Концепты "мессианство" и "избранность" в романе-фантасмагории В. Аксенова "Вольтерьянцы и вольтерьянки": историко-культурный контекст

В историческом настоящем аксёновский Вольтер обосновывает приоритет Познания: «Даже сама идея Бога должна быть познана <...> Наше столетие видит свое предназначение в изменении всех законов, оно же намекает человеческой расе, что Разум даст нам возможность подойти к подножию новых алтарей» [Там же. С. 336-337]. Какие жертвы будут принесены на «новые алтари» Разума? Какая «новая религия» будет построена? Ответ знает современное Аксёнову поколение. И если, по Вольтеру, «наука возвеличит Бога Вселенной» [Там же. С. 336], то именно наука и станет «новой религией», а ее «священным» текстом - многотомная «Энциклопедия», которая, по мнению Барона Фон-Фигина (романный образ Екатерины II), есть «чистейший монумент атеизма» [Там же. С. 341].

Борьба идей в эпоху Просвещения оборачивается тем же, что и борьба религий в Средневековье, - колонизацией земель: «...он (Вольтер. - С.А., М.Б.) видел в кресте не власть церкви, а символ победы созидателей- европейцев над разрушителями-мусульманами. Кто может возглавить сей поход, кроме просвещенной Екатерины Речь идет об историческом факте, который в наши дни обсуждается в прессе: «Изгнать турок из Европы, освободить от мусульманского гнета всех христиан, вернуть Константинополь православию, восстановить Греческую империю, а на ее престол посадить внука Екатерины II - Константина» [27].? Кто может восстановить древний град императора Константина?» [1. С. 291]. Ссылаясь на немощность, исключающую возможность переезда в Петербург, старый вольнодумец заключает: «Так почему бы не перенести столицу на тридцать градусов южнее, к берегам теплых морей, где произрастают оливы и ливанские кедры?» [Там же]. В реальности под флаг просветительного «ига Разума» встает старая идея колониального передела мира, мессианская идея соединяется с идеей «российского мирового проекта», и обе они претендуют на статус национальной идеи России [4. Т. 1. С. 16-17].

Аксёнов проектирует историческое настоящее в романе, опираясь на вольтеровские произведения. Главная сюжетная линия романа - это история двух русских шевалье, почти братьев Николя (Николай Лесков) и Мишеля (Михаил Земсков), которые попадают в разные приключения, выполняя государственное задание. У Аксёнова герои влюбляются в принцесс- близняшек Клаудию и Фиоклу - дочерей беднеющего монарха курфюрста Магнуса Великолепно-Неустрашимого, по совместительству владельца острова Оттец, предназначенного для организации тайного «кумпаней- ства» (встречи Вольтера с порученцем русской императрицы Екатерины II, Бароном фон Фигиным, т.е. самой государыней). Несмотря на то, что писатель все время подчеркивает неразлучность и единение Николя и Мишеля, а также близняшек Клаудии и Фиоклы, отсылка к вольтеровским Кандиду и Кунигунде (Кунегонде) из повести «Кандид, или Оптимизм» (1759) практически не считывается до неожиданного трагического исхода идиллических бесед на острове Оттец после отъезда великих персон. Печальный поворот в сюжете - пиратский набег на замок, трагедия семьи курфюрста и дальнейшая история «курфюрстиночек» - это, с одной стороны, дань Вольтеру, а с другой - способ обозначить позицию самого Аксёнова в том, что любая утопия в реальности обречена на кровавый исход. Писатель заимствует из «Кандида» и концовку романа. В повести Вольтера чудесным образом выжившие после многочисленных злоключений Кандид и Какамбо (его слуга), Мартин (попутчик), Панглосс (учитель) и несчастная, потерявшая красоту Кунигунда (дочь обедневшего барона) живут общиной, работают в своем саду. «Нужно возделывать свой сад!» - не устает повторять Кандид. Так же заканчивают свою жизнь после всех злоключений Николя, Мишель и принцессы-близняшки Клаудия и Фиокла, одна из которых потеряла свою красоту в результате набега на остров разбойни- ков-пиратов.

«Раздвоенность» вольтеровских прототипов у Аксёнова - это способ соединить два плана художественного повествования: план исторического настоящего с авторским планом реального будущего. У Аксёнова Михаил Земсков в силу «ненормальных особенностей» своей головы часто заглядывает во сне в будущее, актуализирует для читателя поствольтеровскую реальность. Только Земсков осмеливается оппонировать Вольтеру. Симво- личен конец романа: после смерти Михаила Аксёнов «организует» его встречу с великим «филозофом» в Раю. Земсков обнаруживает того в виде говорящего Древа Познания: «М и ш а. Как я рад, мой мэтр, увидеть вас в образе Древа Познания! Ведь к этому, как понимаю, вы стремились всю жизнь? Можете ли вы мне сказать, где мы находимся?» В о л ь т е р. «Это Элизиум, то есть то, о чем мы с друзьями судили с сарказмом. Кто мог предвидеть всерьез Утешение в мире матерьялизма? В том мире, где все подчинялось правилам гравитации?» [1. С. 502-503]. Уже на новом, внеисторическом, фоне продолжатся философские дискуссии Вольтера и Земскова-Аксёнова о разуме, чувствах, религии. Подводя итог этой беседе и всему роману, аксёновский Вольтер заключает: «Меня обвиняют, что я внушил людям порочную утопию о рае на земле, а люди истребили своих властителей и превратили свободу в смирительную рубашку. Но я никогда не призывал к насилию! Меня извратили жрецы революции! Пусть Господь меня простит за утверждение права мыслящего меньшинства, за попытку борьбы против ортодоксии и нетерпимости!» «М и ш а. Прощение - это слово для всех» [Там же. С. 509]. Снят ли сегодня вопрос об ответственности идейных лидеров за будущее своих теорий?

Итак, избранным в эпоху Вольтера был просвещенный богач- энциклопедист, «обогативший свою память знаниями, которые выработало человечество» «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знаниями всех тех богатств, которые выработало человечество». В.И. Ленин (Эпиграф к «Детской энциклопедии». М., 1974).. Наука становится новой религией. Внимательным читателям предложено самостоятельно проанализировать поствольтеровские эпохи, чтобы понять, как живут и трансформируются идеи мессианства и избранности в УТС, какие современные формы они принимают.

После Вольтера: новые идеи и новые «избранные народы»

Идеи Вольтера, как и другие идеи эпохи Просвещения, пережили драму, но не драму забвения. Отталкиваясь от интеллектуального багажа эпохи энциклопедистов, подогреваемая «новыми религиями» европейская культура продолжала строить модели идеальных государств, а вместе с ними на авансцену истории выходили другие мессии и «избранные народы». Литература из маленькой «лаборатории УТС» превратилась в огромный «научный центр», апробирующий и продуцирующий в общественном сознании утопические модели.

Завершив роман о вольтерьянцах, В. Аксёнов запустил маховик рефлексии, и читатель-современник начинает узнавать в вертикальном контексте культуры последних двух столетий следы трансформации идей, выношенных эпохой Просвещения.

Новый взгляд на мессианство приходит с эпохой Романтизма. Эпоха мореплавателей не обнаружила счастливой земли Эльдорадо, Шамбалы и т.д. Стало очевидно, что человечеству нужно искать «внутренние резервы» для реализации мечты о счастье. Капиталистическая эпоха и производство, «вскормленные Разумом», изменили «лицо» утопий. Мир волновали уже не столько мудрость или энциклопедические знания, сколько технологии. Доминирование технократических утопий добавляет к «зна- ниевой» парадигме избранных людей профессиональные компетенции. Эта тенденция продолжает развиваться сегодня.

Вдохновленные энциклопедистами, мыслители XIX в. занялись сбором своих «философских камней» - технологий производства материальных благ. Недаром этот век отметился появлением такого феномена, как всемирные промышленные выставки достижений «народного хозяйства». Отвечая на запросы времени, утопии капиталистической эпохи назначают в мессии не просто интеллектуала-философа-мудреца, но мыслителя- изобретателя, способного применить на практике достижения науки и техники для решения частных и глобальных задач человечества и, конечно, главной - построения Рая на Земле.

Наука почти полностью слилась с техникой и стала оцениваться как основное средство достижения счастья. Человечество нуждалось в радикальном преображении. Нужен был новый мессия - преобразователь мира - скульптор, художник или архитектор-строитель, т.е. тот, кто зримо, а не только на уровне идей мог бы создать новую картину мира. Поэтому к концу Х1Х в. претендентами на роль народа-мессии стали инженеры. Технологическому разбору подверглись и тело и душа человека. Инженер- мессия - это главный герой и надежда социальных и литературных утопий конца XIX - начала XX в. Он не только видит цель, но и владеет технологиями преобразования материального и духовного мира. Образ инженера легко сочетался с образом машинного рая, вполне сочетался с капиталистическими и социалистическими взглядами европейцев.

В Советской России эпохи Пролеткульта образ инженера-мессии не просто общемировая утопическая тенденция. Он прекрасно согласовывался с новым избранным народом России - пролетариатом, который в понимании будущих основателей Пролеткульта должен был приблизиться по уровню своего образования и степени участия в производственном процессе к инженерам. Нового мессию воспевали новые государственные поэты - поэты Пролеткульта: П. Герасимов, А. Гастев, В. Кириллов и др. [28. С. 376-416].

Тезис Вольтера о том, что правящий класс должен овладеть новейшими научными знаниями, оказался востребованным в начале ХХ в., хотя речь и шла уже о другом избранном народе - пролетариате, с которым Вольтер, как мы помним, никак не связывал представлений об идеальном государстве.

В духе Просвещения Наука возводилась на алтарь в философских трудах и литературных утопиях. Писатель-революционер А. А. Богданов (Малиновский) в 1918 г. утверждал: «Пока рабочий класс не овладеет наукой, он не может, не должен предпринимать попытки осуществить социализм» [29. С. 69]. Всякая иная попытка осуществить программу пролетариата, по убеждению Богданова, явилась бы «программой авантюры, самой мрачной в истории пролетариата, самой тяжелой по последствиям <...> Единственным концом авантюры явилось бы длительное царство Железной пяты» [29. С. 38]. Поэтому в своих утопиях рычаги управления утопическими государствами Богданов отдавал инженерам.

В начале XX в. в нашей стране и на Западе инженер стал ассоциироваться носителем конструктивного, «правильного» мышления. В 1921 г. известный американский экономист Торштейн Веблен предлагал новому поколению ввести «новый порядок», режим, в котором власть будет принадлежать «Высшей команде» инженеров и технических специалистов [30]. В советском варианте начала ХХ в. «избранный народ» должен был представлять сплав технической интеллигенции и пролетариата. В современных технократических утопиях из этих двух избранных субъектов «выжил» только один - инженеры.

Миф о технике был внедрен в центральный постулат марксизма о всемирно-исторической миссии пролетариата. Идеи всеобщей реконструкции Природы и Общества, слившись с мифами о преодолении трудностей во имя Светлого Будущего, идеей социального прометейства, поистине овладели народом и увлекли многих советских писателей. В поэме А.К. Гастева «Манифестация» (1918) «механические дивизии» строят новую цивилизацию [31]. Людьми-машинами легко управлять, они не нарушают закона: «К счастью - только изредка. К счастью - это только мелкие аварии деталей: их легко ремонтировать, не останавливая вечного, великого хода всей Машины. И для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей...» [32. С. 316]. В утопиях А. Богданова «Красная звезда» (1908), «Инженер Менни» (1913) и антиутопии Е. Замятина «Мы» (1920) главные герои - инженеры. Вспомним, что и основатель научной организации труда Ф.У. Тейлор был инженером, инженерами были многие популяризаторы его идей, такие как русский инженер Л. А. Левенстерн, наконец, инженером был и писатель Е. Замятин.

В 20-х гг. ХХ в. как реакция на экспансию механизированного мира появлялось несколько утопий и антиутопий крестьянских писателей Н. Клюева, С. Есенина, С. Клычкова и др. [28. Ч. 1. С. 408]. В малоизвестной архаической земледельческой утопии Ив. Кремнева (А.В. Чаянов. 1888-1939) «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920) мы видим попытку выдвинуть на роль народа-мессии крестьянство. Что если в революции победил бы не пролетарий, а аграрий? Главный герой этого произведения, Алексей Кремнев, советский служащий Мирсовнархоза, увлекавшийся утопическими думами, как-то теряет сознание и приходит в себя в будущем - 5 сентября 1984 г. в Москве. Его принимают за американца, и под именем Чарли Мен он путешествует по столице и окрестностям [33]. Из учебника истории он узнает, что в России после гражданской войны (города и деревни В антиутопии Замятина «Мы» Великая Двухсотлетняя Война тоже была между городом и деревней, но победил Город-Государство, отделенный от «гонимых народов» Зеленой Стеной.) победило крестьянство.

Война закончилась уничтожением городов. Москва разрушена и превращена в парк. В этом крестьянском государстве чтят «Бориса Николаевича Юсупова с его вольтерьянством и колоссальной библиотекой, посвящённой французской революции и кулинарии» [33]. «Избранным народом» стало крестьянство в союзе с художником-кумиром Питером Брейгелем, а «гонимым народом» - «интеллигентская олигархия наподобие французской», поддерживаемая «из тактических соображений металлистами и текстилями». Ив. Кремнев подчеркивает «креативный» характер экономического развития поселений. Один из утопийцев объяснил: «У нас в спросе не только произведения художников, но и сами художники. Мне известен не один случай, когда та или иная волость или уезд уплачивали по многолетним контрактам значительные суммы художнику, поэту или учёному только за перенос его местожительства на их территорию» [Там же]. Забегая вперед, заметим, что в ХХ1 в. идея формирования экономики вокруг творческих личностей уже не кажется утопией.

Однако в 20-40-х гг. ХХ в. Советская Республика полным ходом шла к индустриализации, и технократические утопии были поставлены «на поток», а те, кто управлял машинами, был в авангарде социального строительства. Мессианская идея мирового пролетариата потребовала не только трудовых подвигов, но и жертв.

В 30-40-е гг. ХХ в. в Европе созрел другой мессианский проект - национал-социалистический. Его «избранный народ», мессия и его «священный текст» отрабатывали новую мессианскую версию «справедливости» для истинных арийцев и старую колониальную идею. Трагедия Второй мировой - это очередной горький опыт УТС.

В военные и послевоенные годы мессианская идея не была забыта. Она реализовывалась под девизом «Советский человек - освободитель мира». К 1960-м гг. в истории Советской России, и главным образом в литературе, был период появления новых «избранных» - «шестидесятников». Это особое поколение людей символизировало «новую надежду», право на которую было получено вместе с победой в Великой Отечественной войне и наступившим периодом оттепели. Шестидесятники ХХ в. - «генерация, совершившая дерзкий прорыв в отечественной культуре, аккумулировала многие концепты, которые благоприятно повлияли на реализацию творческих планов и воплощение идей в жизнь» [34]. Ядром «избранного поколения» стала социальная прослойка людей, имеющих хорошее образование и занимающихся умственной работой в различных сферах деятельности (науке, технике, культуре и т.д.)» [Там же. С. 66-67]. По меткому определению Е. Евтушенко, это было «поколение генетически предрасположенных к страху, но начавших его побеждать» [35. С. 7]. Именно к этой когорте советских писателей, в частности к той ее части, которая эмигрировала, относился и Василий Аксёнов.

В ряд эпиграфов к первой части своего последнего романа Аксенов включил строчки из стихотворения А. Вознесенского:

Но почему ж тогда, заполнив Лужники,

Мы тянемся к стихам, как к травам от цинги?

И радостно и робко в нас души расцветают...

Роботы,

роботы,

роботы

Речь мою прерывают [36].

Цитата из поэмы Вознесенского «Оза» (1964) показательна своими литературными параллелями с эпохой 20-30-х гг. ХХ в. В строфе поэмы, не вошедшей в эпиграф романа, читаем:

А может, милый друг, мы впрямь сентиментальны?

И душу удалят1, как вредные миндалины? [Там же].

Рефлексия по поводу собственной судьбы и судьбы своего поколения в романе «Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках» прошла для Аксёнова сквозь исторические параллели с вольнодумцами эпохи Просвещения. В «Вольтерьянцах и вольтерьянках» лишь тонким пунктиром отмечены эти ассоциации (периодически возникает отчество другого шестидесят- ника-эмигранта «Исаевич», сами вольтерьянцы называют себя «шестидесятниками» и пр.).

С позиций анализируемой темы мессианства и избранности любопытна общественная дискуссия «физиков» и «лириков» эпохи 60-70-х гг. ХХ в., которая, как считает М.П. Игнатова, была навеяна публичной лекцией английского физика Ч. Сноу [37. С. 206]. В СССР романтизация научного знания, формирование, например, культов ученых физиков-ядерщиков, была необходима и, несомненно, повлияла не только на искусство, но и на развитие науки и техники. Советская идеология «влила новую кровь» в технократическую утопию. На новый лад была перелицована идея технического прогресса. Так же, как вольнодумец Вольтер отстаивал идеалы формирующейся буржуазии, советские шестидесятники, даже дистанцируясь от власти, не в силах были противостоять «мировому закону», так тонко подмеченному в известном стихотворении Б.А. Слуцкого «Физики и лирики» (1959) Перекличка с романом Е. Замятина, где у инженера-строителя «Интеграла» обнаруживается опасная для Государства болезнь «душа», которую удаляют в «Медицинском Бюро». Впервые это известное стихотворение опубликовано в «Литературной газете» 13 октября 1959 г. [37. С. 208]..

С точки зрения УТС «весовые категории» «физиков и «лириков» несопоставимы. На стороне «физиков» в 1960-е гг. были и мощно развивающаяся ядерная физика, и советская космонавтика, и выход в космос Ю. Гагарина. Эти факты стали не просто очередной «инъекцией» оптимизма, но неопровержимым доказательством возможности найти или построить Рай, пусть уже не на Земле. Идея мессианизма, которая и так уже прочно обосновалось в русской национальной идее, соединилась с идеей космизма.

Официально в тот момент «лирики» были менее «полезны» государству, хотя надзор в сфере искусства не ослабевал. Сфера «человеческого, слишком человеческого» развивалась в направлении постижения частных, индивидуальных, негосударственных человеческих ценностей. Именно на этом частном интересе к жизни и потребностям отдельного человека возникнет позже новый мессия - креативный класс.

К 90-м гг. ХХ в. к моменту развала утопического проекта под названием СССР вопрос о мессии, а следовательно, «избранном народе» снова оказывается актуальным в литературе. Казалось бы, это шанс русской интеллигенции, в том числе технической, выйти из «кухонь-подземелий» и встать у руля корабля Будущего. В повести Владимира Маканина «Лаз» (1991) главный герой принадлежит поколению «шестидесятников», о чем можно судить по его внешнему виду: «По глянцевой улице движется один- единственный человек, он в свитере, в шапочке с помпоном, помпон чуть подпрыгивает во время его хода. Этот человек - Ключарев, наш старый знакомец. Он несколько постарел; потускнел; виски поседели уже сильно, проседь в волосах. Но еще крепок. Мужчина» [38. С. 10]. Герой обнаруживает лаз в подземный город, находящийся непосредственно под столицей. В. Маканин не упоминает слово «метро», подземный город представляется автономным, обеспечивающим защиту, полноценную жизнь подземному населению. «Избранный народ» ушел в «подполье», «захватив» с собой отряды многочисленных работников для обслуживания. «Счастливые» люди живут в условиях полного материального благополучия, в атмосфере психологической определенности: они уверены в своем завтрашнем дне. Подземный «избранный народ» живет в отлаженной системе, работающей благодаря гению творческих людей архитекторов, дизайнеров, инженеров. Сохранены завоевания социализма, например бесплатное медицинское обслуживание. Творческая интеллигенция отвечает за сохранение государственности, материальных и культурных ценностей. Ключарев не задумывается о высокой «миссии», его тревожит судьба обыкновенных людей. И в то же время герой оживляется, когда речь заходит о вечных темах, о миссии русской интеллигенции [38. С. 60]. Общественное мнение формируется в кафе-клубе (подземный аналог советской кухни и одновременно клуба для избранных), где обсуждаются концепции власти, имидж новых политиков. «Поземная» интеллигенция не может предложить нового, поэтому берут прежнюю утопическую идею: «Чтобы новый, совсем новый имидж. Не имидж отца родного, а скажем, имидж великого ученого, который придумает в экономике нечто (вместе с нами!) и нас спасет?.. а не сгодится ли имидж простого практичного мужика, который поймет и простит наши слабости? А что - мы бы его подняли на щит.<... > Мы бы раздули. Вознесли! Но как угадать, насколько он по нраву толпе?» [Там же. С. 71]. Единственное, что хорошо удается интеллигенции из клуба «избранных», это «раздуть» и «поднять на шит». Интеллигенты подземного рая не способны взять на себя ответственность за выбор мессии: они ориентируются лишь на «вкус и потребу толпы». Все разглагольствования о месте человека обнаруживают истинную задачу «избранных» - манипуляция общественным мнением: нужно «толпу и народ обмануть», «облапошить их» [38. С. 72]. В антиутопии В. Маканина интеллигенты заняты проектом Будущего от сытости, играя, проводят опрос «Отношение к будущему». Суть игры в том, что все посетители кафе должны решить, верят ли они в будущее своего города, страны. Получив «билет», каждый может унести его с собой, как «билет в Будущее», либо оставить в соседнем зале. Автор следит за реакцией членов клуба: «Люди в кафе нет-нет и поглядывают, как растет холм возвращенных билетов» [Там же].

Тема народа-мессии и мессии-лидера, оказавшаяся центральной в повести Маканина «Лаз», сформировала - в аспекте эмигрантской судьбы В. Аксёнова - соответствующую часть культурного контекста для восприятия проблематики романа «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Символичной кульминацией бесконечных «диалогов» интеллигентов становится сон- кошмар Ключарева. Главному герою снится лаз, через который он должен получить информацию. Вместо сведений из лаза он вытягивает одну за другой «палки с загнутым концом»: «Ключарев тянет и тянет длинную, бесконечную лесу, и палки выползают одна за другой из стиснувшейся дыры, и, как ни слаб уставший его мозг, Ключарев все же понимает: палки для слепых» [Там же. С. 79]. Все попытки слепого человечества нащупать «лаз в Светлое Будущее» заканчивались пока тем, что каждая новая «палка» проваливается в дыру, и человек вновь приступал к поиску.

К концу ХХ в. на очередном переломном этапе в русской истории недавние «лирики» стали осваивать функции нового мессии - креативщика. О новых ценностях новых властителей дум написан роман Жанр «Generation ”П”» по-разному оценивается специалистами: «сатирическая фантазия», «плутовской роман», «роман-предупреждение» «антитоталитарная дистопия» (И. Роднянская), «анекдот», «пародия и автопародия», «притча», «современный миф» (А. Минкевич), «антиутопия» («не-антиутопия») (Л. Рубинштейн), «дистопия» (С. Кузнецов), «производственный роман» (Е. Годунов) [39. C. 356]. Виктора Пелевина «Generation ”П”» (1999). Фабула романа воспроизводит хронологию «карьеры» «лирика» Вавилена Татарского от филолога к копирайтеру и далее к вершине полной власти над миром - должности главы известного рекламного агентства «Драфт Подиум». Представитель поколения «П» в начале 1990-х гг. сумел достичь предельных «высот» в новой для него профессии сценариста рекламных роликов, управляющего сознанием масс. В. Пелевин художественно осмыслил этот переход интеллигента в новый класс. Смена «мирового порядка» произошла потому, что одна марка популярного в мире напитка вытеснила другую: была осуществлена «историческая победа красного над красным» [40. С. 11]. В Литературном институте Вавилен занимался «переводами с языков народов СССР» [Там же. С. 13], т.е. у него было типичное занятие для высокообразованных «лириков» в советскую эпоху. Татарский был уверен в завтрашнем дне, в своем будущем, но в один момент «советский Вавилон» разрушился и профессия Вавилена оказалась невостребованной. Роль «водителя» народов, собирателя культуры многонационального государства утратила смысл. «Вечность» на глазах исчерпала свой ресурс, и томик Пастернака заменила «книга о позиционировании», которую Татарский «считал своей маленькой Библией» [40. С. 31]. Ступени символического «зиккурата», по которым Татарский восходит к вершине власти, - это «ступени» к власти над умами людей, которую дарует реклама ее создателям. Совершенствуясь в профессии «креативщика», герой постепенно разменивает нравственные ценности интеллигенции, к которой принадлежал.

Роман «Generation ”П”» посвящен «памяти среднего класса». Казалось бы, В. Пелевин сильно преувеличил, объявив креативщиков демиургами нового времени. Но всего через три года, в 2002 г., американский профессор социологии и экономики Ричард Флорида представил миру монографию «The Rise of The Creative Class and How It's Transforming Work, Leisure, Community and Everyday Life» [41]. Она вышла на русском языке в 2005 г. [42]. В указном труде исследователь регистрирует появление в обществе (прежде всего американском) нового «класса избранных» - homo creativus («креативный класс» - научно-техническая интеллигенция, работники умственного труда и изящных искусств, деятели культуры, богема). Классовые признаки и главный талант данной категории людей заключаются в их способности создавать «значимые новые формы»: «Кто же такой этот творческий человек, homo creativus, создающий новую экономику и диктующий новый стиль жизни? Прежде всего, это человек крайне привлекательный. Флорида нон-стоп поет гимн креативному классу, атрибутируя ему все модные положительные качества: свободолюбие, нестандартность - от одежды до сексуальной ориентации, разносторонность, широту мышления и толерантность» [43]. Определены даже «места залегания» нового (или старого?!) «философского камня» эпохи потребления - это район залива Сан-Франциско, включающий Силиконовую долину и другие ведущие креативные центры.

Класс Вавиленов Татарских, способных сочетать «технологию, терпимость и талант», призван уж если не изменить мир, то поменять «экономическое лицо современности», но при этом перед новым народом-мессией уже не ставится старая утопическая задача - создать идеальное общество Справедливости. Казалось бы, миссия «креативного класса» - построить комфортное пространство для жизни человека - благородна, но на поверку это совсем не тот Рай для безмятежного существования. У Нового Рая есть главное свойство - способность продаваться за большие деньги и обходить конкурентов. Выдержать эту гонку креативности может только «избранный». Приходится заключить, что утопическая идея о самостоятельной постройке человеком Рая на Земле теперь не только прекрасная мечта, но и бизнес-проект.

Таков контекст поствольтеровской цивилизации. Знаки культуры, в которых сегодня объективируются концепты «Мессианство» и «Избранный народ», вызывают ностальгию и чувство потери поколением чего-то действительно важного. Возможно, идеала.



Заключение

Фантасмагория Василия Аксёнова «Вольтерьянцы и вольтерьянки» подняла на поверхность пласт вечных тем и идей, которые, благодаря УТС, проносятся через исторические эпохи и оставляют в каждой из них свой след, свои знак культуры. Глубина проникновения и устойчивость некоторых идей поражает, как и масштаб личности их авторов, например такого духовного лидера, как Вольтер.

Нужны ли нам идейные вожди, если невозможно предугадать, как воздействующее «слово отзовется», если каждую утопическую идею ждет очередная драма? Ответ, к которому подводит своего читателя Аксёнов, на наш взгляд, положительный: поколению важно иметь «духовного лидера, который и сдержит революции, и будет чувствовать социальную справедливость». Каждое поколение, как Сизиф, должно толкать в гору свой «философский камень». Утопическая идея нуждается в мессии и тех, кто «творчески» будет ее продвигать и реализовывать, пусть даже каждая попытка окажется на поверку только «палкой слепого».

Станет ли «креативный класс» символом нового исторического сознания, пришедшего, по Мильдону, на смену УТС, или мы видим очередную смену его культурных масок?

Узнаваемость концептуальной схемы и ее элементов при всяком новом воспроизведении концептов «Мессианство» и «Избранность» в социальной жизни используется как когнитивная база для манипуляции сознанием. Смена знаков культуры, в которых продолжает жить утопическая матрица, создает эффект новизны, а ее стабильность расценивается как исконное, вечное знание и «гарант» истинности.

Наднациональные идеи мессианства и избранного народа «варятся» в одном утопическом «котле» сознания вместе с национальными идеями. В литературных утопиях и антиутопиях всегда возникает отражение сложного комплекса идей, осмысливаются (фреймируются) новые парадигмы Светлого Будущего, развенчиваются (рефреймируются) старые.

Борьба «новаторов» превращается в борьбу идей, в спор за право фрей- мировать прошлое, настоящее и будущее средствами литературы. Все это определяет жанровые и стилистические особенности утопий и антиутопий [44-46] и др.



Литература

1. Аксёнов В. Из интервью (с обложки) // Вольтерьянцы и вольтерьянки. М. : Э, 2017. 512 с.

2. Подчиненнова А.В., Снигирёва Т.А. Феномен творческой неудачи. 2-е изд., испр. и доп. Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 2015. 486 с.

3. Бондаренко В. Кунстштюк с подогревом, или А почем нынче «Букер»? (о романе Вас. Аксёнова «Вольтерьянцы и вольтерьянки») // Портал LIBRARY.RU.

4. Национальная идея России : в 6 т. / под общ. ред. С.С. Сулакшина. М. : Научный эксперт, 2012. Т. 1. 752 с.

5. Аинса Ф. Кризис и воскрешение утопии (пер. с исп. Т.С. Паниотовой) // Утопические проекты в истории культуры : сб. материалов Всероссийской (с международным участием) междисциплинарной научной конференции «Утопические проекты в истории культуры (к 500-летию утопи Т. Мора». Ростов н/Д, 2017. С. 6-13.

6. Schol S. Russland mit und ohne Seele. Salzburg : Ecowin Verlag, 2009.

7. Мильдон В.И. История и утопия как типы сознания // Вопросы философии. 2006. № 1. С. 15-24.

8. Булгаков С.Н. Апокалиптика и социализм: (Религиозно-философские параллели) // Сочинения : в 2 т. М., 1993. Т. 2. 752 с.

9. Аверинцев С. Хилиазм // Философская энциклопедия / под ред. Ф.В. Константинова : в 5 т. М., 1970. Т. 5. 740 с.

10. Энгельс Ф. К истории первоначального христианства // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения : в 50 т. Т. 22: Ф. Энгельс. Январь 1890 - август 1895 / подгот. А.К. Воробьевой. М., 1962. С. 467-492.

11. Чернышов Ю.Г. К проблеме «самооценки» принципата Августа // Проблемы истории государства и идеологии античности и раннего средневековья. Барнаул, 1988. С. 36-55.

12. Чернышов Ю.Г. Три концепции «Сатурнова царства» у Вергилия // Античная гражданская община: Проблемы социально-политического развития и идеологии. Л., 1986. С. 100-114.

13. Чернышов Ю.Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в древнем Риме : в 2 ч. Ч. 2: Ранний принципат. 2-е изд., испр. и доп. Новосибирск : Изд-во Ново- сиб. ун-та, 1994. 166 с.

14. Чернышов Ю.Г. Была ли у римлян утопия? // Вестник древней истории. 1992. № 1. С. 53-72.

15. Публий Вергилий Марон. Энеида: (Отрывки). Приводится по: Хрестоматия по античной литературе : в 2 т. Т. 2: Римская литература. М. : Просвещение, 1965. 651 с.

16. Гаспаров М. Вергилий - поэт будущего // Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1979. С. 5-34.

17. Дмитриев-Мамонов Ф.И. Дворянин-философ, аллегория. Смоленск, 1796. 47 с.

18. Харитонов Е. Вселенная за околицей: [Ф.И. Дмитриев-Мамонов и его повесть «Дворянин-философ, аллегория»] // Если. 1997. № 4. C. 248-251.

19. Абрамзон Т.Е. Александр Сумароков: История страстей. М. : ОГИ, 2015. 304 с.

20. Абрамзон Т.Е. К вопросу о русском счастье (поэзия XVIII века) // Libri magistri. 2015. Вып. 1. С. 116-133.

21. Baldry H.C. Who invented the golden age? // CJQu. Vol. 46. 155, № 1. P. 83-92.

22. Gatz B. Weltalter, goldene Zeit und sinnverwandete Vorstellungen (Spudasmata, 16). Hildesheim : G. Olms, 1967. 238 р.

23. Гесиод. Труды и дни, 109-200 (пер. В.В. Вересаева) // Греческая литература : в избранных переводах / сост. В. О. Нилендер. М., 1939. С. 45-47.

24. Кауркин Р.В., Хазина А.В. Утопический нарратив эллинизма и русская литературная утопия XVIII в.: в диалоге с мифом // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2010. Т. 12, № 2. C. 26-35.

25. Пичугина В.К. Соперничающие союзники: наставления Платона и Ксенофонта заботящемуся о себе человеку // Известия ВГПУ. 2014. № 6 (91) C. 127-135.

26. Лейст О.Э. (ред.) История политических и правовых учений. М. : Зерцало, 2004. 565 с.

27. Романов П. «Греческий проект» - утопия Вольтера и Екатерины II // МИА «Россия сегодня».

28. Скороспелова Е.Б. Литература революции, 20-х - начала 30-х годов // История русской литературы. ХХ век : в 2 ч. Ч. 1: учебник для студентов вузов / В. В. Агеносов и др.; под ред. В.В. Агеносова. М., 2007, С. 376-416.

29. Богданов А. Вопросы социализма. М. : Изд. писателей в Москве, 1918. 104 с.

30. Veblen T. The engineers and the price system. Kitchener : Batoche Books, 2001.

31. Гастев, А.К Поэзия рабочего удара. Предисловие к шестому изданию. М. : Ху- дож. лит., 1971 // Библиотека русской и советской классики.

32. Замятин Е. Мы // Избранное. М., 1989. С. 307-462.

33. Чаянов А. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии. Электронная библиотека RoyalLib.Com.

34. Беляева К.С. Феномен россиян - «Шестидесятников»: попытка идентификации // Вестник МГУКИ. 2015. № 3 (65).

35. ЕвтушенкоЕ. Волчий паспорт. М. : Вагриус, 1998. 574 с.

36. Вознесенский А. Оза. Тетрадь, найденная в тумбочке дубненской гостиницы // Рутения.

37. Игнатова М.П. Две культуры - проблемы и взаимодействие // Инновационная наука. 2015. № 5. С. 205-215.

38. Маканин В.С. Лаз: повесть и рассказы. М. : СП ИВО-СиД, 1991. С. 9-82.

39. Богданова О.В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60-90-е годы ХХ века - начало ХХ1 века). СПб. : Филол. ф-т СПб. гос. ун-та, 2004. 716 с.

40. Пелевин В. GENERATION «П» : роман. М. : Вагриус,1999. 303 с.

41. FloridaR. The Rise of the Creative Class: And How It's Transforming Work, Leisure, Community and Everyday Life. New York : Basic Books, 2002. 404 p.

42. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. М. : Классика- XXI, 2005. 421 с.

43. Гарт Д. Девочка, ты хочешь в креатив или на свалку истории? // Русский Журнал

44. Андреева С.Л., Бедрикова М.Л. Жанровые признаки антиутопии в повести Ю. Давыдова «Африканский вариант» // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2017. № 49. C. 113-135.

45. Ковтун Н.В. Русская литературная утопия второй половины ХХ века. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2005. 536 c.

46. Константинов Д.В. Антиутопии: будущее без человека // Вестник Томского государственного университета. 2013. № 366.

References

1. Aksyonov, V. (2017) Vol'ter'yantsy i vol'ter'yanki [Voltairian Men and Women]. Moscow: Eksmo.

2. Podchinennova, A.V & Snigireva, T.A. (2015) Fenomen tvorcheskoy neudachi [The phenomenon of creative failure]. 2nd ed. Yekaterinburg: Ural Federal University.

3. Bondarenko, V (n.d.) Kunstshtyuk s podogrevom, ili a pochem nynche "Buker"? (o romane Vas. Aksenova "Voller'yantsy i vol'ter'yanki") [Kunststьck with heating, or how much is “Booker” now? (on V Aksyonov's novel “Voltairian Men and Women”)]. LIBRARY.RU. [Online].

4. Sulakshin, S.S. (ed.) (2012) Natsional'naya ideya Rossii [The national idea of Russia]. Vol. 1. Moscow: Nauchnyy ekspert.

5. Ainsa, F. (2017) [Crisis and resurrection of utopia]. Translated from Spanish by T.S. Paniotova. Utopicheskie proekty v istorii kul'tury [Utopian Projects in the History of Culture]. Proceedings of the International Conference. Rostov-on-Don. 11-12 November 2016. Rostov-on-Don: Fond nauki i obrazovaniya. pp. 6-13. (In Russian).

6. Schol, S. (2009) Russland mit und ohne Seele. Salzburg: Ecowin Verlag.

7. Mil'don, VI. (2006) Istoriya i utopiya kak tipy soznaniya [History and Utopia as Types of Consciousness]. Voprosy filosofii - Problems of Philosophy. 1. pp. 15-24.

8. Bulgakov, S.N. (1993) Apokaliptika i sotsializm (Religiozno-filosofskie paralleli). Sochineniya [Apocalypticism and Socialism (Religious and Philosophical Parallels). Works]. Vol. 2. Moscow: Nauka.

9. Averintsev, S. (1970) Khiliazm [Chiliasm]. In: Konstantinov, F.V (ed.) Filosofskaya entsiklopediya [Philosophical Encyclopedia]. Vol. 5. Moscow: Sovetskaya entsiklopediya.

10. Engels, F. (1962) K istorii pervonachal'nogo khristianstva [On the history of early Christianity]. In: Marx, K. Sochineniya [Works]. Vol. 22. Moscow: Gospolitizdat. pp. 467492.

11. Chernyshov, Yu.G. (1988) K probleme “samootsenki” printsipata Avgusta [On the problem of “self-esteem” of the Augustan Principate]. In: Borodavkin, A.P. (ed.) Problemy istorii gosudarstva i ideologii antichnosti i rannego srednevekov'ya [Problems of The History of the State and Ideology of Antiquity and the Early Middle Ages]. Barnaul: Altai State University. pp. 36-55.

12. Chernyshov, Yu.G. (1986) Tri kontseptsii “Saturnova tsarstva” u Vergiliya [Three Concepts of the “Saturn's Kingdom” in Virgil's writing]. In: Frolov, E.D. (ed.) Antichnaya grazhdanskaya obshchina. Problemy sotsial'no-politicheskogo razvitiya i ideologii [Civil Society in Classical Antiquity. Problems of socio-political development and ideology]. Leningrad: Leningrad State University. pp. 100-114.

13. Chernyshov, Yu.G. (1994) Sotsial'no-utopicheskie idei i mif o "zolotom veke" v drevnem Rime [Socio-Utopian Ideas and the Myth of the “Golden Age” in Ancient Rome]. Pt. 2. 2nd ed. Novosibirsk: Novosibirsk State University.

14. Chernyshov, Yu.G. (1992) Byla li u rimlyan utopiya? [Did the Romans have utopia?]. Vestnik drevney istorii - Journal of Ancient History. 1. pp. 53-72.

15. Virgil. (1965) Eneida (Otryvki) [The Aeneid (Excerpts)]. In: Deratani, N.F. & Timofeeva, N.A. (eds) Khrestomatiya po antichnoy literature [Reading Book of Classical Ancient Literature]. Vol. 2. Moscow: Prosveshchenie.

16. Gasparov, M. (1979) Vergiliy - poet budushchego [Virgil - the poet of the future]. In: Virgil. Bukoliki. Georgiki. Eneida [Bucolics. Georgics. The Aeneid]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura. pp. 5-34.

17. Dmitriev-Mamonov, F.I. (1796) Dvoryanin-filosof, allegoriya [A Nobleman- Philosopher, an allegory]. Smolensk: Tip. Prikaza obshchestvennago prizreniya.

18. Kharitonov, E. (1997) Vselennaya za okolitsey: [F.I. Dmitriev-Mamonov i ego povest' “Dvoryanin-filosof, allegoriya”] [Universe outside the fence: [F.I. Dmitriev-Mamonov and his story “A Nobleman-Philosopher, an allegory”]]. Esli. 4. pp. 248-251.

19. Abramzon, T.E. (2015) Aleksandr Sumarokov. Istoriya strastey [Alexander Sumarokov. Passion History]. Moscow: OGI.

20. Abramzon, T.E. (2015) To the question of the Russian happiness (18th-century poetry). Libri magistri. 1. pp. 116-133. (In Russian).

21. Baldry, H.C. (1952) Who invented the golden age? The Classical Quarterly. 1/2 (2). pp. 83-92.

22. Gatz, B. (1967) Weltalter, goldene Zeit und sinnverwandete Vorstellungen (Spudasmata, 16). Hildesheim: G. Olms.

23. Hesiod (1939) Trudy i dni, 109-200 [Works and Days, 109-200]. Translated from ancient Greek by VV Veresaev. In: Nilender, VO. (ed.) Grecheskaya literatura: v izbrannykh perevodakh [Greek Literature: In selected translations]. Moscow: Sovetskiy pisatel'. pp. 45-47.

24. Kaurkin, R.V. & Khazina, A.V. (2010) The utopian narration of Hellenism and Russian literary utopia of the 18th century: an ongoing dialogue with myth. Izvestiya Samarskogo nauchnogo tsentra Rossiyskoy akademii nauk - Izvestia of Samara Scientific Center of the Russian Academy of Sciences. 2 (12). pp. 26-35. (In Russian).

25. Pichugina, V.K. (2014) Rival allies: admonitions of Plato and Xenophon to a human who cares about oneself. Izvestiya Volgogradskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta - Ivzestia of the Volgograd State Pedagogical University. 6 (91) pp. 127-135. (In Russian).

26. Leyst, O.E. (ed.) (2004) Istoriya politicheskikh i pravovykh ucheniy [History of Political and Legal Doctrines]. Moscow: Zertsalo.

27. Romanov, P. (2013) “Grecheskiy proekt” - utopiya Vol'tera i Ekateriny II [“Greek project” - the utopia of Voltaire and Catherine II]. MIA "Rossiya segodnya”. [Online].

28. Skorospelova, E.B. (2007) Literatura revolyutsii, 20-kh - nachala 30-kh godov [Literature of the Revolution, 20s - early 30s]. In: Agenosov, VV (ed.) Istoriya russkoy literatury. XX vek [History of Russian Literature. 20th century]. Pt. 1. Moscow: Drofa. pp. 376-416.

29. Bogdanov, A. (1918) Voprosy sotsializma [Questions of Socialism]. Moscow: Izdatel'stvo pisateley v Moskve.

30. Veblen, T. (2001) The engineers and the price system. Kitchener: Batoche Books. [Online]

31. Gastev, A.K. (1971) Predislovie k shestomu izdaniyu Poeziya rabochego udara [Preface to the sixth edition of the Poetry of the Worker Strike]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura. [Online]

32. Zamyatin, E. (1989) Izbrannoe [Selected Works]. Moscow: Pravda. pp. 307-462.

33. Chayanov, A.V. (1920) Puteshestvie moego brata Alekseya v stranu krest'yanskoy utopii [The Journey of My Brother Alexei to the Country of Peasant Utopia]. [Online]

Belyaeva, K.S. (2015) The paradigmatic approach to social and cultural activities of youth in the contemporary situation. Vestnik MGUKI. 3 (65). [Online]

34. Evtushenko, E. (1998) Volchiypassport [Wolf's passport]. Moscow: Vagrius.

35. Voznesenskiy, A. (1964) Oza. Tetrad', naydennaya v tumbochke dubnenskoy gostinitsy [Oza. Notebook found in the nightstand of the Dubna hotel]. Ruthenia.

36. Ignatova, M.P. (2015) Dve kul'tury - problemy i vzaimodeystvie [Two cultures - problems and interaction]. Innovatsionnaya nauka. 5. pp. 205-215.

37. Makanin, VS. (1991) Laz. Povest' i rasskazy [Manhole. Short Novel and Short Stories]. Moscow: SP IVO-SiD. pp. 9-82.

38. Bogdanova, O.V. (2004) Postmodernizm v kontekste sovremennoy russkoy literatury (60-90-e gody XX veka - nachalo XXI veka) [Postmodernism in the Context of Modern Russian Literature (1960s-1990s - the beginning of the 21st century)]. Saint Petersburg: Saint Petersburg State University.

39. Pelevin, V (1999) GENERATION "P”. Moscow: Vagrius. (In Russian).

40. Florida, R. (2002) The Rise of the Creative Class: And How It's Transforming Work, Leisure, Community and Everyday Life. New York: Basic Books.

41. Florida, R. (2005) Kreativnyy klass: lyudi, kotorye menyayut budushchee [Creative Class: People Who Change the Future]. Moscow: Klassika-XXI.

42. Gart, D. (2005) Devochka, ty khochesh' v kreativ ili na svalku istorii? [Girl, do you want creativity or being thrown into the dustbin of history?]. Russkiy Zhurnal - Russian Journal. [Online]

43. Andreeva, S.L. & Bedrikova, M.L. (2017) Genre features of dystopia in Yuri Davydov's “Afrikanskiy Variant”. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. - Tomsk State University Journal of Philology. 49. pp. 113-135. (In Russian)

44. Kovtun, N.V (2005) Russkaya literaturnaya utopiya vtoroy poloviny XX veka [Russian Literary Utopia of the Second Half of the 20th Century]. Tomsk: Tomsk State University.

45. Konstantinov, D.V. (2013) Anti-utopias: future without man. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal. 366. pp. 42-48. [Online]

Размещено на Allbest.ru

...