Стилистический анализ произведения Казакова Ю.П. "Во сне ты горько плакал"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Литературный институт имени М. Горького.

Курсовая работа

по теоретической стилистике русского языка

Стилистический анализ произведения Казакова Ю.П. "Во сне ты горько плакал"

Научный руководитель:

доцент Папян Ю.М.

Работу выполнила студентка 4 курса

Лагоша М.А.

2012

Введение

Курсовая работа представляет собой научно-практическое исследование, как итог изучения курса теоретической стилистики русского языка, с целью углубления и закрепления полученных знаний.

Выполнение данной задачи происходит в форме анализа текста, в виде сбора стилистической информации и обработке полученного материала.

В данной работе затронуты такие вопросы как Все термины, указанные ниже, раскрыты и исследованы на основе книги Горшкова А. И. "Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности". М., Литературный институт им. А. М. Горького, 2008:

? Межтекстовая связь - отсылка к другому конкретному тексту, выраженные с помощью определённых словесных приёмов,

? Словесные и композиционные приёмы субъективации - смещение точки видения из "авторской" сферы в сферу персонажа, предмета,

? Образ автора и образ рассказчика,

? Стилистические приёмы, в частности: метафора, инверсия, амплификация, период.

Анализ текста произведен на примере рассказа Юрия Павловича Казакова "Во сне ты горько плакал".

Анализ рассказа "Во сне ты горько плакал"

Название произведение является цитатой (неточной: "я" заменено на "ты") из стихотворения Генриха Гейне "Во сне я горько плакал" в переводе Зоргенфрея В. А.:

Во сне я горько плакал:

Мне снилось, тебя погребли,

И я проснулся в страхе,

И все еще слезы текли.

Во сне я горько плакал:

Мне снилось, забыт я тобой,

И я проснулся и долго

Рыдал над своей судьбой.

Во сне я горько плакал:

Мне снилось, мы вновь вдвоем,

И я проснулся, и слезы

Доныне льются ручьем.

* * *

эIch hab' im Traum' geweinet,

Mir trдumte du lдgest im Grab'.

Ich wachte auf und die Thrдne

FloЯ noch von der Wange herab.

эIch hab' im Traum' geweinet,

Mir trдumt' du verlieЯest mich.

Ich wachte auf, und ich weinte

Noch lange bitterlich.

эIch hab' im Traum' geweinet,

Mir trдumte du wдrst mir noch gut.

Ich wachte auf, und noch immer

Strцmt meine Thrдnenfluth.

Это скорее цитатное заглавие, чем межтекстовый импульс, поскольку содержание художественных произведений различно. Казаков изначально хотел написать рассказ о детских мыслях; смерть его товарища Мити и "мне снилось, тебя погребли", скорее всего, простое совпадение.

Рассказ Юрия Павловича Казакова "Во сне ты горько плакал" повествует об одном "из тех летних теплых дней". Главный герой и рассказчик - сам писатель. Он гуляет по лесу с сыном Алешей, вместе с ними постоянно бегающий спаниель Чиф.

Повествование об одном дне наполнено воспоминаниями и рассуждениями автора, что можно назвать внутренней речью - словесным приемом субъективации (а частности это относится к вопросительным предложениям). Сама же прогулка не просто обыденное действие, а настоящий ритуал: "палка, без которой ты не представлял почему-то себе гуляния", "смотрел на нее издали, повторяя изумленным тоном, будто видел ее впервые: "Какая ба-ашня!"", " настало время бросать камни".

Автор вспоминает своего товарища Митю, который покончил жизнь самоубийством, своё детство, когда провожал отца на войну, и первые годы жизни сына Алёши. Писатель постоянно погружен в свои мысли, даже если повествование ведется не о прошлом. О настоящем времени в рассказе напоминают различные обстоятельства прогулки.

стилистический казаков словесный

Образ неба

Очень важен в рассказе образ неба. Именно на его бесконечном фоне проходит жизнь, состоящая из мгновений настоящего, о которых напоминает спаниель Чиф, находясь в постоянном движении.

Вначале небо появляется незаметно: "[Алеша] заглядывал в лицо мне синими, отражающими небо глазами". Потом автор вспоминает о Мите, о его смерти:

"Он застрелился поздней осенью, когда выпал первый снег. Но видел ли он этот снег, поглядел ли сквозь стекла веранды на внезапно оглохшую округу? Или он застрелился ночью? И валил ли снег еще с вечера, или земля была черна, когда он приехал на электричке и, как на Голгофу, шел к своему дому? <...>

А были у него ночи страшные, когда не спалось, и все казалось: лезет кто-то в дом, дышит холодом, завораживает. А это ведь смерть лезла!

-- Слушай, дай ты мне, ради бога, патронов! -- попросил он однажды. -- У меня кончились. Все, понимаешь, чудится по ночам, -- ходит кто-то по дому! А везде -- тихо, как в гробу... Дашь?

И я дал ему штук шесть патронов."

Небо не называется своим именем, но пронизывает смысл слов. Такие явления как "ночь" и "первый снег" не мыслимы без его участия. "Гроб" и "смерть" (как призрак или символ и как состояние), "патроны", что автор сам дает товарищу -- это противопоставленные им образы, в которых небо наоборот скрывается от человека.

Дальнейшие воспоминания о Мите изобилуют антонимами к бездействию и к смерти, о которой по сути идет рассуждение:

? "его жизнь, постоянно бодрая, деятельная",

? "он особенно глубоко и мерно дышит после работы, и смотришь тогда на него с удовольствием, с завистью, как, бывало, глядишь на бодрую молодую лошадь, все просящую поводьев, все подхватывающую с шага на рысь"

? "пришел он ко мне в чудесный солнечный день",

? " -- Когда я был такой, как твой Алеша, -- заговорил он, несколько успокоясь, -- мне небо казалось таким высоким, таким синим! Потом оно для меня поблекло, но ведь это от возраста? Ведь оно прежнее?".

Всё это создает светлый образ воспоминаний, ностальгию. Снова появляется образ вечного, неизменного неба. Митя сам напрямую обращается к нему. Он вспоминает как оно отражалась когда-то в его глазах, так же как отражается сейчас в Алешиных. Вот оно мгновение жизни в детских глазах.

Потом "грянул гром <...> будто ночной выстрел". Небо снова темнеет, когда речь идет о смерти. Звук прилетает из ночи в ночь: " <...> летел и летел через всю Россию, пока не настиг меня на берегу моря. И точно так же, как и теперь, когда я пишу это, било в берег и изрыгало глубинный свой запах море в темноте...". Только в Абрамцево была холодная темнота, а в Гагре рядом с автором "светилась жемчужная цепочка фонарей...". Здесь можно увидеть небо в отражении моря.

Дальше рассказчик мысленно перемещается в Абрамцево:

"Когда же все-таки это случилось? Вечером? Ночью?

Мне почему-то хотелось, чтобы настал уже неуверенный рассвет в начале ноября, та пора его, когда только по посветлевшему снегу да по проявившимся, выступившим из общей темной массы деревьям догадываешься о близящемся дне."

Постоянная игра света и тени как противостояние жизни и смерти. И всё это -- небо, на нём словно отражается эта схватка. Разум живого человека не может допустить мысли о смерти: "какой же самоубийца ест яблоки и готовится топить печь!" Автор пытается представить как бы вёл себя Митя в тот вечер, что бы делал (композиционный приём отстранения). Его догадки смешиваются с рассуждениями и вопросами, так что читатель может переживать вместе с ним:

"Потом он вдруг раздумал топить и лег. Вот тут-то, скорее всего, к нему и пришло это! О чем вспоминал он и вспоминал ли в свои последние минуты? Или только готовился? Плакал ли?..

<...> Ружье переломилось в замке, открывши, как два тоннеля, затыльный срез двух своих стволов. И в один из стволов легко, гладко вошел патрон. Мой патрон!

По всему дому горел свет. Зажег свет он и на веранде. Сел на стул, снял с правой ноги башмак. Со звонким в гробовой тишине щелчком взвел курок. Вложил в рот и сжал зубами, ощущая вкус маслянистого холодного металла, стволы...

Да! Но сразу ли сел и снял башмак?"

И дальше снова рассуждения, вопросы и опять темнота:

" Но почему, почему? -- ищу и не нахожу ответа. Или в этой, такой бодрой, такой деятельной жизни были тайные страдания? Но мало ли страдальцев видим мы вокруг себя! Нет, не это, не это приводит к дулу ружья. Значит, еще с рождения был он отмечен неким роковым знаком? И неужели на каждом из нас стоит неведомая нам печать, предопределяя весь ход нашей жизни?

Душа моя бродит в потемках..."

На этом заканчиваются воспоминания о Мите, мы возвращаемся в "один из тех летних дней". Вопросы о тайте смерти меняются на рассуждения о тайне детских мыслей.

Теперь небо "безоблачно, спокойного бледно-голубого цвета, без той пронзительной синевы, которая рекою льется нам в глаза ранней весной или бьет нам в душу в разрывах низких туч поздней осенью".

Детские мысли

Началась прогулка, та особенная прогула, что уже успела приобрести свои ритуальные действия для маленького Алеши. Длинный путь вперед сопровождается описанием окружающей природы, действий сына и тех деталей, что для него важны.

Неоднократно упоминается речка Яснушка, что мелькала ещё в воспоминаниях и Мите. Её постоянное присутствие так же можно сравнить с бесконечным небом. Они всегда есть, они символизируют жизнь, которая постоянно в движении. Небо меняет свое состояние, речка течет по своему руслу. Жизнь неумолимо идёт вперед, пока мы думаем о прошлом.

Смотря на сына, автор вспоминает себя, в юности. Четыре абзаца, что не понятны лишь ребенку.

Большое поле. С одной стороны "жиденький берёзовый лесок", женщины, вытирающие слёзы "красными косынками", и дети. На другой стороне "мужчины, выстроенные в шеренгу, <...> насыпь, на которой стояли буро-красные теплушки, чухающий далеко впереди и выпускающий высокий черный дым паровоз. А перед шеренгой расхаживали люди в гимнастерках." Потом действие развивается в лицах: "И моя близорукая мать тоже плакала", "И отец видел нас, улыбался, махал иногда рукой, а я не понимал, почему он не подойдет к нам или мы к нему." И вдруг дети нарушили невидимую границу, и "несколько мальчиков и девочек с узелками в руках несмело выбежали на луговой простор". И вот уже сам автор бежит вместе со всеми, мелькают голые коленки, нахлёстывают воспоминания и путаются мысли. И вот уже видно родинку отца и его несчастное лицо...

В этом отрывке автор использует монтажный приём (композиционная субъективация). Поле, люди -> мать, отец, собственные чувства -> Дети на поле, узелки, коленки -> родинка, лицо.

Воспоминание обрывается. Вокруг снова лес, зелень, недостроенная серая ротонда и речка Яснушка. Следующий абзац начинается с ярких метафор: "кровяные капли земляники", "невесомые табунки мошкары". Появляется белка. Кажется, что это вполне неожиданное действие, пусть и нормальное для леса, но и неожиданности вполне вписаны в ритуал прогулки:

"Ты посмотрел вверх, увидел белку и выронил палку. Ты всегда ее ронял, если тебя вдруг занимало что-то другое. Проводив белку взглядом, пока она не скрылась, ты вспомнил о палке, подобрал ее и снова пустился в путь."

Теперь на дорогу выскочил Чиф. Он буквально врезается в неспешный ход прогулки, но его активное движение, напротив, уравновешивает картину. В тексте появляется больше глаголов, неспешное описание и рассуждение сменяется повествованием. Чиф нашел ёжика. Действие разворачивается с новой силой, как и впечатления у ребёнка:

"-- Ежик... -- сказал ты и тронул его палкой. Ежик фукнул и слегка подскочил. Ты отдернул палку, потерял равновесие и сел на мох.

-- Ты не бойся, -- сказал я, -- только его не надо трогать. Вот теперь он свернулся клубком, одни иголки торчат. А когда мы уйдем, он высунет носик и побежит по своим делам. Он тоже гуляет, как и ты... Ему нужно много гулять, потому что он спит целую зиму. Его засыпает снегом, и он спит. Ты помнишь зиму? Помнишь, как мы катали тебя на санках?"

Снова воспоминания, рассуждения, вопросы. Тайна загадочной детской улыбки. Ещё один монтажный приём: тяжелый свёрток, теплое и живое внутри -> ожидание увидеть нечто красное и сморщенное -> тонкие ручки, ножки, большие глаза -> пластырная наклейка на пупке.

Вновь появляется образ неба, но лишь в косвенном указании: облачка, ангелы:

"И вот когда я пришел к тебе в третий или четвертый раз, я вдруг увидел, что ты улыбаешься во сне и лицо твое трепещет...

Что значила твоя улыбка? Видел ли ты сны? Но какие же сны ты мог видеть, что могло тебе сниться, что мог ты знать, где бродили твои мысли и были ли они у тебя тогда? Но не только улыбка -- лицо твое приобрело выражение возвышенного, вещего знания, какие-то облачка пробегали по нему, каждое мгновение оно становилось иным, но общая гармония его не угасала, не изменялась. Никогда во время бодрствования <...> не было у тебя такого выражения, какое поразило меня, когда ты спал, а я, затаив дыхание, думал, что же с тобой происходит. "Когда младенцы так улыбаются, -- сказала потом моя мать, -- это, значит, их ангелы забавляют".".

Образ неба продолжается в воспоминаниях о первой зиме Алёши: "Такой обильный по ночам выпадал снег, а днем так розово сияло солнце, что и небо становилось розовым". И снова прогулка. Санки, неизменная ритуальная палка и ещё коллекция таких разной длинны у крыльца. Дальше можно отметить стилистический приём амплификации: "Мы возили тебя час и два, а ты все спал -- спал так крепко, что потом, когда мы вносили тебя в дом, разували, раздевали, расстегивали и развязывали, укладывали в кровать, -- ты не просыпался..."

Но зима уже давно прошла, позади остался и ёжик. Следующий ритуальный этап прогулки - недостроенная ротонда. Автор снова погружается в рассуждения о детском сознании, об огромном мире вокруг ребенка. Особенно удивляет Казакова, что Алёша больше прочего "любил заниматься предметами мельчайшими". И весь этот мир автор бережно описывает, пытаясь приблизиться к сыну и к разгадке этой тайны: "и сколько вообще микроскопических предметов, видимых только твоим глазом!"

За этим кропотливым занятием наблюдает и небо, которое постоянно сопровождает Алёшу. Можно сказать, что этот образ был и раньше, ведь рядом была речка, в которой его всегда видно. Но важно не только присутствие, но и прямое указание: "Вода в омутке была столь прозрачна, что только синева неба и верхушки деревьев, отраженные в ней, делали ее видимой."

Наблюдение сменяется действием: "для тебя настало время бросать камни". Снова мы возвращаемся на путь ритуальной прогулки. И было нечто таинственное не только в детских мыслях, но и во всём вокруг; только неугомонный спаниель напоминал о реальности происходящего, о том, что время идёт, пока небо смотрит на мир:

" Так ты бросал и бросал, любуясь всплесками и волнами, а мир вокруг был тих и прекрасен -- не доносилось шума электрички, не пролетел ни один самолет, никто не проходил мимо нас, никто нас не видел. Один Чиф изредка появлялся то с той, то с другой стороны, высунув язык, с плеском вбегал в речку, шумно лакал и, вопросительно поглядев на нас, опять исчезал."

Прогулка продолжается вместе с рассуждениями автора и описанием окружающей природы. Горизонт, зелень, поле, яблоко, Яснушка - и всё это на фоне загадочных детских мыслей. В роли главной антитезы ко всему прекрасному выступает война: " Лились и теперь детские слезы, лились, но совсем, совсем по другому поводу...". Здесь, хоть и нет прямой ссылки, вспоминаются слова Ф. М. Достоевского о том, что счастье всего человечества не стоит "слезинки хотя бы одного только замученного ребёнка" Ф. М. Достоевский «Братья Карамазовы» (ч. 2, кн. 5, гл. «Бунт»). Иван Карамазов: «…От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только <…> замученного ребенка».

Ставшая крылатой, фраза употребляется в разных вариантах..

Вся эта речь заканчивается большим сложноподчиненным предложением представляющим собой период ("я опять огляделся и подумал..." и далее по тексту) и вопросами, которые автор постоянно задаёт по ходу всего произведения. Все они кажутся похожими друг на друга и, одновременно, различными, далекими не только по смыслу. Кажется, что Казаков ведет диалог с самим собой, с сыном Алёшей, с природой, с читателем, словно внутренняя или несобственно-прямая речь, или же простой ряд риторических вопросов.

Снова идёт рассуждение о детских мыслях, о памяти, что скрывает от нас первые годы жизни. Прогулка подходит к концу, "наступило время твоего дневного сна". Появляется Чиф, но он не в движении, как всегда, а дремлет в траве. Весь рассказ погружается в сон вместе в Алёшей. Автор продолжает свои раздумья о детях, о времени.

Во сне он горько плакал

Вновь небосвод напоминает о себе, хоть он и вечен, но ход жизни отражается на нём. Рассказ, совершив ритуальное путешествие, подходит к тем самым словам, что стоят в названии, и для Казакова (в отличие от того, как можно понять и воспринять стихотворение Гейне) эти слова не просто яркий образ или удачная метафора:

"Так прошло более часу, и солнце заметно передвинулось, тени удлинились, когда ты заплакал."

И вот мысли автора поочередно сменяют реальность, словно подстрочник или комментарии. Читатель может видеть одновременно действительность и внутренний мир рассказчика. Раньше воспоминания автора прерывали повествование о настоящем. Во время прогулки было лишь описание и рассуждение о сыне, о его мыслях. Теперь отец и ребенок в одной комнате. Здесь, в замкнутом пространстве, они находятся ближе всего к друг другу. Их не разделяют ни воспоминания, ни какие-либо другие мысли.

Образ неба проникает в комнату с солнечным светом. До этого оно имело множество красок и оттенков: от темной, ночной мглы, до ясной синевы и розового рассвета. А сейчас "комната озарилась светом, но ты всё плакал".

Уже нет смерти, нет войны, и небо ясное. Но детские слёзы льются. Вот она эта тайна, которую не постичь: "Что успел узнать ты на свете, кроме тихого счастья жизни, чтобы так горько плакать во сне?"

Отец пытается разбудить сына. Автор подробно описывает все происходящие действия. Любой, кто хоть раз будил плачущего во сне ребенка, может подтвердить, что Казаков передал все детали с поразительной точностью. Малейшие вздохи, движения малыша, сбивчивая и постоянная речь родителя, что пытается успокоить дитя, небольшая мелочь, которая прекращает все страдания. И "вдруг понял, что с тобой что-то произошло". Бывает, родители смотрят на своих детей и видят их совершенно другими глазами:

" Я чувствовал, как ты уходишь от меня, душа твоя, слитая до сих пор с моей, -- теперь далеко и с каждым годом будет все отдаляться, отдаляться, что ты уже не я, не мое продолжение и моей душе никогда не догнать тебя, ты уйдешь навсегда. В твоем глубоком, недетском взгляде видел я твою, покидающую меня душу, она смотрела на меня с состраданием, она прощалась со мною навеки!"

Вместе с ребенком в тот момент плакала и отцовская душа:

"Такое отчаяние охватило меня, такое горе! Но хриплым, слабым голоском звучала во мне и надежда, что души наши когда-нибудь опять сольются, чтобы уже никогда не разлучаться. Да! Но где, когда это будет?

Впору, братец ты мой, было и мне заплакать..."

Именно эта мысль гложет автора на протяжении всего рассказа. Это и выражается в рассуждениях о тайне детских мыслей. Это есть в каждом вопросе, что не находит точного ответа.

" А было тебе в то лето полтора года."

Послесловие

Рассказ Ю.П. Казакова "Во сне ты горько плакал" создаёт атмосферу воспоминаний и рассуждений. Казалось, всё это должно бы утомлять читателя. Но автор неизменно напоминает о реальности, о том, что время идёт, и всё постоянно находится в движении. Стоит отметить, что образ рассказчика соответствует образу автора, это позволяет напрямую обращаться к читателю, образуя некий диалог с ним. К тому же, в тексте постоянная игра слов, многочисленные инверсии, что позволяет не просто видеть смысл, следить за строчками буква за буквой, слово за словом, а заставляют находить истинное значение мысли самостоятельно. Примечателен и тот факт, что автор кропотливо передает ещё не установившуюся детскую речь в письменном виде так точно, что можно услышать эти слова так, как они звучат из уст маленького мальчика.

Читатель погружается в рассуждения, но не тонет в них, ищет ответы, но не забывается.. Таких ощущений писатель добивается за счёт противопоставления ярких образов. На протяжении всего рассказа автор обращает взор читателя на небо. Именно под ним, что вечно возвышается над людьми, проходит наша жизнь. Но в мире есть смерть, война, слёзы. Между тем мелькают спаниель Чиф, белка, ёжик, мальки, комарик. Жизнь под небом идёт. Всё находится в постоянном движении. И нельзя отчаиваться, нельзя закрывать свою душу глубоко в себе. Мы все были детьми, и в каждом была эта загадочная, неповторимая тайна. Она никуда не уходит, но её не трудно забыть. И, однажды, на прогулке в лесу, смотря на маленького сына, может замучить немой вопрос о том, чего уже не вспомнить.

Заключение

В данной работе нам удалось проанализировать текст произведения Казакова Ю. П. "Во сне ты горько плакал".

В этом рассказе мы выделили различные стилистические приёмы и особенности их организации на протяжении всего текста, которые позволяют писателю создавать должное воздействие на читателя.

Работа выполнена на основе полученного материала в ходе изучения курса теоретической стилистики русского языка и накопленных за это время знаний и практического опыта.

Список использованной литературы

Казаков Ю. П. "Во сне ты горько плакал". Журнал "Наш современник", 1977

Горшков А. И. "Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности". М., Литературный институт им. А. М. Горького, 2008

Ю. М. Папян "Научный стиль и курсовая работа по теоретической стилистике русского языка". М., Литературный институт им. А. М. Горького, 2007

Размещено на Allbest.ru