"Знаю, что о вас нужно писать сдержанно и просто": неизвестная переписка Ивана Бунина и болгарского литературного критика Малчо Николова

Размещено на http://allbest.ru

«ЗНАЮ, ЧТО О ВАС НУЖНО ПИСАТЬ СДЕРЖАННО И ПРОСТО»: НЕИЗВЕСТНАЯ ПЕРЕПИСКА ИВАНА БУНИНА И БОЛГАРСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КРИТИКА МАЛЧО НИКОЛОВА

Петкова Г.

Софийский университет «Св. Климент Охридский» (София, Болгария)

Аннотация. Настоящая работа знакомит с неизвестной до сих пор перепиской 1931 и 1951 гг. между нобелевским лауреатом Иваном Буниным и болгарским литературным критиком и педагогическим деятелем Малчо Николовым (1883-1962). Письма были обнаружены в личных фондах литераторов в архивах в Лидсе (Великобритания) и Софии (Болгария), здесь они публикуются по автографам и в современной орфографии, а также подробно откомментированы и восстановлен контекст их создания. В работе представлена болгарская национальная традиция критической и научной рецепции произведений Бунина, начало которой положил профессор Софийского университета Боян Пенев в 1920 г. Эту традицию развивал в своих работах его ученик и последователь - Малчо Николов, по мнению дружившего с ним проф. П. Бицилли, «прекрасный знаток русской литературы» и «большой ценитель» бунинского таланта. Николов считал Бунина своим «самым любимым автором» и в 1926-1950-х гг. создал три статьи, тоже оставшиеся неизвестными до сих пор. Эти работы образуют единый бунинский текст, который сохранял и передавал знание о Бунине как о творце, принадлежащем вечному искусству. Из глубокого осмысления и отрефлексированного переживания бунинского творчества вырастало и желание вступить в личный контакт с писателем. Если для Бунина эта переписка несколько отстраненная, демонстрирующая взгляд на собеседника сквозь славянофильскую призму родового, то за детским восторгом и взволнованностью Николова стоят рассуждающая любовь и сформированная концепция бунинского творчества. Переписка Бунина и Николова стала не только обменом письмами и дарами между «родственными по крови», по словам Бунина, и литературному ремеслу людьми, но и обменом символами Памяти в их солидарном бытии. Ее публикация в юбилейном для нобелевского лауреата году вносит свой несомненный вклад в буниноведение.

Ключевые слова: русская литература; русские писатели; литературное творчество; литературная критика; литературные критики; переписка; эпистолярный жанр.

`I KNOW THAT ONE SHOULD WRITE ABOUT YOU RESERVEDLY AND SIMPLY': AN UNKNOWN CORRESPONDENCE BETWEEN IVAN BUNIN AND BULGARIAN LITERARY CRITIC MALCHO NIKOLOV

бунин болгарский литературный критик малчо николов

Скромная по объему переписка нобелевского лауреата Ивана Бунина и болгарского литературного критика Малчо Николова до сих пор оставалась неизвестной для исследователей. В фонде М. Николова, хранящемся в Архиве Нового болгарского университета в Софии, летом 2018 г. я обнаружила несколько писем Ивана Бунина. Оказалось, что письма Николова сохранились в Бунинской коллекции в Русском архиве Лидсского университета, и, таким образом, удалось установить хронологию переписки. Полноценная публикация этой корреспонденции, однако, невозможна без воссоздания ее контекста - восприятия и осмысления Бунина в Болгарии, равно как и работ Малчо Николова, забытого и незнакомого, отсутствующего в библиографиях о русском писателе, вопреки его работам о Бунине¹.

Русская литература всегда имела высокую репутацию в болгарском обществе и культурном пространстве. В начале ХХ века неизменен оставался авторитет классической литературы. Интерес к современникам определялся их соотносимостью с «вызывающими проявлениями новаторства» [Радев 2014: 208] или с «социальной подкладкой» произведений в противовес их художественному совершенству [Чилингиров 1933: 4]. Такие авторы, как М. Горький, М. Арцыбашев, Л. Андреев, К. Бальмонт, В. Брюсов, Ф. Сологуб, Е. Чириков, С. Юшкевич, Скиталец, привлекали внимание писательских кругов и аудитории, особенно молодежи с левыми взглядами. Этот горизонт читательских ожиданий определял и рецепцию Бунина, литературный авторитет которого утверждался медленнее. Первые переводы прозаических произведений Бунина на болгарский язык относятся к 1902 г., а с 1903 г. начинают публиковаться и переводы его поэзии.

Интерес к творчеству русского писателя значительно возрос в связи с его кратким пребыванием в Софии в феврале - марте 1920 г., куда он попал, эмигрируя из России. Сохранились свидетельства о встречах и разговорах Бунина с болгарскими писателями, переводчиками и литературными деятелями. Славянофильствующая часть интеллигенции видела в этом общении «братский прием», создающий для Бунина «домашнюю обстановку», в которой он мог «отдохнуть» [там же]. К таланту русского писателя проявлял интерес и молодой болгарский профессор-славист Боян Пенев, в архиве которого сохранились произведения и рукописные тексты Бунина, многие критические материалы, собственные заметки о нем См., например: «Иван Алексеевич Бунин. Литература о жизни и творчестве. Материалы к библиографии (18921999)» [Двинятина, Лапидус 2001: 847-1011]. См.: Научен архив на Българска академия на науките. Фонд № 37К, оп. 1, а. е. 1399-1415.. Бунин побывал в гостях у Бояна Пенева и его жены - поэтессы Доры Габе, прочитавшей ему свои стихи Информация дается по: [Кралева 1987: 78].. Сам Пенев приложил все усилия, чтобы Бунин остался в Софии: по его инициативе Софийский университет избрал писателя-академика профессором новой русской литературы. На специальном заседании Академического совета 25 марта 1920 г. проф. Боян Пенев прочитал доклад Доклад Бояна Пенева, написанный им самим стенографическим письмом, был расшифрован и опубликован лишь в 1972 г. [Пенев 1972: 61-64]. Далее цитаты в моем переводе с болгарского на русский язык даются по этой публикации., выходящий далеко за рамки административного документа, мотивирующего подобное назначение. В нем биографические данные представлены весьма скупо, а акцент поставлен на интерпретации творчества русского писателя. Для Пенева Бунин - «счастливое сочетание большого поэтического таланта с высокой культурой, сильной поэтической интуиции с исключительно развитым художественным сознанием» Все цитаты из статей Б. Пенева и М. Николова переведены с болгарского языка на русский мной. - Г П. [Пенев 1920/1972: 63]. Искусство Бунина выделяется как «нечто бесспорное и в высшей степени ценное» [там же: 64]. После этих выводов проф. Пенев заключал, что для Софийского университета будет честью пригласить Бунина читать лекции по русской литературе. Бунин, хотя и воспринял с «восторгом и умилением» [Чилингиров 1933: 4] свое избрание профессором, этой чести университету не оказал и вскоре уехал во Францию. О незанятой кафедре он вспомнил в начале 1930-х гг., оказавшись в «бедственном состоянии», но из-за финансового кризиса «заступничество в его пользу не осуществилось» [там же]. Бунин, однако, «в трудных моментах своего тяжелого материального положения», как писал председатель Славянского общества проф. Н. Бобчев, «получал, хотя и скромную, помощь от братской Болгарии» [Бобчев 1933: 152].

Своим «отличным докладом» [Бобчев 1933: 152] и последующими работами Б. Пенев положил начало и стабилизировал национальную традицию критического осмысления и научной интерпретации бунинского творчества¹, которая впоследствии вступила в диалог с интерпретациями русских эмигрантов, живших и печатавшихся в Болгарии или в других принимающих странах. Пребывание Бунина в Софии в 1921 г. способствовало также активизации переводческой деятельности и росту переводов его произведений на болгарский язык.

Следующим импульсом для углубления рецепции Бунина в Болгарии стало присуждение ему Нобелевской премии в 1933 г., широко отраженное во многих журналах и газетах. Сам писатель посчитал нужным послать в болгарскую прессу описание торжества в Стокгольме, во время которого состоялось вручение наград нобелевским лауреатам. Этот материал опубликован в газете «Зора» («Рассвет») от 15 января 1934 г. Бунин получил многочисленные поздравления, а в приветствии от имени Славянского общества отмечалось, что его награждение является не только праздником русской литературы, но и «болгарским праздником», потому что русская литература для болгар является «стихией, почти что неотделимой от нашей духовной и, в частности, художественной культуры» [Бобчев 1933: 153]. Бунин был поставлен в ряд «великих русских писателей, прославивших имя России и всего славянства», а его чествование осмыслялось как «праздник славянского искусства и славянского гения» [там же].

Выходящая в Софии газета «Литерату- рен глас» («Литературный голос») посвятила нобелиату Бунину отдельный номер (№4 от 26.XI.1933 г.), в котором были опубликованы работы болгарских писателей и русских эмигрантов в Болгарии, таких как проф. П. Бицил- ли и секретарь Общества русских писателей и журналистов публицист Глеб Волошин (18921937). Все тексты были напечатаны на болгарском языке, но это не отменяет факт сосуществования и диалога болгарской и русской эмигрантской рецепции творчества Бунина.

К почитателям и толкователям Бунина в Болгарии в 1920-1930-е гг. относится и литературный критик Малчо Николов, ученик и друг Бояна Пенева.

Рис. 1. Малчо Николов (1883-1962). Университетски архив на Нов български университет (София), ф. 18 «Малчо Николов» (необработен)

Малчо Николов На основании всех текстов и материалов в архиве Пенева, болгарский ученый акад. Иван Радев заключает, что целью Бояна Пенева было написать «целостное исследование о Бунине» [Радев 2014: 219]. Биографическая справка составлена на основании материалов о М. Николове, хранящихся в его фонде в Архиве Нового болгарского университета в Софии (Университетски архив на НБУ, ф. 18 «Малчо Николов»), и работ исследователей Н. Александровой [Александрова 2013: 7-34] и Л. Цветкова [Цветков 1994: 251-252]. родился в 1883 г. в небольшой болгарской деревне. Окончив гимназию в 1903 г., он работал несколько лет учителем. В 1908 г. поступил на отделение славянской филологии Историко-филологического факультета Софийского университета «Св. Климент Охридский». Его преподавателями были известные тогда деятели болгарской науки и культуры. По окончании университета М. Николов работал учителем болгарского языка и литературы в различных софийских гимназиях. С начала 1920-х гг. назначен инспектором в Министерстве народного просвещения, которое, оценив качества Николова, направило его в сентябре 1924 г. в годичную командировку в Австрию, Германию и Францию с задачей познакомиться с образовательными практиками и культурой этих стран. Шесть месяцев он провел в Париже, где в марте 1925 г. присутствовал на чествовании 35-летней деятельности К. Бальмонта. Дважды - в 1928-1933 гг. и 1933-1935 гг. - М. Николов исполнял должность главного инспектора болгарского языка при Министерстве народного просвещения.

Помимо поприща учителя и высшего чиновника, Малчо Николов выступал и как литературный критик и историк, активно участвовал в популяризации и осмыслении болгарского и русского литературного наследства.

После политического переворота 1944 г. М. Николов попал в изоляцию и, хотя и оставался членом Союза болгарских писателей, «был обречен на забвение и молчание» [Александрова 2014: 10]. Его книги и статьи изымались из публичных библиотек, новые не издавались и не распространялись. На основании своих работ о русской литературе ему удалось опубликовать в 1961 г. небольшую книжку «По върховете на руската литература» («Вершины русской литературы»). М. Николов умер в Софии 2 марта 1962 г.

Марксистская критика в Болгарии определяла М. Николова как «идеалиста и формалиста» [Цветков 1994: 251]. Современная гуманитаристика говорит о Николове как о «профессиональном литературоведе, хорошо владеющем актуальными для него исследовательскими подходами», у которого «развитый художественный вкус» [там же].

Интерес Николова к литературе проявился еще с детских лет, когда он читал все подряд в библиотеке своего отца. Среди книг было и много изданий на русском языке, и еще тогда Малчо Николов сам выучился читать по-русски. В своем предисловии к уже упомянутой книге «Вершины русской литературы» он отмечал, что люди его поколения начинали интересоваться русской литературой еще в гимназии, жили с ней «наравне» с болгарской литературой и находили в ней «огромное богатство жизненного содержания, широкие идейные просторы и самое главное - высокие духовные и нравственные высоты, которые являются самыми ценными качествами русского духа» [Николов 1961: 5]. Это глубинное этическое начало русской литературы Николов возвел в качестве главного оценочного критерия толкования произведений. Его интерпретаторский подход основывался на свободном выявлении литературно-исторических параллелей, ассоциаций и ссылок в произведениях русских авторов. Забегая вперед отмечу, что это был основной метод проникновения в литературный текст и проф. П. М. Бицилли, который жил в Болгарии и преподавал в Софийском университете с 1924 г. и с которым М. Николов был знаком и особенно подружился во второй половине 1940-х гг. В своих анализах Николов акцентировал внимание на вопросах литературной техники, жанрового своеобразия и стилистики художественного произведения. Его вклад в изучение русского литературного и литературно-критического влияния в Болгарии неоспорим.

Сохранилось всего пять писем, которыми И. Бунин и М. Николов обменялись в 1931 и 1951 гг. Трудно предположить, что стало конкретным поводом для начала переписки между ними. Первое обнаруженное письмо - М. Николова Бунину от 16 сентября 1931 г. - свидетельствует о том, что они не были знакомы вживую, т. е. в то краткое время, пока Бунин был в Софии, М. Николов, вероятнее всего, с ним не встречался. Не удалось ему видеться с Буниным и в 1925 г. во время его специализации в Париже.

«Духовное знакомство с Буниным», по выражению Николова в письме от 16 сентября 1931 г., состоялось еще в 1905 г., после прочтения первых рассказов русского писателя. С тех пор Бунин прочно вошел в сферу интересов Николова. В 1920 г. молодой тогда критик обратился к Б. Пеневу с просьбой познакомиться с его сочинениями о Бунине. Настоящим событием для Николова стало знакомство с такими произведениями как «Господин из Сан-Франциско», «Митина любовь», «Роза Иерихона», которые он назвал «гениальными» в том же письме. Выход книги «Роза Иерихона» в 1924 г., которая стала очень популярной в Болгарии, вероятнее всего, и послужил поводом для написания первой статьи Николова «Иван Бунин в последните си произведения» («Иван Бунин в последних своих произведениях»). Работа датирована 25 января 1926 г. и опубликована впервые в том же году в журнале «Демократически преглед» («Демократический обзор») [Николов 1926: 542-552]. Впоследствии она напечатана в книге «Литературни характеристики и паралели» («Литературные характеристики и параллели»), изданной в 1928 г. [Николов 1928: 102113]. Экземпляр этой книги с дарственной надписью Бунину был послан русскому писателю в 1931 г. вместе с первым письмом от 16 сентября 1931 г. Из этой надписи становится ясно, что М. Николов считал Бунина своим «самым любимым автором». Вероятно, благодаря именно этой надписи и статье о Бунине книга на болгарском языке сохранилась в архиве Бунина.

Работа М. Николова представляет собой не только рецензию на книгу «Роза Иерихона», но и целостную интерпретацию бунинского творчества к тому моменту. Заглавный образ, по мнению болгарского критика, выполняет метатекстовые функции: им определяется сущность бунинской поэзии, которая, подобно иерихонской розе, «внешне обыкновенна и проста, но с неувядающим содержанием» [Николов 1928: 102]. К творчеству Бунина применимы слова Л. Толстого, что нет «величия без простоты» [там же].

Рис. 2. Титульный лист книги М. Николова с дарственной надписью: «На моя най-любим // автор И. А. Бунину // Дълбоко признателният М. Николов // 16. IX. 1931 г.» («Моему самому любимому // автору И. А. Бунину // Глубоко признательный М. Николов // 16.IX.1931 г.»).

Leeds Russian Archive. MS 1066/10470

Для поэтики Бунина характерно богатство содержания и художественный универсализм, для которого «равноценны» темнота и нищета русской деревни в «Деревне», безумный крик несчастного турка в «Крике», участь «Господина из Сан-Франциско» и чудные сны собаки Чанга («Сны Чанга») [Николов 1928: 104]. Отзывчивость Бунина ко всему существующему, жажда постичь его и слиться с ним поднимаются до «веры в существование единой вселенской души, до примиряющего и убедительного пантеизма» [там же]. В творчестве русского писателя стираются границы между сегодняшним и прошлым, между близким и далеким, микрокосмосом и макрокосмосом, поэтому у нас, как читателей, складывается впечатление, что «мы всегда стоим на берегу вечности» [там же: 105]. Бунин «смотрит на все sub speck aeternitatis» даже тогда, когда изображает преходящее, потому что умеет всегда хорошо «связать его невидимыми, но несомненными нитями с вечным» [там же: 106]. Он ставит знак равенства не только между маленьким и большим, но и между внешним и внутренним, телесным и духовным, земным и сверхземным.

Николов останавливается подробнее на разработанной Буниным с поразительной силой и тонкостью старой и банальной теме любви. Любовь в его художественном мире - неразрешимая загадка, «таинственная» как само существование, а вопрос героев «почему люблю? равнозначен вопросу почему живу?» [Николов 1928: 108]. Любовь у Бунина не только непреодолимая сила, но и синтетическое единство физического и психического, бесплотного духа и неодухотворенной плоти - и в этом Бунин не только проявляет себя как «достойный ученик Флобера», но и «осуществляет мечту современного немецкого поэта и философа Эмиля Лука вернуться к [...] мифу» [там же: 109]. В этой работе, как и в своих последующих статьях, Николов предлагал многочисленные параллели и сравнения бунинского творчества с произведениями не только поэтов и писателей, таких как Пушкин, Тургенев, Толстой, Золя, Мопассан, Флобер, но и с картинами итальянского живописца Андреа дель Сарто [там же: 103].

Далее Николов рассматривает природу у Бунина, которая не служит фоном или декорацией. Связи бунинского человека с ней сильны и неразрывны, ее воздействие на него так неотразимо, что без нее невозможен он сам, так как именно она «сокровенное, определяющее, первичное начало, а не человек» [Николов 1928: 110].

Благодаря редукции интриги в рассказах Бунина, последние становятся глубже и содержательнее, но теряют свою легкость и живость. У Бунина удивляет непостижимое сочетание тонкого детального анализа с широким всеохватывающим синтезом. В заключение Николов, используя язык и образы Бунина, формулирует его художественные истины: первая - мир невыразимо прекрасен; вторая - мир мыслим только для сумасшедших, он - невыразимое, бесконечное страдание, безмерная человеческая подлость и дикость, ужас и безобразие современности; символом третьей становится иерихонская роза как «знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мертвых» [Николов 1928: 1X2-113]. Таким образом, цитируя в финале рассказ Бунина, он возвращается к образу иерихонской розы, с которого началась его собственная статья. Работа Николова не только строится на пафосе апологетики, но и являет собой «серьезный опыт критического и оценочного осмысления творчества Бунина», по словам акад. Радева [Радев 20X4: 220].

В этой первой статье, как и в последующих, цитаты из произведений Бунина и заглавия его текстов приводились Николовым на русском языке, что означает, что он читал своего «самого любимого автора» в оригинале и не нуждался в посредстве перевода. Ссылки на работы Ю. Айхенвальда и Г. Адамовича свидетельствуют о том, что он был знаком с русской критической рецепцией Бунина - дореволюционной и эмигрантской.

Письмо Николова от 16 сентября 1931 г. было написано после публикации статьи и сохранило ее родимые пятна: в нем перечисляются заглавия произведений Бунина, которые импонировали болгарскому критику, выводится рекомендация как надо писать о Бунине («сдержанно и просто»), которая, однако, не соблюдается, так как волнение и детский восторг сильнее. В этом письме Николов упоминает уже покойного тогда проф. Бояна Пенева, сделавшего так много для Бунина в Болгарии.

Бунин подтвердил получение письма и книг и, поблагодарив, «кланялся портретом», как говорил он сам, когда прилагал к письмам свою фотографию с дарственной надписью адресату См., например, письмо Бунина П. М. Бицилли от 22 декабря 1937 г.: «Кланяюсь портретом, сердечно обнимаю» [Переписка И. А. Бунина и П.М. Бицилли 2010: 144]. К письму была приложена фотография Бунина с дарственной надписью Бицилли [там же]..

Несколько лет спустя Николов откликнулся на присуждение Бунину Нобелевской премии статьей, опубликованной в литературно-критическом журнале «Златорог» за 1933 г. [Николов 1933]. В ней критик подчеркивал вклад писателя в русскую и мировую литературу, которым мотивируется его награждение, и оспаривал мнение, что этот «странный факт» имел место по «чисто гуманным соображениям» [Николов 1933: 457]. В Болгарии Бунин стал известен интеллигенции в начале ХХ века, когда она увлекалась Горьким, Леонидом Андреевым, Чеховым. Первые рассказы Бунина, как и его поэзия, овеянные «нежной меланхолией» [там же], роднили его с Чеховым и были весьма по сердцу и болгарскому читателю. Однако Бунин не остался на уровне своих ранних текстов, он непрестанно развивался и в последних своих произведениях, таких как «Митина любовь» и «Жизнь Арсеньева», достиг «самых высоких вершин творческой мысли» [там же]. Таким образом, Бунин занял «первое место среди живых русских писателей» [там же].

Далее Николов повторяет часть своих выводов из первой опубликованной статьи, но на материале книги «Божье древо» (1931). Он снова цитирует слова Льва Толстого, что «нет настоящего величия без простоты» [Николов 1933: 458]. Для него Бунин - «духовный потомок» великого автора «Войны и мира», к которому он относится с нескрываемым обожанием, что можно найти в воспоминаниях о Толстом в «Божьем древе» [там же].

Бунин мечтает вжиться, понять душу всякой земной твари, понять и почувствовать все, попасть в отдаленное прошлое и в далекие незнакомые страны. Все это раскрывает его «художественный универсализм» и «высокий объективизм», который «верит не в первичность личного, эгоцентрического начала, а в сверхиндивидуальную мировую душу и ставит род выше вида, океан выше волн» [Николов 1933: 458].

Николов и на этот раз подчеркивает, что взгляд Бунина внимателен к любому значимому факту - «к большому и маленькому, будь это океан или майский жучок» [Николов 1933: 458]. Не темы, а способ видения и изображения сложного комплекса жизненных явлений делает его рассказы и стихи такими содержательными и новыми. У него счастливо сочетаются необыкновенно острая восприимчивость с редким даром понимать сложнейшие и тончайшие душевные движения и состояния - и в этом отношении Бунин «достойный ученик Флобера» [там же]. Кроме предложенных уже параллелей с Чеховым, Тургеневым, Флобером, Золя, Мопассаном, Николов сравнил пантеизм Бунина и Шелли, а из критической литературы приводил отзывы датского критика Г. Брандеса о «Митиной любви».

Особое новаторство и своебразие Бунина проявляется в разработке старой, но нестареющей темы любви, которая остается «неразгаданной» для самих героев [Николов 1933: 459]. Страницы «Митиной любви», на которых представлена «сложная психофизиология юношеской любви», по мнению Николова, предлагают «богатый материал для психоаналитиков» [там же]. В конце статьи М. Николов заключает, что все перечисленные достоинства бунинской прозы были оценены не только русской, но и зарубежной критикой.

Второй обмен письмами состоялся в июне - июле 1951 г. и при посредничестве проф. П.М. Бицилли, который знал Бунина еще по Одессе¹, а в эмиграции переписывался с ним из Софии с 1931 г. [Переписка И.А. Бунина и П.М. Бицилли 2010: 119-178]. Из писем Бицилли к Бунину видно, что русский профессор-эмигрант подружился с М. Ни- коловым во второй половине 1940-х гг. Судя по всему, это произошло после установления нового политического режима в 1944 г., когда Бицилли и Николов на фоне их социальной маргинализации, вероятно, нашли общий язык и общие темы для обсуждений. В фонде профессора Бицилли в Рукописном отделе Пушкинского Дома сохранились два оттиска статей М. Николова на болгарском языке - о Пушкине (по поводу столетия его смерти) и о современном советском романе, без датировок, оба с дарственными надписями тоже на болгарском языке См. вступительную статью Т. Двинятиной к публикации корреспонденции Бунина и Бицилли [Переписка И.А. Бунина и П.М. Бицилли 2010: 109-118]. Информация дается по: [Герашко, Кудрявцев 2009: 218].. Работа Николова о Пушкине опубликована в 1937 г. [Николов 1937: 1-7], о советском романе - в 1932-м [Николов 1932: 356-367]. Дарственная надпись на оттиске со статьей Пушкина датирована 1946 годом «На г. проф. П. Бицилли с уважение М. Николов. 15.1.1946» («Г[-ну] проф. П. Бицилли с уважением М. Николов. 15.1.1946» [Герашко, Кудрявцев 2009: 218]., другая дарственная надпись - без датировки «На уважаемия г. П. Бицили. М. Николов» («Уважаемому г[-ну] проф. П. Бицилли. М. Николов») [Герашко, Кудрявцев 2009: 218]., но, вероятнее всего, и статья о советском романе была подарена в тот период. Еще в 1947 г., в письме от 5 июня, Бицилли передавал Бунину «поклон» от одного его «здешнего читателя и почитателя, Малчо Николова», которого характеризовал как «большого знатока русской литературы и человека с настоящим художественным чутьем» [Переписка И.А. Бунина и П. М. Бицилли 2010: 159]. Эту свою оценку он повторил и в 1950 г., когда 15 декабря отправил Бунину свои и Николова поздравления с юбилеем:

«Дорогой Иван Алексеевич, шлю Вам от себя и от Вашего здешнего знакомого, Малчо Николова - я в последнее время подружился с ним и убедился, что он прекрасный знаток русской литературы, а в частности большой ценитель Вашего творчества, - поздравления с днем Вашего рождения» [Переписка И.А. Бунина и П. М. Бицилли 2010: 166].

До этого, в октябре 1950 г., Бунину исполнилось 80 лет. Может быть, именно эта годовщина стала поводом для написания третьей статьи М. Николова о Бунине, опубликованной в уже упомянутой книжке «Вершины русской литературы» [Николов 1961]. После переворота 9 сентября 1944 г. интерес к советской литературе и - сквозь ее призму - к русской литературе «критического реализма» обосновывался не только автономными литературоведческими аргументами. Воспользоваться конъюнктурой, вероятно, стало единственной возможностью для такого неблагонадежного в то время автора, как М. Николов, издать книгу. В ней собраны его работы, написанные в 1920-1950-х гг.: о Пушкине и о связях Пушкина с болгарскими поэтами, о поэзии Лермонтова, о комизме Гоголя, о гении Л. Толстого, о Чехове, о молодом Горьком и о романе «Петр Первый» А. Толстого, о Л. Леонове в «Барсуках» и «Соти», о «Тихом Доне» и «Поднятой целине» М. Шолохова. Между представителями русской классической литературы и советскими писателями предусмотрительно втиснут Бунин, статья о нем напечатана после статьи о Горьком и предшествует тексту о «Петре Первом» А. Толстого.

Статья имеет двойную датировку - «19281950», если она и была закончена десять лет назад, в 1950 г., то, скорее всего, тогда не могла быть напечатана. В 1950 г. в Болгарии была создана главная дирекция, осуществляющая цензуру в области литературной и издательской деятельности и контролирующая книгоиздание. Этот государственный орган просуществовал до 1956 г., но и после его закрытия никто не отменил составление списков «вредной литературы», подлежащей изыманию из библиотек и уничтожению, которое продолжалось до начала 1960-х гг. В этой атмосфере тотального контроля выход статьи об эмигранте Бунине вряд ли был возможен. Во всяком случае, информации о более ранней публикации работы до 1961 г. мне не удалось найти.

В самой статье тоже были предприняты меры, чтобы усыпить цензуру. Она озаглавлена нейтрально, только по имени автора - «Иван Бунин», в отличие от названий других работ, где присутствуют или тематический ракурс, или акцент на рецепции соответствующего поэта / писателя в Болгарии¹. В абсолютное начало текста, мотивирующее неслучайный интерес советских читателей к Бунину, поставлена цитата М. Горького, который, несмотря на то, что Бунин «проявил враждебность к советской власти», «советовал русским писателям учиться у него языковому мастерству» [Николов 1961: 158]. Далее Николов ссылается и на другого авторитетного русского классика - А. Чехова, сравнившего в письме к Бунину один из его рассказов со «сгущенным бульоном» См. например: «Пушкин и българските поети» («Пушкин и болгарские поэты»), «Ранният Горки и през нашата младост» («Ранний Горький и наша молодость») [Николов 1961: 27, 153]. Речь идет о рассказе «Сосны», Чехов пишет о нем Бунину в письме от 15 января 1902 г. из Ялты.. Именно эта «компактная содержательность и языковое мастерство», обобщает Николов, являются «самыми существенными качествами произведений Бунина, вопреки консервативности его мировоззрения» [там же]. И тут же он сравнивает Бунина с признанным представителем «критического реализма» - Бальзаком. Бунин «как» Бальзак «был и остался убежденным монархистом» [там же]. Так, во вступительном абзаце помещается и нелицеприятная информация о Бунине (эмигрант и монархист), и оправдание перед критикой / цензурой за счет авторитетного слова известных в соцреалистическом критическом каноне фигур. Далее инкорпорирана почти полностью первая статья Николова, опубликованная в его книге 1928 г. и посланная Бунину. Этот уже знакомый текст начинается со слов Л. Толстого, что «нет величия без простоты», и кончается разработкой темы любви, остающейся для самих героев и героинь Бунина слепой, страшной и властной силой.

Акцент на художественной универсальности, которого до сих пор придерживался Малчо Николов в своих интерпретациях, явно оказывался недостаточным для осуществления / защиты публикации. Критик был вынужден дополнить свой текст анализом общественных отношений: благодаря им творчество Бунина становится «намного богаче и интереснее» [Николов 1961: 163]:

«Его [Бунина - Г. П.] консервативно-монархические убеждения, например, не помешали увидеть темноту в дореволюционной русской действительности и на первом месте - в русской деревне - в двух повестях (названных им поэмами) „Деревня“ и „Суходол“ и представить ее с удивительной правдивостью» [Николов 1961: 164].

Повести «Деревня» и «Суходол» раскрывают одинаково несостоятельную жизнь и крестьян, и аристократии. Если для первых характерны консервативность, грубое суеверие, невежество и озлобленность, то и вторые доходят до полного разорения и нищеты из-за паралича воли и неспособности разумно устроить жизнь. Автор статьи предлагает интересную параллель героинь - Молодой («Деревня») и Натальи («Суходол»), видя в них обеих «символ безграничного русского терпения и страдания» [Николов 1961: 165]. В образе Натальи представлена с большой психологической мощью «душа покорной, преданной женщины-жертвы, со всей ее иррациональной сущностью» [там же].

Во второй части статьи, где акцент делается на социальной тематике, Николов сравнивает Бунина только с русскими классиками, при этом очень осторожно и в ожидаемых ракурсах: например, «вырождающееся» старое барство в «Суходоле» напоминает своей беспомощностью героев Чехова из «Вишневого сада». Бунина роднит с Горьким и Достоевским то, что они показывают «жестокость как одну из главнейших особенностей прежнего русского быта» [Николов 1961: 166]. Параллели и сравнения с творчеством и персонажами Флобера, Золя, Мопассана остались нетронутыми, такими, какими они были в варианте публикации 1928 г.

Бунин интересуется не только русской действительностью до революции, но создает и прекрасные рассказы о жизни чужих, далеких стран, как «Господин из Сан-Франциско» и особенно «Братья». Оба рассказа наполнены социальным пафосом и «достигают глубокого общего синтеза» [Николов 1961: 171], раскрывающего ужасную в своей безвыходности философию необузданного человеческого индивидуализма и эгоизма. Избегая прямолинейных выводов, М. Николов подчеркивает, что мрачная философия Бунина относится в одинаковой степени и к рабам, и к господам.

Болгарский критик останавливается и на романе «Жизнь Арсеньева», в котором видит «расширенную, богато содержательную поэтическую автобиографию» [Николов 1961: 174]. Он заканчивает свою статью, напоминая финал романа, «когда герой, т. е. Бунин» падает на колени у гроба великого князя и плачет:

«Этот эпизод приобретает символическое значение. В сущности, это похороны монархии, и вся картина безнадежна, как безнадежны произведения автора, написанные после революции. Нет ничего естественнее этого для убежденного монархиста, который и до революции в большинстве своих произведений видит темноту жизни, ее трагическую безнадежность» [Николов 1961: 174].

В этом последнем абзаце «монархист» отсылает к началу текста. Вероятно, подобное обрамление служило своеобразной защитой для работы. В тексте использованы опорные политкорректные слова, которые должны присутствовать, чтобы публикация состоялась, но эта лексика оставалась неактивированной с точки зрения классовой оценки, создавая тем самым многоплановые смысловые поля.

Судя по двойной датировке (1928-1950), текст статьи, вероятно, дописывался и оформлялся на рубеже 1940-1950-х гг., когда Би- цилли и М. Николов общались между собой, Бицилли и Бунин обменивались письмами, а бунинский юбилей только предстоял. Неизвестно, узнал ли Бунин о существовании этой статьи. Но Малчо Николова он помнил и в ответах к Бицилли передавал ему свои поклоны и приветы¹. С другой стороны, Бунин в письме к М. Николову от 24 июня 1951 г. называл Бицилли их «общим другом». Так создавалась общность - поверх барьеров, - которая служила для них троих духовным пространством, спасающим от невзгод, старения, разочарований, социальной маргинализации. Бицилли и Николов не только сошлись в своей симпатии к Бунину и оценке его творческого мастерства, но и обменивались информацией о полученных бунинских письмах См. письмо Бунина к Бицилли от 22 декабя 1950 г.: «Дорогой Петр Михайлович, очень рад был узнать, что Вы живы и хоть сравнительно здоровы, очень благодарю Вас и г. Малчо Николова, что вспомнили меня™» [Переписка И.А. Бунина и П.М. Бицилли 2010: 168]; письмо к Бицилли от 14 июня 1951 г.: «Мой поклон г. Малчо Николову» [там же: 170]. Бицилли писал Бунину 9 января 1951 г. «На днях пойду к Малчо Николову, снесу ему „Начальную любовь“ и прочту Ваше письмо» [Переписка И.А. Бунина и П. М. Бицилли 2010: 169].. Видимо, они обсуждали и житейские обстоятельства Бунина, и проблемы его здоровья, о которых писатель регулярно сообщал Бицилли. Эти проблемы стали поводом для возобновления переписки М. Николова и Бунина в 1951 г. М. Николов в сочувственном письме к Бунину засвидетельствовал от имени многих ценителей таланта русского писателя в Болгарии почтение к его творчеству и выразил надежду на скорейшее восстановление его здоровья. Эта поддержка была встречена Буниным с благодарностью.

Представленные здесь весьма пространно и остававшиеся до сих пор неизвестными статьи М. Николова раскрывают его как вдумчивого читателя и тонкого интерпретатора творчества Бунина и свидетельствуют об уровне болгарского рецептивного сознания в продолжение нескольких десятилетий. Они образуют единый бунинский текст, который дописывался во времени, но в своем акценте на поэтике творчества русского писателя был неизменен. Обращенный к различным поколениям читателей - в 1928, 1933 и в 1961 гг. - этот текст сохранял и передавал знание о Бунине как о творце, принадлежащем вечному искусству, и бесспорном таланте. Из этого глубокого осмысления и отрефлексированного переживания бунинского творчества вырастало и желание вступить в личный контакт с писателем. Несмотря на то, что Николов знал русский язык, он писал Бунину письма по-болгарски, может, боялся ошибиться и так разочаровать значимого другого. Если для Бунина эта переписка несколько отстраненная, демонстрирующая взгляд на собеседника сквозь славянофильскую призму родового - как на, по его словам, «родственного по крови человека», которому можно и «кланяться портретом», то за детским восторгом и взволнованностью Николова стоят рассуждающая любовь и сформированная концепция бунинского творчества. В отношении к Бунину со стороны М. Николова проявились разные аспекты отношений к другому, которые типологизиро- вал Цветан Тодоров: «любить другого»; «приближаться к нему», принимая его ценности; «познавать другого», при этом в познании «нет ничего абсолютного», а наблюдается «градация» в степенях этого познания [Тодоров 2020: 211]. И хотя между этими аспектами не всегда возможны соответствия и зависимости, в случае рецепции Бунина Николовым они пребывают, скорее всего, в гармонии между собой и обеспечивают полноценное общение между субъектами. Частью этого общения была и публикуемая переписка Бунина и Николова, которая стала не только обменом письмами и дарами между родственными по крови и литературному ремеслу людьми, но и обменом символами Памяти в их солидарном бытии.

Письма М. Николова публикуются по оригиналам на болгарском языке и в моем переводе на русский язык. Все письма публикуются по автографам и в современной русской и современной болгарской орфографии. Смысловые выделения, предпринятые мной в цитатах или в моем тексте, даются курсивом. Расшифровка сокращений слов в цитатах и письмах дана в квадратных скобках.

1.

Литература

Александрова, Н. Литературният критик и историк Малчо Николов и неговите златорожки страници / Н. Александрова // Малчо Николов. Златорожки страници. - София : Нов български университет, 2013. - С. 7-34.