Между смирением и страстью: "Мельница на Флоссе" Джордж Элиот и "Война и мир" Л.Н. Толстого (по материалам Яснополянской библиотеки)

Но уже через несколько предложений Элиот дает свою оценку обращению героини. Она акцентирует то, что Мэгги парадоксально отдается самоотречению со всей страстью своей души: «Сидя в сгущающихся сумерках, она со всей стремительностью пылкой мысли, которая рвется за пределы настоящего, строила планы самоуничижения и беззаветной преданности богу, и в экстазе открытия отказ от себя казался ей путем к той внутренней удовлетворенности, которой она так давно и так тщетно ищет» [Там же. С. 351-352]. Финалом этого анализа героини становится однозначный авторский вывод: «Мэгги по-прежнему страстно мечтала о счастье и теперь объята была ликованием, ибо нашла ключ к нему» [Там же. С. 352].

Толстой точно так же показывает, что за внешним стремлением княжны Марьи к религиозному смирению кроется страстное желание земного счастья. Особенно очевидно это в эпизоде молитвы героини перед встречей с Анатолем Курагиным. Перемежая здесь прямую и несобственно-прямую речь княжны с авторским комментарием, Толстой создает психологически точную картину ее внутренних терзаний, противоречий, связанных с вынужденным подавлением своих душевных порывов. Уже в начале эпизода автор-повествователь прямо проговаривает, что «в помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтой была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя» (9, 270). Однако героиня видит в этом лишь дьявольский соблазн, «злые помыслы» и просит у Бога помощи в том, чтобы «подавить в сердце своем эти мысли» (9, 270).

Ответ, который княжна Марья слышит «в собственном сердце», полностью совпадает с пафосом книги «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, как ее цитирует Джордж Элиот в своем романе:

В финале эпизода Толстой точно так же, как Элиот, указывает на тщетность попыток смириться, которые предпринимает княжна Марья. Она выходит из образной с «успокоительною мыслью (но все-таки с надеждой на исполнение своей запрещенной земной мечты)» (9, 270). В этой фразе писатель совмещает два «пласта» сознания героини: «верхний», отражающий ее спокойную уверенность в божественной предопределенности, и «глубинный», где по-прежнему бушует страстное желание любви. Это скрытое желание настолько сильно, что потенциально может возобладать даже над нравственными убеждениями княжны Марьи. Об этом свидетельствует ее внутреннее признание в эпизоде открывшейся интрижки между Анатолем и мадемуазель Бурьен: «Может быть, и я сделала бы то же!..» (9, 284). С.Г. Бочаров в своей книге о «Войне и мире» справедливо указывает, что этот порыв в душе Марьи Болконской - «предвестие... того хаоса, который едва не повергнет в свою пучину позднее Наташу Ростову в ее истории с тем же Анатолем Курагиным» [8. С. 63].

Несмотря на то, что образ Наташи Ростовой не содержит никаких прямых отсылок к героине Элиот, именно он при типологическом сопоставлении оказывается наиболее близок образу Мэгги Талливер - и это могло быть еще одной причиной интереса Толстого к «Мельнице на Флоссе». Наташа также проходит через сильнейший жизненный кризис и получает свой урок смирения. Однако сближение двух женских образов, наиболее близких обоим авторам, начинается задолго до этого.

Как и в случае с княжной Марьей, сходство героинь проявляется уже в черновых набросках Толстого. Кратко описывая Наташу в ряду других характеров будущего романа, писатель делает акцент на эпитете «безумный»: «щедра безумно», музыку «понимает и до безумия чувствует», «вдруг грустна, вдруг безумно радостна» (13, 18). И точно так же в первой характеристике Мэгги Талливер, которую дает ей мать, героиня настойчиво сравнивается с «помешанной», «блажной»: «... Право, в некоторых вещах она самая настоящая дурочка; пошлешь ее за чем-нибудь наверх, а она забудет, за чем пошла, усядется на пол на солнышке и давай заплетать косы и петь про себя - как есть помешанная. <.> Не хочу роптать на провидение, а что ни говори, обидно - одна у меня дочь, и та блажная» [3. С. 14].

Обе героини впервые появляются в сюжете в детском возрасте: Наташе тринадцать, Мэгги девять. Схожи их внешние характеристики: «черноглазая» - первый эпитет, определяющий обеих; второй чертой становится неподобающая прическа. Элиот акцентирует внимание на «темных прядях, свисавших... на глаза» Мэгги [Там же. С. 15]; Наташа во время своего первого появления перед гостями предстает «с своими сбившимися назад черными кудрями» (9, 47). Однако гораздо важнее внешности общность характера героинь: Наташа - «некрасивая, но живая» (9, 47), а Мэгги - «страстная» героиня.

Важным для определения сущности двух образов является первое их появление в тексте: Наташа выбегает в гостиную с куклой и хохочет «так громко и звонко, что все. против воли рассмеялись» (9, 47). Мэгги входит в дом и сразу же выражает «страстный протест» против «глупого занятия» - шитья лоскутного одеяла, вызывая «громкий смех» отца [3. С. 15]. В седьмой главе и она появляется перед гостями в неподобающем виде, когда обстригает себе волосы с целью одержать победу «над матерью и тетками» [Там же. С. 79]. Но уже эти первые эпизоды из детства героинь показывают и разницу между ними: Наташа - всеобщая любимица, на ее живость и смелость родные смотрят с восхищением, и вплоть до своего взросления она постоянно находится в состоянии счастья и упоения жизнью. Доминантой образа Мэгги, напротив, являются страдание и неудовлетворенная жажда любви. Мать и брат Мэгги скорее равнодушны к ней и при этом нетерпимы к страстным порывам героини и ее неумеренности во всем. Мистер Талливер, хотя и любит свою «маленькую», не понимает всей сложности характера дочери и слишком погружен в свои заботы.

Острая жажда любви появится в характере Наташи Ростовой позже - в период ожидания свадьбы с Андреем Болконским: «Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала все это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой» (10, 273). Эта вынужденная разлука, во многом, схожа с ситуацией из романа Элиот, когда Мэгги, испытавшая долгожданную радость взаимной любви, тут же вынуждена расстаться с Филипом и провести два долгих года в «захолустной школе» [3. С. 466] для девочек. Страстное желание жить и любить становится причиной последующего увлечения обеих героинь, приводящего Наташу и Мэгги на край падения, обрекающего на публичный позор. И именно эта кульминационная ситуация мучительной борьбы между страстью и долгом наиболее сближает образы героинь Не случайно Б.М. Эйхенбаум называл первую половину «Войны и мира» «английской» частью, основанной на традициях английского семейного романа, и отмечал, что «конец этого (второго. - И.Г.) тома доводит «английскую» часть романа до апогея [9. С. 498]..

Стивен Гест, разумеется, совершенно иной образ по сравнению с Ана- толем Курагиным, однако их привлекательность в глазах главных героинь вызывает одинаковое недоумение читателя. В «Мельнице на Флоссе» эта ситуация была отмечена многими исследователями и критиками. В их числе Б.М. Проскурнин и К. Хьюитт, которые в монографии, посвященной роману, замечают: «... Стивен привлекательный, беспечный молодой человек, ничем выдающимся ни интеллектуально, ни эмоционально не отмеченный. вряд ли хорош для гораздо более глубокой Мэгги» [10. С. 83].

Роковое очарование Наташи Анатолем и Мэгги Стивеном объясняется обоими авторами не только долгим периодом смирения их порывистой, живой натуры, но и неопытностью, незнанием света. Наташа встречает Анатоля в опере, где все происходящее на сцене кажется ей «после деревни. дико и удивительно» (10, 326). Элиот точно так же подчеркивает, что очарование Стивена и его откровенно «дилетантское» пение «не произвело бы сколько-нибудь заметного действия на рассудительную и благовоспитанную молодую леди» [3. С. 466], которая привыкла находиться в свете.

За первой встречей Наташи и Мэгги с героями, потрясшими их воображение, следуют почти аналогичные по содержанию эпизоды, передающие внутреннюю борьбу героинь между чувством и долгом - как перед своими прежними возлюбленными, так и перед родными. Здесь вновь прослеживается близость психологических приемов Толстого и Элиот. Погружение героинь в саморефлексию предваряется описанием физических примет их взволнованного и даже смятенного состояния. Мэгги, вернувшись в свою спальню, «не в силах была сразу раздеться и лечь в постель» [Там же]: «она принялась ходить по просторной комнате твердыми, решительными и быстрыми шагами, которые свидетельствовали о владевшем ею сильном возбуждении» [Там же]. Еще более порывисто реагирует на произошедшее Наташа: приехав домой, она словно опомнилась, «ужаснулась, и при всех за чаем. громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты» (10, 333). Румянец стыда и нервно сжимаемые руки - второй признак, выдающий внутренние терзания обеих героинь. Элиот указывает, что «в блеске. глаз» Мэгги, «в лихорадочном румянце и в том, как, закинув назад голову, она судорожно сжимала руки, можно было прочесть, насколько она поглощена своими чувствами и мыслями» [3. С. 466]. Наташа «долго. сидела, закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею» (10, 333).

Второй этап погружения в мысли и чувства героинь - вопросы, которые они задают сами себе. В «Мельнице на Флоссе» Элиот в свойственном ей аналитическом стиле дает этот вопрос как несобственно-прямую речь, акцентируя его важность выделением в отдельный абзац:

«Что же произошло?» В оригинале этот вопрос усилен еще одним эпитетом: remarkable - выдающийся, замечательный. Буквальный перевод фразы «Had anything remarkable happened?» - «Произошло ли что-нибудь выдающееся?». [Там же].

Толстой использует прямую речь героини, усиливая драматизм ситуации намеренным нагнетанием целого ряда уточняющих вопросов, на которые Наташа не может найти ответ: «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь?» (10, 333).

Психологически точным является изображение Толстым и Элиот одинаковой реакции героинь на эти вопросы: обе они стараются успокоить себя, уверить в том, что ничего не произошло. Это ложное «ничего» явно подчеркивается авторами:

Вслед за этим обе героини пытаются вернуться к своему прежнему спокойствию. Характерно, что Мэгги пытается воскресить в своей душе прежнюю страсть к самоотречению, навеянную чтением Фомы Кемпий- ского: «несколько раз» она «мысленно возвращалась к тем временам, когда для нее радостью было бы любое самопожертвование, когда, как ей казалось, в ней угасли все ее стремления и порывы» [3. С. 467]. Обращает на себя внимание авторская ремарка «как ей казалось», указывающая на заблуждение Мэгги. Но сейчас героиня осознает тщетность надежды на спасение: «...это душевное состояние было утрачено безвозвратно, и Мэгги содрогнулась при воспоминании о нем. Ни молитвы, ни внутренняя борьба не вернут ей прежнего, пусть и мертвящего, покоя» [Там же].

Подобный процесс происходит и в сознании Наташи Ростовой. Она сопоставляет свое нынешнее и прошлое душевное состояние, «себя» прежнюю и «себя» после встречи с Анатолем, спрашивая, может ли князь Андрей любить ее «такою» Курсив автора. (10, 334). И чувствительная, как и у Мэгги, совесть (или «инстинкт», как называет это Толстой) также не позволяет ей обмануть себя: «Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой-то инстинкт говорил ей, что хотя все это и правда и хотя ничего не было - инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла» (10, 334).

Отметим, что в предшествующей сцене, когда Мэгги еще находится в обществе Стивена, она также пытается бороться с увлечением, вспоминая Филипа и аналогичную Наташиной чистоту своих чувств: «...она вдруг почувствовала себя очень одинокой вдали от Филипа - только он один и любил ее той нежной, преданной любовью, которой ей так недоставало» [Там же].

Рефлексия героинь завершается одинаковым результатом: и Мэгги, и Наташа не могут совладать со своим чувством, они оказываются захвачены страстью, столь органичной для живого и пылкого характера обеих. Еще один общий элемент двух психологический описаний - это воспоминание о восхищенном взгляде героя. В обоих случаях этот взгляд становится ключевым элементом и предшествующих сцен, хотя в «Мельнице на Флос- се» эпизод встречи героев описывается преимущественно глазами Стивена: сначала он «взглядывал... украдкой» на Мэгги [Там же. С. 455-456], а «под конец... уже не смотрел на Люси» [Там же. С. 461]. Но следующая глава показывает, что Мэгги заметила это неотступное внимание и именно оно, наравне с пением Стивена и «необузданно-страстной и прихотливой музыкой Перселла» [Там же. С. 467], оказало столь чарующее воздействие на нее. Восхищенное лицо Стивена все время стоит у нее перед глазами: «она чувствовала, как из-под прямых, четко очерченных бровей на нее неотступно, хотя и украдкой, смотрят глаза, взгляд которых, казалось, перенял у голоса его способность рождать в душе отзвук» [Там же. С. 466].

Состояние «опьянения», в котором оказывается Наташа во время посещения оперы, также вызвано преследующим ее взглядом Анатоля. Этот взгляд - лейтмотив всей первой сцены обольщения: «он, почти улыбаясь, смотрел ей прямо в глаза восхищенным, ласковым взглядом» (10, 329), «не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи» (10,, «своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее» (10,, «блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее» (10, 333). И, несмотря на осознание своей «гибели» («Боже мой! Я погибла!») и чувство вины перед Андреем Болконским, Наташа не может избавиться от мыслей об Анатоле: «...и она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку» (10, 334).

Проанализированные сцены имеют, однако, и явное отличие. Мэгги еще не чувствует, что совершила что-то дурное: она очарована Стивеном, но не видит необратимости охватившего ее чувства. Ее терзания начнутся позже, когда она убедится, что непозволительная страсть укоренилась в ее душе и, главное, взаимна. Наташа, напротив, переживает в этом эпизоде всю сложность внутренней борьбы со своим увлечением. Позднее сомнений у нее уже не будет: она однозначно решит, что любит Анатоля, что «он добр, благороден, прекрасен, и нельзя было не полюбить его» (10, 343). Стремительность увлечения Наташи, как и очевидное желание Толстого оправдать свою героиню, напоминает о последней помете писателя в «Мельнице на Флоссе», где говорится как раз о необходимости снисхождения и понимания «особых обстоятельств, которые отличают жизнь данного человека».

Ситуация «преступления» героинь также имеет определенное сходство. В обоих случаях это побег: в «Войне и мире» - не осуществленный, а только запланированный; в «Мельнице на Флоссе» - не запланированный, но также не доведенный до конца. Однако для понимания сути сближения двух сюжетов более важным представляется рассмотреть то, как переживают обе героини кризис, последовавший за переломным эпизодом. Наташа оказывается спасена, по сути, тем же средством, что и Мэгги ранее: ее возрождает к жизни чувство религиозного смирения. Но процесс этот описывается Толстым с иными акцентами, чем в романе Элиот. Писатель подчеркивает его естественность и необходимость: это уже не «роль», которую когда-то от безысходности избрала для себя юная Мэгги, вкладывая «своеволие, гордость и порывистость даже в самоотречение» [3. С. 354].

Работа Толстого над эпизодом приобщения Наташи к церкви еще раз демонстрирует его отношение к самой идее смирения. Во-первых, писатель показывает искренность героини, ее острую жажду быть верной тому идеалу, который она наконец обрела: «Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы...» (11, 71). Во- вторых, описывая участие героини в церковной службе, Толстой указывает на источник ее чувства, на преклонение не перед доктриной, искусственно созданным учением, но перед самим Богом, перед великой тайной Бытия: «. новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик Божией Матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их» (11, 71).

Особенно очевидными эти акценты становятся при сравнении с черновыми вариантами третьего тома. Там Наташа гораздо больше напоминает юную Мэгги, увлеченную идеями Фомы Кемпийского. Ее смирение («смиренномудрие») несколько нарочито, оно идет не от сердца, а от разума: «Она испуганно - не проспала ли? - вскакивала, озябшая, умывалась, одевалась, и повязавшись платочком - «дух смиренномудрия», - вспоминала каждый раз Наташа, узлом завязывая вокруг себя ковровый платок» (14, 47).

Кроме того, из итогового варианта Толстой полностью исключает практически целый абзац, где делается акцент на аскетизме героини, ее отказе от всего земного: «Наташа со времени своего говения, хотя и с некоторыми отступлениями, продолжала исполнять те христианские обязанности, в неисполнении которых она так раскаивалась: она ела постное, ходила к обедне и старалась исполнять все 10 заповедей и, само собой, не раз отступала от них. Но одна только заповедь и заповедь, которая не была написана в числе 10, была всегда исполняема ею, и она ни разу не изменила ей. Это была заповедь смирения и отрешения от земных радостей» (14, 51).

Корректировка этого эпизода закономерна: идея «отрешения от земных радостей» не была органична мировоззрению Толстого и, конечно, характеру его любимой героини. Писателю важно было подчеркнуть, что искреннее смирение само становится для Наташи радостью: она жаждет «счастья приобщиться» (11, 72), во время службы «радостное и томительное чувство волновало ее» (11, 74). Симптоматично, что в приведенной цитате из черновика изначально фигурировало даже не «смирение»: Толстой исправляет на него слово «печаль». В такой редакции фраза об отрешении становится отсылкой к размышлениям Элиот о том, как Мэгги, внимая словам Фомы Кемпийского, «не видела того, что самоотречение неотделимо от печали - пусть мы несем эту печаль с охотой» [3. С. 352], а также словам Филипа, выделенным Толстым: «Смирение - это добровольное приятие боли, которая не утихает» [Там же. С. 397].

Интересно, что в черновом варианте главы о возрождении Наташи содержится и еще один зачеркнутый фрагмент, в котором Толстой открыто разводит понятия смирения и самоотречения: «Религия, охватывая каждого человека, редко человеку открывается всеми своими сторонами. Для одного - надежда будущей жизни, для другого - самоотвержение, для 3-го - мистичное объяснение всего, для 4-го - смирение» (14, 52). Эта фраза в итоге была заменена на другую: «Одно время жизнь ее была наполнена религией, которая открылась ей стороной смирения...» (14, 52). В этом схематичном описании способа спасения героини уже акцентируется временность данного периода в ее жизни. Смирение Наташи, как и масонство Пьера, наполеоновские мечты князя Андрея, война 1812 г. - только этапы в судьбе отдельных людей и большой истории, которые неизбежно сменяются новым жизненным циклом.

Дальнейший путь Наташи - наглядное подтверждение этой концепции Толстого: героиня не изменяет себе, не отдается религии целиком, не начинает видеть в ней единственный способ существования, как это представляется, например, княжне Марье. Смирение лишь позволяет ей вырваться из тупика и дает острое чувство сопричастности народному бедствию. Хотя, безусловно, героиня и вырастает духовно: об этом свидетельствуют и ее примирение с князем Андреем, и сердечная дружба с Марьей Болконской Интересный анализ работы Толстого над эпизодом сближения Наташи и княжны Марьи предпринят в книге Э.Е. Зайденшнур. Исследователь указывает, что в черновых вариантах романа писатель уделил гораздо больше внимания «религиозной настроенности» [11. С. 259] Марьи Болконской, которая ежедневно читала Евангелие и пыталась подтолкнуть к этому Наташу. Этот эпизод был закономерно исключен Толстым из окончательного текста: писатель вновь выбирает более естественный вариант интуитивного зарождения дружбы и взаимопонимания двух героинь..

Совсем по-другому складывается судьба Мэгги Талливер после возвращения в родной город. Обреченная нести бремя людского презрения, героиня, тщетно «призывая на помощь терпение, боролась с собой» [3. С. 626]. Финальным витком этих мучений становится искушение обрести «вместо терпеливой и тяжкой борьбы восхитительную беззаботность» [Там же. С. 628], которое она испытывает, получив письмо от Стивена. В этот момент Мэгги почти готова откликнуться на его призыв, но ее сдерживает внезапное воспоминание о «словах, подчеркнутых спокойной рукой в маленькой старой книжке, которые она выучила наизусть когда-то <...>: “Я несу крест, я получил его из рук твоих, и я буду нести его до самой смерти, ибо ты возложил его на меня”» [Там же. С. 629].

Учение Фомы Кемпийского, которое вновь поддерживает героиню в финале романа, своеобразно «замыкает» ее духовный путь: Мэгги приходит к тому же, что и в детстве, и в ранней юности, - необходимости смирить страстные порывы, составляющие суть ее натуры. Но органичен ли этот дух самоотречения для героини? Да, отказываясь от счастья, Мэгги следует своим нравственным принципам - но не они одни вступают в противоречие с ее чувствами и желаниями. Есть еще «трясина» бездуховной, мелочной и глубоко враждебной героине среды провинциального городка - фактор, о котором Элиот будет подробно размышлять в романе «Мидлмарч». И поэтому гибель Мэгги во время наводнения - финал, вызвавший столько негодования первых критиков романа, - предопределена не только «логикой развития характера героини» [10. С. 69], о чем справедливо говорят Б.М. Проскурнин и К. Хьюитт. Это еще и поглощение героини органичной ей природной стихией, в которой нет ни нравственных, ни социальных запретов. Разлившаяся река Флосс в финале становится воплощением той же страсти, что бушует в душе Мэгги, и одновременно - естественности, счастья, которое героиня обретает в момент прощального предсмертного объятия с братом В их числе были и авторы рецензий в российских журналах. М.Л. Михайлов, например, на страницах журнала «Современник» делал вывод о том, что «мисс Эванс (Мэри Энн Эванс - настоящее имя Джордж Элиот. - И.Г.) придала своему роману такой примирительный характер только из боязни оскорбить несколько одеревенелые понятия общества, посреди которого она живет» [12]. Эта символика реки Флосс акцентирована Элиот уже в первой фразе романа: «По широкой равнине, раскинув зеленые берега, спешит к морю Флосс, и прилив, как нетерпеливый влюбленный, стремясь реке навстречу, сливается с нею в пылком объятии» [3. С. 7].. Такое завершение борений Мэгги - отголосок еще одной реплики Филипа, выделенной Толстым: «Никому не дано сил делать то, что противно природе».

Несмотря на разный исход, наводнение можно также сопоставить и с той стихией, которая меняет жизнь героини Толстого, - а именно войной 1812 г. Как Наташа, забыв свое несчастье, «с свойственной ей во всем страстностью» начинает руководить сборами в доме Ростовых, так и Мэгги со спокойствием и бесстрашием спасает семью Боба Джейкина, а затем плывет на мельницу к Тому. Как и Наташу, стихия уводит Мэгги «от той жизни, которой она страшилась» [3. С. 631], дает силы и мир в душе. Однако, в отличие от Толстого, Элиот так и не дает Мэгги реального «избавления» (так называется последняя часть романа) - им становится для героини только смерть.

Разумеется, восприятие Толстым романа Элиот не ограничивалось теми фрагментами, которые писатель выделил в тексте. Однако автору «Войны и мира» была, безусловно, чрезвычайно близка проблема выбора между страстью и требованиями морали, чувством и долгом, которая акцентирована в судьбе Мэгги Талливер. Толстой не мог не обратить внимания на то, что «Мельница на Флоссе», как никакой другой роман Джордж Элиот, сконцентрирована на изображении героини в кризисных ситуациях. Мэгги постоянно вынуждена выбирать, искать свой собственный путь, бунтовать и снова смиряться. Не менее важными для Толстого могли быть и используемые Элиот приемы психологического анализа, склонность писательницы глубоко и тщательно прорабатывать описание внутреннего состояния героини.

Проведенное исследование свидетельствует о сближении ключевых образов «Мельницы на Флоссе» и «Войны и мира» Толстого, а также связанных с ними «узловых» ситуаций, раскрывающих суть характеров. Как и Элиот, Толстой сначала показывает попытку героев спастись, найти нравственную опору в идее самоотречения и жизни для других, связывая ее с чтением книги Фомы Кемпийского «О подражании Христу». Однако первое же столкновение с действительностью разрушает это мнимое смирение. Кульминацией сюжета, как и в «Мельнице на Флоссе», Толстой делает «великое искушение» чувственной страстью, с которой не в силах совладать героиня. При этом характерно, что, осуждая героев за увлечение идеями самоуничижения, противными их пылкой натуре, оба автора с сочувствием относятся к другому их заблуждению, вызванному жгучей нереализованной потребностью во взаимной любви.

Сопоставительный анализ ключевых авторских идей и способов их художественного воплощения в романах «Мельница на Флоссе» и «Война и мир» существенно дополняет историю создания крупнейшего произведения Толстого, а также вносит весомый вклад в понимание сути своеобразного творческого диалога русского писателя с Джордж Элиот.

Литература

1. Eliot G. The Mill on the Floss. Leipzig: Bernhard Tauchnitz, 1860. 2 vol. (Collection of British authors; Vol. 509-510).

2. Cooper L. George Eliot. Harlow, 1970. 40 p.

3. Элиот Дж. Мельница на Флоссе. СПб, 2014. 640 с.

4. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: в 90 т. М. ; Л., 1928-1958.

5. Фома Кемпийский. О подражании Христу. М., 2004. 230 с.

6. Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. М., 2014. 267 с. URL: https://e-libra.ru/read/388297-russkoe-masonstvo-v-carstvovanie-ekateriny-ii.html (дата обращения: 22.10.2019).

7. Гриценко Е.П. Традиции образования в семье Л.Н. Толстого // История. Историки. Источники. 2017. № 1. С. 55-64.

8. Бочаров С.Г. Роман Л. Толстого «Война и мир». М., 1978. 103 с.

9. Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой: Исследования. Статьи. СПб., 2009. 952 с.

10. Проскурнин Б.М., Хьюитт К. Роман «Мельница на Флоссе»: Контекст. Эстетика. Поэтика. Пермь, 2004. 92 с.

11. Зайденшнур Е.Э. «Война и мир» Л.Н. Толстого: Создание великой книги. М., 1966. 403 с.

12. Михайлов М.Л. Новый роман Джоржа Элиота // Современник. 1860. № 9. URL: http://az.hb.ru/ni/mihajlow_m_l/text_1860_novy_roman_elhota_oldorfo. shtml (дата обращения: 17.10.2019).

References

1. Eliot, G. (1860) The Mill on the Floss. 2 vol. Leipzig: Bernhard Tauchnitz. (Collection of British authors; Vol. 509-510).

2. Cooper, L. (1970) George Eliot. Harlow: Longman Group Ltd.

3. Eliot, G. (2014) Mel'nitsa na Flosse [The Mill on the Floss]. Translated from English by G. Ostrovskaya, L. Polyakova. St. Petersburg: Azbuka.

4. Tolstoy, L.N. (1928-1958) Polnoe sobranie sochineniy: v 90 t. [Complete Works: In 90 Vols]. Moscow; Leningrad: Khudozhestvennaya literatura.

5. Thomas a Kempis. (2004) Opodrazhanii Khristu [The Imitation of Christ]. Translated from Latin by K.P Pobedonostsev Moscow: Russkaya panorama.

6. Vernadskiy, G.V (2014) Russkoe masonstvo v tsarstvovanie Ekateriny II [Russian

7. Freemasonry During the Reign of Catherine II]. [Online] Available from: https://e- libra.ru/read/388297-russkoe-masonstvo-v-carstvovanie-ekateriny-ii.html. (Accessed: 22.10.2019).

8. Gritsenko, E.P (2017) Educational Traditions in the Tolstoys Family. Istoriya. Istoriki. Istochniki. 1. pp. 55-64. (In Russian).

9. Bocharov, S.G. (1978) Roman L. Tolstogo "Voyna i mir" [Leo Tolstoy's Novel “War and Peace”]. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.

10. Eykhenbaum, B.M. (2009) Lev Tolstoy. Issledovaniya. Stat'i [Leo Tolstoy. Research. Articles]. St. Petersburg: Faculty of Philology and Arts, St. Petersburg State University.

11. Proskurnin, B.M. & Kh'yuitt, K. (2004) Roman "Mel'nitsa na Flosse": Kontekst. Es- tetika. Poetika [“The Mill on the Floss”: Context. Aesthetics. Poetics]. Perm: Perm State University.

12. Zaydenshnur, E.E. (1966) "Voyna i mir" L.N. Tolstogo. Sozdanie velikoy knigi [“War and Peace” by Leo Tolstoy. Creating a Great Book]. Moscow: Kniga.

13. Mikhaylov, M.L. (1860) Novyy roman Dzhorzha Eliota [George Eliot's New Novel]. Sovremennik. 9. [Online] Available from: http://az.lib.ru/m/mihajlow_m_l/text_1860_novy_ roman_elliota_oldorfo.shtml. (Accessed: 17.10.2019).

Размещено на Allbest.ru