зародились в Святой Руси, украсились Православной Верой и преумножились в Советском Союзе» [2, с. 278]. Духовная чистота писателя-провинциала позволяет ему говорить правду, быть близким народу, народной языковой стихии и традициям. А. Башилову важно, что Н. Рубцов родом с Севера. В. Бондаренко обращает внимание на то, что Н. Дмитриев всю жизнь считал себя провинциальным поэтом [10], П. Кре- нев - из поморцев, а П. Комаров «душой чувствует: не его это, не столичный он житель» [6, с. 235].

Означенные как «своё» и «чужое», провинция и центр оказываются знаками-сигналами для читателя. Интересно, что в биографии «своего» автора, родившегося и живущего в столице, топография игнорируется, а центр компенсируется духовной, творческой развёрнутостью писателя в сторону провинции.

Означивается и ситуация выбора между центром и провинцией, если таковая имела место в биографии писателя. Возвращение в провинцию, отказ от центра/города всегда представлен как правильный, спасительный (так, П. Краснов возвращается в Оренбуржье, О. Фокина - в Архангельскую область и тем спасают себя духовно).

Оставшиеся в центре «свои» занимают либо резко оппозиционную центру, либо маргинальную позицию. Так, О. Фокина отказывается вживаться в московский быт, не искушается Москвой, и это спасает её, по мнению В. Бондаренко [3, с. 269], в то время как Н. Рубцов и А. Передреев «вознамерились победить и город. Отсюда и трагический надлом. У обоих» [Там же, с. 265]. Между городом и провинцией, центром и периферией, модой и традицией «свой» писатель выбирает второе, причём выбор этот осуществляется легко, не отягчён внутренним конфликтом. С. Субботин в статье, посвящённой А. Ширяевцу, приводит высказывание самого поэта: «Скажу одно: я с гордостью думаю, что я сын народа, и тянет меня в деревню; тот же мир, в который затолкнула меня судьба, противен мне и омерзителен. Только и отвожу душу песней» [23, с. 271]; «Рвусь на Русь, к Волге, живу, дышу только Песней! Пятнадцать лет, как я оторван от Родины, но я её не забыл...» [Там же]. Отметим акцентирование своей принадлежности провинции в выборе писателем псевдонима: место рождения писателя - Самарская область, село Ширяево. Показательными в семиотическом плане оказываются и названия статей патриотов: «Уральский самоцвет» (к 135-летию со дня рождения П. Бажова) [15], «Он пришёл из Гремячей Поляны» (к 100-летию со дня рождения Н. И. Ко- чина) [25], «Мудрец из Кляшева» (о Мустае Кариме) [14], «Певец Поморья» (о Павле Креневе) [8], «На сибирских берегах бытия» (об Иване Переверзине) [13].

Выбор в пользу центра оценивается критиками как ошибка или предательство. Здесь, в центре, в жизни писателя появляются предатели, якобы друзья, центр искушает, убивает. В центре вовремя не разглядели А. Вампилова, спровоцировали внутреннее изгойство Вен. Ерофеева, Н. Тряпкина. В статьях В. Бондаренко в смерти писателей за редким исключением виновен именно центр. Центр меняет ракурс миро/человековидения, делая его узким, прагматичным, направленным на себя и внутрь себя, в этом ракурсе невозможно увидеть народ. Ракурс же писателя из провинции необычайно широк, способен охватить просторы страны - истинно народную традицию. В. Бондаренко в статье «Певец Поморья» противопоставляет «своего» Павла Кренёва литературной либеральной тусовке, «которая спонсируется либеральными космополитичными магнатами» [8, с. 238]. Кренёв, в оценке критика, - носитель родового сознания, один из последних хранителей былинного уклада поморцев.

2. «Свой» в рассматриваемой оппозиции наделяется признаком героического, что органично встраивается в сквозную для патриотической критики метафору боя и рождает ряд семантически близких образов - исключительная личность, герой, баррикада, жертва, гибель и т. п. Так, Сер. Ку- няев цитирует В. Сергеева: «Он (Ю. Селезнев - Ю.Г.) ощущал себя и был на самом деле доблестным воином (здесь и далее курсив наш - Ю.Г.) в сражениях за духовные и культурные ценности своего народа, за святыни Отечества, против враждебной пропаганды, пренебрежительных и двусмысленных оценок, издевательского пародирования, всего того, что он сам называл “паразитарным использованием” национального наследия...» [17, с. 235]; «...вся его дальнейшая литературная жизнь проходила в атмосфере боя на литературной ниве - за душу человеческую, за русскую гармонию» [Там же, с. 236]. В. Бондаренко героизирует самоубийство Б. Примерова, называя его гибелью: «Нет, конечно же, смерть Бориса Примерова - это прямая политика <...>. Любя, защищая народ, он, того не желая, стал политиком <...> Нет, не слабость он проявил, а акт борьбы, и гибель его - это гибель борца» [5, с. 260]. Смерть Н. Тряпкина критик приравнивает к гибели на баррикаде: «И что-то глубинное перенесло его из сказов и мистических преданий, из пацифизма и любовного пантеизма в кровавую баррикадную красно-коричневую схватку <...>. В те годы он был частью нашего “Дня”, был нашим сотрудником в народе. Был нашим баррикадным поэтом. И он гордился таким званием. Гордился совместной борьбой» [7, с. 248].

Сигнификация в коммуникации крити- ков-патриотов охватывает не только вербальный аспект языка. Семиотически значимыми оказываются темп речи, интонация, жесты как ресурсы создания смысла. В этом смысле перед нами мультимодальная коммуникация в том смысле, в каком пишет о ней Г. Кресс [16]. В процессе присвоения фрагментов литературного поля патриотическая критика обнаруживает разнообразие тактик. Так, патриоты используют приём захвата «чужого» путём его переозначивания. Рассмотрим технику этого процесса.

На первом этапе обнаруживается двойственность, противоречивость явления, уже означенного и присвоенного критиками-ли- бералами. Это позволяет продемонстрировать читателю иную сторону явления. При этом осуществляется традиционный выпад против либералов: скрыли, утаили, намеренно игнорировали. Заметим, что патриоты действуют подобным образом: игнорируют первое значение, подменяя его вторым. Так, Вен. Ерофеев-постмодернист является «своим» в либеральной версии литературного поля. В. Бондаренко в статье «Подлинный Веничка» демонстрирует неоднозначность фигуры писателя: «Все видели лишь его блестящие маски, его карнавал, а слёзы, что текли под маской, были невидимы» [9, с. 184]. Сигнификат «постмодернист» критик заменяет другим - «народный» писатель.

Эмигрант, либерал, еврей И. Бродский был признан либеральной критикой. В. Бондаренко осуществляет попытку переозначить авторитетную фигуру в литературном поле. В биографии поэта он вычленяет факты отказа от еврейского, признания в родстве с русской культурой, что позволяет означить Бродского как русского (важная характеристика для патриотической критики). Русскость далее видится критиком в следовании литературной традиции, жертвенном отношении к поэзии, в погружении в русскую языковую стихию, духовном родстве с русским народом, максимализме в поведении. В. Бондаренко дискредитирует либерально окружение писателя (пишет о самодистанцировании Бродского от Евтушенко и Вознесенского), в результате знак оказывается лишён коррелятов, удерживающих его в данном, пока ещё «чужом» семиотическом поле.

Следующий шаг - окружение «своими» коррелятами: акцентирование фактов знакомства и дружбы со «своими», признания таланта «своими», помощи со стороны «своих» (упоминает факты высокой оценки Бродским поэзии Г. Горбовского (поэта-патриота), творческой дружбы с патриотом- идеологом Т. Глушковой). Эту же стратегию переозначивания-захвата В. Бондаренко использует в отношении Мандельштама, Пастернака, Мориц Бондаренко сближает Ю. Мориц со «своими» писателями-патриотами по общности нравственных принципов: она отрицает лакейство, патоку и высокомерное интеллектуальное избранничество, в её тек-стах есть почва, она ищет опору в народе, отказывается «от наднациональных космополитических высот». Гонимость, еврейскую черту Мориц, Бондаренко соотносит с гонимостью и униженностью русского народа в и производит логическое замещение: еврейка Мориц оказывается истинно русской: «Ее гетто всегда живёт внутри её же русскости, несомненной принадлежности именно к русской культуре и никакой иной. См.: Бондаренко В. Добровольное гетто Юнны Мориц // День литературы. - 2001. - № 4..

Чуждое в жизни и творчестве «своих» писателей означивается критиками-патриотами как вынужденное. Так, например, эгоцентризм И. Шкляревского объясняется и оправдывается В. Бондаренко «дет- домностью» поэта, которая проявилась в ощущении бездомности¹. В «энтропийном» одиночестве Вен. Ерофеева критик видит русскую национальную черту [9, с. 179].

«Своё» поле литературы, конструируемое патриотами с помощью названных приёмов означивания, - не вполне реальное, это вариант «возможного мира» как объекта внимания модальной семиотики И. Шкляревскому В. Бондаренко посвящает статью «Одинокое блуждание по земле», опубликованную в патриотической газете «День литературы». См.: Бондаренко В. Одинокое блуждание по земле. - Текст: электронный // День литературы. - 2000. - № 11-12. Главные аспекты модальной семиотики вычленяет С. Золян. См.: Золян С. Т. Модальная семиотика: основания и обоснования // Метод. Поверх методологических границ: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. - М.: РАН. ИНИОН, 2014. - С. 97-121.. Изучение литературной критики в этом направлении видится нам перспективным.

критик читатель сценарий семиозис

Заключение

Таким образом, в процессе присвоения литературных фактов критика создаёт систему знаков и договорённость в плане их продуцирования и рецепции. Эта договорённость может быть распознана. Причём реципиенту не всегда обязательно нужно понимать идеологический контекст и подтекст, конвенции данного сообщества (иными словами, понимать, что под обложкой «Нашего современника»). Знаки не останутся «слепыми», поскольку патриотическая критика идеологически прозрачна и явна.

Однако более тонкие моменты сигнификации могут быть опознаны при условии владения «знаковой ситуацией», социально обусловленными правилами языковой игры. Чем осведомлённее реципиент, тем большим количеством кодов он располагает (коды - набор ожиданий, совокупность кодов, возможно, и есть идеология). Эта двунаправленная деятельность критика (производство смыслов и верных сценариев рецепции) вносит существенные коррективы в наше представление о модели коммуникации «автор - текст - читатель».

Список литературы

1. Барт Р Нулевая степень письма. М.: Акад. проект, 2008. 431 с.

2. Башилов А. Звезда полей // Наш современник. 2018. № 1. С. 277-281.

3. Бондаренко В. Алая любовь Ольги Фокиной // Наш современник. 2000. № 1. С. 263-274.

4. Бондаренко В. Взбунтовавшийся пасынок русской культуры.

5. Бондаренко В. Жизнь с открытым сердцем // Наш современник. 2000. № 2. С. 253-260.

6. Бондаренко В. И весь он, как ерик потайный // Наш современник. 2007. № 8. С. 235-241.

7. Бондаренко В. Отверженный поэт.

8. Бондаренко В. Певец Поморья // Наш современник. 2018. № 1. С. 236-239.

9. Бондаренко В. Подлинный Веничка. Разрушение мифа // Наш современник. 1999. № 7. С. 177185.

10. Бондаренко В. Элегическое простодушие Коли Дмитриева.

11. Гадамер Х.-Г Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. 704 с.

12. Говорухина Ю. А. Русская литературная критика на рубеже ХХ-ХХІ веков: монография. Красноярск: Изд-во СФУ, 2012. 359 с.

13. Дорогань О. На сибирских берегах бытия // Наш современник. 2018. № 11. С. 266-269.

14. Зиганшин К. Мудрец из Кляшева.

15. Коростелева В. Уральский самоцвет // Наш современник. 2014. № 1. С. 263-266.

16. Кресс Г. Социальная семиотика и вызовы мультимодальности // Политическая наука. 2016. № 3. С. 77-100.

17. Куняев С. Дело соборное // Наш современник. 2014. № 11. С. 235-239.

18. Курицын В. Взгляд на отечественную словесность // Урал. 1991. № 2. С. 180-187.

19. Курицын В. Нефикции.

20. Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика / сост. Ю. Степанов. М.: Радуга, 1983. С. 37-89.

21. Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1996. 207 с.

22. Пирс Ч. Начала прагматизма / пер. с англ., предисл. В. В. Кирющенко, М. В. Колопотина. СПб.: Алетейя, 2000. 352 с.

23. Субботин С. Моя королевна - Русь! // Наш Современник. 2012. № 4. С. 270-282.

24. Тюпа В.И. Коммуникативные стратегии теоретического дискурса // Критика и семиотика. 2006. № 10. С. 36-45.

25. Шамшурин В. Он пришёл из Гремячей Поляны (к 100-летию со дня рождения Н.И. Кочина).

26. Шрейдер Ю. Логика знаковых систем: элементы семиотики. М.: Либриком, 2012. 179 с.

27. Dijk T van. Ideology and Discourse Analysis // Journal of political ideologies. 2006. № 11. Pp. 115140.

28. Eagleton T Criticism and Ideology: A Study in Marxist Literary Theory. London: Verso, 1976. 191 p.

29. Hodge R., Kress G. Social semiotics. Cambridge: Polity press, 1988. 285 p.

Размещено на Allbest.ru