Изображение психических расстройств в литературном творчестве Л.Н. Андреева

Размещено на http://allbest.ru

Медико-санитарная часть МВД России по г. Москве

Изображение психических расстройств в литературном творчестве Л.Н. Андреева (1871-1919)

Безчасный К.В.

Москва, Россия

Резюме

В статье рассматриваются некоторые аспекты литературного творчества известного писателя Л.Н. Андреева с клинической точки зрения. Новаторские стилистические находки писателя, воспринимаясь как несуразности, противоречащие логике художественного произведения, подчеркивали собственный взгляд, отражающий трагическое мировосприятие. Дана оценка ряда произведений как несущих символическое и сюрреалистическое содержание.

Ключевые слова: художественная литература, психическая патология, патологическое творчество.

Abstract

Image of Mental Disorders in the Literary Works of L. Andreev (1871-1919)

Bezchasniy K. Medical Department of the Ministry of Internal Affairs of Russia in Moscow, Moscow, Russia

In the article, some aspects of literary creativity of the famous writer L. Andreev are considered from the clinical point of view. Innovative stylistic findings of the writer are perceived as absurdities that contradict the logic of the work of art. They emphasized his own point, reflected a tragic worldview. There was given the assessment of certain works that have a symbolic and surreal content.

Keywords: fiction, mental pathology, pathological creativity.

Леонид Николаевич Андреев использовал в своем творчестве компиляции из различных художественных систем. Именно поэтому творческая манера писателя выделяла его среди других русских писателей. В.В. Стасов в письме к брату Д.В. Стасову, восторженно отзываясь о «Рассказе о Сергее Петровиче», заметил, что «в России так никто из авторов не писал и не думал» [4].

Одобрение критики Л.Н. Андреева вызывали в основном произведения, не выходящие за рамки традиционного реализма. Новаторские находки писателя в области стиля - экспрессия, эпатаж, загадочность, двусмысленность, гротеск, алогизм, абсурд - многими воспринимались как несуразности, противоречащие художественной правде и «начало ложного рода». Так прокомментировал Л.Н. Толстой рассказ

Л.Н. Андреева «Ложь». Между тем сам автор говорил о том, что идеалом для него «является богатейшее разнообразие форм в естественной зависимости от разнообразия сюжетов». Наиболее чуткие критики и прозорливые писатели (К. Чуковский, А. Блок, А. Белый и другие) признавали за Л.Н. Андреевым собственный стиль, выражающийся в трагическом понимании современного человека. Общим для критиков было мнение о «болезненности, патологичности» творчества Л.Н. Андреева [9]. Писали о том, что «импрессионизм Андреева, несомненно, патологичен от начала до конца...» [13]; «...при чтении Андреевских произведений вы чувствуете себя как в психиатрической клинике» [2].

Специальное исследование творчества Андреева на предмет патологии его персонажей в 1910 г. провел доктор психиатрии Александр Никанорович Муморцев, считавший, что «если бы какой-нибудь лектор без клиники вздумал читать курс психиатрии и не знал бы, где взять больных, он свободно мог бы их заменить героями Л. Андреева и только выиграл бы в живости и интересе изложения историй болезни» [9]. В.Ф. Боцяновский в эссе «Леонид Андреев: критико-биографический этюд» сообщил о том, что «рассказу «Мысль» было посвящено специальное заседание врачей-психиатров при медицинской Академии, где по докладу доктора Иванова, сомнения Керженцева были разрешены в том смысле, что он нисколько не притворялся, а убил, потому что был психически больным» [4]. Критик В. Кранихфельд писал: «Произведения Андреева болезненны, как болезненно и породившее их время. Но если когда-нибудь впоследствии историк захочет ярко осветить наше время, захочет изучить его не только в причинной цепи внешних событий, но и во внутренних переживаниях живых людей, то без помощи факела, который зажег Андреев, ему не удастся осуществить свое желание. При своем огромном таланте Андреев остается вместе с тем единственным пока художником, отразившим наше время в его больной мечте .и в его же больном разочаровании» [14].

Интерес Л.Н. Андреева к художественному изображению психических расстройств очевиден: тема безумия присутствует в большинстве его произведений, многие герои его рассказов, новелл, повестей либо безумцы, либо находятся в состоянии, близком к помешательству [13]. Таковы герои произведений «Алеша-дурачок», «Молчание», «Рассказ о Сергее Петровиче», «Ложь», «Бездна», «Мысль», «Жизнь Василия Фивей- ского», «Красный смех», «Призраки», «Ипатов», «Мои записки», «Он (Рассказ неизвестного)», «Из глубины веков» («Царь»).

Некоторые исследователи напрямую связывали интерес писателя к этой теме с его собственным опытом душевной болезни [16]. Действительно, в дневниках Андреева сохранены свидетельства того, как часто он находился на пороге безумия из-за отчаяния, вызванного любовными переживаниями, тоски после смерти любимой жены, одиночества в послереволюционные годы на чужбине. Для писателя характерна «театрализация» жизни, размывающая границы между фактом и вымыслом, нормой и патологией, с целью доказать окружающим то, что сумасшедший писатель на самом деле здоров. В качестве доказательства этой теории White F.N. привел некоторые факты биографии писателя и воспоминания о нем главным образом К. Чуковского. Возможно, Л.Н. Андреев вел с читателем игру, намеренно поддерживая миф о собственном безумии, нарочно нагнетая обстоятельства, способствующие распространению мнения о нем как о безумце. Писатель неоднократно обращался за помощью к врачам-психиатрам самостоятельно и действительно находился на лечении в клинике неврозов с диагнозом «неврастения». О том, что он часто находился на пороге безумия, писатель распространялся среди друзей и знакомых, описывал свои тяжелые душевные состояния в личном дневнике, отрывки из которого неоднократно читал друзьям и знакомым, в том числе женщинам [8]. Если к этому добавить еще и то, что тема безумия красной нитью проходит через многие его произведения, где он психологически глубоко и клинически точно описывает состояния помешательства («Он (Рассказ неизвестного)», «Красный смех»), а также принять во внимание публичное письмо Л.Н. Андреева читателям о том, что на самом деле он здоров, - представляется возможным предположить, что писатель сам провоцировал друзей, знакомых, читателей, создавая миф о собственном безумии [1, 10]. Подобная игра им художественно изображена в образах доктора Керженцева в повести «Мысль» и «дедушки» в новелле «Мои записки». Но так же, как и в случаях его героев, в случае самого писателя однозначного ответа на вопрос, кто же он на самом деле? - «оправдывающийся сумасшедший или здоровый, сводящий себя с ума?», - дать невозможно [13].

Характерный для Л.Н. Андреева интерес к изображению психической патологии был продолжен сюрреалистами [14]. В сущности, зародилось новое, «патологическое, направление, сделавшее стертой границу между творчеством нормальных модернистов и ненормальных людей. Одним из ярких представителей этого направления в мировой литературе был Артур Рембо со своей балладой «Пьяный корабль». Его творчество было пронизано вызовом продажному миру, юношеской алогичностью восприятия, отрицанием пошлости и убогости существования, порывом к безграничной свободе. В нем все подано на изломе и с особой экспрессией. Энергия стиха подчинена желанию поэта стать ясновидцем, обнажающим скрытый смысл человеческой жизни. Он был представителем плеяды «проклятых» поэтов, как и Шарль Бодлер («Цветы Зла»), ставший предтечей символизма, и вошел в сокровищницу французской поэзии [12].

Амбивалентная игра о собственном безумии напоминает поведение Сальвадора Дали, изобретателя параноико-критического метода, который также любил провоцировать публику ужасными кричащими образами (картины «Святое сердце» (1929), «Мягкая конструкция с вареными бобами: предчувствие гражданской войны» (1936), «Осенний каннибализм» (1936) и другие работы) и играть роль «нормального безумца». В своем «Дневнике одного гения» (1963) С. Дали восклицает: «Единственное различие между безумцем и мной в том, что я не безумец!» [6]. Об этом же говорят и картины Питера Брейгеля, в частности «Безумная Грета».

Л.Н. Андреев концентрируется на художественном изображении ситуационно обусловленных нервно-психических состояний своих героев [10]. Так, в новелле «Ложь» герой убивает любимую женщину под влиянием мучительных подозрений во лжи. Герой рассказа «В тумане» убивает проститутку в порыве дисфории и ненависти. Двойственность

человека, чудовища его подсознания, таящиеся в нем тайные фантазии и желания - одна из основных тем художников-сюрреалистов. Обращаясь к бессознательному, сюрреалисты отображали дремлющие в человеке инстинкты, темные бездны подсознания. С неконтролируемым бессознательным связан один из важнейших образов-символов Л.Н. Андреева - бездна, который соотносится с понятием «фрейдистско-сюрреалистический взрыв» [7], когда в человеке прячется «звериное, первобытное начало, соответствующее мировому хаосу» [3].

В новеллах «Бездна» и «В тумане» писатель показал, что бессознательное таит в себе силы, не поддающиеся контролю: «Можно быть идеалистом, верить в человека и конечное торжество добра, - писал Леонид Андреев, комментируя свою «Бездну», - и с полным отрицанием относиться к тому современному существу без перьев, которое овладело только внешними формами культуры, а по существу в значительной доле своих инстинктов и побуждений осталось животным» [9]. «Демоны подсознания» стремятся вырваться наружу, герой новеллы «В тумане» не может выдержать их наступления: «непостижимый ужас был в этом немом и грозном натиске, - ужас и страшная сила, будто весь чуждый, непонятный и злой мир безмолвно и бешено ломился в тонкие двери» [9]. «Бессознательное - это архив неучтенной человеческой энергии пограничных и неожиданных возможностей, это место, где властвуют инстинкты, древние пути мышления, желания и поведения. литературный творчество андреев патологичность

Там хранится все, что осталось от потока времени, прошлое и настоящее слито в одно целое, это недра, откуда в моменты больших волнений неожиданно прорывается наружу человек, лишенный культурной дрессировки. Там же таятся и многие не получившие своего удовлетворения желания раннего детства.

Неисполненные желания, неудовлетворенные требования инстинктов имеют огромную силу, они ждут на дне своего времени и могут в любое время прорвать скованное сознание и вырваться наружу в форме неожиданных поступков в общем нормального человека или в виде тяжелого невроза.

Культурный человек в области своего бессознательного мира обнаруживает непрерывное родство с первобытным дикарем и может поступить, как его далекий предок. Вот на этой глубине человеческой личности лежит всегда готовое преступление...» [9].

Человек не знает обо всех страшных тайнах, сокрытых в недрах бездны его подсознания, и когда ее призраки выходят наружу, он в ужасе не может узнать самого себя. В «Бездне» молодой студент Немовецкий со своей возлюбленной Зиночкой становятся жертвами разбойного нападения. Под влиянием темноты над разумом берет верх сексуальное желание. Очнувшийся после избиения Немовецкий из жертвы сам превращается в преступника и совершает повторное насилие над девушкой: «И снова он набросился на несопротивляющееся тело, целуя, плача, чувствуя перед собой какую-то бездну, темную, страшную, притягивающую. Немовецкого не было. Немовецкий оставался где-то позади, а тот, что был теперь, с страстной жестокостью мял горячее податливое тело. На один миг сверкающий огненный ужас озарил его мысли, открыв перед ним черную бездну. И черная бездна поглотила его» [9].

Даже убежденный «логик» и «рационалист» дедушка в «Моих записках» не в силах справиться со своим инстинктом. Под влиянием сиюминутного желания он предается любовной страсти со своей бывшей невестой. В этот момент, как вспоминает герой, «...под ногами раскрылась бездна, все шаталось, все падало, все становилось бессмыслицей и сном» [9].

Доктор Керженцев («Мысль») после совершенного им преступления дико пугается собственного отражения в зеркале, в новелле «Набат» (1901) главный герой, отчаянно метущийся в темноте среди горящего всюду пространства, не узнает своего отражения в воде: «Я метался по берегу, и сзади меня металась моя черная тень, а когда я нагибался к воде, допытываясь у ее дна, на меня из черной бездны глядел призрак огненного человека, и в искаженных чертах его лица, в разметавшихся волосах, точно приподнятых на голове какой-то страшной силой, - я не мог узнать самого себя» [9]. Вслед за З. Фрейдом Л.Н. Андреев представляет область сознательного лишь малой областью понимания человека. Писатель был убежден, что создаваемые художником образы отражают впечатления, переживания из других жизней, все они входят в основу души - бессознательное, в котором скрывается тайна человеческой жизни.

Бездна бессознательного отражается у человека в глазах, поэтому «когда ночью человек один остается перед зеркалом, ему всегда бывает немножко жутко и странно от мысли, что он видит себя» [9]. Даже те люди, которых давно и хорошо знаешь, могут вызывать страх, если глубоко взглянуть в их глаза: «у них знакомые лица, но глаза их чужие и странные и живут отдельно от лица и его улыбки. Как будто в глазные щели старых, приглядевшихся лиц смотрит кто-то новый, чужой, все понимающий и страшно хитрый» [9]. Вслед за З. Фрейдом Л.Н. Андреев представляет область сознательного лишь малой областью понимания человека. Писатель был убежден, что создаваемые художником образы отражают впечатления, переживания из других жизней, все они входят в основу души - бессознательное, в котором скрывается тайна человеческой жизни.

В фельетоне Андреева «Волга и Кама» (1902) автор-путешественник открывает для себя одну из сокровенных тайн мироздания: «И не чувствовалось в этой тишине собственного тела и как-то весело становилось. Весело и чудно. Будто просыпались во мне тысячи жизней, что предшествовали моему рождению, и каждая говорила своим языком, и тут с особой силой стало ясно, что если я и живу недолго, то моя душа - особа весьма преклонных лет.

Видали вы пень столетнего дуба, спиленного под корень? От самой сердцевины правильными кругами идут слои - по одному в год. Так и душа. Один лишь верхний ее слой - ваш, а остальные, многочисленные, даны предшествующими вам жизнями» [16]. Столкновение сознательного и бессознательного начал в человеке изображено Л.Н. Андреевым в романе «Дневник Сатаны» (1919).

По словам Ю.В. Бабичевой, «предмет философских размышлений автора «Дневника Сатаны» - давно тревожившие его тайны человеческой психики, которые не постигаются логикой, даже такой совершенной и абсолютной, как логика Сатаны.

Та таинственная область подсознания (или «царство бессознательного», как выражался когда-то герой андреевской «Мысли»), в которую стремились, но не смогли по-хозяйски проникнуть ни преданный заклятию сверхразум Анатэмы, ни преступный ум доктора Керженцева» [1]. Вочеловечившись в тело миллиардера Ван-дергуда, Сатана оказывается не в силах контролировать свое бессознательное. «Если днем я еще пока побеждаю Вандергуда, то каждую ночь он кладет меня на обе лопатки. Это он заселяет темноту моих глаз своими глупейшими снами и перетрясает свой пыльный архив.» - писал в своем дневнике Сатана [1]. Герой называет свою память «зачарованной книгой, таящей все тайны ...прошлого бытия» [1]. Перед Сатаной-Вандергудом, впервые прибывшим в Рим, проносятся видения как будто бы из его прежних жизней: «.все частицы Моего мозга зашевелились и тихо зажужжали, как пчелы, разбуженные дымом. Все громче жужжали пчелы, весь мой улей гудел - и вдруг тысячи лиц, смуглых и белых, красивых и страшных, завертелись передо Мною, - вдруг тысячи тысяч голосов, шумов, криков, смеха и стонов оглушили Меня» [8]. Так, Сатана-Вандергуд вспоминает себя Цезарем, жертвой пожара в Риме при Нероне, человеком, которого сжигают на костре.

Безумие, психические расстройства героев окрашены писателем в трагические тона, но с другой стороны, писатель связывает душевную болезнь с расширенным видением и осознанием [13]. Душевные расстройства пациентов лечебницы, изображенных в повести «Призраки» (1904), являются следствием не только болезни, но и вторгшейся в их жизнь иррациональной стихии бытия.

Главный герой повести «Он (Рассказ неизвестного)» постепенно сходит с ума от того, что сквозь фальшь и искусственность мира «настоящего» видит признаки реального существования другого мира, источник которого - собственное бессознательное: «То самое непостижимое рассудком «Оно» постепенно все больше и больше захлестывает, а затем и «гасит» сознание героя» [16]. Воскресший Елеазар из одноименной повести Л.Н. Андреева познал тайну смерти и сохранил ее отпечаток в своих глазах. Тот, кто смотрел в глаза Елеазара, сходил с ума, так как великую тайну жизни и смерти не в состоянии вместить в себя хрупкий разум человека. О том, кто такие сумасшедшие, размышляет Сатана-Вандергуд в последнем романе писателя: «.они все познали что-то и хотели выразить его .и ты слышишь, как шипят и вертят в воздухе колесами эти свалившиеся паровозы, ты замечаешь, с каким трудом они удерживают на месте разбегающиеся черты своих изумленных и пораженных лиц» [8]. Сюрреалисты также видели в безумии возможности расширенного видения и восприятия подлинной реальности. Поль Элюар восклицал: «Болезни! Неврозы! Божественные способы освобождения, не понятые христианами, - мы вовсе не небесная кара, но раскрепощение, высшее воздание, земной рай .стремительное восхождение к вершине духа» [14]. Группа французских сюрреалистов признавала художественную ценность рисунков душевнобольных.

Творчество Л.Н. Андреева заслужило эпитет «психопатологическое», благодаря тому, что его произведения изобилуют ужасными подробностями, деталями, которые призваны вызывать шок, содрогания у читателя. Вербализацией кошмарных снов кажутся произведения «Стена», «Жизнь Василия Фивейского», «Красный смех», «Елеазар».

Стратегия писателя, пристрастного ко всему ужасному, болезненному, гротескному, вызывающему, во многом близка, с одной стороны, «Театру жестокости» Антонена Арто и «Жестокому театру» Августа Стриндберга, призванным создать наивысшую степень вовлеченности воспринимающего, заставить зрителя кричать, с другой стороны, ужасающим провокациям сюрреалистов, как, например, демонстрация «убитого ребенка Линдберга» Сальвадором Дали и его женой Галой [6] или рисунок И.С. Тургенева «Охота на детей» (рисунок воспроизведен в книге Andre Mazon, Manuscrits parisiensd'Ivan Tourguenev, Paris, 1930, с. 174), который для внучек Полины Виардо долгое время был лишь забавой (дети бывают достаточно жестоки!). Этот рисунок представляет интерес для врачей-психиатров, как несущий назидательный смысл к нравоучительному сну десятилетнего мальчика из рассказа И.С. Тургенева «Перепелка».

Страсть Л.Н. Андреева к фантастическому, ужасному, сатанинскому роднит его с предтечами сюрреализма - И. Босхом, Ф. Гойей, Э. Гофманом и Э. По. Писатель восхищался живописью Ф. Гойи, известно, что стены дома-замка писателя в Ваммельсуу украшали сделанные им копии с офортов этого художника. Еще при жизни Андреева критики сравнивали его творчество с прозой Э. Гофмана и Э. По [15]. Так, Е. Жураковский писал: «При более внимательном изучении можно найти немало элементов общих в больном творчестве Л.Н. Андреева и в тех жизненных явлениях, которые одухотворяли творчество немецкого сказочника необузданного таланта Гофмана, мрачного спиритуалиста Эдгара По и современного экзальтированного реформатора в области полупсихиа- трического романа Станислава Пшибышевского. Мир мрачных жизненных видений, агония страсти и больших грез, опьянение чувственным, зверским энтузиазмом и неумеренными терзаниями рядом с демоническими порывами, оргиями мятежной души, - вот общие мотивы этих различных по степени и сферам творчества талантов» [7].

Влияние Эдгара По на творчество Л.Н. Андреева отмечали и современные исследователи. Ю.О. Юзбашева писала о том, что писателей роднит «...мрачность, власть рока, сила безумия, обостренность чувственного восприятия» [15]. «Страх, притягательная сила всего необычного, разного рода случайности, вкус к чрезмерному - все это такие силы, обращение к которым никогда не окажется тщетным. Нужно писать сказки для взрослых, почти небылицы», - призывал Анри Бретон в «Манифесте сюрреализма» [5]. До А. Бретона и других сюрреалистов, вдохновлявшихся «черным» готическим романом, это почувствовал Л.Н. Андреев. Для многих персонажей Андреева характерно стремление к самоубийству: эта тема присутствует в «Рассказе о Сергее Петровиче», «Молчании», «Весной», «В тумане», повести «Мои записки», «романе итогов» «Дневник Сатаны».

Из биографии писателя известно, что он как минимум дважды пытался покончить с жизнью из-за несчастной любви [4]. Одержимость идеей самоубийства, как и тема «безумие и ужас», шокировала читателей. Описывая эмоциональное состояние героев под властью неконтролируемого бессознательного, писатель продвигался по направлению к принципам сюрреализма, подчинявшего художественный мир и творческий процесс сфере бессознательного. Писателя привлекало все таинственное, ужасное, безумное, странное, двусмысленное, противоречивое, абсурдное. Провоцируя читателя, во многом писатель сам способствовал тому, чтобы его проза воспринималась как «психопатологическая». Последовательно воплощая темы «ужаса и безумия», болезни, самоубийства в своих произведениях и в жизни, Л.Н. Андреев еще до Сальвадора Дали создал свой «параноикокритический метод», вызывающий бурную реакцию публики, что способствовало привлечению максимального внимания к его творчеству.

Литература

1. Babicheva YU. (1983) «Dnevnik Satany» L. Andreeva kak antiimperialisticheskij pamphlet [«Diary of the Satan» of L. Andreyev as anti-imperialist pamphlet]. Tvorchestvo L. Andreeva: issledovaniya i materialy [L. Andreev's works: studies and materials]. Kursk, p. 77. (in Russian)

2. Bazhenov N. (1903) Psihiatricheskie besedy na literaturnye i obshchestvennye temy [Psychiatric conversations on literary and public subjects]. Moscow: T-vo tip. A.I. Mamontova, 159 p. (in Russian)

3. Bazhenov N. (1899) Simvolisty i dekadenty: psihiatricheskij ehtyud [Symbolists and decadents: psychiatric etude]. M.: T-vo tip. A.I. Mamontova, 33 p. (in Russian)

4. Bocyanovskij V. (1903) Leonid Andreev: kritiko-bibliograficheskij ehtyud [Leonid Andreyev: critical- bibliographic etude]. SPb., p. 30. (in Russian)

5. Breton A. (1986) Manifest syurrealizma [Manifest of surrealism]. Nazyvat'veshchisvoimiimenami: Programma vystupleniya masterovzapadnoevropejskih literaturyXX veka (sostav., predisl. i obshch. red. L.G. Andreeva) [To call the things by their names: the program of performance of the masters of Western European literature of the XX century (edited by L.G. Andreev)]. M., pp. 55-60. (in Russian).

6. Dali S. (2009) Dnevnik odnogo geniya (per. s franc. O. Zaharovoj) [Diary of one genius]. M., p. 16. (in Russian)

7. ZHurakovskij E. (1906) Tragikomediya sovremennojzhizni (o CHekhove, Ibsene, Pshebyshevskom, Andreeve i o zloslovii): literaturno-kriticheskie ocherki [The tragicomedy of modern life (About Chekhov, Ibsen, Pshebyshevsky, Andreyev, and about malignant gossip): literary and critical sketches]. M., p. 131. (in Russian).

8. Koz'menko M. (2009) Dnevnik-roman Leonida Andreeva [Leonid Andreyev's diary novel]. AndreevL.N. Dnevnik. 1897-1901 gg. [L.N. Andreev. Diary. 1897-1901]. M., pp. 3-34. (in Russian)

9. Mumorcev A. (1910) Psihopaticheskie cherty v geroyah L. Andreeva (razbor proizvedenij «Krasnyj Smekh», «Bezdna», «V tumane», «ZHizn' Vasiliya Fivejskogo», «Moizapiski») [Psychopathic features in L. Andreyev's heroes (analysis of the works "Red Laughter", "Chasm", "In Fog", "Vasily Fiveysky's Life", "My Notes")]. SPb., 138 p. (in Russian).

10. Mumorcev A. (1909) «Krasnyj Smekh» [Red Laughter]. Literaturno-medicinskij zhurnal, 6, pp. 10-35.

11. Rossolimo G. (1901) Iskusstvo, bol'nye nervy i vospitanie [Art, sore nerves and education]. Russkaya mysl', 2, 124 p.

12. Rybakov F. (1911) Sovremennyepisatelii bol'nye nervy [Modern writers and sore nerves]. Moscow, 188 p. (in Russian)

13. Tkachev P. (1913) Patologicheskoe tvorchestvo (L. Andreev) [Pathological creativity (L. Andreyev)]. Harkov, 153 p. (in Russian)

14. SHvejbel'man N. (1996) Opyt interpretacii syurrealisticheskogo teksta [uchebnoe posobie] [Experience of interpretation of surrealistic text]. Tyumen, pp. 41-42. (in Russian)

15. YUzbasheva YU. (1997) Otzvuki tvorchestva EHdgara Po russkoj literature nachala XX veka [Echoes of creativity of Edgar Poe to the Russian literature of the beginning of the 20^th century]. Russkaya filologiya. № 8 (Sbornik nauchnyh rabot molodyh filologov) [Russian philology. № 8 (Collection of scientific works of young philologists)]. Tartu, p. 126. (in Russian).

16. White F.H. (2006) Memories and madness: Leonid Andreev through the prism of the literary portrait: includes an annotated Book about L. Andreev. Montreal [etc.].

Размещено на Allbest.ru