Номинация как способ идентификации персонажа в прозе И. Абузярова

Размещено на http://www.allbest.ru/

3

НОМИНАЦИЯ КАК СПОСОБ ИДЕНТИФИКАЦИИ ПЕРСОНАЖА В ПРОЗЕ И. АБУЗЯРОВА

Казанский (Приволжский) федеральный университет

Объектом исследования является творчество современного российского писателя И. Абузярова, в прозе которого обнаруживается взаимодействие традиций русской, европейской и восточной культур. Это взаимодействие проявляется на уровне создаваемого в произведениях образа мира, их сюжетно-композиционной структуры, пространственно-временной и субъектной организации, образной системы и др. Проблема взаимодействия разных национальных традиций в эстетическом поле русскоязычной литературы, статус которой вызывает дискуссии в современном литературоведении, представляется актуальной.

Исследование находится в контексте идей транскультурности и продуктивной культурной «гибридности», активно разрабатываемых в зарубежном и отечественном литературоведении. Выбран теоретически значимый и неизученный в конкретно-историческом плане аспект -- исследование сферы персонажей и системы их номинаций. Определены два основных способа обозначения персонажей, используемых писателем, которые соответствуют двум концепциям личности и вытекают из жанровой природы произведений и принципов организации их субъектной сферы.

Ключевые слова: современная российская проза, культурное пограничье, поэтическая ономастика, культурные коды, концепция личности

традиция европейская культура сюжет произведение

NOMINATION AS THE WAY OF IDENTIFICATION OF A CHARACTER IN I. ABUZYAROV'S PROSE

V.R. Amineva, A.N. Nabiullina

Key words: modern Russian prose, cultural border zone, poetic onomastics, cultural codes, concept of the personality

ВВЕДЕНИЕ

И. Абузяров -- современный русскоязычный писатель, создающий произведения в парадигмах русской, западноевропейской и восточной культур. Литература, реализующая феномен культурного пограничья, обладает особой художественной природой, которая требует научно обоснованной и адекватной эстетической оценки. Нуждаются в осмыслении ее статус по отношению к литературе метрополии и мейнстрима, место и роль в современном российском литературном процессе. Представляется необходимым разработать методическую систему изучения произведений, создаваемых на стыке культур и воплощающих новые формы «гибридной» идентичности.

Взаимодействие различных традиций и элементов разных художественно-эстетических систем определяет специфику образа мира, создаваемого в русскоязычной литературе, принципы организации субъектной сферы произведений, их жанрово-композиционные и стилистические особенности. Н.Л. Лейдерман считает, что русскоязычная литература отличается от собственно русской тем, что в ней «художественные тексты структурно организованы диалогом между русским и инонациональными моделями мира» [1. С. 52, 54]. К.К. Султанов констатирует факт использования национальными авторами русского языка как средства творческого самовыражения и рассматривает русскоязычную литературу этнически нерусских писателей, опираясь на два основополагающих тезиса: «принцип, или презумпция, равноправия языков самовыражения и русскоязычие как фактор национально-литературного самоопределения» [2. С. 155]. Ж.В. Бурцева, анализируя художественно-эстетические особенности современной русскоязычной литературы Якутии, приходит к выводу, что в творчестве поэтов «прослеживаются тенденции, связанные с построением своеобразной художественной картины мира в контексте не только русской и якутской литературных традиций, но и в объеме культуры как целого» [3. С. 119].

Однако одновременное сосуществование в «пограничном» художественном тексте различных культурных кодов и соответствующих им языков может принимать различный характер в зависимости от того, какие отношения устанавливаются между ними. Соответственно, будут различаться и предлагаемые русскоязычными авторами специфические способы художественной интерпретации картины мира. С этой точки зрения особый интерес представляет творчество современного российского писателя И. Абузярова, характеризующееся плюрализмом культурных голосов, интертекстуальностью, активным использованием приема игры, экспериментами в области жанров.

Произведения писателя становились предметом анализа в критических статях Е.Москвина [4] и Д. Померанцева [5]. Из серьезных литературоведческих исследований заслуживает внимания статья Д. Уффельманна, в которой на примере повести И. Абузярова «Чингиз-роман» исследуется постколониальное восприятие посткоммунистической действительности и анализируются особенности изображения подчиненной маскулинности под маской кочевой культуры [6]. Однако транскультурность творчества писателя и соответствующие транскультурному типу художественного сознания принципы поэтики и стиля до сих пор не становились предметом самостоятельного теоретического осмысления. На материале рассказов писателя, включенных в сборники «Курбан-роман» (2009) и «О нелюбви» (2016), впервые предпринимается попытка проанализировать один из важнейших аспектов создаваемой писателем модели мира -- сферу персонажей и систему их номинаций.

Исследование художественно-эстетической природы «пограничных» явлений в современном литературном процессе позволит решить ряд теоретических проблем внутрилитературного синтетизма: определить его формы, приемы интеграции элементов, принадлежащих к разным художественным системам и традициям, охарактеризовать художественно-эстетические результаты межкультурного диалога в дискурсе «пограничного» типа.

Методы и материалы. Русскоязычная литература рассматривается в аспекте транскультурной модели художественного развития, которая предполагает «культурное разнообразие и универсальность как достояние одной личности, состояние виртуальной принадлежности одного индивида многим культурам» [7. С. 97].

Теоретико-методологическую основу проводимого исследования составили труды отечественных [8; 9] и зарубежных ученых [10; 11], в которых обосновывается диалогическая природа художественного творчества.

И.С. Семененко утверждает, что существование «трансграничных культурных ареалов» порождает «новые формы гибридной культурной идентичности» [12]. На концепцию предлагаемого исследования оказали влияние работы отечественных [13] и зарубежных [14-17] ученых, посвященные исследованию данного феномена. Анализ встречающихся в тексте обозначений персонажей, выполняющих идентифицирующую функцию, проводится с опорой на труды по поэтической ономастике [18; 19]. В решении поставленных задач предполагается использование системно-структурного и контекстно-герменевтического методов.

ОБСУЖДЕНИЕ

Устойчивый для писателя прием идентификации персонажей, используемый им в рассказах «Бедуинка», «Бербер», «Мавр», «Манекен Адама» и др., -- это их номинация, отсылающая к определенной культурной и/или национальной традиции. Так, в рассказе «Подстилка из соломинок» (2002) главный герой неоднократно называет себя факиром, что одновременно говорит и о роде его деятельности (герой -- уличный музыкант), и о его бедственном финансовом положении, и о его мировоззрении: факир -- мусульманский аскет, давший обет нищенства. Близость людей друг к другу в переполненном троллейбусе, который напоминает герою священное место, не раздражает его, а, наоборот, одухотворяет на совершение зикра. И неслучайно здесь он встречает свою возлюбленную.

На первый взгляд маргинальный образ жизни героя кажется отталкивающим: он не имеет постоянного места работы, стабильного заработка, ночует на чердаках. Но постоянные отсылки к мусульманской культуре делают такой образ жизни героя понятным и раскрывают основу его жизненной философии: он сторонник суфизма, а, значит, главными в жизни для него являются духовные, а не материальные ценности. Возлюбленная героя, утешая его, призывает:

Расслабься, не думай ни о чем. Ведь ты лучше меня знаешь, что трубадуры выросли из суфиев, а от трубадуров оттолкнулось Возрождение, а от Возрождения классицизм, а из классицизма вырос джаз и рок-н-ролл. Расслабься, будь, как трава... [20. С. 190].

В одной плоскости оказываются следующие друг за другом культурный, природный и человеческий ряды, что является выразительной формой их исходного синкретизма.

Герой отдает все заработанные деньги поющей вместе с ним нищей женщине, называющей себя служительницей гражданского бога, и предается воспоминаниям о своей возлюбленной, которую сравнивает с самым чистым звуком в природе:

Бывает чистый звук -- это звук травы на болотах [20. С. 194].

Данный рассказ носит медитативный характер и приобретает лирико-философские оттенки притчи, которая, в свою очередь, восходит к сурам Корана.

Этот же прием используется и в рассказе «Бедуинка» (2003), в котором повествование разворачивается в двух планах: бытовом -- у героя разболелся зуб, и он вынужден обратиться к стоматологу за помощью, и воображаемо-бытийном -- лечащий врач представляется ему бедуинкой, красавицей из сказок «Тысяча и одна ночь», совершающей настоящие чудеса. Себя герой-рассказчик идентифицирует с воином, странником пустыни, за которым после долгого боя ухаживает бедуинка. С пустыней Сахарой герой сравнивает и свой пересохший рот, и ближайшее окружение, в котором никто не воспринимает его как писателя:

Я был без роду без племени в безжалостной пустыне Сахаре среди враждующих бедуинских кланов [20. С. 89].

Тема Сахары возникает и в размышлениях о своем творчестве:

Кто-то мне сказал, что все мои рассказы -- один сплошной кофе. Что они построены на твердых обжаренных зернах. На брошенных в кипяток зернах. Что мои рассказы -- кофе с сахаром. Пусть будет так -- Сахара [20. С. 88].

Разные ряды концептуализации действительности оказываются рядоположенными и пребывают в одной плоскости: зубная боль и внезапно вспыхнувшая любовь к врачу-бедуинке, экспромтом написанные стихи и изюм, набивший оскомину, творчество и одиночество по ночам. Многолинейное перекрещивание этих рядов создает полифонический эффект. Целое предстает как результат действия разных сил, взятых в момент их перехода: от одиночества -- к любви с первого взгляда и к разочарованию, от рассуждений о своем творчестве -- к самому акту творчества.

В основе композиционной организации рассказа «Бербер» (2004) лежит тот же принцип сопоставления-тождества, по которому соединяются разные темы -- парикмахеры и палачи, косметический салон и место экзекуции, стрижка волос и казнь, что делает возможным их восприятие как сходных, даже однопорядковых. Оба смысловых плана, идущих вперемешку, символически сходятся в номинации «бербер». Так главный герой называет грозного мужа парикмахерши Сарижат Салавата:

...ну, ни дать ни взять -- настоящий бербер, настоящий грозный убийца пустынь, где нет места иным чувствам и иной интонации. Бербер -- от римского слова «барбар», что значит «дикарь, варвар». Но в переводе с турецкого «бербер» -- парикмахер, брадобрей, цирюльник [20. С. 177].

И далее:

«Бербер -- грозный воин пустынь, лев, волк, шакал», -- погружался в собственные мысли Абдул [20. С. 182].

В парикмахерской герой ощущает себя «мучеником, дервишем, добровольно избравшим путь очищения тела» [20. С. 167]. Рассказывая Сарижат свои по большей части вымышленные любовные истории, Абдул словно исповедуется перед казнью, уподобляет себя красавице Шахерезаде, а Сарижат -- падишаху Рашиду аль-Гаруну. Однако тема смерти в рассказе реализуется неожиданно и парадоксально: посещая парикмахерскую, каждый раз умирал и воскресал помолодевшим Абдул, а в действительности умирает Сарижат, которую, как догадывается герой, из ревности к нему убил муж-бербер. После столкновения с ним герой постигает смысл своего имени и своего предназначения в жизни:

... только тут понимает, что значит по-настоящему любить и умереть... Впервые Абдул чувствует себя смиренным носителем своего имени -- покорившимся воле Всевышнего мусульманином [20. С. 184].

Герой рассказа «Чингиз-роман» (2004) называет себя Шихи Хутуху (Писчим Чингиз-хана) или Азат Кеше -- свободным человеком. Каждый вечер он слышит неведомую стук-звезду и чувствует свою физическую силу и необходимость ее применить. В эти моменты агрессии, подобно первобытному человеку, герой нуждается в выплеске эмоций, например в драке. Он чувствует себя волком, воином, не хочет мыться и соблюдает Ясу -- свод запретов и правил, в который запрещено вносить изменения. Дикий, необузданный герой живет первобытными принципами, соблюдает законы кочевников, но все меняется, когда он встречает Женю, которую сравнивает с женой Чингисхана Эржен Оэлун.

В душе героя происходит мучительная борьба между «природой» и «цивилизацией», между стихийным, жестоким и вместе с тем героическим образом жизни, с одной стороны, и пробудившимся чувством личности, индивидуальным началом, выражающимся в любви к женщине, которая воспринимается как предательство своего хана, -- с другой. Череда вопросов отражает распад эпической целостности человека и намечает перспективу возможного несовпадения героя с избранной им позицией и ролью:

Неужели меня поглотила ее воздушная, как замок, лоскутная и холодная, как атласное покрывало, культура? Неужели я ей поддался? Восхитился? Начал подражать этой культуре? Отказался от Чингиз-поэзии? Стал подражать своим трусливым, беспомощным, слабовольным врагам? Стал таким же, как они? [21. С. 95].

В этой борьбе побеждает природная сила и воинственный дух человека степи. Герой отказывается от любви и женской ласки и вновь ощущает себя наследником хана, человеком, ведомым звездой, великим поэтом Шихи Хутуху. Этому процессу самоопределения и самоидентификации персонажа соответствует циклическая концепция времени и круговое движение с возвращением к исходной точке:

Чтобы на следующий год другой мальчишка, еще жеребенок, еще верблюжонок с молоком на губах, пришел на это самое место на пьяненьких ножках [21. С. 98].

Эмоционально-психологическое состояние героя, добровольно принимающего месть пятнадцати подростков, избивающих его, проецируется на законы мироздания и космоса, в изображении которого мифопоэтический аспект поглощает личностный:

И понял: этот стук зовет его вверх -- к удали. Эта звезда влечет его в небо -- к свободе. И, поддаваясь этому зову, он крикнет: «Ура! Руби!», -- и пойдет, ощущая простор и бесшабашность в груди, крушить все на своем пути. Крикнет, зная, что нравится сверкающей звезде -- там, в небесах. Что он вместе со звездой. И головокружительное ощущение великого духа переполнит его сердце. [21. С. 98].

Расширяющийся охват картины мира, идущий по вертикали, открывает космос, живущий по своим законам и осуществляющий свой смысл в соответствии с предначертанной высокой целью -- соединением частного и общего, неба и земли, верха и низа, статики и динамики, активности и пассивности, направленности вовне и углубленности в себя.

В рассказе «Мавр» (2005) сюжетообразующим элементом становится сон героя, создающий вероятностную, неопределенно-множественную модель мира, статуса субъекта и его судьбы. Вместе с тем повествование организуется в соответствии с жанровой стратегией притчи: создается внутренне единая и вневременная, телеологическая в своей универсальной замкнутости картина мира. Она устойчива, не случайна, провиденциально завершена. Герой, проходя через испытания и совершая выбор, постепенно постигает самого себя.

Игровые автоматы -- определенная культурная реалия современной эпохи. Это разновидность игры, подобной рулетке или лотерее, в которой участники доверяются все разрешающему случаю, поскольку их воля и порыв к победе мало что решают или не решают ничего. Игра моделирует ситуацию поединка двух противников -- «наивных отроков», надеющихся на удачу, и «прожженных пиратов»:

Втереться в доверие к одноруким бандитам можно было, став их рабом или на худой конец помощником в темных делах [20. С. 245].

Жажда личного успеха и самоутверждения толкают героя на игру с обстоятельствами, с законами внешнего мира. Он принимает предложение быть аттендан- том, обслуживающим игровые автоматы, и становится «Юнгой»:

Будучи юнгой, я чувствовал себя вполне уютно и комфортно в прокуренном помещении в компании сомнительных личностей. Отныне моими спутниками стали морские волки, моряки-разбойники, прожженные бандюги [20. С. 244--245].

Герой, студент экономического факультета, смог подчинить иррациональную стихию игры рационалистическим расчетам -- разгадал «психологию» автоматов и вскоре неожиданно разбогател. Мечтая стать капитаном и строя честолюбивые планы -- открыть свое казино и объездить весь мир, -- герой идентифицирует себя не с вором, а с разбойником и следует принципу: «С волками жить -- по- волчьи выть» [20. С. 246].

Эта история получает вполне реалистическую социальную и психологическую мотивировку: бедность, поиски заработка, соблазн выиграть за одну монету целое состояние. Но оказывается, что достаточно не очень значительных сделок с совестью и уступок тщеславию, любви к комфорту, легкомыслию, чтобы силы зла поработили человека. Социально-психологическая конкретность и детерминированность происходящих во сне героя событий неразрывно связаны с мироощущением, допускающим вмешательство сверхъестественного в человеческую жизнь.

Воплощением злого Рока становится профессор логистики, которого студент называет Мавром:

Его изумрудные глаза, искрящиеся мужественностью, делали его безумно красивым, то есть безумным, а значит, красивым своей грозностью... И этот его грозный взгляд показался мне тяжелым, как гроздья винограда. И как же он не сочетался с красными корсарскими шароварами, пестрой жилеткои, малиновым кушаком, татарской тюбетейкой [20. С. 248-249].

С момента встречи студента с Мавром в его жизни начинает действовать закон немотивированности, неожиданности, случайности, превращающий цепь событий в последовательность эксцессов: не сдал экзамен, потерял работу, оказался должен «грозным друзьям» значительную сумму денег и т.д. Но, начав читать «Книгу своей судьбы» -- историю жизни финикийского пирата эпохи великих халифов, для того чтобы сдать экзамен по логистике, студент понимает, что все положения, в которые он попадает, характеризуются невозможностью выбора и решения, фатально детерминированы его судьбой.

Ситуация игры в шахматы с Мавром (это иной тип игры: здесь в отличие от автоматов участники должны использовать свои знания, интеллектуальные возможности) моделируется как конфликт двух неравных противников. Студент желает выиграть и сдать экзамен, хотя рискует при этом все потерять -- быть исключенным из института. Мавр выступает как орудие Провидения -- за ним стоят некие высшие силы. Он является носителем сверхзнания и предстает в ореоле моралистического назидания: объясняет герою, в чем состоит его вина и за что он подвергается наказанию:

... вы решили обмануть свою судьбу и выбрали наиболее дерзкий способ... Плохо в вашем поступке то, мой друг, что вы не покорились своей судьбе, а с помощью тайных знаний попытались изменить ее. Гордыня, мой друг, -- страшный грех. Как и азарт, и алкоголь, и гашиш, и женщины, -- мне ли вам говорить, что это такое! [20. С. 265].

Мавр дает религиозно-философскую интерпретацию проблемы соотношения недетерминированной свободы воли человека и его подчиненности фатальной цепи причин и следствий:

Выбор есть всегда. Даже под дулом пистолета. Аллах дает нам право выбора, дает возможность выбрать то, что соответствует душе [20. С. 268].

Профессор называет студента азартным человеком, поясняя:

Вот и азарт -- от арабского «азар», или «зар», что означает игральные кости. И все эти вещи связаны с эйфорией. Человек, прикоснувшийся к ним, испытывает такой прилив эмоций, что хочет вновь и вновь их ощущать [20. С. 266].

В этом разговоре-поединке происходит внутреннее изменение героя -- совершается его переход из одного жизненно-идеологического статуса в другой, смена точек зрения на жизнь. Из азартного человека, «пирата» он превращается в суверенного, инициативного, свободного от сверхличной мотивировки субъекта этического выбора: отказывается от предопределенного Книгой убийства учителя и меняет свою судьбу. Тем не менее, в своих собственных глазах он -- «школяр», человек, получивший важный жизненный урок.

Множественность обозначений персонажей рассказа: студент -- аттендант -- разбойник -- пациент с клинической патологией -- молодой человек -- финикийский пират -- человек, «заблудившийся в темном лесу собственных страхов», и существо, ползущее к водопаду «на четвереньках, перебирая дрожащими рука-

ми и ногами и поджав хвост» [20. С. 255] -- Сусанин -- бродяга и т.д. -- с одной стороны; мавр -- доктор -- профессор -- страшный человек -- маг, волшебник -- философ-богослов -- Али-Баба -- экзаменатор -- учитель -- с другой, -- связана с изменением социального статуса и эмоционально-психологических состояний героя-рассказчика. Гетерономинативность отражает также динамику самооценки персонажа и оценки им своего антагониста в различных ситуациях.

В повестях «Курбан-роман» (2006) и «Роман с жертвой» (2016), образующих своеобразных диптих, используется прием деконструкции культурных кодов как способ идентификации персонажей. Исследование особенностей функционирования в них мифологических сюжетов об Ибрахиме и Исмаиле и о Каине и Авеле показало, что герои не соответствуют своим прототипам, выходят за пределы обозначенного библейским сюжетом ролевого поведения [22].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, в прозе И. Абузярова важнейшим приемом идентификации персонажа становится его номинация, характеризующая его как представителя определенного этноса, типа культуры: бербер, бедуинка, факир, мавр и т.д. Подобный способ номинации персонажа выполняет различные функции: выявляет его социальный статус и ролевое поведение («Бедуинка», «Бербер», «Подстилка из соломинок»), раскрывает потенциал личности, круг ее жизненных возможностей, судьбу и назначение человека («Чингиз-роман», «Бербер», профессор в «Мавре», Марыся в «Курбан-романе» и Марыйся в «Романе с жертвой»), отражает процесс его самопознания и самоопределения (студент в «Мавре», Юсуф в повести «Роман с жертвой»).

Другой способ обозначения персонажей строится по принципу «это-дейксиса», устанавливающего экзистенциальные отношения тождества, единства, взаимопроникновения человеческого, культурного, природного рядов («Бедуинка», «Подстилка из соломинок», музыкальные аллюзии в диптихе «Курбан-роман» и «Роман с жертвой»). Каждое из подобных определений содержит указание на тайну индивидуальности персонажей и очерчивает поле возможных интерпретаций личности героев.

Система номинаций в рассмотренных произведениях И. Абузярова обусловлена особым типом их субъектной архитектоники -- повествование в большинстве из них (за исключением рассказа «Бербер») ведется от лица героя-рассказчика, поэтому важную роль играют его автономинации и обозначения им других персонажей, имеющие идентифицирующий и/или оценочный характер.

Два разных принципа обозначения персонажей соответствуют двум концепциям личности -- функциональной, основанной на социальном статусе и ролевом поведении человека, и сущностной, строящейся на характеристике человека как центра самосознания, субъекта, обладающего свободной волей.

На выбор номинации персонажей влияет и жанровая природа рассказов И. Абузярова, имеющая гибридный характер: тексты произведений включают в себя элементы лирической медитации, волшебной сказки, мифа, притчи, анекдота, фантазии и др., которые вводят в трансформированном виде разнообразные литературные и культурные эпистемы, создавая ризоматическую модель развертывания текста.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.Лейдерман Н.Л. Русскоязычная литература -- перекресток культур // Русская литература ХХ--ХХ1 веков: направления и течения. Вып. 8. Екатеринбург, 2005. С. 48--59.

2.Султанов К.К. Русскоязычная литература как культурный феномен и объект исследования // Stephanos. 2016. № 3 (17). С. 154--162.

3.Бурцева Ж.В. Русскоязычная литература Якутии: художественно-эстетические особенности пограничья. Новосибирск: Наука, 2014.

4.Москвин Е. Песни на болоте // Хронос. Всемирная история в интернете. URL: http://www. hrono.info/text/2011/moskv0411.php (дата обращения 01.04.2017).

5.Померанцев Д. Пригоршня жемчужин / Литературная Россия. 27 января 2012 г. URL: http://www.litrossia.ru/archive/item/5542-oldarchive (дата обращения 01.04.2017).

6.Уффельман Д. Игра в номадизм, или Постколониальность как прием (случай Ильдара Абузярова) / пер. с англ. Н. Ставрогиной) // Новое литературное обозрение. 2017. № 2. URL: http://www.nlobooks.ru/node/8411 (дата обращения 01.06.2017).

7.Berry E., Epstein M. Transcultural Experiments: Russian and American Models of Creative Communication. NewYork: St. Martin's Press, 1999.

8.Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. М.: Искусство, 1986.

9.Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство--СПБ, 2002.

10.Genette G. Palimpsestes, La littйrature au second degrй. Paris: Seuil, 1982.

11.Kristeva J. 1980. Desire in Language: A Semiotic Approach to Literature and Art. NewYork: ColumbiaUniversityPress.

12.Семененко И.С. Глобализация и социокультурная динамика: Личность, общество, культура // Полис. 2003. Вып. 3. С. 5--23.

13.Тлостанова М.В. Постсоветская литература и эстетика транскультурации. Жить никогда, писать ниоткуда. М.: УРРС, 2004.

14.Bhabha H. Nation and Narration. London; New York: Routledge, 1990.

15.Bhabha H. The Location of Culture. New York, 1994.

16.Derrida J. 1980. The Law of Genre // Critical Inquiry. Autumn. Vol. 7. No. 1. Pp. 55--81.

17.Lacan J. The Language of the Self: The Function of Language in Psychoanalysis. Trans, by Anthony Wilden. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1998.

18.Исакова И.Н. Литературный персонаж как система номинаций. М.: МАКС Пресс, 2011.

19.Поэтическая ономастика. URL: http://planeta-imen.narod.ru/litonomastika/main.html (дата обращения 01.04.2017).

20.Абузяров И.А. Курбан-роман: рассказы. М.: Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2009.

21.Абузяров И. О нелюбви. Казань: Идель, 2016.

22.Аминева В.Р., Набиуллина А.Н. Жертвенность и жертвоприношение в прозе И. Абузярова: деконструкция мифологических сюжетов // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 8 (74). В 2 ч. Ч. 2. С. 10--12.

REFERENCES

1.Leiderman, N.L. 2005. Russkoyazychnaya literatura -- perekrestok kul'tur [Russian-Language Literature as a Crossroads of Cultures]. Russkaya literatura XX--XXI vekov: napravleniya i techeniya 8: 48--59. (in Russ.)

2.Sultanov, K.K. 2016. Russkoyazychnaya literatura kak kul'turnyi fenomen i ob”ekt issledovaniya [Russian-Language Literature as a Culture Phenomenon and the Object of Study]. Stephanos 3 (17): 154--162. (in Russ.)

3.Burtseva, Zh.V. 2014. Russkoyazychnaya literatura Yakutii: khudozhestvenno-esteticheskie osobennosti pogranich'ya [Russian-Language Literature of Yakutiya:Artistic and Aesthetic Features of the Borderland]. Novosibirsk: Nauka. Print. (in Russ.)

4.Moskvin, E. 2011. Pesni na bolote [Songs on the Swamp]. Khronos. Vsemirnaya istoriya v internete. http://www.hrono.info/text/2011/moskv0411.php (Date of access: 01.04.2017). Web. (in Russ.)

5.Pomerantsev, D. 2012. Prigorshnya zhemchuzhin [Handful of Pearls]. Literaturnaya Rossiya. http://www.litrossia.ru/archive/item/5542-oldarchive (Date of access: 01.04.2017). Web. (in Russ.)

6.Uffel'man, D. 2017. Igra v nomadizm, ili Postkolonial'nost' kak priem (sluchai Il'dara Abuzyarova) (per. s angl. N. Stavroginoi) [Il'dar Abuziarov's. Postcolonial Play with Nomadic Masculinity]. Novoe literaturnoe obozrenie. 2. http://www.nlobooks.ru/node/8411 (Date ofaccess: 01.06.2017). Web. (in Russ.)

7.Berry, E., and M. Epstein. 1999. Transcultural Experiments: Russian and American Models of Creative Communication. New York: St. Martin's Press. Print.

8.Bakhtin, M.M. 1986. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creativity]. 2-nd ed. Moscow: Iskusstvo. Print. (in Russ.)

9.Lotman, Yu.M. 2002. Istoriya i tipologiya russkoi kul'tury [History and Typology of Russian Culture]. St. Petersburg: Iskusstvo--SPB. Print. (in Russ.)

10.Genette, G. 1982. Palimpsestes, La littйrature au second degrй. Paris: Seuil. Print.

11.Kristeva, J. 1980. Desire in Language: A Semiotic Approach to Literature and Art. New York: Columbia University Press. Print.

12.Semenenko, I.S. 2003. Globalizatsiya i sotsiokul'turnaya dinamika: Lichnost', obshchestvo, kul'tura [Globalization and Socio-Cultural Dynamics: Personality, Society, Culture] Polis 3: 5--23. Print. (in Russ.)

13.Tlostanova, M.V 2004. Postsovetskaya literatura i estetika transkul'turatsii. Zhit' nikogda, pisat' niotkuda [Post-Soviet Literature and Aesthetics of Transculturation. To Live Never, To Write from Nowhere]. Moscow: URRS. Print. (in Russ.)

14.Bhabha, H. 1990. Nation and Narration. London; New York: Routledge. Print.

15.Bhabha, H. 1994. The Location of Culture. New York. Print.

16.Derrida, J. 1980. The Law of Genre. Critical Inquiry. 7(1): 55--81. Print.

17.Lacan, J. 1998. The Language of the Self: The Function of Language in Psychoanalysis. Trans, by Anthony Wilden. Baltimore: Johns Hopkins University

18.Isakova, I.N. 2011. Literaturnyi personazh kak sistema nominatsii [Literary Character as a System of Nominations]. Moscow: MAKS Press. Print. (in Russ.)

19.Poeticheskaya onomastika [Poetic Onomastics]. http://planeta-imen.narod.ru/litonomastika/ main.html (Date of access: 01.04.2017). Web. 20.Abuzyarov, I.A. 2009. Kurban-roman: rasskazy [Kurban-novel: short stories]. Moscow: Tsentr knigi VGBIL im. M.I. Rudomino. Print. (in Russ.)

21.Abuzyarov, I. 2016. O nelyubvi [About Non-Love]. Kazan': Idel'. Print. (in Russ.)

22.Amineva, V.R., and A.N. Nabiullina. 2017. Zhertvennost' i zhertvoprinoshenie v proze I. Abuzyarova: dekonstruktsiya mifologicheskikh syuzhetov [Sacrifice and Immolation in Abuzyarov's Prose: Deconstruction of Mythological Plots]. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. Tambov: Gramota. 8 (74): 10--12. Print. (inRuss.)

Размещено на Allbest.ru