Н.В. Гоголь: "Страшная месть" - круг и чаша

Размещено на http://www.allbest.ru/

Н.В. Гоголь: «Страшная месть» - круг и чаша

Владимир Казарин

Марина Новикова

Киев



Статтю присвячено подорожі М. В. Гоголя до Криму (1835) і рефлексіям «кримського тексту» України в повісті «Страшна помста» (1832). Розглянуто символи Кола, Чаші, Книги, а також символічну композицію повісті та її релігійно-філософський контент. Повість М. Гоголя є багатим джерелом для різноаспектних досліджень, зокрема й із точки зору міфологічних уявлень українців, позаяк у рядках гоголівської прози майстерно закодовані дивовижні таємниці. Багатий міфологічний шар, що лежить в основі системи образів та сюжетних ліній, свідчить про суттєве заглиблення автора в архаїчну свідомість народу, висвітлену в народних звичаях, віруваннях та переказах, якими він користувався при написанні свого твору. Зібрано та проаналізовано документальні відомості щодо перебування Гоголя в Західному Криму, в селищі Саки, де він лікувався від депресії. Розглянуто кримські алюзії в гоголівській повісті. Паралельно зіставлено історичний та космічний час цього тексту. «Страшна помста» оповита легендарно-фантастичним ореолом. У творі порушена магічна тема потойбічних явищ людської природи. І все це описане з властивою Гоголю майстерністю. Класик то висміює ці явища, то впроваджує їх у козацький побут, фольклор і народні звичаї, то барвисто створює похмурі й зловісні картини життя, передаючи свій настрій і впливаючи на сприйняття читача. Це особливо зримо простежене в описі місцевості, де відбуваються події. Запропоновано нову інтерпретацію гоголівського сюжету в національному і крос-культурному аспектах.

Ключові слова: М. В. Гоголь; подорож до Криму (1835); «кримський текст» України; повість «Страшна помста» (1832); Данте; символи; Коло; Чаша; Книга; композиція; релігійно-філософський контент.



VLADIMIR KAZARIN

MARINA NOVIKOVA

N. V.GOGOL: "TERRIBLE VENGEANCE" - a circle and a bowl

The article deals with Nykolai Gogol's trip to the Crimea (1835) and the «Crimean text» of Ukraine in his tale "Terrible vengeance" (1832). The author examins its structure, symbolic system, religious and philosophical content. The story of M. Gogol is a rich source for multi-dimensional research, in particular from the point of view of the mythological notions of Ukrainians, because in the lines of Gogol's prose amazing authentic mysticism is skillfully encoded. The rich mythological layer underlies in the system of images and plot lines, it shows the author's significantly goes deeper into the archaic consciousness of the people, which is highlighted in folk customs, beliefs and legends, and he enjoyed its richness when writing a story. Factual data are collected on Gogol's staying in Saqi, the West Crimean village. There he felt relief and cope with long term depression. Crimean allusions in his text are put under analysis. Historical and cosmic time are also compared. "Terrible revenge" is surrounded by a legendary fantastic aureole. In the research the magic theme of otherworldly human nature is raised. And all this is described with Gogol's peculiar skill and talent. The classic writer pours ridicule on these phenomena, then introduces them into the Cossack life, folklore and folk customs, then colorfully creates gloomy and ominous pictures of life, conveying their mood and influencing the perception of the reader. This is especially noticeable in the description of the area where the events take place.The plot of the story is given a new interpretation in the national and cross-cultural aspects.

Key words: Nikolai Gogol'; The Crimean trip (1835); the "Crimean text" of Ukraine; the tale "Dreadful vengeance" (1832); Dante; structure; symbolic system; religious and philosophical content.



Во время международных филологических конференций, периодически проходивших в последние десятилетия в Западном Крыму, в небольшом курортном городке Саки (крымскотатарский топоним - Saq, Сакъ), сложилась добрая традиция: участники возлагали цветы к памятнику Н. В. Гоголю (проект заслуженного художника Украины, почётного гражданина города Саки, киевского скульптора Петра Федосеевича Мовчуна). К 200-летнему юбилею Н. В. Гоголя (далее - НГ) в газете «Слово города» была напечатана на целую полосу статья известного краеведа, многолетнего директора местного музея Л. Д. Юдиной, автора множества публикаций и книг о Саках. В статье были указаны традиционные источники, содержащие сведения о пребывании НГ в Крыму в июне-июле 1835 года (главным образом, письма и воспоминания современников (Вересаев, 1933; Маркевич, 1902)). Другого фактического материала о пребывании НГ в Крыму, по мнению Л. Д. Юдиной, нет. Она же резюмировала: «Посещение Тавриды <. .> не отразилось, к сожалению, в его (Гоголя. - Авт.) творчестве» (Юдина, 2009).

Последнее утверждение, на наш взгляд, столь же неверно, сколь и общеупотребительно. Не будем трогать херсонских отсылок НГ в «Мёртвых душах», хотя степная Херсонщина административно входила в состав Таврической губернии (так называемая Северная Таврия) (Генеральная карта., 1997). Вспомним фантастическую, но небезосновательную «Симферопольскую и Карасубазарскую» епархию в «Беге» М. А. Булгакова (Абрамова, & Новикова, 2015) и Корсунский монастырь на Херсонщине, якобы подчиненный тому же епископу. Степной Крым в российском и европейском культур-мышлении XVIII-XIX и даже начала ХХ века явно тяготел к степной же Украине-«Малороссии». Вспомнить можно и гоголевские крымские рефлексии: казацкие походы в «Тарасе Бульбе» (особенно походы «былые», ретроспективные (Казарин, 1986)), «шаровары, шириною в Чёрное море, с тысячью складок и со сборами», которые надевают перед отъездом в Запорожскую Сечь сыновья Тараса - Остап и Андрий (Гоголь, т. II, с. 51) и другое.

Не был Крым забыт писателем и позже. С конца 1840-х годов, когда его здоровье опять пошатнулось, он снова стал думать о поездке на юг. Главной причиной, которая препятствовала осуществлению планов НГ, была нехватка денег. 3 октября 1851 года в письме матери он подводит черту под своими планами вновь посетить полуостров: «На прожитьё в Крыму вряд ли бы достало средств» (Гоголь, т. XIV, с. 254).

Меньше чем через пять месяцев писателя не стало. Поневоле подумаешь: а не мог ли Крым продлить его жизнь?

Но всё это уже тема для отдельной статьи, и мы надеемся к ней вернуться. Сейчас же хотим обратить внимание на другой - удивительный - факт: Крым получил «отражение» в творчестве НГ за три-четыре года до того, как писатель его посетил. Речь идёт о повести «Страшная месть». В её XIV главе рассказывается, как после убийства Колдуном своей дочери Катерины - «показалось» за Киевом «неслыханное чудо», посмотреть на которое собирались «все паны и гетманы»: «<...> вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Чёрное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою поднимавшийся из моря, и болотный Сиваш». Видны стали и «земля Галичская», и Карпатские горы, и «самая высокая гора» Криван (фигурирует в повести четыре раза: в главах XII, XIV, XV, XVI) (Гоголь, т. I, с. 275).

Показательно, что на Юге «бывалые люди» различают не только синеющий Лиман, а за ним - Чёрное море (ещё трижды будет упомянуто в главах IV, IX и XV) и Крым (он назван также в главе XV), «горою поднимавшийся из моря» (имеется в виду «святая» гора Чатыр-Даг, отражённая в многочисленных преданиях и знаменитом сонете Адама Мицкевича). Видят «бывалые люди», в молодости воины и чумаки, и так называемое море «Гнилое»: Сивашскую затоку со стороны Арабатской стрелки и Азовского моря (Магомедов, & Кубишев, 1994). Кстати, для Сиваша это также второе упоминание в повести, первый раз он фигурирует во II главе как «Солёное озеро» в рассказе о битве Сагайдачного с ордой. Названо Гнилое море («болотный Сиваш») в повести об истории Украины недаром: это район многовековых соляных промыслов и чумачества.

При чем же тут Саки? А при том, что сам НГ, вернувшись в Полтаву, своё пребывание в Саках описывал так: «Был <...> в Крыму, где пачкался в минеральных грязях» (Гоголь, т. X, с. 369). Грязи, соль, рапа - вот основные природные особенности Крымского перешейка и окружающих его кос, лиманов, заток и грязевых озер.

В 1835 году НГ на личном опыте познакомится с тем, что он так провидчески, на основании легенд и путевых очерков, описал ранее.

О своём пребывании в Крыму НГ оставил ещё несколько не менее таинственных строк.

Вернувшись в родную Васильевку, в письме от 11.07.1835 в Харьков, профессору И. И. Срезневскому, НГ сообщает: «<...> я намерен отдохнуть после поездки моей в Крым, где странствовал для здоровья и для того, чтобы повидать его (выделено нами. - Авт.)» (Гоголь, т. X, с. 368). «Его» - это Крым, что ясно из окружающего контекста. Удивляет, что слова эти НГ написал не до поездки в Крым (т. е. не в виде плана, мечты, намерения), а после таковой поездки. Спрашивается: где же он «странствовал» по Крыму? И почему НГ так важно было «повидать его»?

Уже не из Васильевки, а из не менее родной Полтавы, практически одновременно, с разницей в четыре дня (письмо от 15.07.1835), НГ напишет в Петербург поэту и литературному наставнику многих стихотворцев золотого российского века - В. А. Жуковскому: «Всё почти мною изведано и узнано <...> (выделено нами. - Авт.)» (Гоголь, т. X, с. 369). Сказано это о том же Крыме, и сказано словами ответственными и также загадочными: «почти всё» (!) «изведано» (??!!) и «узнано» (?!). Оставим в покое слово «узнано», его можно объяснить чтением дорожных заметок других путешественников по Крыму. Но «изведано» как понимать? Что мог НГ «изведать» в глухой сакской степи? В том Крыму, куда попал первый и последний раз в жизни?

Правда, ниже прибавлено в ином, шутливо-светском тоне: «Был только в Крыму (НГ собирался ещё на Кавказ. - Авт.), где пачкался в минеральных грязях. Впрочем, здоровье, кажется, уже от одних переездов поправилось. Сюжетов и планов нагромоздилось во время езды ужасное множество, так что <...> много бы изошло теперь у меня бумаги и перьев. Но жар вдыхает страшную лень, и только десятая доля положена на бумагу и жаждет быть прочтённою Вам. Через месяц я буду сам звонить в колокольчик у ваших дверей, крехтя от дюжей тетради (выделено нами. - Авт.)» (Гоголь, т. X, с. 369). гоголь мифологический повесть

Итак, из второго письма можно извлечь, по меньшей мере, следующую информацию. 1. НГ действительно (а не только в мечтах) собирался путешествовать по Крыму. 2. Он действительно по Крыму пропутешествовал. 3. Плодом этих путешествий стали многочисленные наброски. 4. Наброски эти сделаны не в форме отдельных строк или беспорядочных фрагментов, а в форме «сюжетов и планов», то есть относительно законченных тематико-композиционных «дайджестов» (как сказали бы мы сегодня). 5. Их он уже через месяц собирается представить на суд наставника.

НГ любил мистификации. Может быть, он хотел «поиграть» с В. А. Жуковским, сочинив свои «переезды» по Крыму? Зарезервируем и эту гипотезу. Однако учтём, что В. А. Жуковский вскоре сам побывает в Крыму (1837) и что о Крыме к тому времени накопилась немалая литература путешествий. Розыгрыш был бы в этих условиях делом нелёгким. А если розыгрыша не было? Тогда можно повторить вопросы: где же и когда же всё это с НГ происходило? Неужели в Крыму? В том самом Крыму, о котором «общеизвестно», что НГ ничего о нём не написал? Вдобавок, грязелечение - процедура весьма изнурительная, к тому же идущая под строгим контролем врача. В Саках все грязевые процедуры курировал тогда заботливый и требовательный доктор - Николя (Николай Антонович) Оже (1800-1853) (Стома). Крайне сомнительно, чтобы пациента, находящегося в полном упадке сил (а именно в таком состоянии приехал в Саки НГ), притом в разгар лечебных процедур, доктор Оже отпустил «повидать» Крым.

Второе недоумение. После Пушкина Крым практически всей русской литературой первой половины XIX века воспринимался как романтический «волшебный край». В Саках «изведать и узнать» об этом крае «почти всё» было, конечно же, немыслимо. Каким же образом сумел тогда НГ не просто интеллектуально «узнать» о Крыме «почти всё», но также «изведать» всё таинство этого края? Напомним снова: о своём крымском опыте НГ пишет не кому-либо, а знаменитому поэту, мистику и романтику...

С такими - доселе не решёнными - биографическими загадками мы переходим к загадке следующей, поэтологической. Попытаемся разгадать смысл гоголевской «крымской рефлексии» на языке не только романтизма, но и тысячелетней символики.

Действие в «Страшной мести» происходит не на Юге. Чтобы увидеть «Гнилое море» из Среднего Поднепровья, нужен глобальный катаклизм Земли. Окоём (украинский «овид») должен окаймить не выпуклый участок шарообразной планеты, а гигантскую впадину. Её центр (он же дно впадины) занимает обычная равнина. Зато море (сливаясь с небом) поднимается чудесным образом вверх - на кромку кругозора. То есть перед участниками эпизода и нами, читателями, возникает огромная чаша.

Чаша (с окоёмом по краям) - древнейший символ «всесвіту», всего «белого света». В «свёрнутом», вещном виде то же значение (неметафорическое!) несёт чаша Причастия (Потир), чаша Евхаристии. Её также поднимают кверху «о всех и за вся». Аналогично, чаша в «Страшной мести» вмещает в себя всю Украину - с Карпатами на Юго-Западе и вставшим не то Чёрным, не то Азовским морем на Юго- Востоке. Возникает откровенная аллюзия на воды Красного («Чермного») моря в Библии. Оно тоже встало и разомкнулось перед евреями во время их Исхода из Египта, а затем сомкнулось и поглотило колесницы фараона (Аверинцев, 1992). Так и гоголевская Чаша предвещает гибель Колдуна.

В процессе создания данной работы авторы получили немало ценных дополнений и уточнений от своих коллег. Пользуемся случаем выразить им всем нашу признательность. Так, профессор Т. Н. Потницева (Днипро) предложила несколько дополнительных соображений в пользу выдвинутой нами интерпретации гоголевской повести. В частности, она справедливо отмечает, что «одна из первых проекций взгляда <. .> снизу вверх» идёт у НГ «с левобережной (низменной) стороны Днепра на сторону гористую, правобережную». Но ведь на тех же горах была заложена Киево-Печерская Лавра и сам Киев, прозванный в древности «новым Иерусалимом». Получается, что в картине мира повести главная святыня православной Киевской Руси и главная священная высота Крыма - гора Чатыр-Даг (или, по-гоголевски, «гора Крым») - увидены одинаково: снизу, из грешного земного мира «оболони», «гнилого моря», «грязи», - вверх, в мир горный и горний, «правый» и святой.

В этой священной, сверхзначимой топографии повести гора Криван (гора Карпатского Всадника) противопоставлена не только святым Киевским горам. Ей противостоит и Чатыр-Даг: гора, которую Адам Мицкевич с формульной точностью и символической мощью назвал в своём сонете «минаретом вселенной». Путешественники, побывавшие в Крыму (будь то поэты или чумаки), все слышали о том, что крымские греки поставили на вершине Чатыр-Дага часовню в честь Богоматери «Всесвя- той». Раз в году православные совершали к этой часовне крестный ход. Так сам Крым (как и сама Украина-Русь) неоспоримо становились Чашей, возносимой к Небу «о всех и за вся».

Но и зло пытается овладеть святынями, принудить их «работать» на себя. Проникнувши на киевской свадьбе сына есаула Горобца внутрь священной Чаши, Колдун отравляет её своим присутствием: «"Беда будет!" говорили старые, крутя головами» (Гоголь, т. I, с. 245). Инвертируется сам свадебный обряд (Брак, 1992), описанный НГ в главе I повести «Страшная месть». В сердцевине своей он содержит причастие брачующихся. Во время заколдованной свадьбы из отравленной чаши выпьют и Данила (он утрачивает смысл своего существования), и Катерина (она не сможет сопротивляться чарам отца).

Для начала, однако, скажем не о собственно чаше, а о круге (Торопов, 1992): о кругозоре как рамке картины мира НГ - по крайней мере, в «Страшной мести». Кругозор - и впрямь древний символ всего «белого» (т. е. дневного) света. Объясняется это просто. Кругозор - граница видимости, а то, что видимо, - оно человеческое, живое, реальное, «своё» (Торопов, 1992): И обратное: всё, что «невидимо» (или зрительно искажено), как раз потому выглядит нечеловеческим, не живым, ирреальным, «чужим».

В этом смысле гоголевская Чаша - кругозор нормальный. Но особый: это кругозор с высоты. Так - сверху - видит «долину слез» в Адской части своей «Божественной комедии» Данте.

Дантовское сравнение для мира «Страшной мести» вполне актуально (Данте, 1950; Примечание, 1950; Данте, 2013). Правильному кругозору лучше видно всякую неправильность. Сакские грязи исцеляют, сивашская соль возвращает вкус - обе они работают именно в правильном, нормальном направлении. Колдун делается уродливым, старым и горбатым в центре гоголевского мира: именно там и тогда - где и когда уже не может не проступить истинный облик, подлинная суть всякого человека.

Оттого Чаша у НГ сущностно и функционально противоположна зеркалу Азазелло в «Мастере и Маргарите» у М. А. Булгакова. Для Азазелло, демона смерти и зла (Аверинцев, 1992), реальны только смерть и зло. Для НГ Чаша-Украина сама по себе не может быть ни ужасом, ни уродством. Функционально она подобна сакским грязям. Те «выпаривают», выводят наружу и тем самым уничтожают внутренние, скрытые слабости и недуги человека. Чаша, «явившая» миру горбатого Колдуна, тем самым уничтожает одну из самых опасных чар зла - чару чёрной тайны.

Помимо того, Чаша у НГ полным-полна, и полна она особой полнотой. Чтобы уяснить эту полноту, придётся перенестись временно в другой священный центр - британский: на равнинные пустоши Солсбери. Туда, где высится памятник доисторической архаики - Стоунхендж (Фарлонг, 2000).

Стоунхендж - гигантский кромлех, т. е. круг. Образован он двумя дугами вертикальных каменных плит. Те, в свою очередь, сгруппированы по три, составляя ворота-трикамни, - по-научному, трилиты. О каменных чудесах Стоунхенджа можно рассказывать долго. Но не они являются сейчас предметом нашего интереса. И не еще более обширные круги (иногда - из стоячих камней, иногда - изо рвов, валов, курганов или тех же кромлехов) - круги, исчертившие всю Солсберийскую равнину. Вместе со столь же доисторическими дорогами (так называемыми «аллеями процессий») круги эти доходят до британских берегов Атлантики и перешагивают на противоположный берег, во французскую Бретань...

Все эти магические круги (а вдобавок к ним - круги «допотопных» памятников Шотландии и Ирландии) изучали совместно британские геофизики и британские археологи. Геофизики учли, что все «чудеса могучей природы» (А. Н. Островский), породившие на поверхности «чудеса» ландшафта и культурно-исторических памятников, уходят вглубь: к «чудесам» земных недр, хранилищ «предыстории». А археологи, идя вслед за геофизиками, нарисовали карты ожидаемых, прогнозируемых находок. Ибо те залегают не где попало, а выстраиваются вдоль геофизических маркеров Земли: магнитных аномалий, тектонических сдвигов, термических скважин, грязевых вулканов и т. п. Пониманием этого рождён в XII-й главе «Страшной мести» рассказ НГ о том, как по всей Европе через давно обжитые людьми территории Польши и Германских земель, Венгрии и Румынии «идут рядами высоковерхие горы», «каменными цепями» перекидывают они «вправо и влево землю и обковывают её каменною толщей» (Гоголь, т. I, с. 271).

Крым здесь не исключение (Новикова, 2004). Украина тоже (Холл, 1999). К огорчению филологов и культурологов, подробные геофизические карты до сих пор остаются секретными документами военных и специальных ведомств. Но наметить (по описанной британцами методике) хотя бы очертания границ символической гоголевской Чаши - можно. Сделать это можно именно потому, что границы эти символические (Холл, 1999).

В картине мира «Страшной мести» имеются, как и положено в символической метафизике, три фиксированные точки. Во-первых, это Центр - Киев и Киево-Печерская Лавра. Во-вторых, это ближняя Граница - Черное море и Крым. В-третьих, дальняя Граница - «самая высокая гора» Криван (одна из вершин Высоких Татр - отрогов Карпат на территории Словакии). Легенда гласит: возле этой горы как раз и разверзается «бездонный провал». В гоголевской повести в провал этот злой Брат сбросил доброго Брата вместе с Ребёнком. А на посмертном суде уже добрый Брат запросит у Бога вечное проклятие на всех потомков Брата злого. Бог же выполнит эту просьбу, однако наложит на мстителя судьбу, тоже тяжкую. Отныне и до конца рода злого Брата - его добрый Брат с Ребёнком на руках займёт место на Криван-горе и не сможет ни умереть сам, ни похоронить Сына...

Итак, у нас есть три «роковые» точки гоголевского мира, а отсюда и гоголевского сюжета. Возьмём циркуль. Разведём его на эти расстояния (памятуя, что мир мифа - не мир одних только реалий, но без них он не обходится). И тогда мы очертим два Круга - Малый и Большой. Те, что после гибели Катерины внезапно открылись не только избранным, «панам и гетьманам», но и простому люду. И не забудем: «Страшная месть» (имевшая в первом издании «Вечеров» подзаголовок «Старинная быль») вместе с «Тарасом Бульбой», «Вием» и всем «Миргородом» увенчивает диканьско-петербургско-варшавско-крымскую Вселенную НГ.

Для понимания гоголевской символики важно учитывать трактовку Круга и Чаши в православном богословии и иконописании. Об этом мы говорили, обсуждая данную работу, с директором Международного института афонского наследия в Украине С. В. Шумило. Издавна круг (сфера), не имеющий ни начала, ни конца, является важным символом в православной иконе, означающим Вечность, вечную жизнь, вечное Царство Небесное (Рай). Круг символизирует и вечную, непреходящую Божественную славу. Нередко на православных иконах в круглую сферу заключено восемь оболочек, что обозначает по числовой христианской символике «преизобилующую полноту» Божественного бытия. Чаша же в православной иконописи символизирует жертвенную любовь и искупление, таинство Евхаристии. В ней пребывают Тело и Кровь Христовы, через которые человек обретает спасение и жизнь вечную (ср. Чашу на «Троице» Андрея Рублёва).

Как же выглядят на этой символической карте ближние и дальние границы «Украинского края» (НГ использует это именование в самом начале главы XII) - края гоголевской Чаши?

Начнём с Большого Круга. Его границы обозначены в «Страшной мести» сначала в главе IV, когда НГ перечисляет народы, чьё оружие известно Даниле: это турки, крымцы, ляхи, христиане и «славный народ шведский» (жива, жива украинская память о Северной войне!). К христианам, естественно, относятся и запорожцы. Их в главе I представляет приехавший из Сечи после битвы с «королевскими шляхтичами» казак Микитка. В XII главе границу обозначают Польша, «многолюдный город Лемберг» (сегодняшний Львов), Валахия, Седмиградская область, «немалолюдный народ венгерский», в XV главе к ним добавляется «Турецкая земля».

Малый Круг мы будем рассматривать посолонь, с северо-восточных границ Украины. На том же расстоянии, что и Гнилое море, на Северо-Востоке окажется Харьковщина, или иначе - Слобожанщина (Ковтун, & Степаненко, 1990). Дальше к Югу это будет Донецк (Ковтун, & Степаненко, 1990). Ещё дальше окоём пойдёт по землям Войска Донского и Запорожского казачества, пока не выйдет к Бердянску (Ковтун, & Степаненко, 1990). Бердянск - город молодой. Ко временам НГ (точнее, в 1841 году) он только-только получил городские права. Как порт он предназначался прежде всего для вывоза полезных ископаемых: угля, руды - и сельхозпродукции.

Дальше на Юго-Востоке расположено то самое Гнилое море. Окаймляют его соляные промыслы. На Юго-Западе, почти симметрично Бердянску, на гоголевском Кругу находится Измаил (Ковтун, & Степаненко, 1990): форпост Оттоманской Порты, ключ к Подунавью (наряду с Аккерманом-Белгородом, ключом к Поднестровью). В военном отношении Измаил был пунктом настолько важным, что заслужил - при его штурме - участие А. В. Суворова; в литературном отношении город заслужил целый эпизод в поэме Джорджа Гордона Байрона «Дон Жуан».

На собственно Западе в гоголевский Круг вплетается Ужгородщина (Ковтун, & Степаненко, 1990), ключ к южным Карпатам и Потисью. Тут уже можно в полной мере говорить о замках (ср. замок Колдуна) - на Поднепровье замков, естественно, не было. В двенадцати километрах от Ужгорода доныне стоит исторический памятник - Невицкий замок (XIII в.), а в двадцати километрах - Середнян- ский замок, основанный орденом тамплиеров (XII-XIII вв.).

На Северо-Западе тот же Круг выходит на земли Беларуси (Поспелов, 1988) (Витебск, Гродно). Ещё далее Круг захватывает Вильнюс (былое Вильно). Применительно к Крыму стоит вспомнить, что в 1810-е годы Виленский университет воспитал плеяду «филоматов» (литовских оппозиционеров с философским уклоном). Оттуда был выслан филомат Адам Мицкевич, попавший позднее в Крым (который принесёт великому поэту и славу, и смерть) (Мицкевич Адам, 1987).

Далее, через Смоленск, Круг выводит нас к Калуге: к местам уже мордовским, лесным - и топким. «Калуга» (ср. «кал») означает грязевое, заболоченное место на реке. Завершается эта часть Круга Воронежем: столицей северного Черноземья, важнейшей точкой на международном (и, опять-таки, многовековом) «хлебном пути». Последнее время мы всё внимательней изучаем путь «шёлковый», путь «янтарный», но почему-то забываем о главном евразийском пути, кормильце десятков стран и племён: о пути хлебном. Ответвлением этого пути был Северный и Северо-Западный Крым. Крымская пшеница кормила Элладу, с Афинами во главе (Любкер, 1885)...

В конце концов, Круг опять смыкается на Слобожанщине.

О чем же говорит этот Круг? Эта - вполне историческая и вполне мифологическая - Чаша! Быть может, о том, что Крым каким-то чудесным образом - дистанционно! - «поставил» НГ его панорамное, космическое и метафизическое зрение (как пианистам «ставят» руки)? Разве нечто подобное не случилось и с Пушкиным? И с Лесей Украинкой? И с Адамом Мицкевичем? Вероятно, и со Львом Толстым (Хотя с ним - Крымская война! - это случилось ещё нагляднее).

Все они вначале как бы слегка коснулись Крыма (или Крым коснулся их), и ничего особенного не произошло. Но после происходило то, что уместнее всего назвать старинным духовным термином - преображение.

Перечитаем вновь поразительные слова НГ о Крыме: «Всё почти мною изведано и узнано». Кем это сказано? Человеком, лежавшим в сакской грязи, затем пившим травяной отвар, затем укрытым и потевшим - а в конце дня приходившим в себя после тяжелейшей процедурной нагрузки? Как и что могло быть при этом не только «узнано» (узнавать, как уже сказано, можно по книгам о Крыме или из разговоров о нём), но «изведано»? То есть прочувствовано, пережито глубинами существа? Каким образом? Под заботливым присмотром камердинера Якима, под неусыпным контролем доктора Оже?..

Скорее всего, абсолютная разгадка этой крымской загадки НГ останется для филологии недосягаемой. Но подступы к разгадке всё же возможны.

Обратим внимание на деталь, которую можно было бы счесть литературной метафорой, если бы она не была геологическим фактом. Саки - это рапа и минеральные грязи. Гнилое море - это рапа и соль. Донецк - это уголь и соль. Беларусь - это торфа. Смоленск - это торфа и болотное железо (откуда и пошло название города). Калуга - это снова драгоценные резервы будущих урожаев: болота и торфа. А Воронеж, Слобожанщина, степной Крым - это хлеб, плод этих подземных богатств, будущее этого древнего прошлого.

Польский поэт Юлиан Тувим написал блестящую «словотворческую фантазию» - «Зелень» (1936) (Тувим, 2000). В ней он продемонстрировал два процесса одновременно. Первый процесс - как из «кор- несловий» десятков индоевропейских народов рождалось слово «зелень». Второй процесс - как сам объем понятия «зелень» рождался из реальности: из «алмазного угля», из «пойм», которые «помнят о Кентавре», из болот «подземного Полесья», из «спорости сада», шепнувшего греку слово «хлорос».

Что-то схожее имеет место в картине гоголевского мира, текстуализировавшейся в образах Круга и Чаши. Зрение, обеспечившее Гоголю эту картину, действительно «поставлено» сверху, с неких надкосмических высот. И оно же выпестовано снизу: из почвы, из глубин народной истории и праистории. Там и там - всё и впрямь узнано и изведано.

Возможен ещё один источник гоголевского «кругового» мотива. Относится он не к пространству, а ко времени. Именовался он «зегаром» и водился в украинском обиходе гоголевского периода, как мирском, так и монастырском. Впрочем, упоминают этот предмет и более ранние тексты. К примеру, Иван Величковский, филолог, поэт и священник XVII века (1630-1701), дед знаменитого старца прп. Паисия Величковского, сочинял стихи специально к «зегарам целым» (Величковський, 1992) и к «полузегарикам» (Величковський, 1992, с. 255-262; Крекотень, & Сулима, 1992, с. 606-607).

Что же представлял из себя упомянутый «зегар» («дзигар»)? Это часы (от польского «zegar») разного времени и разного рода, начиная от песочных и водяных вплоть до сложных механизмов гоголевской поры. При содействии зегара монахи (в том числе затворники) читали молитвы «по часам». Конечно, церковные «часы» не совпадали с часами мирскими. Происходили они от библейского ча- соисчисления («час первый», «третий» и т. д.) (Час, 1990).

В эпоху Барокко, в борьбе с протестантизмом, однако и под его влиянием, украинские и белорусские монахи, священники, даже епископы, архиепископы и митрополиты принялись сочинять молитвы рифмованные (и даже строфические). Зегар оказался удобен и тут. Он наглядно «привязывал» тематику молитв либо к цифрам часов, либо к Страстям Господним: событиям Страстной Среды, Четверга и Пятницы, расписанным христианской традицией по библейским часам.

Ночью, с заходом солнца, часы в библейской Палестине начинали отсчитываться чередованием «страж». В Европе ко временам Барокко в городах уже горели фонари; фонарщики тоже уже совмещали должность следящих за освещением и следящих за временем. Ночные часы при обходе города протяжно возглашались нараспев (ср. «Каменного гостя» А. С. Пушкина или «Рюи Блаза» В. Гюго).

Определённую функциональную близость к «зегарам» («дзигарам») обнаруживает описанная Вл. Далем «зыга» («дзыга»): кружок или колодочка, насаженная на стержень, которую вращают пальцами (Даль, т. I, с. 435). Сегодня зыгу считают детской игрушкой. Но отчего же она водилась и в монастырях? Оттого, что выполняла совмещённую функцию чёток и часов.

Не исключено, что в Крыму кружальца-«дзыги» НГ мог видеть в натуре - и не обязательно в монастырях. Дело в том, что их конструкция (пришли они явно из Византии - быть может, из Афона) в точности повторяла конструкцию народных греческих пряслиц. У пряслиц была та же деревянная «колодочка», тот же длинный деревянный стержень, продетый в отверстие посередине. Привязанная нитка сама наматывалась на этот стержень, когда пряслице то приподымали, то опускали на весу. Под такое веретено можно было и беседовать, и молиться. «Колодочек» было две, одна на другой, и вдвоём они выполняли роль часовых стрелок.

Каждый «час» имел свой смысл, свою символику, свои молитвы (Час, 1990). Если «поставить» Гнилое море и Замок Колдуна у НГ на часах символического гоголевского Круга, по сторонам света, то Гнилое море займёт примерное место современных 5 часов, Замок - примерное место современных 9-ти. По библейскому исчислению это будет конец ночи, рассвет - и «первый час» утра. Соответственно, в католической традиции 5 часов утра - время Воскресения Христова. Эта часовая символика была использована Данте, Т. С. Элиотом и др. В православной традиции это также рассвет Воскресения. Но в Страстную Пятницу это ещё и время, когда верные ученики Христа, Иосиф Ари- мафейский и Никодим, пришли для Его погребения. А в Страстную Субботу это время, когда жёны- мироносицы приходят помазать ароматами Тело Христово и оплакать Учителя.

«Первый час» исторически - начало Страстей (то есть мучений) Господних. В символическом (точнее, в «анагогическом», то есть притчевом) смысле это конец старого мира, старого времени - и начало мира нового, века нового и «народа нового», христиан. Таким образом, гоголевский Круг, охватывающий огромное пространство, обнимает не менее грандиозное время, историческое и метафизическое. Он становится «зегаром» всея Украины-Руси.

Сакский доктор Оже рассказывал о чудесном действии крымской грязи. Она «совершенно исцеляет» больное тело. Оказывается, «низкая» символика грязи может стать «высокой», перекликаться со священным, ритуальным веществом: «ливаном и смирной, ладаном и алое» (М. Зеров, сонет «Страстная Пятница»). Это специальный состав, «миро», для ещё одного таинства смерти, но также исцеления - для Миропомазания (Елей, 1992).

В Крыму греческие пряслица дожили не только до НГ, но и до авторов настоящего сообщения. Даже после депортации греков с полуострова в 1944 году в крымских домах втайне сберегали эти деревянные крестики-прялочки и вполголоса вспоминали - под их ритмичное вращение - исчезнувших хозяев...

Но какую значимость могло иметь подобное «коловращение времён» (и предельно бытовое, физическое, и предельно сверхбытовое, метафизическое) для мировидения НГ?

Христианское богословие давно придерживается догмата о том, что Библия - книга не просто для всех земных племён, но и для всех земных времён. В библейских текстах спрессовано не только время конкретно-историческое, ближневосточное, но и время «вечное», вселенское. Отец Павел Флоренский по-научному визуализировал эту идею, говоря о Круге (Крае) Вселенной. Там скорость движения тел доходит до скорости света, и время останавливается. Потому-то на краю ойкумены хранится всё наше прошлое «от сложения времён».

Флоренский был человеком многоплановым. Профессиональным учёным-«точником», притом в нескольких областях. Ярким гуманитарием. Репрессантом, не сломленным, хотя так и не вернувшимся из цепких объятий ГУЛАГа. Однако прежде всего он был священником. Поэтому ему, выходившему столько раз во время литургии с Книгой (Евангелием) и Чашей (Причастия) (Причащение, 1992), ему, столько раз возглашавшему о жертвоприношении «о всех и за вся», то есть не только обо всех живущих, но и обо всех умерших, не только за прошлое, но и за настоящее и будущее, - ему, вероятно, мысль о таком «хранилище» всех времён не казалась ни фантастикой, ни риторикой.

Не кажется, по-видимому, подобное мироустройство ни фантастикой, ни «художественной условностью» и НГ. Ведь именно Книга в келье Затворника становится кульминацией событий в сюжете «Страшной мести». Именно Книга, Текст изгоняет Колдуна из настоящего: из времени, где Колдуну всё вроде бы удавалось и где он хочет (подобно эйзенштейновскому царю Ивану Грозному) получить индульгенцию за чудовищное прошлое, чтобы можно было безнаказанно повторять его в будущем. В конечном счёте это означает: мировое зло хочет (требует!) договориться с самим Богом.

И тогда гоголевский гений (его дар, а не собственность), гоголевский текст (им записанный, но не «сочинённый») слышат, как пришли в сопротивление Пространство и Время, которые ни при каких обстоятельствах не подвластны злу.

Белорусский филолог и публицист Алесь Адамович две свои книги не считал «литературой». Первая - «Я из огненной деревни», вторая - «Блокадная книга». Обе состоят из документальных рассказов выживших. Первая говорит голосами чудом уцелевших жителей белорусских деревень, сожженных нацистскими карателями, вторая - голосами ленинградских блокадников. Обе эти книги Алесь Адамович называл «сверхлитературой». В виду он явно имел не только их документальность, невыдуманность, а особые взаимоотношения этих книг (цитируя Пушкина) с «жизнью человеческой, жизнью народной» (подробнее см. (Новикова, 2005)).

Есть основания полагать, что в похожих отношениях находились с жизнью тексты НГ. Отсюда вытекали, наверно, и «сверхлитературные» ожидания их автора. Одними критиками они списывались на счёт гоголевской гордыни, другими - его нервных расстройств, третьими - на счёт зловредных поповских влияний. Историкам-гоголеведам ещё предстоит разбираться в указанных (и не указанных) гипотезах насчёт «сверхлитературы» Гоголя. Нас более всего интересует сейчас не субъективная сторона вопроса, - а она безусловно присутствует в любых работах о гениях любых эпох и народов, как и в творениях самих гениев.

Давайте, однако, присмотримся, как эти гении (в нашем случае - НГ) сами ощущают и показывают соотношение Жизни и Текста - прежде всего, «сверхтекстов». Таковых, вообще-то, немного. Это тексты священные: они «сверлитературны» заведомо, априорно. Это тексты национального фольклора - не все, а те, без которых ни сам народ, ни другие народы данного народа не мыслят. Наконец, это национальная классика. Её критерии те же.

Между этими уровнями сверхлитературы существуют свои взаимопереходы. Скажем больше: иногда один (а то и два) этих «верхних этажа» исторически разрушались. Порой намеренно, порой стихийно. Тогда их духовную нагрузку принимал следующий, «нижний» этаж. Но народа, у которого не сохранился бы ни один из названных уровней национального самосознания, - такого народа история не знает. Его нет - он погиб. Осталось лишь «население» определенной «территории», наделённое некоторыми характерными антропологическими признаками.

«Страшная месть» - в известном смысле наиболее модельное произведение НГ. Это единственный гоголевский Сверхтекст, действующим (и говорящим!) лицом которого является Бог.

Тем показательней, что именно этот Сверхтекст сам преображается в действующее лицо. Сопровождает его целая серия других Сверхтекстов. Одни из них намного выше и могущественней, ибо принадлежат к уровню священного. Таков в повести текст-приговор Верховного Судьи (Бога) братоубийце и детоубийце. Благодаря этому Сверхтексту в мире является Карпатский Всадник и «запускается» вся дальнейшая История, все её исторические сюжеты.

С другой стороны, этот же Сверхтекст становится фольклорной легендой. Подобным способом Гоголь как бы дважды устраняется от притязаний на собственное авторство. Его персонажам начертал их будущее Бог. Но будущее это таково потому, что они своими поступками сами выбрали - и продолжают в дальнейшем выбирать - свою жизнь, свою смерть и своё посмертие. Так гласит легенда.

Впрочем, эти акты выбора относятся не только к их собственным биографиям. Современный читатель подрастерял не столько знание, сколько ощущение религиозного контекста, в который были погружены читатели-современники Гоголя. А погружены в него были не одни лишь конфессионалы и традиционалисты, но и рьяные атеисты из числа так называемых «революционных демократов». Они могли насмешничать и даже кощунничать над святынями предков, однако при этом они хорошо ещё помнили и чувствовали, что имеют дело именно со святынями, - пускай «не их» святынями. (О разнице между восприятием антирелигиозным и безрелигиозным см. (Новикова, 2005)).

И что же они видели в гоголевской повести?

Да то, что не Бог, а добрый Брат заказал для своего злого Брата такую смерть, такое посмертие и - в потомках - такую жизнь. Не Бог, а он, по сути, «сотворил» Колдуна. Включая невозможность для Колдуна раскаяться. Ведь именно добрый Брат не желает, чтобы Колдун спасся.

Но в ответ на это - самому себе добрый Брат «сотворил» и два других, наиболее страшных бессмертия. Об одном мы помним, и помним крепко. Настолько крепко, что даже сегодня оно заставляет нас содрогаться. Это бессмертие Жертвы, запросившей для своего Палача такую месть, которая закрыла для неё самой дорогу не только в рай, но даже в простую, «нормальную» человеческую смерть. Не помним мы - очень часто - о ещё одном бессмертии. О бессмертии невинного Ребёнка. Не запрашивавшего никакой мести. Но из-за жуткой изобретательности мстителя-отца разделившего его, отца, участь.

Сплошь да рядом мы забываем, что Карпатских Всадников - двое. Отец - и сын. Взрослый - и ребёнок. Убиенный сын убитого, возжелавшего стать Богом и самому вершить судьбу убийцы и всех его потомков. И тем самым уравнявшего с их чудовищным бессмертием бессмертие собственного сына.

М. А. Булгаков, выраставший под «шинелью» Гоголя, не мог не помнить этого «фантасмагорического» пласта гоголевского сюжета. Потому нам так нелитературно страшно, когда в финале «фантасмагорического» романа «Мастер и Маргарита» булгаковский Мастер кричит Пилату: «Свободен!» Страшно, ибо у Мастера нет полномочий такую развязку давать, а у Пилата нет оснований её получать. Как раз такую - или подобную - развязку требует у Затворника (а через него - у Верховного Судии) гоголевский Колдун. Он страдает. И Пилат страдает. И оба хотят избавиться от страданий. При этом для них избавлению не препятствует тот факт, что Пророк останется распятым, а Ребёнок - висящим над пропастью. Впрочем, Пилат упрашивает появившегося Иешуа отменить Сверхтекст. Сказать, что «этой пошлой казни» в жизни не было. На что Иешуа (сделавшийся неведомо кем) мило соглашается...

Бог Гоголя менее мил, чем пророк М. А. Булгакова. Затворник ещё не успевает ответить Колдуну от своего имени, как за него отвечает Книга. Её буквы наливаются кровью. И Чаша: она гонит Колдуна по кругу, пока тот не упадёт на самое дно.

Колдун не в состоянии вымолить себе духовную свободу, ибо сам отдал себя в рабство злу. Он (повторим) не раскаивается - он пытается увернуться от наказания. Но разве не сам он снова и снова наводит это наказание на себя? Его не прощает Бог, поскольку сперва его должны простить Брат и Ребёнок. Но простить можно только раскаявшегося. А раскаяться означает отречься от колдовства и от власти, какую оно даёт. Этого не допускает проклятие Брата.

Так смыкаются вокруг исторического сюжета «Страшной мести» метаисторические Сверхтексты, - круг за кругом, шаг за шагом приближая Гоголя к Данте.

Сюжет гоголевской повести завязывают и развязывают священные ситуации и тексты: окоём сакрального. Его окаймляет легенда-притча о Карпатском Всаднике: окоёмом фольклора.

А теперь взглянем ещё раз на структуру «Страшной мести», но с высот - или из глубин - её духовного сюжета.

Бегство Колдуна и космическая погоня за ним сил самой природы - сюжет, по структуре своей круговой. Гибель невинного младенца, внука Колдуна (эхо судьбы другого младенца, сына Карпатского Всадника), также составляет круговой сюжет. А сам круговой сюжет может принадлежать только одной картине мира - языческой. Он - отражение её жестокой справедливости, её безоговорочного фатализма.

Разорвать этот круг язычество было не способно. Хотя жажда подобного разрыва заявляла о себе задолго до утверждения христианства. И воплощает её тоже символ и тоже многовековой: по горизонтали подкова (или иначе - меандр), по вертикали - спираль (или парабола) (Brewer's, 1992).

В письме-отклике на нашу работу Т. Н. Потницева вела разговор о том, как отразился символ разорванного круга в пейзажах гоголевской повести: в излучинах Днепра, в образе словацкой горы Кривань (у НГ Криван - гора Карпатского Всадника). Мало того, подкова не только отражена, она прямо названа в «Страшной мести» в уже цитировавшемся фрагменте XII главы: «Идут каменные цепи в Валахию и в Седмиградскую область и громадою стали в виде подковы между галичским и венгерским народом (выделено нами. - Авт.)» (Гоголь, т. I, с. 271). Ограничить распространение этого символа нельзя ни во времени, ни в пространстве. Добавим: во времени - знак разорванного круга появился в творениях культуры раньше, чем «в жизни» стали подковывать лошадей. Связывают этот знак с сюжетом выхода из лабиринта (Лаевская, 1997).

Перемещения персонажей в гоголевском «мир-городе» (или «чар-городе», заимствуя формулу у Б.-И. Антонича) действительно подобны скитанию в лабиринте. Перемещения в историческом лабиринте напоминают походы-поездки-погони в «Тарасе Бульбе». Его же моделируют вакационные странствия-полёты Хомы Брута в «Вие». О кружащем маршруте в «Страшной мести» неоднократно говорилось выше...

Но есть у этого мотива в гоголевском контексте и своя эволюция.

Круговращение в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» ещё дышит языческой, природной радостью «вечного возврата», вечного возобновления вегетативной и человеческой жизни. Возврат этот как бы «отменяет» там вылазки Большой Истории, пытающейся затащить «природных» героев в своё антиприродное царство-государство.

В миргородском универсуме трагичен уже сам отгороженный «город» Истории. Утопична и беспечна здесь лишь Степь, да ещё Сечь: пространство, где История становится Мифом, где необозримые шаровары спящего казака разливаются Чёрным морем (как Степью и Морем раздвигается казацкая свадьба в «Страшной мести»). Но в мире Истории множество украинских и польских городов, которые взаимно разрушаются воюющими сторонами, уже не беспечны и не радостны. Ужас замкнутого круга замещает радость круговорота в «Страшной мести». И тогда одно лишь жертвенное добро становится выходом из лабиринта.

Не бессмысленна гибель ребёнка пани Катерины (равно как и гибель детей Годуновых у Пушкина). Колдун (как и пушкинские политические заговорщики) смог убить детское тело - он не властен над бессмертной детской душой. Но главное: он и не подозревает, что в момент убийства Ребёнка снимается вековое проклятие, перестаёт действовать Страшная Месть. Последний из рода детоубийцы погиб, оплатив собою, безвинным, первое преступление, с которого и начиналась повесть.

Круг - исторический, легендарный, космический - разомкнулся. Вместо ожидаемого языческого возврата, ввысь к небесам взлетает финальная парабола, свидетельствующая: смерть - финал временный; смысл её (жизнеутверждение любви и добра) - финал вечный. Это же можно сказать о финале «Тараса Бульбы», где распятый отец - Тарас - не теряет, а обретает вечных своих сыновей-казаков. И даже финал «Вия» повествует не о бесполезной гибели Хомы, а об убийстве - через гибель - страха перед злом (заключительный разговор о ведьмах).

Страшная месть, давнее проклятие, фатальное зло как бы замкнули в кольцо круг Киева, круг Украины-Руси, круг всего земного окоёма. Но святыня Лавры разрывает этот фатализм антилюбви. А с Юга, через историческую Руину, через Дикое Поле, открывается ширь и свобода Чёрного моря, возникает на краю горизонта «минарет вселенной» - «гора Крым». И тогда, словно остров Буян, вырастает из пучины бедствий стольный град Киев, в котором «блещут маковки церквей и святых монастырей». Его златоглавая Лавра, его Святая София, его Михайловский монастырь размыкают роковой круг страшного мира.

И посредине этого обновлённого - золотого, белого и зелёного - света «вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои» Главная река, славянский Иордан - Днепр. Разделяющая (но и связующая) мир живых и мёртвых, предков и потомков, людей и нелюдей, добро и зло. И пишет обо всём этом классик, сначала отыскавший заочно и своё, национальное, и общечеловеческое в рассказах чумаков и казаков о далёких «брегах Тавриды», а потом поехавший убедиться в их правоте в маленькую грязелечебницу маленького степного крымского посёлка Саки. Классик, сделавший привычное чудом, малое - великим, а тексты - Сверхлитературой, внутри которой мы живём и будем ещё жить не одну сотню лет.



Список использованных источников

1. Абрамова Е. Ю., Новикова М. А. Символика Исхода в русской литературе ХХ века: (На материале пьесы М. Булгакова «Бег»). Вопросы русской литературы: межвуз. науч. сб. / Таврический нац. ун-т. Симферополь, 2015. № 3. С. 61-71.

2. Аверинцев С. С. Азазель. Мифы народов мира: энциклопедия / гл. ред. С. А. Токарев. Москва: Сов. энциклопедия, 1992. Т. 1. С. 50-51.

3. Аверинцев С. С. Моисей. Мифы народов мира: энциклопедия / гл. ред. С. А. Токарев. Москва: Сов. энциклопедия, 1992. Т. 2. С. 164-168.

4. Адам Міцкевич. 1798-1855. Антологія польскої поезії / гол. ред. М. Бажан. Київ, 1979. Т. 1. С. 109-111.

5. Брак. Полный православный богословский энциклопедический словарь. Репринт. Москва, 1992. Т. 2. Стлб. 396-405.

6. Величковський І. Зегар целый, содержащ в себе часов 24. Українська поезія. Середина XVII ст. / упоряд. В. І. Кре- котень, М. М. Сулима. Київ, 1992. С. 258-260.

7. Величковський І. Полузегарик, содержащ в себе особ часи дневния, а особно часи нощния. Українська поезія. Середина XVII ст. / упоряд. В. І. Крекотень, М. М. Сулима. Київ, 1992. С. 260-262.

8. Вересаев В. В. Гоголь в жизни. Москва; Ленинград: Academia, 1933. 529 с.

9. Генеральная карта полуострова Крым. Составлена и гравирована в Военно-топографическом депо. 1847 г. Подготовлена к печати Н1И1 «Картография» и А. П. Павленко в 1997 г. Киев: Государственная картографическая фабрика, 1997.

10. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: в 14 т. Москва; Ленинград: АН СССР, 1937-1952.

11. Даль В. И. Дзынга. Толковый словарь живого великорусского языка. Москва, 1990. Т. 1. С. 435.

12. Данте А. Божественная комедия / пер. с итал. М. Лозинского. Москва; Ленинград: ГИХЛ, 1950. 579 с.

13. Данте А. Божественна комедія: Пекло / переклав Максим Стріха. Львів: Астролябія, 2013. 352 с.

14. Елей. Полный православный богословский энциклопедический словарь. Репринт. Москва, 1992. Т. 1. Стлб. 856-857.

15. Иванов В. В. Глаз. Мифы народов мира: энциклопедия / гл. ред. С. А. Токарев. Москва: Сов. энциклопедия, 1992. Т. 1. С. 306-307.

16. Казарин В. П. Повесть Н. В. Гоголя «Тарас Бульба»: Вопросы творческой истории. Киев; Одесса: Вища школа, 1986. 127 с. Ковтун В. В., Степаненко А. В. Бердянск. Города Украины: экон.-географ. справочник. Киев, 1990. С. 100-101.

...