Библеизм как экспрессема и способ организации лирического сюжета в русской поэзии ХХ века

Размещено на http://allbest.ru

Е.В. Сергеева

E. Sergeeva

BIBLICAL WORDS AS EXPRESSIVE UNITS AND A MEANS OF LYRICAL STORYLINE ORGANISATION IN THE RUSSIAN POETRY OF 20th CENTURY

The article describes the expressive role of biblical words and expressions in Russian poetic texts of the 20^th century. Biblical words are regarded as a special lexical group within the system of nominative, expressive and metaphorical means of the Russian language. The author investigates the use of biblical words as a means of organising the storyline of a lyrical text in Russian poetry and lists several types of contexts where biblical words function as expressive units or means of storyline organisation in a lyrical text.

Keywords: biblical word, poetic biblical word, poetic word.

Лингвистика начала XXI в. уделяет все большее внимание функционированию библеизмов в русском литературном языке и художественной речи ([3, 6, 8, 10-14, 17, 19] и др.).

Библеизмы -- чрезвычайно интересная группа в системе номинативных, эспрес- сивных и образных средств русского языка. Наличие подобного пласта лексики характерно не только для этого языка, однако значимость этих единиц во многом связана со спецификой русского литературного языка, уникальность формирования которого обусловлена объединением восточнославянских и южнославянских (церковнославянских) языковых стихий. Однако, с точки зрения автора статьи, термины «славянизм» и «библеизм» различаются, поскольку первый термин прежде всего этимологический, а второй -- тематический; помимо этого, носитель языка отнюдь не всегда способен выделить славянизм в речи или тексте, чаще всего и не нуждаясь в этом, а библеизм при наличии некоторых общекультурных знаний обычно выделяется и как таковой оказывается весьма значимым для восприятия речевого произведения в целом.

Как показывает не только материал исследования, но и обращение к отечественной поэзии в целом, особенно значимы библеизмы для русской художественной речи, и прежде всего поэтической: традиция употребления этих единиц восходит к первым образцам светской поэзии XVIII в., продолжается в произведениях поэтов XIX в. и находит свое логическое завершение в поэтических текстах XX в.

Поэтический библеизм может быть определен как лексема, сверхсловная номинация или целая синтаксическая конструкция, являющиеся номинацией или цитатой из Библии либо восходящие к ней и используемые в поэтическом тексте для идейно-тематического соотнесения с Писанием [14]. Подобный библеизм употребляется для эмоционального и/или эстетического воздействия на читателя и в свете теории художественной речи может быть отнесен к экспрессемам -- составляющим художественного текста, обеспечивающим восприятие выразительно-изобразительных качеств эстетического языкового образования.

Показательно, что материалом исследования послужили произведения многих известных русских поэтов ХХ в., в которых библеизмы весьма частотны (около 100 единиц и более) -- В. Иванова, Г. Иванова, А. Ахматовой, М. Цветаевой, В. Маяковского, Б. Пастернака, М. Волошина, А. Тарковского, И. Бродского, некоторые произведения которых ранее были подробно рассмотрены с интересующей нас точки зрения [12, 13]. При этом, несмотря на индивидуальные отличия в употреблении библеиз- мов этими авторами, могут быть выделены некоторые общие особенности их использования для организации лирического сюжета, которые и стали основным предметом рассмотрения в статье.

Следует прежде всего отметить, что при анализе употребления библеизмов поэтами ХХ в. интересны несколько аспектов, связанных как с формальной употребитель- ностью этих единиц, так и с их значимостью для организации содержания поэтического текста в целом.

1. Если обратиться к «формально образной» функции поэтического библеизма, то рассмотрение поэтических текстов ХХ в. демонстрирует, что библеизм может использоваться как элемент тропеической конструкции, особенно часто -- сравнения: В юдоли слез трех райских кущей, Как Петр восторженный, ищу... [4, т. 2, с. 185], «...костер заката рдеет красной купиной» [5, с. 71] и др.

2. Необходимо отметить также формальный набор библейской поэтической лексики в лирических произведениях авторов ХХ в. Вполне ожидаемо, что среди библеизмов, употребляемых в рассмотренных текстах, выделено значительное количество наименований Бога, небесных и ан- тибожественных сил (Бог, Господь, Тво - рец, Отец, Христос, Мария, дьявол, ангел, серафим и др.). Помимо этого, весьма частотны в поэтических текстах ХХ в. лексические единицы, связанные с известными сюжетами Писания, на которых основываются многие произведения как словесного, так и изобразительного искусства. Это прежде всего нарицательные существительные, обозначающие значимые библейские реалии или персонажей (апостол, пророк, ковчег, (Вифлеемская) звезда, потоп, притча и др.), антропонимы, связанные с событиями Ветхого и Нового Завета (Ева, Адам, Израиль, Иов, Ирод, Лазарь, Лука, Петр, Иоанн, Авраам, Исаак, Лазарь, Давид, Ной, Иаков, Пилат, Лот, Саул и десятки др.), и топонимы -- наименования местностей, где происходит действие в Библии или Евангелии (Галилея, Иордан, Иерусалим, Кана, Эммаус, Фавор, Назарет, Иордан, Содом, Вифлеем, Синай и др.) [14].

3. При рассмотрении поэтических библеизмов заслуживает внимания то, что содержание некоторых стихотворений русской поэзии ХХ в., отнюдь не относящихся к поэзии религиозной и не предназначенных для демонстрации религиозных взглядов автора, может быть связано с демонстративной установкой на пересказ и/или интерпретацию библейского повествования как представляющего общечеловеческий фабульный элемент или «сверхцивилизационную» интерпретацию. На это могут прямо указывать их названия: «Библей- ские стихи» А. Ахматовой, «Армагеддон», «Видение Иезекииля» и «Иуда-апостол» М. Волошина, а также «Исаак и Авраам», «Сретенье», «Бегство в Египет», «Рождественская звезда» И. Бродского.

В подобных текстах, полностью или частично воспроизводящих известные сюжеты с заданными персонажами и реалиями, употребляется большое количество библеизмов, без которых «поэтический пересказ» невозможен: Рахиль, Иаков, Мелхола, Давид, сеятель, ковчег, бес, си - лы, Исаак, Авраам, агнец, ангел, Ревекка, Израиль и многие др. При этом поэтическое переложение библейского текста может быть предельно близким претексту, следуя сюжетной линии Писания: «И встретил Иаков в долине Рахиль, Он ей поклонился, как странник бездомный. Стада подымали горячую пыль, Источник был камнем завален огромным. Он камень своею рукой отвалил И чистой во - дою овец напоил» [1, с. 224]; «А было поведано старцу сему, о том, что увидит он смертную тьму не прежде, чем сына увидит Господня. Свершилось» [15, с. 287].

Однако в подобном тексте на основе соответствующего сюжета, воплощенного с помощью тематически значимых библейских лексических единиц, могут «надстраиваться» смыслы, актуальные для художественной картины мира именно этого автора, как это происходит в стихотворении А. Ахматовой «Мелхола» («Библейские стихи»), где читатель видит фрагмент типичного произведения любовной лирики поэта, даже не пытающегося стилизовать его под библейские любовные стихи: «Как тайна, как сон, как праматерь Лилит... Не волей своею она говорит: “Наверно, с отравой мне дали питье, И мой помрачается дух. Бесстыдство мое! Униженье мое! Бродяга! Раз - бойник! Пастух! Зачем же никто из при - дворных вельмож, Увы, на него не похож? А солнца лучи... а звезды в ночи... А эта холодная дрожь...”» [1, с. 226].

4. Возможна также ситуация, когда и прецедентные библейские имена, и в целом «правильно пересказанный» сюжет Писания служат для поэта лишь основой для размышлений лирического героя («Исаак и Авраам» и «Сретенье» И. Бродского). Так, для И. Бродского очень важна именно заключительная часть стихотворения «Сретенье», посвященная уходу Симеона из храма, которой вообще нет в Св. Писании, причем оказывается, что этот фрагмент не менее важен, чем само предсказание Симеона, поскольку в нем не только описывается процесс «ухода» из храма и земной жизни вообще, но и дается характеристика Младенцу-Христу как воплощенному свету, который сильнее смерти: «Он шел умирать. И не в уличный гул он, дверь отво - ривши руками, шагнул, но в глухонемые владения смерти. Он шел по пространству, лишенному тверди, он слышал, что время утратило звук. И образ Младенца с сияньем вокруг пушистого темени смертной тропою душа Симеона несла пред собою как некий светильник, в ту черную тьму, в которой дотоле еще никому дорогу себе озарять не случалось. Светильник светил, и тропа расширялась» [15, т. 2, с. 289].

5. Чрезвычайно интересно то, что биб- леизм, даже единичный, может становиться основой текста, главное содержание которого -- не отсылка к конкретным событиям, изображенным в Св. Писании, а переживание применительно к лирическому герою вечно актуального сюжета, как это можно увидеть в произведениях Б. Пастернака «Ева», «Эдем», «Будущее! Облака встрепанный бок!..», А. Ахматовой («Исповедь» и «Библейские стихи»), а также некоторых стихах И. Бродского («24 декабря 1971 г.» и др.). Содержание подобных текстов может основываться на полном переосмыслении библейской ситуации, служащей лишь исходной точкой лирического сюжета (например, «О первое солнце...» М. Цветаевой).

6. Рассмотрение библеизмов в плане их функционирования в лирическом сюжете позволяет выделить несколько типов контекстов.

• Соотнесение личности лирического героя или лирической героини с личностью героя [героини] библейского повествования:

«Я Нестор, летописец мавзолея,

Времен грядущих я Иеремия» [16, с. 177],

«Простоволосая Агарь -- сижу,

В широкоокую печаль -- гляжу» [18, с. 180],

«Быть может, Лазарь, уронив повязки,

Был так же умилен родным селеньем...» [4, с. 223].

• Употребление в контексте единичной номинации, связанной с комплексом ассоциаций, организованных определенным библейским текстом: «Одним -- карать и каяться, Другим -- кончать Голгофой» [9, с. 334], «Явь от потопа до Евклида» [16, с. 240], «Во мне печаль, которой царь Давид По-царски одарил тысячелетья» [1, с. 148]. Судя по рассмотренному корпусу текстов, этот прием введения в текст поэтического библеизма -- наиболее распространенный.

• Представление некоего краткого резюме библейской легенды, вмещающее все ее содержание: «Лазарь вышел из гробницы», «пляшет перед скинией Давид» [16, с. 213, 306], «Всех младенцев перебили по указу Ирода» [7, с. 110].

• Более или менее развернутый пересказ сюжета Писания: «Я -- креститель. Я на Иордане Господа крестил. И обезглавлен Иродом» [2, с. 391]; «Волхвы пришли. Младенец крепко спал. Звезда светила ярко с небосвода» [15, т. 2, с. 314].

• Сопоставление лирического сюжета с сюжетом библейским, сопровождающееся его интерпретацией: «.Твоих небес родные своды Увидим ли, подобно тем Пришельцам в ночь Епифани, Окрест младенца и Марии Узревшим девственный Эдем?» [4, с. 147]; «В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре, чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе, младенец родился в пещере, чтоб мир спасти: мело, как только в пустыне может зимой мести» [15, т. 3, с. 127].

* Двоякое соотнесение библеизма -- с сюжетом собственно библейским и современным: «.мрамор бедер новой Сусанны сопровождаем при погружении в воду стрекотом кинокамер новых старцев» [15, т. 3, с. 154]; «Удостоверишься -- повремени! -- Что, выброшенной на солому, Не надо ей было ни славы, ни Сокровищницы Соломона. Нет, руки за голову заломив, -- Глоткою соловьиной! -- Не о сокровищнице -- Суламифь; Горсточке красной глины!» [18, с. 196]; «.Райское яблоко года, когда я Буду как бог... Папоротники и пальмы, и это Дерево. Это, корзиной ранета, Раненной тенью вонзенное в зной, Дерево девы и древо запрета» [9, т. 2, с. 140].

7. Интересен также еще один аспект рассмотрения библеизмов в поэтическом тексте: выбор автором определенного сюжета из Писания.

При исследовании библеизмов в поэзии ХХ в. было выделено около 40 основных сюжетов, на которые указывают выбранные автором лексические единицы. Некоторые из них единичны, некоторые же служат предметом внимания многих авторов. Показательно, что подобных сюжетов не слишком много. Ветхозаветные и ново - заветные сюжеты представлены примерно одинаково.

Закономерно, что среди новозаветных сюжетов, к которым отсылают библеизмы, самыми популярными являются два ключевых для религии и культуры в целом -- рождество и распятие. Лексические единицы, репрезентирующие эти сюжеты, относятся как к именам собственным, так и к нарицательным. Это собственные существительные Мария, Иосиф, Вифлеем, Пилат, Каиафа, Голгофа, известные не только представителям христианской культуры, но и большинству образованных людей в мире, и нарицательные существительные волхвы, звезда, пастухи, ясли, номинирующие основные сюжетообразующие евангельские реалии: «Вни - мательно, не мигая, сквозь редкие облака, На лежащего в яслях ребенка, издалека, Из глубины Вселенной, с другого ее конца, Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца» [15, с. 127].

Еще два «свернутых» сюжета, к которым отсылают библеизмы и которые упоминаются в текстах большинства рассмотренных авторов, -- это Апокалипсис и Страшный суд, а также танец Саломеи. По-видимому, внимание к ним определили драматизм названных сюжетов и их идейная значимость как для религиозных носителей языка, так и для тех, кто интерпретирует подобные сюжеты исключительно в культурно-историческом плане. Ср.: «О стилизованный галоп коня, и пена по блестящим стременам, и всадник Апокалипсиса -- к нам» [15, т. 1, с. 133], «И стоит в багровых звездах Кривда Страшного суда» [9, т. 1, с. 213], «И такая на кровавом блюде Голову Крестителя несла» [1, с. 314].

Другие новозаветные сюжеты, к которым отсылают библеизмы в поэтических текстах ХХ в., -- бегство в Египет, моление о чаше, воскрешение Христа, притча о блудном сыне, притча о десяти девах, притча о милосердном самарянине, воскрешение Лазаря, пир в Кане, неверие ап. Фомы, явление на Фаворе и обращение Савла. Экспрессивность, связанная с изображением чуда и моментов высокого нравственного напряжения, вероятно, во многом определила выбор номинаций, указывающих именно на эти сюжеты.

Среди сюжетов Ветхого Завета наиболее значимы для поэтов ХХ в. три: Всемирный потоп, неопалимая купина и история Иакова. Естественно, события ХХ в. вызывают у поэта ассоциации, прямо соотнесенные с образом Всемирного потопа, как это можно видеть в стихотворении М. Волошина: «Уже в петлях скрипела дверь И в стены бил прибой с разбега, И я, как запоздалый зверь, Вошел последним внутрь ковчега» [2, с. 197].

Образ неопалимой купины, символа не только Богоматери, но и всего высокого и нетленного, бессмертного, был особенно актуален для символистов. Однако словосочетание «неопалимая купина» стало также названием цикла М. Волошина, имеющего подзаголовок «Стихи о войне и революции», в котором купина олицетворяет Россию: «Мы погибаем, не умирая, Дух обнажаем до дна. Дивное диво -- горит, не сгорая, Неопалимая Купина!» [2, с. 297].

История же Иакова и Рахили привлекает внимание именно как любовная история, что всегда значимо для лирики. Очень показательно, что современный автор, несмотря на то, что употребляет те же номинации, что и в Библии, обычно эксплицирует в тексте те события и чувства, которые опускает библейский повествователь: «Но стало в груди его сердце грустить, Болеет, как открытая рана, И он согласился за деву служить Семь лет пастухом у Лавана. Рахиль! Для того, кто во власти твоей, Семь лет -- словно семь ослепительных дней» [1, с. 224].

Представляется, что перечисленные сюжеты -- наиболее важные для поэзии ХХ в. в плане сюжетообразования из организованных библейской лексикой.

Таким образом, большое количество примеров употребления библеизмов в поэтических текстах ХХ в., разнообразие их функций, высокая содержательная, экспрессивная и эстетическая значимость этих единиц, многочисленность маркированных ими сюжетов дают все основания утверждать, что, независимо от мировоззрения автора, для его творчества чрезвычайно актуальны идейно-культурные языковые феномены, ставшие неотъемлемой частью мировосприятия и языковой картины мира нации.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ахматова Анна. Избранное. СПб., 1998. 608 с.

2. Волошин Максимилиан. Стихотворения и поэмы. СПб., 1995. 704 с.

3. Дубровина К. Н. Библейские фразеологизмы в русской и европейской культуре. М. : ФЛИНТА: Наука, 2012. 264 с.

4. Иванов Вячеслав. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. Кн. 1-2. СПб., 1995.

5. Иванов Георгий. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 1. М., 1994. 656 с.

6. Климович Н. В. Библеизмы в художественном тексте: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Красноярск, 2010. 16 с.

7. Маяковский В. В. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М., 1987. 768 с.

8. Оноприенко С. Библеизмы современного русского языка: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж, 1997. 16 с.

9. Пастернак Борис. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 1-2. М., 1989.

10. Романова Г. В. Использование библеизмов в поэзии Марины Ивановны Цветаевой: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж, 2003. 20 с.

11. Семенова Е. С. Библеизм как средство речевого воздействия: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тверь, 2003. 20 с.

12. Сергеева Е. В. Библеизмы в лирике Вячеслава Иванова // Библия и европейская литературная традиция. Вып. 2: материалы XXXV Междунар. филол. конференции. СПб., 2007. С. 18-26.

13. Сергеева Е. В. Употребление библеизмов как элементов русской культуры в поэзии И. Бродского // Иосиф Бродский в XXI веке: материалы междунар. научно-исслед. конференции. СПб., 2010. С. 10-14.

14. Сергеева Е. В. Особенности употребления библеизмов в русской поэзии XX века // Сергеева Е. В. Избранное: сборник статей. URL: Шр8://Ьоок5.§оо§1е.гц/Ьоок5/аЬои1/Избранное_Сборник_ста.Ыт1?Ы= TmHiAwAAQBAJ&redir_esc=y (дата обращения: 24.01.2019).

15. Сочинения Иосифа Бродского. Т. 1-4. СПб., 1992-1995.

16. Тарковский Арсений. Белый день. М., 1998. 384 с.

17. Фомина К. С. Некоторые особенности функционирования библеизмов в современном поэтическом тексте. URL: Шр:/^доита1.ги/агйс^/^п_1997-2911_2014_1-1_50.р^ (дата обращения: 21.01.2019).

18. Цветаева Марина. Избранные произведения. М.; Л., 1965. 810 с.

19. Яцевич К. В. Библеизмы в чешском литературном языке [на фоне русского и немецкого]: автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 2003. 20 с.

Размещено на Allbest.ru