Автор и герой в поэтике романа Ф.М. Достоевского "Идиот"

Elena A. Fedorova

The Author and the Hero in the Poetics of F. M. Dostoevsky's Novel "The Idiot"

The structure of F. M. Dostoevsky's novel “The Idiot” is hierarchical and Christ-centered. The author's ideas of the faith need, adherence to evangelical commandments, ability to self-sacrifice as a path to human revival are at the heart of the plot, composition and system of images of the novel. The motif of humility is implemented in the actions and discourses of Prince Myshkin. The teaching speech of the hero, containing confession and sermon, conveys the author's ideas of renunciation of the death penalty, unity of natural, active and blessing faith as the essence of a religious feeling, the need of the Russian society to address to Orthodoxy as a uniting spiritual bond. Emphasizing that the author shares these ideas, the writer includes autobiographical allusions in the hero's speech. The speeches of Ippolit Terentyev and Lebedev the author's thoughts about Christocentrism as a society-binding idea, about the need for mutual forgiveness and grace are manifested. The departure of heroes from evangelical commandments (forbidding passion, pride, vanity, jealousy, envy, lies, avarice) causes negative author's modality, which is expressed in irony, sarcasm, resentment, ridicule.

Keywords: F. M. Dostoevsky, author, reader, hero, hierarchy, the Gospel, religious discourse, speech genres, confession, sermon

Актуальная в современной науке проблема выражения авторской активности в поэтике Ф. М. Достоевского вызвана в основном полемикой по поводу концепции М. М. Бахтина, утверждавшего равенство голосов автора и героев[Бахтин, 1929, 1963], [Назиров], [Свительский], [Ветловская], [Miller], [Киносита], [Захаров, 2008], [Касаткина] и др.

Р. Г. Назиров обнаруживал авторское начало Достоевского в его полемичных реминисценциях и парафразах произведений мировой литературы [Назиров: 159]. Особенное внимание он уделял авторской концепции личности, которая предполагает неисчерпаемость героя, поэтому писатель, по мнению исследователя, может совмещать противоположные точки зрения на героя [Назиров: 176]. В. А. Свительский видел художественное единство произведений Достоевского в «монологическом отношении художника к миру»: взаимосвязь между идеями героев задается в композиции, испытывается в сюжете и соотносится с авторской шкалой ценностей [Свительский, 1974: 185, 191]. Согласно концепции В. Е. Ветловской, роман Достоевского сродни философско-публицистическим ораторским жанрам, в которых авторская оценка имеет первостепенное значение. Идеи героев остаются или только частью системы воззрений автора, или опровергаются художественными средствами: Достоевский всегда устанавливает предел индивидуалистическому порыву или своеволию [Ветловская: 17, 402-408].

По мнению В. Н. Захарова, в романах Достоевского существует иерархия голосов автора и героев, в поэтике его произведений парадоксально сочетаются «два противоречивых принципа»: «принцип относительной самостоятельности и свободы героя» и «принцип художественной необходимости» [Захаров, 1983: 72]. Каждый из героев, считает исследователь, «способен “умное слово сказать”, это привилегия не только авторитетных и “умных”, но скомпрометированных и “глупых”. Всех их Достоевский наделяет своей проницательностью; не скупясь, нередко отдает им и свои мысли» [Захаров, 1983: 67].

В настоящее время исследователи увлечены проблемой авторского дискурса в художественном тексте [Осадчая], [Ельницкая]. При этом перенос акцента на проблему взаимодействия автора и читателя, на специфику формы повествования приводит исследователей к диаметрально противоположному пониманию роли автора в тексте Достоевского. Если для А. Н. Кошечко «личность автора» -- это «ментальная точка отсчета, которая обеспечивает цельность и связность текста» [Кошечко: 80], то для А. Н. Безрукова автор становится «проекцией нарративного характера» [Безруков: 50]. Анализируя речь Мышкина о вере, Безруков утверждает, что «смысловое борение в гранях понятий веры и безверия, атеизма и религии не дает целостно закончить текстовый (смысловой) блок ни автору, ни читателю» [Безруков: 51]. В. И. Габдуллина определяет авторский дискурс как коммуникативную стратегию текста, адресованную читателю, которая воплощается в романе «Преступление и наказание» в речевой сфере как всеведующего автора, так и Раскольникова и других персонажей, а имплицитная форма воплощения авторского дискурса реализована в притчевой стратегии текста («притча о блудном сыне») [Габдуллина, 2010: 92].

На наш взгляд, текст Достоевского иерархически организован, в нем авторское и «чужое» слово обращено к евангельскому слову. Авторская позиция Достоевского выражается в сюжете, композиции, евангельских цитатах, маркированных словах, курсиве (см. об этом: [Зунделович], [Чирков], [Ветлов- ская], [Захаров, 1979]).

Значение Евангелия в творчестве Ф. М. Достоевского исследовали Л. П. Гроссман [Гроссман], Н. М. Чирков [Чирков], Р. В. Плетнев [Плетнев], Г. Ф. Коган [Коган], И. А. Кириллова [Кириллова], Д. Григорьев [Григорьев] и др. Изданы описание и комментарии к Евангелию Достоевского¹ (см. об этом: [Текст Евангелия с пометами Достоевского], [Захаров, 2010a, 2010b]). Особое значение в произведениях Достоевского имеют символы христианского календаря [Захаров, 1994].

Главная евангельская заповедь для Достоевского -- это христианская любовь, которая, как это формулирует Т. А. Тер- Гукасова, «есть религиозно-нравственная деятельная любовь человека ко всем людям, ко всему живому, ко всему миру, любовь безусловная, постоянная, которая включает в себя любовь к ближнему, смирение, стремление к совершенству через осознание красоты и полноты жизни» [Тер-Гукасова: 5]. Почти в каждом произведении Достоевского после каторги (начиная с «Записок из Мертвого дома») есть аллюзии и цитаты к Нагорной проповеди, которая утверждает Заповеди

Блаженства, в частности любовь к ближнему, и которая звучит на православном богослужении. «Заповеди Блаженства наиболее четко и сжато излагают основы духовной жизни человека. На Литургии они поются в тот самый момент, когда Евангелие торжественно вносится в алтарь, чтобы провозгласить верующим Слово Божье. И Евангелие, и Церковь учат, что человек может войти в таинства Христа и Царства Божия только следуя учению Господа, выраженному в этих Заповедях» [Хопко].

О том, что «Записки из Мертвого дома» стали началом нового этапа в творчестве Достоевского, писали В. А. Туни- манов [Туниманов] и В. Н. Захаров [Захаров, 1994]. В первой части «Записок из Мертвого дома» Горянчиков читает Алею, лезгину с «прекрасным, открытым, умным» и «добродушно наивным лицом», Заповеди Блаженства из Нового Завета и включает его в ценностное пространство любви к ближнему [Достоевский, 1997: 456-457]. Во второй части произведения повествователь сравнивает каторжан, которые для него представляют народ, с мытарем, который, благодаря своей покаянной и смиренной молитве, оказался духовно выше фарисея; со вдовой, которая вносила свою скудную лепту в храм, а также с «благоразумным разбойником», распятым на кресте рядом со Спасителем:

«Арестанты молились очень усердно и каждый изъ нихъ каждый разъ приносилъ въ церковь свою нищенскую копТйку на свТчку или клалъ на церковный сборъ: “Тоже вТдь и я человТкъ”, можетъ быть думалъ онъ или чувствовалъ, подавая: -- “передъ Богомъ- то всТ равны...” Причащались мы за ранней обидней. Когда священникъ съ чашей въ рукахъ читалъ слова: “.но яко разбойника мя прійми”, -- почти всТ повалились въ землю, звуча кандалами, кажется принявъ эти слова буквально на свой счетъ» [Достоевский, 1997: 616].

Цитата из молитвы святого Василия Великого («Последование ко Святому Причащению») о «благоразумном разбойнике» позволяет вернуть читателя к размышлениям о невозможности судить других людей и о том, какой духовный потенциал скрывается в сердцах каторжан. Обе евангельские цитаты звучат на богослужении -- эта утверждающая речевая стратегия характерна для жанра проповеди (см.: [Карасик]). Завершается произведение словами: «Свобода, новая жизнь, воскресеніе изъ мертвыхъ...» [Достоевский, 1997: 688].

В «Записках из Мертвого дома» Достоевский описывает две молитвы -- иудея Исая Фомича и черниговского старовера. Обрядовое поведение Исая Фомича не вызывает сочувствия автора, поскольку рассказчик замечает: «.ему чрезвычайно пріятно было поломаться передъ маюромъ и порисоваться передъ нами» [Достоевский, 1997: 511]. Исай Фомич разъясняет свое поведение:

«Онъ немедленно объяснилъ мнт, что плачъ и рьіданія означа- ютъ мысль о потерт Іерусалима и что законъ предписываетъ при этой мысли какъ можно сильнТе рыдать и бить себя въ грудь. Но что въ минуту самыхъ сильныхъ рыданш онъ, Исай вомичъ, долженъ вдругъ, какъ бы невзначай, вспомнить (это вдругъ тоже предписано закономъ), что есть пророчество о возвращеніи евреевъ въ 1ерусалимъ. Тутъ онъ долженъ немедленно разразиться радостью, пТснями, хохотомъ и проговаривать молитвы такъ, чтобы самимъ голосомъ выразить какъ можно болте счастья, а лицомъ какъ можно больше торжественности и благородства» [Достоевский, 1997: 511].

Совсем иначе, с большим сочувствием, рассказчик описывает молитву черниговского старовера:

«Онъ плакалъ и я слышалъ какъ онъ говорилъ по временамъ: “Господи, не оставь меня! Господи укрТпи меня! ДТтушки мои малыя, дТтушки мои милыя, никогда-то намъ не свидаться!” Не могу разсказать какъ мнт стало грустно» [Достоевский, 1997: 431].

Молитва старовера напоминает молитву мытаря: «Боже! будь милостив ко мне грешнику» (Лк. 18:13). Эти две молитвы в произведении содержат аллюзию к Евангелию -- к притче о молитве мытаря и фарисея (притчевый дискурс), которая имеет следующую дидактическую задачу: «.ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 18:14).

Роман «Идиот», подобно «Запискам из Мертвого дома», обращает читателя к Евангелию. Н. Н. Соломина-Минихен называет роман учительным [Соломина-Минихен: 38]. Рукописные пометы, сделанные Достоевским в разные периоды жизни, раскрывают евангельский подтекст этого произведения [Со- ломина-Минихен: 24]. Мари и Настасью Филипповну объединяет евангельский сюжет о блудной дочери. Первая героиня своей кротостью близка Мышкину, о чем свидетельствует евангельская ситуация гонения на обоих героев (см.: [Соло- мина-Минихен: 32, 43]). В размышлениях Мышкина о назначении и принятии своего креста есть аллюзия на сюжет Гефсиманского моления. Евангельская идея любви и радости Бога «на человека как отца на свое родное дитя» звучит в словах Мышкина, обращенных к Рогожину и реализуется в финале романа в утешении князем убийцы (см.: [Соломина-Ми- нихен: 25-27]).

Из всех героев самым близким автору является князь Мышкин. Достоевский позволяет лишь однажды подчеркнуто дистанцироваться от Мышкина (в начале второй главы):

«Если-бы кто теперь взглянулъ на него изъ прежде знавшихъ его полгода назадъ въ Петербурге, въ его первый пргездъ, то пожалуй бы и заключилъ, что онъ наружностью переменился гораздо къ лучшему. Но врядъ ли это было такъ. Въ одной одежде была полная перемена: все платье было другое, сшитое въ Москве и хорошимъ портнымъ; но и въ платье былъ недостатокъ: слиш- комъ ужъ сшито было по моде (какъ и всегда шьютъ добросовестные, но не очень талантливые портные) и сверхъ того на человека нисколько этимъ не интересующагося, такъ что при вниматель- номъ взгляде на князя, слишкомъ большой охотникъ посмеяться, можетъ быть, и нашелъ бы чему улыбнуться. Но мало ли отчего бываетъ смешно?» [Достоевский, 2009: 197].

В этом пассаже автор позволяет улыбнуться читателю, несколько снижая образ главного героя, но тут же полемизирует с теми, кто собирается над ним смеяться: «Но мало ли отчего бываетъ смешно?». Так, невнимание к своему внешнему виду не является для автора поводом для негативной оценки героя, но это описание провоцирует возникновение у читателя своего собственного впечатления о князе.

Исследователи обнаруживают в речи Мышкина традиции учительного слова, для которого характерна забота говорящего об интересах слушателей, боязнь поставить себя выше их, а также одна из древнейших особенностей русского риторического идеала, связанная с этическими ценностями, -- кротость, смирение, выражаемые в речи «нарочитым самоуничижением» (см.: [Ткаченко: 52-54]). Ю. Бёртнес выступил с критикой идеи Г. Федотова о «русском кенотизме», утверждая, что кенотический характер древнерусских святых близок протестанской традиции, поскольку освобождение от своей божественной формы существования является временным для Христа. По мнению исследователя, уничижение людей в подражание Христу -- это путь к их прославлению и преображению: «Русская кенотическая традиция -- это продукт либерального богословия на Западе, которую Федотов перенес в область изучения древнерусской литературы» [Бёртнес: 65]. В. А. Котельников объяснил, почему мотив кенозиса придает художественному миру Достоевского христоцентрический характер: кенозис -- это жертвенный отказ от собственного «я» как «свободная внутренняя интенция», это «бесконечное истощение Бога в человеческой природе, безущербное для божественного начала и спасительное для тварного» [Котельников: 195-196]. Ступенями кенотического движения исследователь назвал «бедность», «страдание», «жертву», «самоуничижение», «смирение», «благодатный идиотизм», «безумие», «косноязычие», «юродство» и пр. В образе князя Мышкина В. А. Котельников увидел черты «благодатного идиотизма», правда, по его мысли, кенотическое восхождение Мышкина не состоялось, поскольку он сорвался «в тварность» (см.: [Котельников: 198-200]). А. Е. Кунильский рассматривал кенозис как принцип умаления, снижения образа Мышкина в системе христианских значений романа «Идиот», отказываясь видеть, подобно Котельникову, в главном герое проявления страстности или эротизма и невротизма [Кунильский].

Преп. Иустин Попович отметил характерные для князя Мышкина евангельское смирение и ощущение вины за грехи окружающих и сделал вывод: «Это чувство всегреховности, эта покаянная грусть, это суровое самобичевание, это немилосердное самоосуждение, по мысли Достоевского, пронизывает душу русского народа, характеризуя русскую историю, выявляя то, что есть в народе православного» [Попович: 150].

В романе «Идиот» звучат три проповеди Мышкина: о смертной казни -- это слово обращено к камердинеру и к Епанчи- ным, речь о вере, произнесенная перед Рогожиным, и слово о значении православия, адресованное высшему обществу. Учительная речь Мышкина включает в себя евангельские цитаты и автобиографические аллюзии. Начиная разговор с камердинером Епанчиных, Мышкин замечает: «...въ настоящее время мои обстоятельства не казисты» [Достоевский, 2009: 22]. Не соглашаясь с необходимостью смертной казни, Мышкин утверждает: «Сказано: “не убий”, такъ за то, что онъ убилъ, и его убивать? НЪтъ, это нельзя» [Достоевский, 2009: 25-26]. В данном случае реализуется разъясняющая стратегия религиозного дискурса. Перед следующим обращением к Евангелию герой Достоевского произносит слова, которые являются автобиографической аллюзией писателя:

«Можетъ-быть, и есть такой человЪкъ, которому прочли при- говоръ, дали помучиться, а потомъ сказали: “ступай, тебя про- щаютъ”. Вотъ этакой человЪкъ, можетъ-быть, могъ бы разсказать» [Достоевский, 2009: 27].

А затем следуют слова:

«Объ этой мукЪ и объ этомъ ужасБ и Христосъ говорилъ. НЪтъ, съ человЪкомъ такъ нельзя поступать!» [Достоевский, 2009: 27].

Н. Н. Соломина-Минихен подчеркивает, что Достоевский в «Дневнике писателя», в записных тетрадях и письмах размышлял о том, что заповедь любви к ближнему должна реализовываться на государственном уровне -- в отмене смертной казни [Соломина-Минихен: 120-121].

Недосказанность и намеки в романах писателя выражают апофатический характер его религиозного миросозерцания. Каждый раз, когда герой Достоевского пытается определить сущность религиозного чувства, получается «не то» [Померанц]. В беседе с Рогожиным о вере Мышкин рассуждает об атеисте, который говорит «не про то». Кроме того, герой рассказывает Рогожину о крестьянине, который из-за часов убил своего приятеля, помолившись перед этим, а также о пьяном солдате, который пропил свой крест. Призыв Мышкина подождать осуждать «этого христопродавца» обращает Рогожина к Евангелию: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7:1). Наконец, сущность религиозного чувства герой передает через сравнение этого чувства с отношением матери к ребенку: «.. .у Бога радость, всякій разъ, когда Онъ съ неба завидитъ, что грЪшникъ предъ нимъ отъ всего сердца на молитву становится» [Достоевский, 2009: 228].

Святитель Игнатий Брянчанинов, ссылаясь на св. Симеона Нового Богослова, излагает в своих трудах учение о трех верах -- естественной, деятельной и благодатной: «.веру естественную, которою мы можем уверовать в Бога, должно отличать от веры деятельной, являющейся в душе от исполнения евангельских заповедей, и от веры живой, изливаемой в сердце Святым Духом. Уверовать в Бога и во Евангелие могут все; деятельную веру стяжавают подвижники Христовы; живая вера есть дар Божий, достояние одних Святых Божиих» [Игнатий (Брянчанинов): 13-14].

В первом случае (об атеисте) Мышкин рассуждает об отсутствии естественной веры. По определению св. Игнатия Брянчанинова, атеист реализует свое желание не верить и доказывает это с помощью разума. Во втором случае (убийство приятеля из-за часов) показано отсутствие веры деятельной: верить -- значит соблюдать библейские заповеди, среди которых есть заповедь «не убий». Наконец, третий случай (солдат пропил свой крест) -- об отсутствии веры естественной, деятельной и благодатной. Эти три примера нужны автору для того, чтобы предупредить о том, что ожидает героев, которые сделают неверный выбор: история атеиста проецируется на историю Ипполита, за убийцей приятеля проступает Рогожин, который уже приготовил нож. В словах бабы с ребенком, встреченных князем после пьяного солдата, проступает притча о блудном сыне, несущая идею прощения при условии покаяния:

«.. .точно такъ, какъ бываетъ материна радость, когда она первую отъ своего младенца улыбку заприм'Бтитъ, такая же точно бываетъ и у Бога радость, всякій разъ, когда Онъ съ неба завидитъ, что гр'Бшникъ предъ нимъ отъ всего своего сердца на молитву становится» [Достоевский, 2009: 227-228].

Евангельские заповеди определяют поведение главного героя романа «Идиот». При встрече Мышкина с Рогожиным после покушения последнего на жизнь князя заповедь «не судите, да не судимы будете» реализуется в поведении героя: он кается перед Рогожиным, что терял в него веру, и разделяет с ним его вину. Дважды он защищает женщин (Варвару Иволгину и Настасью Филипповну), принимая удар на себя. Так реализуется евангельская заповедь: «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф. 5:39).

Автор дает ключ к евангельскому осмыслению событий, происходящих в романе. Мышкин напоминает Аглае в беседе о Настасье Филипповне евангельское слово и обращается к собеседнице с призывом: «О, не позорьте ея, не бросайте камня» [Достоевский, 2009: 447]. Он почти цитирует слова Спасителя: «...кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8:7) [Соломина-Минихен: 51-52].

В речи к высшему обществу Мышкин дважды переходит от исповеди к проповеди. Сначала он называет себя идиотом: «.нельзя же было не потерять терп^ніе. съ такимъ идютомъ, какимъ я тогда былъ» [Достоевский, 2009: 555], а затем утверждает авторскую мысль, что католицизм «искаженнаго Христа проповЪдуетъ» [Достоевский, 2009: 558] и «сощализмъ порожденіе католичества» [Достоевский, 2009: 559]. В этом месте своей проповеди Мышкин цитирует слова Спасителя о лжепророках: «По дЪламъ ихъ узнаете ихъ...» [Достоевский, 2009: 559]. В Евангелии от Матфея это звучит так: «По плодам их узнаете их» (Мф. 7:16). Н. Н. Соломина-Минихен отмечает, что это аллюзия к Нагорной проповеди и к Книге пророка Иезекииля (см.: [Соломина-Минихен: 177]). Мышкин напоминает представителям высшего общества о словах Христа, обращенных к апостолам, используя призывную речевую стратегию проповеди: «Станемъ слугами, чтобъ быть старшинами» [Достоевский, 2009: 568]. Это также аллюзия к Евангелию от Матфея: «.так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:28). Парадоксальность евангельского слова предваряется мыслью Мышкина, за которой угадывается автор: «Чтобы достичь совершенства, надо прежде многаго не понимать» [Достоевский, 2009: 568].

Кульминацией речи Мышкина, обращенной к высшему свету, становятся любимые идеи Достоевского о «почве», которая сможет объединить русское общество:

«“Кто почвы подъ собой не имеетъ, тотъ и Бога не имеетъ”. Это не мое выражены. Это выражены одного купца изъ старообрядцевъ, съ которымъ я встретился, когда ездилъ» [Достоевский, 2009: 561].

Возможно, здесь присутствует еще одна автобиографическая аллюзия, поскольку Е. Н. Опочинин вспоминал, что Достоевский показывал ему выписки из «Писем Святогорца» Сергея Веснина, которые ему передал знакомый старообрядец (см.: [Опочинин]). Кроме того, одним из праведников в автобиографических «Записках из Мертвого дома» является черниговский старовер.

В исповеди Ипполита Терентьева есть три пассажа, в которых вдруг проступают особенности авторского слова и даже автобиографические аллюзии Достоевского: речь идет о тайне смерти, о необходимости взаимного прощения и о важности милостыни и благодеяния. Рассказывая о своем тяжелом сне, Ипполит передает мистическое чувство, которое он испытал:

«.. .но въ эту минуту мне показалось, что въ испуге Нормы было что-то какъ-будто очень необыкновенное, какъ будто то же почти мистическое, и что она, стало-быть, тоже предчувствуетъ, какъ и я, что въ звере заключается что-то роковое и какая-то тайна» [Достоевский, 2009: 402].

Кроме того, именно Ипполит заставляет задуматься слушателей о том, что означает оборот «источники жизни» в Апокалипсисе (см.: [Достоевский, 2009: 383]).

Амбивалентно отношение автора к Лебедеву. При первом появлении его в романе автор сразу его дискредитирует:

«Эти господа всезнайки встречаются иногда, даже довольно часто, въ известномъ общественномъ слое. Они все знаютъ, вся безпокойная пытливость ихъ ума и способности устремляются неудержимо въ одну сторону, конечно, за отсутствюмъ более важныхъ жизненныхъ интересовъ и взглядовъ, какъ сказалъ бы современный мыслитель. <.. .>многіе изъ нихъ этимъ знашемъ, равняющимся цЪлой наукЬ, положительно ут'Бшены, достигаютъ самоуваженія и даже высшаго духовнаго довольства. Да и наука соблазнительная. Я видалъ ученыхъ, литераторовъ, поэтовъ, политическихъ деятелей, обрЪтавшихъ и обрЪтшихъ въ этой наукЪ свои вьісшія примиренія и цЪли, даже положительно только этимъ сдЪлавшихъ карьеру» [Достоевский, 2009: 10-11].

Авторская оценка соотносится с оценкой этих же героев князем Мышкиным, который также упрекает и обличает Лебедева: «Полноте служить двумъ господамъ» [Достоевский, 2009: 206]. Н. Н. Соломина-Минихен замечает, что эти слова являются аллюзией к Евангелию: «Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне (Лк. 16:13; Мф. 6:24)» [Соломина-Минихен: 56-57].

Но когда Мышкин узнает о том, как молится Лебедев (его молитва становится аллюзией к молитве евангельского мытаря), он меняет свое отношение к этому герою:

«Да вотъ Лебедевъ же задалъ ему сегодня задачу: ну ожидалъ ли онъ такого Лебедева? РазвЪ онъ зналъ такого Лебедева прежде? Лебедевъ и Дюбарри, -- Господи!» [Достоевский, 2009: 236].

Двойственность Лебедева показана также через систему образов. Когда Мышкин блуждает по Петербургу в предчувствии готовящегося покушения на него Рогожина, он вспоминает двух героев из окружения Лебедева, которые становятся для него символами двух начал в душе русского человека:

«И какой же однако гадкій и вседовольный прыщикъ этотъ давешній племянникъ Лебедева? А впрочемъ что же я? (продолжалось мечтаться князю) развЪ онъ убилъ эти существа, этихъ шесть челов'Бкъ? Я какъ будто смешиваю... какъ это странно! У меня голова что-то кружится. А какое симпатичное, какое милое лицо у старшей дочери Лебедева, вотъ у той, которая стояла съ ребенкомъ, какое невинное, какое почти датское выражеше и какой почти д'Бтскій см'Бхъ! Странно, что онъ почти забылъ это лицо и теперь только о немъ вспомнилъ. Лебедевъ, топающій на нихъ ногами, вероятно, ихъ всБхъ обожаетъ. Но что всего вернее, какъ дважды два, это то, что Лебедевъ обожаетъ и своего племянника!» [Достоевский, 2009: 236].

Дочь Лебедева носит имя Вера неслучайно: именно она -- с ребенком на руках -- соотносится в авторском дискурсе с героиней из рассказа о вере Мышкина. Вера, исполненная материнской и христианской любовью, всегда поддерживает Мышкина. Лебедев в дальнейшем повествовании становится толкователем Откровения Иоанна Богослова. Автор передает ему свою мысль, которую разделяет и князь Мышкин, о том, что «законъ саморазрушенїя и законъ самосохраненїя одинаково сильны въ человечестве» [Достоевский, 2009: 386], и о христоцентризме как «связующей, направляющей сердце и оплодотворяющей источники жизни мысли» [Достоевский, 2009: 390]. Лебедев завершает толкование Апокалипсиса проповедью:

«Покажите мне связующую настоящее человечество мысль хоть въ половину такой силы какъ въ техъ столетшхъ. И осмельтесь сказать наконецъ, что не ослабели, не помутились источники жизни подъ этою “звездой”, подъ этою сетью, опутавшей людей. И не пугайте меня вашимъ благостояшемъ, вашими богатствами, редкостью голода и быстротой путей сообщенія! Богатства больше, но силы меньше; связующей мысли не стало; все размягчилось, все упрело и все упрели!» [Достоевский, 2009: 391].

Негативное авторское отношение открыто проявляется к героям, вступившим в торги за Настасью Филипповну. Тоцкий, который выставляет свою воспитанницу на торги, не вызывает никакой авторской симпатии:

«...нужно было очень много ума и проникновенія, чтобы догадаться въ эту минуту, что она давно уже перестала дорожить собой, и чтобъ ему, скептику и светскому цинику, поверить серіозности этого чувства.» [Достоевский, 2009: 48].

В авторском слове здесь звучат ирония и сарказм, которые переходят в речевой жанр обвинения. Интонация негодования проступает в авторском слове, посвященном Гане Иволгину:

«Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондріи; искавшій во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую могъ бы опереться приличнее и выставить себя

благороднее; чувствовавшій, что еще новичокъ на избранной дороге и пожалуй не выдержитъ; съ отчаянія решившійся на- конецъ у себя дома, где былъ деспотомъ, на полную наглость...» [Достоевский, 2009: 113].

Авторская насмешка в более мягкой форме проявляется и по отношению к генералу Епанчину:

«.а генералъ хоть и проницалъ (не безъ туготы впрочемъ), но въ затруднительныхъ случаяхъ говорилъ только: гм! и въ конце концовъ возлагалъ все упованія на Лизавету Прокофьевну» [Достоевский, 2009: 336].

Рассказ о пребывании в мире страстей «положительно прекрасного» героя Мышкина, следующего христианским заповедям, должен убедить читателя в том, что спасение человека не в другом человеке, как это могло показаться в финале романа «Преступление и наказание», а в необходимости веры и соблюдении христианских заповедей. Каждый из героев оказывается во власти своего греха: Рогожин -- страсти, Настасья Филипповна -- гордости, тщеславия, Аглая -- ревности, Ипполит -- зависти, генерал Иволгин -- лжи, Лебедев -- сребролюбия. Г. К. Щенников видел в Мышкине тип подвижника-страстотерпца, христианина и идеолога, который до конца последовал евангельскому завету Христа, «положив свою душу за других» (Ин. 15:13). По мнению исследователя, причина гибели Мышкина -- неверные духовные установки окружающих. Концептуальная целостность романа «Идиот» заключается в сложении двух полярных начал -- как в реализации Мышкина, так и его героев-антагонистов [Щенни- ков: 35].

Иерархичная структура романа «Идиот» христоцентрична. Евангельское слово проявляется на разных уровнях текста: идеи, проблематики, системы образов, мотивов и прецедентных текстов. Учительные речи Мышкина, включающие в себя исповедь и проповедь, содержат евангельские цитаты и аллюзии, а также авторские идеи: утверждение любви к ближнему (отказ от смертной казни), единство веры естественной, деятельной и благодатной как сущность религиозного чувства, необходимость обращения к православию как «почве», которая объединит русское общество, и готовность к самопожертвованию. Чтобы подчеркнуть, что он разделяет эти идеи, писатель включает в речь героя автобиографические аллюзии. В исповеди Ипполита Терентьева и речи Лебедева также проступает евангельское слово и утверждаются авторские мысли о христоцентризме, о необходимости взаимного прощения, о важности милостыни и благодеяния. Однако отступление героев от евангельской заповеди любви к ближнему и проявление их грехов (страсти, гордости, тщеславия, ревности, зависти, лжи, сребролюбия) вызывают негативную авторскую модальность, которая раскрывается в слове повествователя о герое.

Примечания

роман достоевский идиот сюжет христоцентризм

1 Евангелие Достоевского: в 2 т. М.: Русскій Мфъ, 2010. Т. 1. 656 с.; см. также: Евангелие Достоевского: в 3 т. Тобольск: Общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», 2017. Т. 1 [Электронный ресурс]. URL: http://deniskmc. beget.tech/library.html

Список литературы

1. Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. -- Л.: Прибой, 1929. -- 244 с.

2. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. -- М.: Сов. писатель, 1963. -- 363 с.

3. Безруков А. Н. Дискурс нарратора в условиях актантной модели повествования // Родная словесность в современном культурном и образовательном пространстве. -- Тверь: Изд-во Тверского гос. ун-та, 2015. -- С. 47-54.

4. Бёртнес Ю. Русский кенотизм: к переоценке одного понятия // Проблемы исторической поэтики. -- 1994. -- Вып. 3. -- С. 61-65 [Электронный ресурс]. -- URL: http://poetica.pro/journal/article.php?id=2373(25.04.2019). DOI: 10.15393/j9.art.1994.2373

5. Ветловская В. Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». -- Л.: Наука, 1977. -- 200 с.

6. Габдуллина В. И. Авторский дискурс Ф. М. Достоевского: проблема изучения. -- Барнаул: АлтГПА, 2010. -- 138 с.

7. Григорьев Д. Евангелие и Раскольников // Проблемы исторической поэтики. -- Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ 2005. -- Вып. 7. -- С. 296301 [Электронный ресурс]. -- URL: http://poetica.pro/journal/article.

php?id=2669 (25.04.2019). DOI: 10.15393/j9.art.2005.2669

8. Гроссман Л. П. Путь Достоевского. -- Л.: Брокгауз-Ефрон, 1924. -- 238 с.

9. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: канонические тексты / под ред. В. Н. Захарова. -- Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ 1997. -- Т. 3. -- 912 с.

10. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: канонические тексты / под ред. В. Н. Захарова. -- Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ 2009. -- Т. 8. -- 848 с.

11. Ельницкая Л. М. «Болтовня» как речевой дискурс у Пушкина и Достоевского // Литературоведческий журнал. -- 2007. -- № 21. -- С. 126-136.

12. Захаров В. Н. Слово и курсив в «Преступлении и наказании» // Русская речь. -- 1979. -- № 4. -- С. 21-27.

13. Захаров В. Н. Поэтические принципы изображения характеров у Достоевского // Русская литература 1870-1890 годов: проблема характера: межвуз. сб. / УрГУ; отв. ред. Г. К. Щенников. -- Свердловск: УрГУ, 1983. -- С. 64-72.

14. Захаров В. Н. Символика христианского календаря в произведениях Достоевского // Новые аспекты в изучении Достоевского: сб. науч. тр. / ПетрГУ; отв. ред. В. Н. Захаров. -- Петрозаводск: ПетрГУ 1994. -- С. 37-49.

15. Захаров В. Н. Достоевский и Бахтин в современной научной парадигме // Достоевский и мировая культура. Альманах № 24. -- СПб.: Серебряный век, 2008. -- С. 43-50.

16. Захаров В. Н. Достоевский и Евангелие // Евангелие Достоевского: в 2 т. / подгот., статьи и коммент. В. Н. Захарова, Б. Н. Тихомирова. -- М.: Русскій мфъ, 2010. -- Т. 2.: Исследования. Материалы к комментарию. -- С. 5-35.

17. Захаров В. Н. Тобольск, 1850: обретение Книги // Евангелие Достоевского: в 2 т. -- М.: Русскій мфъ, 2010. -- Т. 1: Личный экземпляр Нового Завета 1823 года издания, подаренный Ф. М. Достоевскому в Тобольске в январе 1850 года. -- С. 643-646.

18. Зунделович Я. О. Образ мира Достоевского в его социально-философском романе «Братья Карамазовы» // Романы Достоевского: статьи. -- Ташкент: Средняя и высшая школа, 1963. -- С. 184-240.

19. Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения: в 5 т. / общ. ред.

О.И. Шафранова. -- М.: Паломник, 2014. -- Т. 3. -- 560 с.

20. Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. -- Волгоград: Перемена, 2002. -- 477 с.

21. Касаткина Т. А. К вопросу о полифонии Бахтина и полифонии Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах № 24. -- СПб.: Серебряный век, 2008. -- С. 36-42.

22. Киносита Т. Творчество Ф. М. Достоевского. Проблема авторской позиции: сб. ст. -- СПб.: Серебряный век, 2017. -- 160 с.

23. Кириллова И. А. Отметки Достоевского на тексте Евангелия от Иоанна // Достоевский в конце XX в.: сб. ст. / сост. К. А. Степанян. -- М.: Классика плюс, 1996. -- С. 48-60.

24. Коган Г. Ф. Вечное и текущее (Евангелие и его значение в жизни и творчестве писателя) // Достоевский и мировая культура. Альманах № 3. --

М., 1994. -- С. 27-42.

25. Котельников В. А. Кенозис как творческий мотив у Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. -- СПб.: Наука, 1996. -- Т. 13. -- С. 194-200.

26. Кошечко А. Н. Виктомологический дискурс в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского как опыт экзистенциональной рефлексии // Вестник Томского государственного педагогического университета. -- 2010. -- № 8 (98). -- С. 80-86.

27. Кунильский А. Е. О христианском контексте в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» // Проблемы исторической поэтики. -- Петрозаводск: ПетрГУ 1998. -- Вып. 2. -- С. 391-408 [Электронный ресурс]. -- URL: http:// poetica.pro/journal/content_list.php?id=3747 (24.04.2019). DOI: 10.15393/ j9.art.1998.2532

28. Назиров Р. Г. Автор и литературная традиция (о некоторых особенностях поэтики Достоевского) // Проблема автора в художественной литературе. -- Ижевск, 1974. -- Вып. 1 (5). -- С. 159-176.

29. Опочинин Е. Н. Беседы с Достоевским / предисл. и примеч. Ю. Верховского // Звенья. -- М.; Л., 1936. -- № 6. -- С. 454-494.

30. Осадчая М. Н. Аксиологические факторы когнитивного моделирования смыслового пространства художественного дискурса // Евразийский гуманитарный журнал. -- 2017. -- № 2. -- С. 74-78.

31. Плетнев Р. В. Достоевский и Евангелие // Русские эмигранты о Достоевском: сб. -- СПб.: Андреев и сыновья, 1994. -- С. 160-190.

32. Померанц Г. Открытость бездне: встречи с Достоевским [Электронный ресурс]. -- URL: http://dostoevskiy-lit.ru/dostoevskiy/kritika/pomeranc- otkrytost-bezdne/zametki-o-vnutrennem-stroe-romana.htm(25.04.2019).

33. Попович, Иустин, преп. Достоевский о Европе и славянстве / пер. с серб. Л. Н. Даниленко. -- М.; СПб.: Изд-во Сретенского монастыря, 2002. -- 286 с.

34. Свительский В. А. Проблема единства художественного мира и авторское начало в романе Достоевского // Проблема автора в художественной литературе. -- Ижевск, 1974. -- Вып. 1. -- С. 177-192.

35. Соломина-Минихен Н. (монахиня Ксения). О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот». -- СПб.: Издательско-Торговый Дом «Скифия», 2016. -- 232 с.

36. Текст Евангелия с пометами Достоевского / рук. проекта, науч. ред., описание помет, подгот. текста В. Н. Захаров // Евангелие Достоевского [Электронный ресурс]. -- URL: http://dostoevskij.karelia.ru/Gospel/iii/text.htm(25.04.2019).

37. Тер-Гукасова Т. А. В мире Достоевского. -- М.: Титул, 1994. -- 56 с.

38. Ткаченко О. Ю. Речь учительская и учительная у Достоевского // Русский язык в школе. -- 2014. -- № 2. -- С. 50-54.

39. Туниманов В. А. Творчество Достоевского. 1854-1862 гг. -- Л.: Наука, 1980. -- 298 с.

40. Хопко Ф., протопр. Основы православия [Электронный ресурс]. -- URL:

https://azbyka.ru/otechnik/Foma_Hopko/osnovy-pravoslavij a/3 (25.04.2019).

41. Чирков Н. М. Великий философский роман // О стиле Ф. М. Достоевского. -- М.: Наука, 1967. -- С. 78-114.

42. Щенников Г. К. Целостность Достоевского. -- Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. -- 440 с.

43. Miller Robin Feuer. Dostoevsky and “The Idiot”: Author, Narrator and Reader. -- Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1981. -- 296 p.

References

1. Bakhtin M. M. Problemy tvorchestva Dostoevskogo [The Problems of Dostoevsky's Works]. Leningrad, Priboy Publ., 1929. 244 p. (In Russ.)

2. Bakhtin M. M. Problemypoetiki Dostoevskogo [The Problems of Dostoevsky's Poetics]. Moscow, Sovetskiy pisatel' Publ., 1963. 363 p. (In Russ.)

3. Bezrukov A. N. A Narrator's Discourse in the Context of an Actantial Narrative Model. In: Rodnaya slovesnost'vsovremennom kul'turnom i obrazovatelnom prostranstve [Native Literature in the Modern Cultural and Educational Space]. Tver, Tver State University Publ., 2015, pp. 47-54. (In Russ.)

4. Bortnes J. Russian Kenotizm: Reassessment of a Term. In: Problemy istoricheskoy poetiki [The Problems of Historical Poetics]. Petrozavodsk, PetrSU Publ., 1994, issue 3, pp. 61-65. Available at: http://poetica.pro/journal/article.php?id=2373 (accessed on April 25, 2019). DOI: 10.15393/j9.art.1994.2373 (In Russ.)

5. Vetlovskaya V. E. Poetika romana «Bratya Karamazovy» [Poetics of the Novel “The Brothers Karamazov”]. Leningrad, Nauka Publ., 1977. 200 p. (In Russ.)

6. Gabdullina V. I. Avtorskiy diskurs F. M. Dostoevskogo: problema izucheniya [An Author's Discourse ofF M. Dostoevsky: the Problem of Studying]. Barnaul, Altai State Pedagogical University Publ., 2010. 138 p. (In Russ.)

7. Grigoriev D. The Gospel and Raskolnikov. In: Problemy istoricheskoy poetiki [The Problems of Historical Poetics]. Petrozavodsk, PetrSU Publ., 2005, issue 7, pp. 296-301. Available at: http://poetica.pro/journal/article.php?id=2669 (accessed on April 25, 2019). DOI: 10.15393/j9.art.2005.2669 (In Russ.)

8. Grossman L. P Put' Dostoevskogo [The Way of Dostoevsky]. Leningrad, Brokgauz-Efron Publ., 1924. 238 p. (In Russ.)

9. Dostoevskiy F. M. Dostoevskiy F. M. Polnoe sobranie sochineniy: Kanonicheskie teksty [Dostoevsky F. M. The Complete Works: Canonical Texts]. Petrozavodsk, PetrSU Publ., 1997, vol. 3. 912 p. (In Russ.)

10. Dostoevskiy F. M. Dostoevskiy F. M. Polnoe sobranie sochineniy: Kanonicheskie teksty [Dostoevsky F. M. The Complete Works: Canonical Texts]. Petrozavodsk, PetrSU Publ., 2009, vol. 8. 848 p. (In Russ.)

11. El'nitskaya L. M. “An Idle Talk” as a Speech Discourse in Pushkin's and Dostoevsky's Writings. In: Literaturovedcheskiy zhurnal, 2007, no. 21, pp. 126-136. (In Russ.)

12. Zakharov V N. The Word and Italics in “Crime and Punishment”. In: Russkaya rech', 1979, no. 4, pp. 21-27. (In Russ.)

13. Zakharov V N. The Poetic Principles of the Image of Characters in Dostoevsky. In: Russkaya literatura 1870-1890 godov: problema kharaktera [Russian Literature of 1870-1890: The Problem of Character]. Sverdlovsk, Ural State University Publ., 1983, pp. 64-72. (In Russ.).

14. Zakharov V. N. The Symbolism of Christian Calendar in Fedor Dostoevsky's Works. In: Novye aspekty v izuchenii Dostoevskogo [New Aspects in the Study of Dostoevsky]. Petrozavodsk, Petrozavodsk State University Publ., 1994. -- С. 37-49. (In Russ.)

15. Zakharov V. N. Dostoevsky and Bakhtin in the Modern Scientific Paradigm. In: Dostoevskiy i mirovaya kul'tura. Almanakh № 24 [Dostoevsky and World

Culture. Almanac no. 24]. St. Petersburg, Serebryanyy vek Publ., 2008, pp. 43-50. (In Russ.)

16. Zakharov V. N. Dostoevsky and the Gospel. In: Evangelie Dostoevskogo: v 2 tomakh [The Gospel of Dostoevsky: in 2 Vols].Moscow, Russkiy mir Publ., 2010, vol. 2: Researches. Materials to the Comments, pp. 5-35. (In Russ.)

17. Zakharov V. N. Tobolsk, 1850: Finding a Book. In: Evangelie Dostoevskogo: v 2 tomakh [The Gospel of Dostoevsky: in 2 Vols].Moscow, Russkiy mir Publ., 2010, vol. 1: Personal Exemplar of the New Testament of the Edition of 1823, Given to F. M. Dostoevsky in Tobolsk in January 1850, pp. 643-646. (In Russ.)

18. Zundelovich Ya. O. The Image of Dostoevsky's World in His Socio-philo- sophical Novel “The Brothers Karamazov”. In: Romany Dostoevskogo: stat'i [Dostoevsky's Novels: Articles]. Tashkent, Srednyaya i vysshaya shkola Publ., 1963, pp. 184-240. (In Russ.)

19. Ignatiy (Bryanchaninov), Saint. Tvoreniya: v 5 tomakh [Works: in 5 Vols]. Moscow, Palomnik Publ., 2014, vol. 3. 560 p. (In Russ.)

20. Karasik V. I. Yazykovoy krug: lichnost', kontsepty, diskurs [A Linguistic Circle: Personality, Concept and Discourse]. Volgograd, Peremena Publ., 2002. 477 p. (In Russ.)

21. Kasatkina T. A. More on Question of Bakhtin's and Dostoevsky's Polyphony. In: Dostoevskiy i mirovaya kul'tura. Almanakh № 24 [Dostoevsky and World Culture. Almanac no. 24]. St. Petersburg, Serebryanyy vek Publ., 2008, pp. 36-42. (In Russ.)

22. Kinosita T. Tvorchestvo F. M. Dostoevskogo. Problema avtorskoy pozitsii: sbornik statey [Works of F. M. Dostoevsky. The Problem of the Author's Position: Collection of Articles]. St. Petersburg, Serebryanyy vek Publ., 2017. 160 p. (In Russ.)

23. Kirillova I. A. The Notes of Dostoevsky in the Text of the Gospel of John. In: Dostoevskiy v kontse XX v.: sbornik statey [Dostoevsky in the End of the 20th Century: Collection of Articles]. Moscow, Klassika plyus Publ., 1996, pp. 48-60. (In Russ.)

24. Kogan G. F. The Eternal and The Current (the Gospel and Its Significance in Life and Work of the Writer). In: Dostoevskiy i mirovaya kul'tura. Almanakh № 3 [Dostoevsky and World Culture. Almanac no. 3]. Moscow, 1994, pp. 27-42. (In Russ.)

25. Kotel'nikov V. A. Kenosis as a Creative Motif of Dostoevsky. In: Dostoevskiy. Materialy i issledovaniya [Dostoevsky. Materials and Researches]. St. Petersburg, Nauka Publ., 1996, vol. 13, pp. 194-200. (In Russ.)

26. Koshechko A. N. A Victimological Discourse in “A Writer's Diary” by F. M. Dostoevsky as an Experience of Existential Reflection. In: Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta [Tomsk State Pedagogical University Bulletin], 2010, no. 8 (98), pp. 80-86. (In Russ.)

27. Kunil'skiy A. E. The Study of Christian Context in Fedor Dostoevsky's Novel the Idiot. In: Problemy istoricheskoypoetiki [The Problems of Historical Poetics]. Petrozavodsk, PetrSU Publ., 1998, issue 2, pp. 391-408. Available at: http:// poetica.pro/journal/content_list.php?id=3747 (accessed on April 25, 2019). DOI: 10.15393/j9.art.1998.2532 (In Russ.)

28. Nazirov R. G. The Author and a Literary Tradition (on Some Features of the Poetics of Dostoevsky). In: Problema avtora v khudozhestvennoy literature [The Author's Problem in Fiction]. Izhevsk, 1974, issue 1 (5), pp. 159-176. (In Russ.)

29. Opochinin E. N. Conversations with Dostoevsky. In: Zvenya. Moscow, Leningrad, 1936, no. 6, pp. С. 454-494 (In Russ.)

30. Osadchaya M. N. Axiological Aspects of Cognitive Modeling of Literary's Discourse Meaning Space. In: Evraziyskiy gumanitarnyy zhurnal [Eurasian Humanitarian Journal], 2017, no. 2, pp. 74-78. (In Russ.)

31. Pletnev R. V. Dostoevsky and the Gospel. In: Russkie emigranty o Dostoevskom [Russian Emigrants About Dostoevsky]. St. Petersburg, Andreev i synov'ya Publ., 1994, pp. 160-190. (In Russ.)

32. Pomerants G. Otkrytost' bezdne: vstrechi s Dostoevskim [The Openness to an Abyss: Meetings with Dostoevsky]. Available at: http://dostoevskiy-lit.ru/ dosto evskiy/kritika/p omeranc-otkrytost-bezdne/zametki-o-vnutrennem- stroe-romana.htm (accessed on April 25, 2019). (In Russ.)

33. Popovich, Iustin, Reverend. Dostoevskiy o Evrope i slavyanstve [Dostoevsky About Europe and Slavism]. Moscow, St. Petersburg, Sretenskiy monastyr' Publ., 2002. 286 p. (In Russ.)

34. Svitel'skiy V A. The Problem of the Unity of the Artistic World and the Authors Spirit in the Novel of Dostoevsky. In: Problema avtora v khudozhestvennoy literature [The Problem of an Author in Fiction]. Izhevsk, 1974, issue 1, pp. 177-192. (In Russ.)

35. Solomina-Minikhen N. (Nun Ksenia). O vliyanii Evangeliya na roman Dostoevskogo «Idiot» [About the Influence of the Gospel on Dostoevsky's Novel “Idiot”]. St. Petersburg, Skifiya Publ., 2016. 232 p. (In Russ.)

36. The Text of the Gospel with the Notes of Dostoevsky in It. In: Evangelie Dostoevskogo [The Gospel of Dostoevsky]. Available at: http://dostoevskij. karelia.ru/Gospel/iii/text.htm (accessed on April 25, 2019). (In Russ.)

37. Ter-Gukasova T. A. Vmire Dostoevskogo [In the World of Dostoevsky]. Moscow, Titul Publ., 1994. 56 p. (In Russ.)

38. Tkachenko O. Yu. The Teacher's and Teaching Discourse in Works of Dostoevsky. In: Russkiy yazyk v shkole, 2014, no. 2, pp. 50-54. (In Russ.)

39. Tunimanov V A. Tvorchestvo Dostoevskogo. 1854-1862 gg. [The Works of Dostoevsky. 1854-1862]. Leningrad, Nauka Publ., 1980. 298 p. (In Russ.)

40. Khopko F., Protopresbyter. Osnovy pravoslaviya [The Basics of Orthodoxy]. Available at: https://azbyka.ru/otechnik/Foma_Hopko/osnovy-pravoslavij a/3 (accessed on April 25, 2019). (In Russ.)

41. Chirkov N. M. A Great Philosophical Novel. In: O stile F. M. Dostoevskogo [On the Style of F. M. Dostoevsky]. Moscow, Nauka Publ., 1967, pp. 78-114. (In Russ.)

42. Shchennikov G. K. Tselostnost'Dostoevskogo [The Wholeness of Dostoevsky]. Yekaterinburg, Ural Federal University Publ., 2001. 440 p. (In Russ.)

43. Miller Robin Feuer. Dostoevsky and “The Idiot”: Author, Narrator and Reader. Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1981. 296 p. (In English)

Размещено на Allbest.ru