"Ведь я германец": к вопросу о космополитизме Ф.М. Гримма

Размещено на http://www.allbest.ru/

"Ведь я германец": к вопросу о космополитизме Ф.М. Гримма

Е.А. Сасова

В статье ставится вопрос о восприятии космополитизма в литературной личности Фридриха Мельхиора Гримма (1723--1807), которого принято называть одним из «образцовых» космополитов Просвещения. По причине множества различных трактовок этого феномена в XVIII в. сложно вписать космополитизм Гримма в рамки той или иной концепции. Наиболее близка ему -- точка зрения принца де Линя, утверждавшего, что у него «шесть или семь родин». Примером этому может служить его отношение к родной Германии: в работе изучается формирование образа немца/германца в переписке Гримма с графами Н.П. и С.П. Румянцевыми, с которыми он познакомился при дворе Екатерины II в 1773 г. Особенно интересно то, как Гримм использует возможности галантной эпистолярной игры с присущей ей игрой масок: описывая себя как «жалкого» немца, он навязывает собеседнику образ «высокомерного русского». Это позволяет ему выйти на дорогие его сердцу темы: проблему разобщенности немецкой культуры, ее недооцененность на европейском фоне. Используя латинизированные формы Germanie и Germain, он подчеркивает важность объединения Германии для развития немецкого гения. Таким образом, в переписке Гримма очевидно его глубоко личное, эмоциональное отношение к Германии, противопоставленной другим странам. Тот факт, что подобное чувство он испытывает и по отношению к России и Франции и что он всегда подчеркивает лишь одну часть своего космополитичного сознания, приводит к пародоксальному выводу о том, что безусловный космополит Гримм являлся в то же время и страстным патриотом своих нескольких родин.

Ключевые слова: Фридрих Мельхиор Гримм; Румянцев; космополитизм; эпистолярная игра; литературная личность.

космополитизм литературный личность

Because i am german: the question of cosmopolitanism of F.M. Grimm

The article discusses the phenomenon of cosmopolitanism in a literary personality. An example in question is Freidrich Melchior Grimm (1723--1807) who is normally considered as an ideal cosmopolite of the Enlightement. Although cosmopolitism had several interpretations in the 18th century, it is still challenging to view Grimm's cosmopolitanism as belonging to this or that paradigm. The most successful interpretation belongs to the Prince de Ligne who said that he had six or seven homelands. Take, for instance, Grimm's attitude towards his native Germany, which he had left at the age of 26 but which he had always kept in his heart. This article studies how Grimm creates the ethos of a German in his correspondence with counts Rumiantsev, whose acquaintance he made at the court of Catherine II in 1773. Of special interest is how Grimm uses the potential of a galant epistolary game with an interplay of masks. Describing himself as an miserable German he imposes on his correspondent the role of an arrogant Russian. This enables him to start discussing something that truly worries him, namely lack of unity in German culture and its low status in the European cultural landscape. By using the Latin terms Germanie/Germain he emphasizes the importance of unity for developping the German gйnie. This correspondence therefore shows his deeply personal, emotional attitude toward Germany which is presented in his opposing view toward other states. The fact that he has the same attitude toward Russia and France and that he always underlines only one part of his cosmopolitical conscience produces a fascinating conclusion: the cosmopolite Grimm was also an ardent patriot of his several homelands.

Key words: Friedrich Melchior Grimm; Rumiantsev; cosmopolitism; epistolarity; literary personality.

Не счесть количество определений слова «космополитизм» в Век просвещения, когда каждый по-своему трактовал это многогранное понятие. Французская академия давала космополитам нелестную оценку: «Тот, кто не имеет родины. Космополит -- плохой гражданин» [Dictionnaire de l'Acadйmie franзaise, 1762], а словарь Треву называл космополитом человека, не имеющего собственного жилья [Trйvoux, 1721]. Опубликованная в 1751 г. книга Фужере де Монброна «Космополит, или Гражданин мира» пропагандировала пессимистический космополитизм и призывала пользоваться благами той или иной страны, не привязываясь к ней; понятие родины исключалось из жизни космополита, так как все государства одинаково достойны презрения. «Рассуждение о нравах этого века» (1751) Ш. Дюкло поднимает космополита над неразумной толпой: «Достойные люди, к какому бы народу они не принадлежали, составляют единую нацию. Они лишены незрелого национального тщеславия, они оставили его недалеким людям, которые, не имея личной славы, вынуждены похваляться заслугами своих соотечественников» [цит. по: Suratteau, 1983: 382]. Вольтер также приветствовал универсализм и космополитизм, противопоставляя им патриотизм -- агрессивное чувство, направленное против других государств; единственной родиной культурного человека должен быть разум и просвещение [Voltaire, 1994: 342--344]. Руссо же, напротив, восхищался страстным патриотизмом Рима и Спарты, видевших врага во всяком инородце [Руссо, 1969: 158].

В этом калейдоскопе противоположных точек зрения непросто понять, каким должен быть «идеальный космополит» -- статус, который принадлежит многим деятелям Просвещения, например, Фердинандо Галлиани, Иоганну Риффенштайну или Фридриху Гримму. Ф.М. Гримм (1723--1807), по словам А.Ф. Строева, воплощает самый тип космополита XVIII в.: русский дипломат немецкого происхождения, пропитанный французской культурой [Stroev, 2004: 59]. Говорящим является и название статьи Й. Шлобаха: «Величие и нищета культурного посредника: Фридрих Мельхиор Гримм, русский, немец, француз» [Schlobach, 2004: 37--55]. Но открытым остается вопрос, был ли Гримм космополитом-универсалистом или же он, по совету Монброна, пользовался благами каждой страны, не привязываясь ни к одной из культур (на чем, в частности, настаивает А.Ф. Строев [Stroev, 2004: 60]). Наиболее близкими позиции Гримма представляются слова его современника принца де Линя: «У меня шесть или семь родин: [Священная Римская] Империя, Фландрия, Франция, Австрия, Польша, Россия и почти что Венгрия» [цит. по: Suratteau, 1983: 382]. Действительно, Гримм ощущал себя одинаково причастным и к Германии, и к Франции, и к России и придавал особое значение каждой национальной составляющей своего образа. Анализ литературной личности Гримма (этим термином, вслед за Ю.Н. Тыняновым, мы называем динамичную совокупность образов автора, нашедших отражение в его произведениях, в том числе и переписке [Тынянов, 1977: 255--270]) свидетельствует о том, что «национальные» образы-этосы играли значительную роль в его переписке и служили полем для развития тех или иных идей. Особенно важно то, что один образ вытеснял другой, что исключает универсализм: Гримм не стремился подняться над государственными и политическими границами и даже не был чужд «незрелого национального тщеславия». В данной статье будет проанализирована лишь одна из частей того калейдоскопа образов, который Гримм создает в своих письмах, а именно -- образ немца и роль немецкой культуры в его письмах Н.П. и С.П. Румянцевым в 1770--1780 гг. Большая часть писем Гримма графам Румянцевым хранится в Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (Москва). Все цитируемые письма принадлежат фонду 255 (Румянцевы); дата и шифр хранения приводятся в скобках.

Гримм родился и вырос в Германии, получил образование в Лейпцигском университете, и свои первые шаги на литературном поприще он совершил под руководством И.К. Готтшеда, одного из виднейших представителей немецкого классицизма. Именно Гот- тшеду юный Гримм адресовал свои первые немецкие стихи [Grimm, 2009: 5--68], позже он учился под его руководством в Лейпциге. В 19 лет Гримм написал «Азиатскую Банизу» (Die asiatische Banise) -- трагедию в классицистическом ключе по мотивам одноименного романа Г. Фон Циглера (1689); она была опубликована Готтшедом в 1743 г. Произведение было плохо принято немецкой публикой, поэтому Гримм оставил сочинительство и сосредоточился на изучении классической филологии. Позже он объяснил свое решение учителю: «Недостаток природного таланта, с одной стороны, и мое [финансовое] положение -- с другой, привели меня к решению оставить поэзию и стихосложение почти в самом начале моих университетских штудий» [цит. по: Scherer, 1887: 31--32].

Как и в XVII в., в эту эпоху Германия была разделена на три сотни княжеств, герцогств и баронств со своими этническими, лингвистическими, конфессиональными и социальными особенностями. Но внутри этого разрозненного ансамбля уже вызревала идея о германском единстве. Как пишет Г. Эрме, немцы стремились к объединению, «но не очень понимали, как», ведь «хоть они и осознавали уже цельность своей нации, не существовало еще государства, с которым они могли бы коллективно идентифицировать себя» [Hermet, 1996: 116]. Действительно, «не очень понимая, как», Гримм с юности грезил о единой Германии, и эта тема нашла свое отражение в его первых работах, написанных в Париже: «Письмо о немецкой литературе» (1750) и «Письмо о литературе» (1751). Это была первая попытка Гримма познакомить французского читателя с немецкой культурой, но за этим просветительским порывом проступает более широкое размышление о политической судьбе Германии. Политическая и территориальная раздробленность выступают в качестве факторов, мешающих расцвету немецкой культуры: «Причину невысокого положения, которое занимает сейчас немецкая литература, следует искать в политическом устройстве государства, а вовсе не в недостатке гения» [цит. по: Schlobach, 2004: 40]. Гримм никогда не делает различий между государственными образованиями на территории Германии и говорит о единой немецкой культуре, сохраняя «свою удивительно сильную веру в Германию» [Schlobach, 2004: 40].

Эта «вера» и, можно сказать, любовь к Германии нашла отражение в переписке Гримма с Румянцевыми. В письмах Николаю Петровичу он неоднократно говорит о своей «бедной Германии» и радуется успехам графа в немецком языке. Он включает в письма небольшие фразы или отдельные слова по-немецки, например, он жалуется в 1784 г.: «Во Франкфурте меня бы назвали ein geplagter und geschorner Mann [измученный и жалкий человек]» (20 декабря 1784, д. 29, л. 34). Это можно рассматривать как признак высокой интимности, ведь вся корреспонденция Гримма велась на французском, и даже поздние письма к Готтшеду он пишет по-французски, хотя их переписка была немецкой с 1741 по 1752 г. Такие же «рудименты» немецкого можно найти и в его письмах к Екатерине II, где они выступают в качестве элементов интимной эпистолярной игры и своего рода кода, объединяющего корреспондентов [Scharf, 2016: lv-lxiii]. «Немцем» показывает себя Гримм и в переписке со своим соотечественником, проживавшим в Риме Иоганном Риффенштайном, благодаря которому Екатерина II приобрела многие работы итальянских и немецких мастеров. М. Пино-Соренсен отмечает, что они много обсуждают немецких художников и ищут возможности представить их императрице; речь идет об Анжелике Кауфманн, Антоне Менгсе, Иоганне Тишбейне [Pinaul-Sprensen, 2004: 115--116].

Более интересно тема Германии и немецкого языка разработана в письмах Гримма к графу Сергею Румянцеву. Он затевает эпистолярную игру, где создает продуманную оппозицию: он, «германец», противостоит высокомерному «русскому» (самому Румянцеву), для которого Германия -- это «пугало»/bкte noire (23 января 1775, д. 40, л. 4). Он иронически описывает неудачи своей молодости: «Если вернуться к тому, что я имею общего с великим мужем [С.П. Румянцев], то надо вспомнить, что в юности взбрело мне в голову сочинить прескверную трагедию, отправить ее в Лейпциг очень известному тогда человеку. Он, если верить его словам, желал меня поощрить и потому ее напечатал. Поэтому, когда я приехал в Лейпциг на учебу, Эрнести <...> и другие ученые колпаки уже считали меня человеком конченным, годным только на сочинение немецких стихов. <...> Однако в Лейпциге я бросил сочинительство и мечтал только об одном -- стать великим человеком, и это снова роднит меня с моим Сережкой. Но моя мечта, в отличие от его, не сбылась, ведь я германец, и это помешало мне возвыситься» (6 марта 1775, д.40, л. 16). Гримм иронически противопоставляет стремление к «величию» своему положению «германца», чтобы высмеять предрассудки собеседника, который «никогда не прислушается к тому, что исходит из Германии и из немецких уст» (24 марта 1775, д. 40, л. 18). Вывод о «германстве» выглядит тем более абсурдным, что Гримм намеренно описывает свою юность, как историю самого Румянцева: ранние поэтические опыты, оцененные выдающимся человеком (стихи Румянцева заслужили похвалу Вольтера [Крестова, 1964: 91--128]), первые разочарования и учеба в университете, но при этом Сергей Петрович уже стал «великим мужем», а Гримм при тех же условиях остался заурядным «германцем», писавшим «немецкие стихи» (сам Румянцев сочинительствовал на французском). Сарказм Гримма прозрачен, даже несколько груб, он словно «стыдит» своего собеседника за его несправедливость по отношению к немецкой культуре. Немаловажным является и упоминание «Эрнести и прочих ученых колпаков»: Гримм сетует на педантичность университетской учености, которая препятствует проявлениям самобытного гения. Таким образом, 20 лет спустя он возвращается к идеям «Письма о немецкой литературе» и вновь повторяет мысль о пагубной политической и культурной раздробленности страны, где разные центры пропагандируют свою модель культуры.

Гримм непоследователен в своей терминологии и наравне использует два обозначения: и «германец» (germain), и «немец» (allemand). В 1775 г. он пишет С.П. Румянцеву: «... и все-таки получается, что этот германец, невзирая на его происхождение, в какой-то степени тоже великий муж» (без даты, д. 40, л. 13о), и чуть позже: «... каким бы я ни был немцем» (без даты, д. 39, л. 5). Определение Germain является, безусловно, более многогранным, чем нейтральное Allemand; он употребляет и название Germanie, из чего можно сделать вывод, что латинизированные формы ассоциируются в представлении Гримма с объединенной немецкой культурой, с чем-то большим, чем географическое Allemagne. Наконец, термин germain гораздо чаще используется в эпистолярной игре, и именно он противопоставлен образу высокомерного русского.

В том же 1775 г. он вновь выступает в защиту своей родной страны: «Я прочитал ваше последнее письмо, великий и прославленный Серж, и теперь моя немецкая фамилия стала, наверное, еще более унизительна. Хотя, признаю, вы превратили ее в самую прелестную на свете, назвав меня Grimchen, к тому же и mein Liebchen происходит из того же варварского языка и той же варварской страны. Вы туда ездили, вы досконально ее изучили. <.. .> великим мужам вроде mein Liebchen нужен особый мир, в котором не будет существовать ни Германии, ни германцев» (23 января 1775, д. 40, л. 3о). Тон Гримма вновь резко саркастичен, что является характерной чертой «германца». Когда речь заходит о «защите и прославлении» немецкой культуры, он легко вступает в полемику со своим собеседником, причем нисколько не заботясь об умеренности слога, напротив, он нарочно низводит ее до уровня язвительной пикировки. В первую очередь в глаза бросается едкое замечание о «доскональном» знании страны, которого у Румянцева не могло быть. Во время их поездки из Петербурга в Лейден Румянцевы и Гримм посетили пять немецких городов, расположенных в разных государственных образованиях. Этот этап их путешествия занял меньше четырех месяцев: они посетили Дрезден (конец мая -- 10 июня), Берлин и Потсдам (между 10 и 30 июня), Карлсбад (10 июля -- 5 августа), Лейпциг (середина августа), Гота (с конца августа до середины сентября) [Karp, 2002: 15; Куракин, 1898: 306--329; Grimm, 2009: 282--289]. Как можно судить, путешествие было достаточно долгим для первого знакомства со страной, но недостаточно полным, чтобы приобрести «доскональные» знания. Затем Гримм выдвигает на первый план непоследовательность графа, пользующегося «варварским» языком, чтобы выразить свое нежное отношение к Гримму, и напоминает, что прозвище mein Liebchen, которое так нравится Сергею Петровичу, тоже заимствовано из немецкого.

Свидетельство о том, что в своих письмах (до нас, увы, не дошедших) Румянцев-младший не чурался немецких выражений, которым научил его Гримм, подтверждает идею о том, что развернутая Гриммом полемика -- это часть их совместной эпистолярной игры. Мы можем только предполагать содержание писем Румянцева и возможные выпады в адрес немецкой культуры. Однако достаточно обоснованной представляется мысль о том, что образ «высокомерного» русского был введен в переписку самим Гриммом в качестве антипода «германцу», и эта игра, вероятно, была подхвачена собеседником. Таким образом, в эпистолярном пространстве возник игровой «конфликт», который дал Гримму возможность развивать дорогие его сердцу идеи о немецкой культуре и языке как способе создать национальное единство.

Изучение литературной личности и составляющих ее образов дает возможность расширить рамки восприятия исторической фигуры, что особенно важно в случае Гримма, оставившего колоссальное эпистолярное наследие. В поле интимного общения с Румянцевыми его связь с Германией предстает более глубокой и рельефной, чем роль ловкого агента, сбывающего немецкое искусство, а его интерес выходит за границы нейтрального наблюдения космополита- универсалиста. Гибкость эпистолярной формы позволяет ему создать целый спектакль, где он распределяет роли между собой и собеседником, а его идеи о величии и роли немецкой культуры обрамляют эту игру. Он затевает двойственную полемику, одновременно серьезную и шутливую, где, словно в миниатюре, представляет современное ему положение немецкой культуры: не признанной «высокомерными» соседями, отрицающими ее величие. Наконец, особенно важно то, что Гримм смотрит на ситуацию «изнутри»: называя себя германцем, он лично и эмоционально переживает насмешки собеседника, что, с одной стороны, исключает универсализм из его модели космополитизма, а с другой -- дает повод рассматривать его привязанность к Германии как национальное чувство, а не утилитарное использование принадлежности к какой-либо стране. Подобное чувство он будет испытывать и по отношению к России, и, пусть и в меньшей степени, -- к Франции, подтверждая слова принца де Линя о существовании множества родин у «образцового» космополита.

Список литературы

Размещено на Allbest.ru