Современная русская литература и культурная парадигма эллинизма

Размещено на http://www.allbest.ru/

Современная русская литература и культурная парадигма эллинизма

Игорь Александрович Романов,

кандидат филологических наук, доцент, Забайкальский государственный университет

В статье рассматриваются некоторые тенденции русской литературы конца ХХ - начала XXI века в контексте их соответствия идеологическим и художественным трендам периода античности, а именно - эпохи эллинизма. Методологической основой работы стал сравнительно-исторический подход. Многие культурные явления эпохи эллинизма (поли- этничность и поликультурность, индивидуализм, интеллектуализм, аполитичность, интерес к быту, скептицизм, гедонизм, гуманизм), отражённые в памятниках литературы того времени, вполне чётко соотносятся с реалиями современной культуры, также широко представленными в художественных текстах последних десятилетий. В статье анализируются такие общие для культуры и литературы эллинизма и постмодерна тенденции, как поликультурность, приоритет личного над общественным, сомнение в ценностях, прежде считавшихся сакральными, изменение онтологического статуса человека, игровое начало. Кроме того, современной литературе, как и эллинистической, свойственны интертекстуальность, эскапизм и эротизм. Материалом для наблюдений и сопоставлений стали произведения античных авторов - Эсхила, Софокла, Еврипида, Менандра, Феокрита, Гая Петрония, Апулея.

Также были привлечены тексты русских писателей - С. Довлатова, Э. Лимонова, И. Бродского, В. Маканина, В. Пелевина, В. Сорокина, А. Иванова и др. Продуктивность сопоставления схожих явлений прошлого и настоящего видится в возможности предсказания и даже моделирования вариантов будущего культуры и литературы как одной из её форм.

Ключевые слова: эллинизм, полиэтничность и поликультурность, десакрализация мифа, александрийская школа, филологическая литература, идеациональность, «тоска по мировой культуре», автопортретная литература

Igor А. Romanov,

Candidate of Philology, Associate Professor, Transbaikal State University

Modern Russian Literature and the Cultural Paradigm of Hellenism

The article discusses some trends in Russian literature of the late XX^th - early XXI^st centuries in the context of their conformity with ideological and artistic trends of the period of antiquity, namely, the Hellenistic period. The methodological basis of the work was comparative-historical approach. Many cultural phenomenona of the epoch of Hellenism (multi-ethnicity and multiculturalism, individualism, intellectualism, political apathy, interest in life, skepticism, hedonism and humanism), as reflected in the monuments of the literature of the time, quite clearly relate to the realities of contemporary culture widely represented in fiction of recent decades. The article analyzes the common culture and literature of Hellenism and postmodern trends such as multiculturalism, priority of the personal over the public, doubt about the values first considered sacred, change of the ontological status of man, beginning of the game. Moreover, modern literature as well as the Hellenistic one, is characterized by intertextuality, escapism, and eroticism. Material for observation and comparison are works of classical authors - Aeschylus, Sophocles, Euripides, Menander, Theocritus, Gaius Petronius, Apuleius. The texts written by the Russian writers S. Dovlatov, E. Limonov, I. Brodsky,

V. Makanin, V. Pelevin, V. Sorokin, A. Ivanov and others are also studied. Productivity in matching similar phenomena of the past and the present is seen in the ability to predict and even simulate the options for the future of culture and literature as one of its forms.

Keywords: Hellenism, multiethnicity and multiculturalism, desacralization of the myth, Alexandrian school, philology literature, ideationality, “yearning for world culture”, self-portrait literature

Постановка проблемы, предполагающая соотношение двух, казалось бы, трудносопоставимых понятий, - современная русская литература и эллинизм - может вызвать недоумение. Однако, анализируя опыт ушедших эпох, в очередной раз убеждаешься в том, что история представляет собой чередование повторяющихся культурных моделей. Эллинистическая модель - при более или менее внимательном рассмотрении - оказывается весьма близкой тому, что складывается в культуре России конца ХХ - начала XXI века. Вследствие этого, многие тенденции в литературе эллинизма коррелируют с тем, что происходит в нашей новейшей словесности.

В научный оборот термин «эллинизм» вошёл в XIX веке после публикации труда немецкого историка И. Г. Дройзена «История эллинизма» [6]. Под ним понимают период развития греческой культуры, последовавший после краха полисной системы и завоеваний Александра Македонского в конце IV века до н. э. Культура эллинизма «в чистом» виде просуществовала до I века н. э., а затем трансформировалась в «римский эллинизм», продлившийся до конца античности.

Эта эпоха характеризуется принципиальными политическими, социальными и культурными изменениями. В результате их сложился тип сознания, отличающийся от распространённого в период греческой классики ^Ш-М вв. до н. э.). Эллинистической культуре свойственны специфические особенности, позволяющие проводить параллели с теми явлениями, которые имеют место в XX и XXI веках.

Экспансия греческой культуры и языка на территории Востока привели к мощному культурному обмену, который шёл между выходцами из Греции и Македонии и жителями этих территорий. Он проявлялся в культурном синкретизме, наблюдаемом на разных уровнях: от межэтнических браков до появления новых богов. В период завоеваний Александра Македонского Европа открывает цивилизации, о которых ранее имела только приблизительное представление. Как следствие, происходит культурный сдвиг - расширяются границы ойкумены, меняется взгляд на «варваров» и на самих себя. «В эту эпоху на очереди стояло образование мирового государства вместо миниатюрного греческого мира», - пишет

А.Ф. Лосев [9]. Возникают «общая мировая культура с греческой основой» [11, с. 422], и космополитизм, ментально расширяющий границы полиса до пределов мира.

Кризис полисной системы привёл к возникновению новой аксиологии, в которой до минимума сводится представление о социальной роли человека. Если раньше он был обязан отстаивать интересы своего полиса, имел возможность как гражданин участвовать в решении государственных вопросов, то теперь политика стала прерогативой монарха и назначенных им чиновников. Даже армия стала комплектоваться преимущественно из наёмников. Отсюда - резкое по сравнению с эпохой Эсхила и Софокла падение интереса к политике и общественным проблемам.

Следствием аполитичности литературы становится интерес к быту средних и низших слоёв населения. Быт впервые после архаичного Гесиода становится предметом искусства. Одним из ярчайших явлений в литературе становится новая аттическая комедия, представители которой - Менандр, Филемон, Дифил - создавали бытовые истории, имевшие большой успех. В каком-то смысле её можно считать масскультовым жанром античности, демонстрирующим эстетические предпочтения того времени. Очевидно, что человек эпохи эллинизма нуждался больше в развлекательном искусстве, способном отвлечь его от забот повседневности. Времена классической трагедии, ставящей проблему разлада человека с высшими силами, прошли. Остросоциальная комедия аристофановского типа в новую эпоху оказалась неуместной, т. к. высмеивать сильных мира могла позволить только полисная демократия. Отличительной чертой литературы становится эскапизм.

Как говорит А. Ф. Лосев, «искусство такой эпохи, конечно, будет выставлять на первый план настроение, эмоцию, любование формой, оно становится психологическим, сентиментальным, риторическим, часто даже романтическим» [9]. Проявлением эскапизма можно считать тяготение многих авторов этого периода к изысканным художественным формам, выражающее стремление создавать искусство для образованной элиты. Поэзию «александрийской школы», например, отличали аллюзивность, научность, филологичность. Известно, что первые учёные-филологи появляются именно в это время: они служили при знаменитой библиотеке, пользовались благосклонностью царей и занимались литературным творчеством, как, например, Каллимах. Поэзия «александрийцев» предназначалась для узкого круга знатоков, она не имела демократической установки словесности классического периода и была лишена непосредственности и простоты. Апофеозом формализма можно считать появившиеся тогда «фигурные стихотворения», «то есть такие, в которых строчки разной величины самым способом своего написания образуют фигуру какого-нибудь предмета - свирели, топора, крыльев, жертвенника» [14, с. 210].

Формальные поиски говорят о стремлении преодолеть наследие классики. Так, для скульптуры и архитектуры эллинизма было характерно то, что в наше время назвали бы гигантоманией. Если нельзя создать что-то более величественное, чем храмовый комплекс в Дельфах или Парфенон, то можно, используя достижения техники и механики, соорудить грандиозную статую Гелиоса, высотой тридцать семь метров или стодвадцатиметровый александрийский маяк. Эта черта была наследована Римом в императорский период: именно отсюда ошеломляющая грандиозность Колизея и Пантеона, построек римской эпохи в Пальмире (простоявших тысячелетия и разрушенных недавно террористами ИГИЛ).

Искусство эллинизма имело обширную мифологическую базу: как и в классический период строились храмы языческим богам, ваялись их статуи, на основе мифологических сюжетов писались поэмы. Однако теперь это был скорее художественный эксперимент, в литературе - интеллектуальная игра, чем проявление религиозного чувства. Искусство постепенно теряет свою идеациональную сущность, становясь явлением чувственного порядка [13]. Десакрализация мифа началась ещё у Аристофана и проявилась в явно непочтительном отношении к богам. Во II веке н. э. у Лукиана эта тенденция достигает своего апогея в «Разговорах богов» и «Разговорах в царстве мёртвых». Именно в это время утверждается религиозный скептицизм. Набирает силы философия эпикуреизма и стоицизма. Роль философии понятна: в условиях кризиса мифологии она объясняла проблемы человека и мира с позиций интеллекта. И хотя все философские направления, кроме киников, призывали своих приверженцев соблюдать обряды государственной религии, последняя очевидно теряла влияние из-за того, что уже не соответствовала духовной практике человека.

В этот период радикально изменяется концепция личности. Суть этих изменений определяет фраза, приписываемая софисту Протагору: «Человек есть мера всех вещей». Сознание человека этой эпохи - сознание индивида, выпавшего из полисного коллектива. Индивидуализм, наметившийся ещё в психологических драмах Еврипида как явление, вызывающее тревогу, противопоставляющее человека и общество, своеволие и мораль («Медея», «Ипполит»), становится знаком времени и отражается в искусстве через психологизм и интерес к человеку как таковому, вне его социальной принадлежности. Именно на человеке сосредоточено внимание философии этого периода: в призывах стоиков и эпикурейцев к «безмятежности», в отказе киников от потребностей и социальных институтов явно просматривается стремление личности к самодостаточности. В целом концепцию человека в литературе этого времени можно назвать гуманистической: персонажи новой аттической комедии вызывают симпатии или антипатии в зависимости от душевных качеств, а не социального статуса.

В этом жанре появляется ещё одна интересная установка, связанная с мировосприятием эпохи: усиливается роль случая. Он превращается в элемент, двигающий сюжет: если бы в «Брюзге» Менандра, например, старик Кнемон не упал бы случайно в колодец и его не спас бы оказавшийся рядом - тоже случайно - сосед, никогда бы его дочь не вышла замуж. Случайностями полны греческие романы и продолжающие их традиции романы римские. На смену относительному порядку, размеренности и предсказуемости в восприятии мира полисным сознанием, когда даже катастрофы обрушивались на человека не просто так, а в результате гнева богов, приходит понимание того, что жизнь - это игра непонятных сил. «Стоики верили в неотвратимость рока. Эпикур придавал огромное значение случайности, скептики рекомендовали воздержание от определённого суждения по принципиальным вопросам миросозерцания - всё это служит показателем того, что греческое общество утратило веру в свою способность управлять ходом жизни» [14, с. 191]. Вообще возникает тип героя-игрока, получающего от судьбы то подарки, то удары. Таковы, например, герои «Правдивой истории» Лукиана и приписываемой ему повести «Лукий, или Осёл», произведений римских авторов - «Сатирикон» Гая Петрония и «Метаморфозы, или Золотой осёл» Апулея.

Современный мир имеет схожие с эллинистическими черты, продиктованные общими моментами в культуре и мировосприятии. Первое, о чём хотелось бы сказать, - это ситуация культурной открытости, которая складывается в мире в последние десятилетия ХХ века. Возникают две основные тенденции. С одной стороны, глобализм, с его тяготением к единой культурной модели, с тезисом о естественном стирании культурных и политических границ. С другой стороны, возникает интерес к локальным культурам. Мультикультурная модель, подвергающаяся сейчас переосмыслению и даже критике [2; 5], была

призвана к интеграции национальных культур в единое пространство с сохранением их самобытности. Проблема вхождения в инокультурную среду является важнейшей в современном мире. Понятно, почему героями книг часто становятся маргинальные люди, испытывающие трудности в социальной и культурной интеграции. Интерес к этой теме подтверждает международное признание творчества таких выходцев из бывших колоний, как В. Найпол, Д. Уолкот, О. Пас, Дж. Кутзее.

Для России данная проблема также важна. Во-первых, Российская империя, а затем и СССР были многонациональными странами, соединявшими различные культуры. Опыт их взаимодействия остаётся актуальным и для современной России, где проживают представители разных народов. Во-вторых, в XX- XXI веках страну покинули миллионы людей, и если три волны эмиграции (1917-1980-е гг.) объясняются, прежде всего, политическими причинами, то масштабный отъезд за границу в наше время (четвёртая волна) обусловлен причинами экономического и карьерного порядка.

Со времён перестройки противопоставление литературы русского зарубежья и метрополии потеряло смысл. Многие представители третьей волны только в России нашли массового читателя: И. Бродский, С. Довлатов, Э. Лимонов. Их опыт существования и адаптации в иноязычной среде наверняка учитывают современные литераторы, которые уже в постсоветское время предпочитают жить за пределами России: Д. Рубина, М. Шишкин, Б. Кенжеев, С. Болмат, П. Бар- скова, М. Гронас. Это не мешает им писать на русском языке и печататься в России. В современном мире место жительства уже не имеет значения, и писатели - вполне сознательно и добровольно - выбирают позицию «гражданина мира». В этом смысле показательной является фраза И. Бродского: «Я чувствую себя русским поэтом, англоязычным эссеистом и гражданином Соединённых Штатов Америки» [4, с. 367]. Она очень чётко демонстрирует характерное для Бродского восприятие себя и своего творчества в контексте как русской, так и мировой культуры. Может быть, именно сейчас наступает время утоления той самой «тоски по мировой культуре», о которой Бродский неоднократно говорил вслед за Мандельштамом [1, с. 256-257]. Возможно, что именно эта тоска в какой-то степени обеспечила разрушение железного занавеса и вхождение России в глобальное культурное пространство.

Полиэтничность и поликультурность были присущи государствам эпохи эллинизма. Нормой считалось двуязычие. Известно, что сириец Лукиан писал на греческом, а выходец из Карфагена Апулей - на латыни. Коренные жители Египта, Сирии и других территорий осваивали знания о культуре греческой элиты, и наоборот, этнические греки впитывали в себя культурные элементы покорённого большинства. В позднюю античность культы экзотических восточных божеств были так же популярны, как культы богов эллинских. Судьбу некогда покорённых Александром Македонским территорий повторила и сама Греция, завоёванная Римом: культура проигравшего оказала мощнейшее влияние на победителя. Отсюда и многочисленные заимствования у греков в самых разных областях. Драматурги Плавт и Теренций брали готовые сюжеты новой аттической комедии, Катулл обыгрывал стихотворения Сапфо, Вергилий в «Энеиде» ориентировался на гомеровские поэмы, а Цицерон - на пламенные речи Демосфена. По сути, Рим реализовал культурную программу освоения греческого наследия, синкретически объединяющего собственно греческое и заимствованное на Востоке, и создал вариант общей мировой культуры, ценности которой распространялись на покорённых землях «варваров», - в том числе и с помощью легионов.

Не напоминает ли это современную практику «экспорта демократии» США? В нынешней ситуации эталоном признаётся не только американская («западная») политическая модель, но и культура - от продукции Голливуда до представлений о стандартах жизни и успешности человека. Однако в этой модели есть явное противоречие. С одной стороны, она свидетельствует о стремлении воплотить идеальную глобалистскую модель, с другой - декларирует возможность сосуществования людей различных культур и национальностей, с разными взглядами, вкусами, интересами. Это главное противоречие западного мира лежит в основе участившихся конфликтов религиозного и культурного характера в странах «золотого миллиарда».

Это противоречие было актуально и для эллинистического мира, когда стремление элит к созданию «общемировой культуры» часто встречало сопротивление на местах, выливавшееся в народные волнения и войны. Так, например, если жители Египта, привыкшие к почитанию фараона как бога, ментально были готовы признавать богом и нового правителя - греческого царя, то жители Иудеи подняли восстание против римлян, заставлявших поклоняться как богу своему императору.

Как и в эпоху эллинизма, в современной России меняется представление о человеке и его социальной роли. Тенденция, обозначившаяся в последние десятилетия, - усиление индивидуализма. Господствующий прежде коллективизм отступает, а присущая советскому обществу «гиперсоциальность», обернувшись своей противоположностью - «квазисоциальностью» [16], приводит в современной России к такого уровня атомизации общества, какого нет и на «индивидуалистическом» Западе.

Распад коллективистской аксиологии ярко проявился в литературе. Ещё в позднее советское время в андеграунде и в литературе третьей волны зарубежья появляется принципиально новый тип героя - индивидуалиста, стремящегося отстоять свою личность. Подобный тип всегда осуждался в русской литературе - от Л. Толстого и Ф. Достоевского до А. Фадеева и В. Распутина. Однако именно подобный герой в период кризиса выразил ставший необходимым опыт самостояния, остающийся актуальным и для современной России. Именно таких героев создавали С. Довлатов, Э. Лимонов, Вен. Ерофеев, Е. Попов. Их проза представляет собой русский вариант автопортретной литературы, на Западе появившийся значительно раньше в творчестве скандально известных Г. Миллера, Ч. Буковски, Ж. Жене. Экзистенциальный смысл этой литературы состоял в оправдании человека как такового, со всеми его сильными и слабыми сторонами. В этом плане данная литература может быть названа гуманистической - именно в эллинистическом смысле. От человека уже не требуется быть примером для подражания, идеалом - он ценен сам по себе хотя бы тем, что неповторим.

В 1990-2000-е годы такой герой становится едва ли не доминирующим. Таков, например, Петрович из романа В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени», Служкин из «Географ глобус пропил» и Моржов из «Блуда и МУДО» А. Иванова, таковы герои Р. Сенчина, И. Стогова и др.

И всё же героическое коллективистское прошлое некоторым современным авторам не даёт покоя. Однако герои «имперски» ориентированных А. Проханова, З. Прилепина, С. Шаргунова слишком индивидуалистичны, а истоки их декларированного бунта - слишком литературны, чтобы воспринимать его всерьёз. Эпохе нового эллинизма больше соответствует маканинский Жилин из романа «Асан», осуществляющий свой личный проект - построение дома «на берегу великой русской реки» - и для этого незаконно торгующий казённым горючим в Чечне.

Скептицизм становится неотъемлемой чертой эпохи постмодернизма. И это тоже сближает её с эллинизмом. В нынешней российской действительности трудно представить идею, которая смогла бы консолидировать общество. Современное сознание не воспринимает идеи, которые призваны объединять. Поддерживаемое властями православие этой идеей стать не смогло: тысячи построенных в последние годы храмов не помогли преодолеть нравственный кризис. Известно, что и в последние века существования античности римские императоры (например, Деций, живший в 111 в. н. э.) также прибегали к помощи религии, считая, что неверие людей стало причиной ослабления государства. Однако попытки возродить веру институциональным путём - через репрессивный аппарат - не помогли: исчезло и многобожие, и сама Римская империя.

Понятно, почему и в литературе начинает господствовать пафос сомнения [7, с. 13]. Герой современной литературы уже не имеет той духовной почвы, которая была у героев классики и соцреализма, его удел - выстраивание собственной ценностной системы. А значит, солипсизм и релятивизм становятся здесь основой. Но на таком фундаменте невозможно создание чего-то прочного и долговечного. Отсюда общее ощущение упадка, тревожность, депрессивная интонация в новейшей литературе.

Даже ангажированные писатели «имперского» направления не могут чётко проартикулировать, в чём видят возможность выхода из кризиса. В романе З. Прилепина «Санькя» герои являются членами экстремистской организации, борющейся против режима. Ради его свержения они готовы жертвовать своими и чужими жизнями. И понятны упрёки властям: вымирание нации, обнищание, милицейский произвол. Только ответа на вопрос о смысле их бунта нет. Это объяснимо: формулируя нечто конструктивное, современный автор обрекает себя на банальности, в которые уже никто не поверит.

В десакрализованной реальности меняется и онтологический статус человека. Всё, что с ним происходит, не воспринимается как детерминированное разумными силами, его жизнь - это уже не «проект бытия», а стечение тёмных обстоятельств, мутный поток, вызывающий одиночество, потерянность и заброшенность. Поэтому у современных авторов, как и в литературе эллинизма, возрастает роль случая [7]. Мир, некогда иерархически обустроенный, «вернулся к своей первозданной сложности» [3, с. 26]. Этот хаос превосходно передаёт автопортретная литература, в которой уже нет традиционного сюжета с экспозицией, завязкой и т. д. Материалом становятся события, произошедшие с самим автором, его друзьями, родственниками, - то есть сама жизнь со всей её непредсказуемостью и нелинейностью. В подобных произведениях важнее внутренний сюжет, который образуют размышления и переживания автора. Такой «антропоцентрический», напоминающий дневники, текст дискретен и фрагментарен.

Не случайно, что в современной литературе популярен тип играющего героя. Он очень подходит для времени, когда человеку, дробящемуся в бесконечных социальных ролях, сложно осознать свою подлинную экзистенциальную сущность. Даже в автопортретной прозе позиция писателя, распахивающего душу перед читателем, - это поза актёра, то ли играющего роль самого себя, то ли создающего миф о себе.

Форма исповеди характерна для крупных произведений В. Маканина. В «Андеграунде» повествование от первого лица передаёт личностное восприятие бывшим писателем Петровичем - играющим героем трикстерного типа - эпохальных изменений постсоветского времени. В «Испуге» в этой же форме рассказано об эротических похождениях ещё одного игрока - старика Алабина, под покровом ночи проникающего в дома и постели молодых обитательниц дачного посёлка. В «Асане» играющий в «коммерсанта» майор Жилин, балансирующий на грани жизни и смерти в суровом антураже чеченской войны, тоже говорит от своего имени. Правда, повествовательная форма здесь организована так, что первое и третье лица меняют друг друга. Третье лицо, например, появляется в самом конце, в тот момент, когда игра обрывается - герой погибает. Примечательно, что форма повествования от первого лица актуализируется именно в эпоху эллинизма: так написаны произведения Лукиана, римские романы «Сатирикон» Петрония и «Метаморфозы» Апулея. Прежде авторы стремились к форме объективного повествования.

Символическим образом игральных костей завершается роман В. Сорокина «Сердца четырёх». В революционеров играют герои романа «Санькя» З. Прилепина. Играющими предстают персонажи В. Пелевина, А. Иванова, Ю. Буйды, Л. Улицкой, И. Стогова, Р Сенчина и др.

Для литературы эллинизма было характерно обращение к мифологии. Оно имело вид игры, зачастую пародии или даже инвективы. Роль мифологической экзотики в период идеологической неопределённости объяснима: она заменяет отсутствующую целостную и детерминированную картину мира.

В русской литературе обыгрывание разнообразного мифологического материала стало достаточно популярным. И. Бродский многократно обращается, например, к образу Одиссея. Причём древний сюжет воспринимается со всей серьёзностью: судьба Улисса проецируется на лирического героя. Это иллюстрирует излюбленную мысль поэта о том, что в мире ничего не меняется, и современность бесконечно отражается в зеркалах прошлого. Иногда мифологические параллели выглядят весьма сомнительно: мистическое может оборачиваться пародийным, а сакральное - профанным. Таковы, например, галлюциногенная Иштар из «Поколения П»

В.Пелевина или его же варианты сюжета о метаморфозе в «Жизни насекомых» и «Священной книге оборотня». Сюда же можно отнести загадочных «могов» и зловещих «псов Гекаты» из романа П. Крусанова «Укус ангела». В фантастическом пространстве произведений А. Кима («Отец-Лес», «Посёлок кентавров», «Остров Ионы») - это образы Деметры, Христа, кентавров, амазонок, с помощью которых автор анализирует конфликт между «животной» сущностью человека и высшим смыслом. В одноимённом романе В. Маканина это «требующий крови» жестокий бог Асан, который никогда не существовал, но в которого с ужасом верят люди. Правда, в современности Асан требует уже не крови, а денег, которые и управляют миром.

Есть ещё один «экзотизм», присутствующий и у эллинистических авторов, и у представителей современной литературы - это эротизм. Конечно, он был и в период греческой классики, например, у Сапфо, Алкея или Анакреона, но выглядел там совершенно невинно по сравнению с эротикой у Лонга и уж тем более с буйным «освобождением плоти» у Петрония и Апулея. В русской литературе последнего времени эта тема представлена довольно широко - от Лимонова, который её и открыл своими порнографическими эпизодами в скандальном «Это я - Эдичка», до Маканина в «Андеграунде» и особенно в «Испуге», Прилепина в «Санькя», Стогова в «Мачо не плачут», Сенчина в «Елтышевых». Вокруг сексуальных отношений строятся романы А. Иванова, сюжет «Блуда и МУДО» без них вообще невозможен. Апогея эта тема достигает, конечно, у Сорокина, в текстах которого всевозможные сексуальные перверсии изображаются в таком нарочито натуралистическом, тошнотворном ключе, что создаётся эффект какой-то «антиэротики».

Кроме мифологических, современные тексты содержат и другие отсылки. Вообще, избыточность аллюзий и реминисценций вполне соответствует духу постмодерна. Для того чтобы понимать многие тексты, нужна эрудиция, то есть, как и в эпоху эллинизма, возникает тип творчества, адресованный, прежде всего, узкому кругу ценителей. Литературовед В. Новиков использует определение, передающее специфику данного типа, - «филологическая поэзия» [10]. В своей работе он говорит, в частности, о Т Кибирове, однако в широком смысле данное понятие будет вполне уместно и по отношению к другим авторам, а если определение вывести за рамки поэзии - то и к современным прозаикам.

Следует признать, что понятие -- это весьма условно, что и вызвало полемику [12]. Однако, как представляется, оно имеет право на существование: действительно, для восприятия современных текстов от читателя требуется наличие большой филологической базы. В подобной поэзии, по словам В. Зусевой, для поэта присутствует «радость узнавания <...> - узнавания себя в других, и наоборот. Ведь поэзия эта - поэзия диалога с прошлым...» [8].

И дело здесь не в интертекстуальности, а в самом подходе. Современный текст - так или иначе - связан с тем литературным багажом, который создан авторами и текстами прошлого. Конечно, можно и не учитывать эту связь, но тогда с пониманием и оценкой могут возникнуть проблемы. Например, «Кавказский пленный» и «Асан» В. Маканина раскрываются в масштабе подлинной трагичности только как современные страницы кавказского метатекста русской литературы. Стилевая игра Ю. Буйды в романе «Ермо» воспринимается сквозь призму произведений А. Набокова. Не зная стилевые штампы соцреализма, читатель испытает недоумение от произведений В. Сорокина. Для понимания эстетической игры в романе «Голубое сало» нужно вообще знать всю русскую литературу - от Достоевского и Чехова до Мандельштама и Бродского.

Впрочем, «филологичность» литературы совсем не означает того, что произведение не может быть увлекательным. Успех текстов В. Пелевина, насыщенных всевозможными скрытыми отсылками - от рок- и поп-песен до дзен-буддизма - подтверждает это. В романе I века н. э. «Сатирикон» можно увидеть нечто подобное. Это занимательное произведение вообще можно назвать вариантом античного постмодернизма. Роман представляет собой пародию на греческие романы, только их схема - возвышенные герои, злоключения, счастливый финал - переворачивается Петронием с ног на голову. Не то ли же самое делает Сорокин с «метатекстом» соцреализма? В романе и сам тип главных героев - маргиналов, не имеющих ни дома, ни устоявшегося быта, для которых жизнь имеет смысл, поскольку даёт возможность получения удовольствий - вполне соответствует постмодернистскому. Ну и ещё, конечно, эстетский взгляд на мир самого автора. За внешней весёлостью здесь ощущается атмосфера духовного разброда, характерного для римской жизни того периода, когда мифология уже была в кризисе, а христианство ещё не пришло.

Конечно, литературные связи можно обнаружить и у русских классиков, но в ситуации последних десятилетий они, как представляется, гораздо важнее. Современный писатель уже не может себе позволить писать, не оглядываясь назад. Отсюда, наверное, и отсутствие «виртуозного артистизма и речевой естественности», по словам В. Новикова, в филологической поэзии. Того, что было, например, в раскрытии кавказской темы у Л. Толстого в «Хаджи-Мурате» и чего нет у В. Маканина и даже у А. Бабченко («Маленькая победоносная война») - участника двух чеченских войн. Жестокая реальность, снизойдя до уровня натурализма, оборачивается эффектом остранения - всё события у А. Бабченко воспринимаются как описание затяжного кошмара, то есть опять же «литературно». Недаром, по определению А. Гениса, «великие книги пишут “дикари”, для которых сама культура ещё сенсационная новость-открытие» [3, с. 25]. Русские классики XIX века ими и были: им просто не на кого было оборачиваться.

В. Новиков говорит о ещё одном аспекте «филологичности»: «Граница между поэзией и эстетической рефлексией стёрта. Поэты выступают со статьями, доценты и критики - со стихами собственного сочинения. Причём и в стихах, и в статьях на первый план то и дело выходят вопросы словоупотребления и просодии, творческих отношений поэтов с коллегами и историческими предшественниками» [10]. Высказанное мнение требует, как минимум, трёх комментариев. Во-первых, действительно, среди современных писателей довольно много остепенённых филологов: А. Варламов, Д. Бак, К. Кедров, А. Архангельский, В. Ерофеев, О. Седакова, В. Куллэ, А.Аствацатуров и другие. Вряд ли кто-нибудь станет отрицать, что литература, создаваемая этими авторами, - в той или иной степени сложна и не предназначена для широкой публики. Поэзия александрийцев также несла на себе печать учёности, ей тоже не хватало «естественности» и простоты предшественников. Но самое главное - она и не нуждалась в этой самой широкой публике.

Во-вторых, у самих писателей возникает интерес к теоретическому осмыслению литературных явлений. Иногда у них это получается лучше, чем у профессиональных критиков. Литературные эссе И. Бродского или А.Кушнера - тому подтверждение. Сам факт стирания границы между «поэзией и эстетической рефлексией» говорит о филологической ориентации многих литераторов.

В-третьих, если опыты нынешних писателей можно назвать «нерасчленимой поэтической филологией» [10], то это ещё один момент, подтверждающий близость современности и эллинизма. Именно тогда и появляется понятие филологии, обозначавшей практику толкования и комментирования древних текстов учёными-александрийцами.

«Филологичность» современной литературы оборачивается эскапизмом. Писатель словно бы уходит из реальности, в которой его место слишком ничтожно по сравнению с его интеллектом и дарованием. Именно поэтому вопрос о читателе сейчас - самый последний. И дело тут не в снобизме и не в избранной для обитания башне из слоновой кости. Просто в ситуации, когда социальная роль писателя минимизирована, мотивировкой творчества становится даже не оценка со стороны «посвящённых», а стремление к «оправданию» себя перед самим собою же - ещё одна грань современной «антропоцентричности».

Эскапизм вообще, как и в период эллинизма, сейчас очень актуален. И массовая литература - противоположность «филологической» - так же подтверждает это. В период эллинизма массовым жанром была новая аттическая комедия. Её установка на занимательность сюжета, пикантность ситуаций, благополучную развязку, ненавязчивую поучительность привлекала зрителя. Все произведения этого жанра создавались по шаблонам, была выработана система устойчивых сюжетных мотивов и типология персонажей. Эта комедия «как бы» воспроизводила реальную жизнь, и потому была понятна, но на самом деле от насущных проблем уводила. То же самое можно увидеть и в поэзии Феокрита, где идеализированные герои совсем не походили на реальных безграмотных и грубых пастухов. Такая же квазиреальность представлена и в романе Лонга «Дафнис и Хлоя». Не схожий ли эффект производят современные телесериалы и бульварные романы, тоже создающиеся по шаблонам? Совершенно очевидно, что в современном мире массовая культура завоёвывает всё больше пространства, оставленного отступающей «высокой» культурой, удел которой - существование на небольшой, к тому же всё время уменьшающейся территории.

Преимущество массового искусства состоит в том, что оно апеллирует к простым человеческим чувствам, её аксиология понятна, потому что совпадает с нравственными представлениями, выработанными веками. Это особенно важно в периоды духовных потрясений и перемен. В своей авторской программе на «Радио России» известный писатель М. Веллер, отвечая на вопрос о современной литературе, смело заявил, что массовая литература сейчас гораздо полезнее в нравственном плане, потому что может доступно для обычного человека показать победу добра над злом. Наверное, в этом есть свой резон, однако «упрощение» культуры ради её популяризации - один из опасных сценариев. О нём говорит, в частности, М. Эпштейн, приводя в примеры ситуацию в послереволюционной России и нацистской Германии [17].

Отражение идейного кризиса и духовного смятения, поразивших общество, характеризуют современную русскую литературу, которая уже больше двух десятков лет находится в состоянии транзита. Очевидно, что этот транзит завершится только тогда, когда появится новая ценностная система, способная привести всё общество к состоянию ментального сдвига. Тогда изменится и литература, и культура в целом. История эллинизма растянулась в своё время на века, и как представляется, появление этой новой литературы - дело весьма неблизкого будущего. Поэтому тыняновское определение «промежутка» [15] вряд ли подходит для современного этапа - слишком уж большой он может получиться.

Да и будет ли эта новая литература лучше, чем нынешняя? Другая - да, но лучше? Во всяком случае, того самого «выхода» из ситуации «промежутка», о котором говорил Ю. Тынянов, - на уровне эстетики, мировоззрения и языка - по большому счёту, пока не видно.

Ценностные ориентиры эллинистической культуры близки современной потребительской цивилизации. Обе они имеют гедонистическую основу. В античности удовольствие массам приносили постановки комедий, гладиаторские и кулачные бои. Удовольствием для интеллектуалов были занятия философией или литературой. Ценились частная жизнь и права свободных граждан, которым уже не надо было даже служить в армии, материальные ценности создавали бесправные рабы. Конечно, и тогда было множество противоречий, приводивших к социальным и межнациональным конфликтам. Но войны того времени, как и сейчас, как правило, носили локальный характер, были войнами элит и, по большому счёту, мало касались простых людей.

Культура эллинизма в целом имела гуманистический характер, весьма напоминающий современный антропоцентризм. И всё бы ничего, вот только закончилась она нашествием варваров и крушением всей античной цивилизации. Культуре понадобились «дикари», чтобы всё начать сначала.

литература эллинизм античность художественный

Список литературы

1. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Эксмо, 2003. 447 с.

2. Волкова Т. Проблема мультикультурализма в философии Ю. Хабермаса // Вестн. МГТУ, 2006. Т 9, № 1. С. 21-26.

3. Генис А. Беседы о новой словесности // Иван Петрович умер: статьи и расследования. М.: Новое литературное обозрение, 1999. С. 23-98.

4. Гинзбург А. Остаться самим собой... (интервью с И. Бродским) // Иосиф Бродский. Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000. С. 365-374.

5. Дерябина С. Р Россия и опыт мультикультурализма: за и против // Этнопанорама. 2005. № 1-2. С. 14-18.

6. Дройзен И. Г История эллинизма: в 3 т. Т 1. М.: Наука: Ювента, 2002. 466 с.

7. Ерофеев В. Русские цветы зла. Антология. М.: Подкова, 1998. 504 с.

8. Зусева В. «А бабочка стихи Державина читает.» [Электронный ресурс]. arion.ru/mcontent.php?year=2018namber1208jax=2 (дата обращения: 27.06.2016).

9. Лосев А. Ф. Ранняя классика [Электронный ресурс]. iosev_rannja/01.aspx (дата обращения: 27.06. 2016).

10. Новиков В. Nos habebit humus. Реквием по филологической поэзии [Электронный ресурс]. Режим доступа: (дата обращения: 27.06.2016).

11. Радциг С. И. История древнегреческой литературы. 4-е изд., испр. М.: Высш. шк., 1977. 551 с.

12. Соломатин А. «Но чувствуешь ли ты?» (О филологической поэзии, нефилологической поэзии и филологической непоэзии) [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.magazines.russ.ru./arion/2011/1/ sa21.html (дата обращения: 27.06.2016).

13. Сорокин П. Социокультурная динамика // Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 234-250.

14. Тронский И. М. История античной литературы. М.: Высш. шк., 1983. 464 с.

15. Тынянов Ю. Н. Промежуток // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1971. С. 168-195.

16. Эпштейн М. «Гипер» в культуре ХХ века: диалектика перехода от модернизма к постмодернизму // Постмодерн в русской литературе. М.: Высш. шк., 2005. С. 20-43.

17. Эпштейн М. Информационный взрыв и травма постмодерна // Постмодерн в русской литературе. М.: Высш. шк., 2005. С. 45-66.

References

1. Volkov S. Dialogi s losifom Brodskim. M.: Eksmo, 2003. 447 s.

2. Volkova T Problema mul'tikul'turalizma v filosofii Yu. Khabermasa // Vestn. MGTU, 2006. T 9, № 1. S. 21-26.

3. Genis A. Besedy o novoi slovesnosti // Ivan Petrovich umer: stat'i i rassledovaniya. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 1999. S. 23-98.

4. Ginzburg A. Ostat'sya samim soboi... (interv'yu s I. Brodskim) // Iosif Brodskii. Bol'shaya kniga interv'yu. M.: Zakharov, 2000. S. 365-374.

5. Deryabina S. R. Rossiya i opyt mul'tikul'turalizma: za i protiv // Etnopanorama. 2005. № 1-2. S. 14-18.

6. Droizen I. G. Istoriya ellinizma: v 3 t. T 1. M.: Nauka: Yuventa, 2002. 466 s.

7. Erofeev V. Russkie tsvety zla. Antologiya. M.: Podkova, 1998. 504 s.

Zuseva V. «A babochka stikhi Derzhavina chitaet...» [Elektronnyi resurs]. Rezhim dostupa ru/mcontent.php?year=2018namber1208jax=2 (data obrashcheniya: 27.06.2016).

8. Losev A. F. Rannyaya klassika [Elektronnyi resurs]. Rezhim dostupa: hhtp://www.i-u.ru/biblio/archive/iosev_ rannja/01.aspx (data obrashcheniya: 27.06. 2016).

9. Novikov V. Nos habebit humus. Rekviem po filologicheskoi poezii [Elektronnyi resurs]. Rezhim dostupa: http://www.magazines.russ.ru/novyi_mir/2001/6nov.html (data obrashcheniya: 27.06.2016).

10. Radtsig S. I. Istoriya drevnegrecheskoi literatury. 4-e izd., ispr. M.: Vyssh. shk., 1977. 551 s.

11. Solomatin A. «No chuvstvuesh' li ty?» (O filologicheskoi poezii, nefilologicheskoi poezii i filologicheskoi nepoezii) [Elektronnyi resurs]. Rezhim dostupa: http://www.magazines.russ.ru./arion/2011/1/sa21.html (data obrashcheniya: 27.06.2016).

12. Sorokin P Sotsiokul'turnaya dinamika // Chelovek. Tsivilizatsiya. Obshchestvo. M.: Politizdat, 1992. S. 234-250.

13. Tronskii I. M. Istoriya antichnoi literatury. M.: Vyssh. shk., 1983. 464 s.

14. Tynyanov Yu. N. Promezhutok // Poetika. Istoriya literatury. Kino. M., 1971. S. 168-195.

15. Epshtein M. «Giper» v kul'ture KhKh veka: dialektika perekhoda ot modernizma k postmodernizmu // Postmodern v russkoi literature. M.: Vyssh. shk., 2005. S. 20-43.

16. Epshtein M. Informatsionnyi vzryv i travma postmoderna // Postmodern v russkoi literature. M.: Vyssh. shk., 2005. S. 45-66.

Размещено на Allbest.ru