"Солнце мертвых" И.С. Шмелева: пространственные символы картины бытия

The article analyzes the key spatial images of the story by I.S. Shmelev "The Sun of the Dead." Their role in describing a specific landscape and expression of the author's worldview is indicated. Shmelev gives volume and ambiguity to the

landscape, which appears in the story not only as a topos, a plot element, but also an image of cultural, psychological, religious intentions. The conclusion is drawn about the realism and mythologization of nature paintings, their symbolic meanings are decoded, structuring the vertical and horizontal space of the text and expressing the sensory, behavioral modalities of the characters. A connection is established between the artistic, spiritual space of man and the physical- geographical one. It is traced how through the ontologization of the images of nature Shmelev expresses his view on the Crimean realities of the early 1920s. The Old Testament and New Testament allusions in the image of the landscape are described, their role in translating the narrative of modern events into the plane of biblical history is determined. It has been suggested that the text deliberately introduces allusions to famous stories about Lot, persecutions of Christians, Egyptian executions, apocalyptic prophecies, symbols of the Lord, motives of His anger, apostolic judgments and others. Through images of space Shmelev combines existential motifs of the story and eschatological, mortal and life- affirming. The main compositional principle of the image of space is opposition. The works of I. Babel, I. Knorring, N. Turoverova, M. Tsvetaeva, A. Shiryaevets are attracted.

Keywords: Bible, vertical, horizontal, mythology, ontology, image, nature, symbol, Shmelev.

Основная часть

В работах, посвященных «Солнцу мертвых» (1923), авторы рассматривают изображение пейзажного контура крымского полуострова как выражение мировоззрения Шмелева (О.В. Резник. «“Солнце мертвых” И.С. Шмелева в контексте эмигрантской литературы о Гражданской войне», 2005), как пространственную рамку модели мира (Е.О. Кузьминых. «Пространственная символика в эпопее И.С. Шмелева “Солнце мертвых”», 2014). Предмет нашего анализа - символика пространственных координат повести в библейской проекции.

Пейзаж в «Солнце мертвых» (1923) - ассоциативно-символический и географически конкретный - отражает картину бытия, сложившуюся в сознании Шмелева во время его пребывания в Крыму. Художественное пространство выстраивается на оппозиции вертикали и горизонтали. Символизация образов вырастает из реальности и авторского понимания бытийной ценности человека в социальном катаклизме конца 1910-х - начала 1920-х гг. Мы исходим из утверждения М. Элиаде о том, что «символический образ мышления <...> неотъемлем от природы человеческого существа [11, с. 129]. Онтологические смыслы пространственных образов соотносятся с библейскими текстами, что, с нашей точки зрения, сделано Шмелевым сознательно.

Вертикальное пространство в изображении Шмелева выражает как устремленность к горнему миру, так и разрушение космогонической и сакральной целесообразности бытия. Солнце - наиболее частотный пейзажный образ. В Священном писании Господь назван солнцем - истинным светом (Ин. I, 9) и Солнцем Правды (Мал. IV, 2), что разъясняет нам слова рассказчика: «С детства ещё привык отыскивать Солнце Правды» [10, с. 84]. Солнце выступает как хранитель подвальных узников, их казнь совершается ночью: «убивали они ночью. Днем... спали» [10, с. 36], «Каждую ночь погибают под ножом, под пулей» [10, с. 161]. Узники ожидают солнечного света, который знаменует продолжение жизни: «Через узенькие оконца солнце вбегало радостными лучами, играло в родных глазах» [10, с. 211]; солнечные лучи выступают как мост, по которому Бог нисходит к человеку: «Пребудь с нами до солнца» [10, с. 205].

Небо - также символ божественного присутствия. В христианстве оно - жилище Господне: «Живый на Небесех посмеется им» (Пс. 2: 4). К нему возносится Христос после воскресенья, с неба Бог спускается к народу. Небо выступает как пристанище душ усопших праведников. Когда рассказчик переживает духовный кризис, он, стоя под небом, стремится приблизиться к Богу и получить от

Него силы для преодоления окружающей его тьмы: «ближе к Нему хочу... чуять в ветре Его дыхание, во тьме Его свет увидеть» [10, с. 205].

В вертикальной линии пространства гора - значимый символ ландшафта. Шмелев упоминает Чатырдаг, Палат-Гору, ущелья, в которых живут орлы, цепь Судакских гор и др. В иудаистской и христианской мифопоэтике гора - топос, в котором разворачивается священная история: Бог предстает перед Моисеем на горе Синай; на горе Фавор происходит преображение Господне; горы - место благовествования (Ис. 40: 9; 52: 7; Мф. 5: 1). В повести смысл топоса горы связан с фактором спасения: гора защищает семерых, бежавших из тюрьмы-подвала, - они «не сдаются. в лесах по горам хоронятся» [10, с. 27], что коррелирует с рядом библейских сюжетов: «Когда же увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его: тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы» (Лк. 21: 20, 21);

Лот и его дочери живут в горной пещере (Быт. 19: 30); в горах пребывают гонимые христиане (Евр. 11: 37-38); в горах находят спасение разгромленные войска (1 Цар. 26: 1) и др. Гора воспринимается беглецами Шмелева как спасительное прибежище. Тишина в горах пробуждает надежду на чудо спасения: «Чудо могло случиться!» [10, с. 111]. Переживая физическую слабость, духовную уязвимость, рассказчик часто вглядывается в горы, здоровается с ними: «Здравствуйте и вы, горы!» [10, с. 8].

Вместе с тем, через символические значения природных образов формируются танатологические сюжеты повести, что также созвучно с библейской традицией. Захождение и затмение солнца означает гнев Божий и бедствия: «Вот придет день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью <...> солнце меркнет при восходе своем, и луна не сияет светом своим» (Ис. 12: 9, 10), «И когда ты угаснешь, закрою небеса и звезды их помрачу, солнце закрою облаком, и луна не будет светить светом своим. <...> Говорит Господь Бог» (Иез. 32: 7, 8). Однако, в отличие от приведенных примеров, социальная и экзистенциальная трагедия, описанная Шмелевым, разворачивается при выжигающем землю солнечном зное. Образ солнца, формирующийся как через антропоморфные метафоры, так и автологические характеристики, предстает равнодушным свидетелем масштабных репрессий и тотального голода. Оно бесстрастно - ему безразлично, кто перед ним: «розовое ли живое тело или труп посинелый» [10, с. 20]; «все хотят есть, но солнце давно все выжгло» [10, с. 12] и т.п. Рассказчик хочет, чтобы солнце скрылось за Бабуганом, и заключает: «это не наше солнце.» [10, с. 6].

Солярная образность в негативной интерпретации - не частая, но встречающаяся в произведениях 1920-х гг. Например, в поэме А. Ширяевца «Голодная Русь» (1921-1922) изображен голод в Поволжье. Ширяевец создает образ солнца-карателя. Лейтмотивом выступают строки: «Солнце! / Пощади! / Уйди! / Уйди!», «Солнце / На красной лошади, / Как пьяный опричник, / Скачет, / Знойной плеткой / Хлещет по Русской Земле», «.Солнце на красной лошади / Скачет - пьяный опричник злой. / Господи! / Господи! / Сжалься над Русской Землей!..», «Поспешает Солнце весело и ярко. / - Двух ребят опять вчера украли. / Без крестов, без мертвецов мазарки - / Пожгли. Пожрали» [9. с. 234, 235, 246]. И. Бабель в рассказе «Переход через Збруч» (1920, вошел в «Конармию») придает солнцу мортальный смысл: «Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова», экспрессия образа усилена фразой: «Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу» [2. с. 3]. Н. Туроверов, автор поэтических циклов «Крым», «Перекоп» (изд. в книге «Путь», 1928), через мотив зноя, через деталь раскаленной солнцем земли изображает душевную драму казаков, покидающих Крым: «Мы шли в сухой и пыльной мгле / По раскаленной крымской глине, / Бахчисарай, как хан в седле, / Дремал в глубокой котловине» [6, с. 34] («Мы шли в сухой и пыльной мгле.», <1928>). В крымской поэзии И. Кнорринг солнце - коррелят смерти: «Здесь все мертво: и гор вершины, / И солнцем выжженная степь, / И сон увянувшей долины, / И дней невидимая цепь» [3, с. 125] («Здесь все мертво.», 1920).

Образом смерти в «Солнце мертвых» выступает пустое небо. Оно - обиталище мух: «все небо в мухах? Мухи все, мухи.» [10, с. 70], и в этой детали мы также видим аллюзию на одну из египетских казней. Пустое небо преграждает путь человека к Богу, оно - показатель религиозного кризиса рассказчика: «Бога у меня нет: синее небо пусто» [10, с. 21]. Справедливо отмечено, что образ неба в повести Шмелева - «своеобразное зеркало, отражающее земную горизонталь» [4. с. 64]. Под пустым небом рассказчик не знает, «куда свалился великий человеческий путь» [10, с. 224], его сознание не находит ответов на вопросы: «Может случиться чудо? Небо - откроется? И есть ли где это Небо?» [10, с. 231]. В рефлексии рассказчика усматривается эсхатологическая идея Священного Писания: небо «обречено в последний день суда на уничтожение, точно так же, как земля. Тогда небеса с шумом прейдут, говорит св. ап. Петр, земля же и все дела на ней сгорят (II Петр. III, 10-13). Оно свиется как свиток, говорится в Откровении (VI, 14)» [1, с. 16]. Однако вопреки предчувствиям конца бытия рассказчик ждет от неба чуда спасения.

Образы звезд также наделены двойственной семантикой. С одной стороны, они символизируют красноармейцев, карателей. С другой стороны, появление небесной звезды - «чудесный символ» [10, с. 232], что созвучно традиционным представлениям о вселенской гармонии. Когда рассказчик узнал о смерти молодого писателя Шишкина, он вышел «под небо, глядел на звезды...» [10, с. 237], они - символы вечности, в которой успокоилась душа Шишкина. Млечный Путь, «дорога в Царство Мертвых» [5, с. 22], соотнесен Шмелевым с мотивом смерти. Когда рассказчик увидел сгоревший дом доктора, его наблюдения над Млечным Путем сфокусировались на перемещении Галактики по небесному своду: «Вызвездило от ветра. Млечный Путь передвинулся на Кастель - час ночи» [10, с. 208], что символизировало завершение земного пути доктора.

Горы не только хранители беглецов-узников, но и помощники карателей. Для жителей городка гора - врата на пути к смерти. Расстрелы арестованных совершаются в горах («винтовка стучит в горах» [10, с. 23]), что соответствовало действительности: «Все солдаты Врангеля, взятые по мобилизации и оставшиеся в Крыму, были брошены в подвалы. Я видел в городе Алуште, как большевики гнали их зимой в горы, раздев до подштанников, босых, голодных. Народ, глядя на это, плакал» [10, с. 403]. Расстрелы ассоциируются с образом антропофага «Бабы-Яги в горах.» [10, с. 75].

Земля, море - элементы горизонтального пространства. Мы исходим из представления, во- первых, о месте земной поверхности в трехуровневой структуре мироустройства; во-вторых, о понимании земли как кормилицы. Также земля - место последнего пристанища для умерших. Старик успокаивает старую татарку у мертвого тела сына-офицера: «Не плачь, горькая женщина <...> Лучше своя земля» [10, с. 100]. Старик-рыбак находит себе покой в земле: «Спокойней в земле, старик. Добрая она - всех принимает щедро» [10, с. 174]. Ландшафт формирует представления о национальной идентичности: дьякон ничего не боится, потому что «земля родная, народ русский» [10, с. 198].

Земля наделена в повести антропоморфными свойствами, ей приданы черты жертвы социального катаклизма. Название одной из глав - «Земля стонет». Мифопоэтический смысл образа соотнесен с массовыми жертвами: она «кровью святой политая.» [10, с. 18]. Умирающая земля - сухая, черная. Такая коннотация образа созвучна описанию земли в поэме М. Цветаевой «Перекоп» (1929), посвященной крымским событиям того же времени: «Земля была суха, как соль. Была суха, как прах» [7, с. 722]. Образ земли в повести Шмелева соотнесен с мотивом желания смерти как освобождения от ужасов жизни: «Лучше теперь в земле, чем на земле» [10, с. 53]. В приведенной цитате мы видим библейскую реминисценцию: «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее» (Откр., 9: 6); «И ублажил я мертвых <...> более живых» (Еккл., 4:4).

Горизонтальное пространство характеризуется понятием «пустыня». Этой лексемой традиционно отмечены мортальные сюжеты, мотивы испытаний. В описании странствий израильтян читаем: «по пустыне великой и страшной. места сухие, на которых нет воды» (Втор. 8:15). Пустыня - место общения с Богом. Шмелев, выстраивая текст на библейских аллюзиях, описывает страдания крымчан в пространстве, названном рассказчиком пустыней, что усилено соответствующей лексикой: «пустые домики», «пустой пляж», «пустой сад», «пустая дорога», «пустой виноградник» и др. Образ пустыни играет роль в коррекции исторической цикличности: «Тысячи лет тому. - многие тысячи лет - здесь та же была пустыня, и ночь, и снег, и море, черная пустота» [10, с. 223], она «вернулась из далеких далей. Пришла и молчанием говорит: я пришла, пустыня» [10, с. 224]. Но над пустыней архаичных времен доминировала креативность ее обитателей: «люди ладили с солнцем, творили сады в пустыне.» [10, с. 147]. Пустыня 1920-1922 годов подавляет бытийное пространство человека, оно сужается: Гора-Кастель - «снеговая пустыня» [10, с. 223], море и берег - черная и белая пустыня, «черная ночь - пустыня» [10, с. 225].

Не менее мифогенным представляется образ камня. Ему также придан цивилизационный смысл: в прошлом люди отвоевывали у камня пространство, теперь жизнь «год за годом уходит в камень» [10, с. 148]. Через мотив камня переданы экзистенциальные предчувствия рассказчика - его эмпатия по отношению к людям, животным, природе чрезвычайна, а личностное содержание его жизни иссякает: «Я чувствую даже камни <.> Может быть, я скоро сольюсь со всеми.» [10, с. 126].

Море в традиционном поэтическом словаре символизирует бесконечность, вечность, свободу, красоту мира, многомерность бытия и проч. Шмелев сочетает образ моря с танатологическим сюжетом, и опять же очевиден его библейский смысл. Как сказано в Откровении Иоанна Богослова: «Второй Ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море» (Откр. 16: 3). В повести море наполнено трупами людей и животных: «Грабили, бросали людей в море, расстреливали сотни тысяч...» [10, с. 177]; большевики говорят: «всех буржуев прикончили мы... которые убегли - в море потопили!» [10, с. 42]. Рассказчик констатирует: «Мертвое море здесь» [10, с. 18]. Море вызывает у нас ассоциацию с рекой Стикс, а плывущий по морю корабль - с лодкой Харона, но Харон перевозил души умерших в царство Аида, а корабль из Крыма - «чаши из черепов человечьих - пирам веселье, человечьи кости - игрокам на счастье, портфели из “русской” кожи - работы северных мастеров, “русский” волос - на покойные кресла для депутатов, дароносицы и кресты - на портсигары, раки святых угодников - на звонкую монету» [10, с. 25].

Итак, аллюзии, свойственные всему тексту повести, придают событиям 1920-1922 гг. библейский смысл. Горизонтальная и вертикальная оси природного пространства наряду с другими особенностями повествования формируют в «Солнце мертвых» образ бытия. При этом горизонталь - пространственно-временная характеристика бытовой повседневности; вертикаль - координата, отражающая сакральную интенцию человека. Десакрализация вертикали не приводит к духовной смерти рассказчика, что подчеркнуто ландшафтными очертаниями: с высокого минарета звучит «неумирающий голос» [10, с. 98]. В итоге всех испытаний укрепляется вера в Творца: «пребывает Великий Бог, и будет пребывать вечно, и все сущее -- Его Воля» [10, с. 99]. Автор дает жизнеутверждающий ответ на главный вопрос повести: «Гибнет дух? Нет - жив» [10, с. 124]. Шмелев - свидетель не только умирания мира, но и, вопреки катаклизму, инстинкта жизни.

Список источников и литературы

1. Арх. Никифор. Библейская энциклопедия: В 2 кн. Кн. 2. М.: Типогр. А.И. Снегиревой, 1891. 408 с.

2. Бабель И. Переход через Збруч // Бабель И. Конармия / Сост. А.Н. Нирожкова-Бабель. М.: Правда, 1990. С. 3-4.

3. Кнорринг И. Очертания смутного Крыма // Крымский альбом 2003 / Сост., предисл, Д.А. Лосева. Феодосия: Изд. дом «Коктебель», 2004. С. 122-129.

4. Кузьминых Е.О. Пространственная символика в эпопее И.С. Шмелева «Солнце мертвых» // Научный вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета.2014. №15. С.63-72.

5. Трессидер Дж. Словарь символов / Пер. с англ. С. Палько. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. 448с.

6. Туроверов Н. Двадцатый год - прощай, Россия! / Сост., предисл. В.В. Леонидова. М.: Планета детей, 1999. 304 с.

7. Цветаева М.И. Полное собрание поэзии, прозы, драматургии в одном томе. М.: Изд-во АЛЬФА-КНИГА, 2014. 1214 с.

8. Шмелев И.С. Защитнику русского офицера Конради - г-ну Оберу, как материал для дела // Шмелев И.С. Собр. соч.: В 5 т Т. 7 (доп.) / Сост. Е.А. Осьминина. М.: Русская книга, 1999. С. 402-404.

9. Ширяевец А. Голодная Русь // Ширяевец А. Песни волжского соловья / Предисл. С.И. Субботина; сост., вступ. ст. Е.Г. Койновой. Тольятти: Фонд «Духовное наследие», 2007. С. 234-253.

10. Шмелёв И. Солнце мёртвых. М.: Комсомольская правда: Директ-Медиа, 2015. 240 с.

11. Элиаде М. Философия времени в буддизме // Элиаде М. Миф о вечном возвращении; Образы и символы; Священное и мирское / Пер. с франц. Ред. В.П. Калыгин, И.И. Шептунова. М.: Ладомир, 2000. 414 с.

References

1. Arch. Nicephorus. Biblejskaya enciklopediya: V 2 kn. Kn. 2 [Bible Encyclopedia: In 2 books. Vol. 2.]. Moscow: Tipogr [typography.], 1891. 408 p. (In Russian).

2. Babel I. Perekhod cherez Zbruch [Going through Zbruch]// Babel I. Konarmiya [Conarmia]. Ed. A.N. Nirozhkova- Babel. Moscow: Pravda [True],1990. 480 p. (In Russian).

3. Knorring I. Ochertaniya smutnogo Kiyma [The outlines of the troubled Crimea] // Krymskij albom 2003 [Crimean album 2003] / Ed. D.A. Losev. Theodosius: Izd. dom “Koktebel'” [Ed. house “Koktebel”], 2004. 239 p. (In Russian).

4. Kuzminykh E.O. Prostranstvennaya simvolika v epopee I.S. SHmeleva “Solnce mertvyh” [Spatial symbolism in the epic I.S. Shmeleva "The Sun of the Dead"] // Nauchnyj vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo arhitekturno- stroitel'nogo universiteta [Scientific Bulletin of the Voronezh State University of Architecture and Civil Engineering], 2004. № 15. pp 63-72. (In Russian).

5. Tressider J. Slovar' simvolov [Character Dictionary] /Translate from English. S. Pal'ko. Moscow: FAIR-PRESS [FAIR PRESS], 1999. 448 p. (In English).

6. Turoverov N. Dvadcatyj god - proshchaj, Rossiya! [Twentieth Year - Goodbye, Russia!] /Ed. V.V. Leonidov. Moscow: Planeta detej [Children's planet], 1999. 304 p. (In Russian).

7. Tsvetaeva M.I. Polnoe sobranie poezii, prozy, dramaturgii v odnom tome [Complete collection of poetry, prose, dramaturgy in one volume]. Moscow: Izd-vo AL'FA-KNIGA [Publishing house ALFA-BOOK], 2014. 1214 p. (In Russian).

8. Shmelev I.S. Zashchitniku russkogo oficera Konradi - g-nu Oberu, kak material dlya dela [To the defender of the Russian officer Konradi - Mr. Ober, as material for the case] // Shmelev I.S. Sobr. soch.: V 5 t. T. 7 (dop) [Collected works in five volumes. Vol.7 (add.)] / Ed. E.A. Os'minina. Moscow: Russkaya kniga [Russian book], 1999. pp. 402-404. (In Russian).

9. Shiryaevec A. Pesni volzhskogo solov'ya [Songs of the Volga Nightingale] / Ed. E.G. Kojnovoj. Tolyatti: Fond “Dukhovnoe nasledie” [Fund “Spiritual heritage”], 2007. 275 p. (In Russian).

10. Shmelyov I. The sun of the dead. Moscow, Komsomol'skaya pravda Publ. 2015. 240 p.

11. Eliade M. Mif o vechnom vozvrashchenii; Obrazy i simvoly; Svyashchennoe i mirskoe [The myth of eternal return; Images and symbols; Sacred and worldly] / Translation from French. Ed. V.P. Kalygin, I.I. SHeptunova. Moscow: Ladomir [Ladomir], 2000. 414 p. (In French).

Размещено на Allbest.ru