Эффект "Пушкинской речи" в русской журналистике

Мальчик без штанов. Ахай, немец! а я тебе говорю, что это-то именно и есть. занятное!

Мальчик в штанах. Решительно, ничего не понимаю!

Мальчик без штанов. Где тебе понять! Сказывал уж я тебе, что ты за грош черту душу продал -- вот он теперь тебе и застит свет!

Мальчик в штанах. “Сказывал”! Но ведь и я вам говорил, что вы тому же черту задаром душу отдали. кажется, что и эта афера не особенно лестная.

Мальчик без штанов. Так то за даром, а не за грош. Задаром-то я отдал -- стало быть, и опять могу назад взять. Ах, колбаса, колбаса!» (Салтыков-Щедрин 1880: 326-328).

Нетрудно заметить, что в фантастическом диалоге, отзывающемся на споры вокруг «Пушкинской речи» Достоевского и его «Дневника Писателя», все преимущества сытной и хорошо организованной жизнедеятельности -- на стороне «мальчика в штанах», однако скучно и не «занятно» «мальчику без штанов» купленное у чёрта благополучие. Преимущество подлинной свободы от чёрта остается в конечном счете за бесштанным. Такой вот сюрприз преподнес своим соратникам «сатирический старец»!

Наиболее разнузданную критику на себя Достоевский мог прочесть в сентябрьском номере «Дела» (журнал как бы дезавуировал предыдущее цитированное нами куда более уважительное выступление К. М. Станюковича) под глумливым названием «Романист, попавший не в свои сани». Авторство этой статьи до сей поры либо никак не определялось ([Фридлендер, Крыжановский: 488], [Летопись: 477]), либо приписывалось Г. Е. Благосветлову [Левитт: 237]. Последний, оставаясь до смерти, последовавшей 7 ноября 1880 г., формальным редактором журнала, в то время (номер вышел 25 сентября) уже отошел от дел по болезни, и фактическим редактором «Дела» был радикальный публицист и критик Н. В. Шелгунов. Кроме этого обстоятельства, главными приметами его авторства можно считать следующие:

в литературно-общественных кругах Шелгунов прославился как «пламенный западник»12, убежденный в том, что свет мог распространяться только из Европы;

содержащийся в статье подробный экскурс в русскую историю для обличения отечественного «рабства» и «звериной дикости» (коих он не замечает в европейской истории) -- любимый конек Шелгунова;

сказанное в статье об истории Великого Новгорода повторяет ранее опубликованные Шелгуновым соображения о том, что «действительного народоправства в Новгороде никогда не было», что «Новгород был русским окном в Европу, и, однако, через это окно не прошло к нам ни единого луча света, ни одной европейской идеи» (Радюкин: 97, 102). Настоящая русская история, по Шелгунову, началась только с Петра Великого, поэтому и отыскание здоровых национальных корней в истории Древней Руси у Достоевского представляется публицисту-европоману абсолютным невежеством.

В общей оценке «Пушкинской речи» и «Дневника Писателя» Шелгунов ничуть не стесняется в выражениях:

«В этом непроглядном, полумистическом, полупророческом и чревовещательском тумане ничего не разберешь; никакая логика и никакой здравый смысл неприменимы к этой литературной кабалистике. А между тем все это говорится с самоуверенностью глашатая великих откровений, с пафосом фанатика или с келейным смирением псалмовщика. <...> страшно не за повсеместную погибель Европы, а. за патологические симптомы мозга самого прорицателя» (Шелгунов).

К справедливости и хотя бы минимальной объективности призвал процитированных выше журналистов редактор и ведущий автор либерально-народнической «Недели» (к слову сказать, ближайший сосед Достоевского по Старой Руссе) П. А. Гайдебуров:

«Этот самый дневник вызвал ожесточенные нападки <...> в двух <...> журналах: в “Деле” и “Русском богатстве”. Сущность этих нападок уловить трудно, да, строго говоря, в них никакой сущности и нет: это просто сплошное издевательство над г. Достоевским, без малейшей попытки отделить в его взглядах зерно от мякины» (Гайдебуров: 1285-1286).

Гайдебуров довольно тонко прочувствовал тогда природу публицистического слова Достоевского, приблизившись в этом к упомянутому выше Л. Е. Оболенскому:

«Его воззрения страдают недостатком практичности, в них нет переходных ступенек, которые, конечно, необходимы. Но ведь он и не претендует на практичность; идеалистический радикал, если можно так выразиться, он смотрит далеко вперед, видит там яркую звезду и зовет к ней; указывать пути совсем не его дело: он только носитель идеала. Дурен этот идеал в своей основе, очищенный от случайных примесей? Заслуживает ли нареканий, или, напротив, имеет полное право на уважение этот идеал светлой, беззаветной любви? Господа, бросать грязью в такие вещи значит пачкать самих себя!..» (Гайдебуров: 1286).

Увы, далек оказался от такого понимания даже автор солидного «Вестника Европы», укрывшийся за криптонимом «В. В.». До недавнего времени статья эта приписывалась В. П. Воронцову (см.: [Фридлендер, Крыжановский: 489], [Летопись: 480]), однако недавно был документально выявлен подлинный автор -- А. Н. Пыпин (см.: [Китаев]). Причина строгой секретности, когда известный автор спрятался за чужой криптоним, кроется, вероятно, в том, что агрессивно-публицистический стиль статьи, переходящий на личности, не соответствовал желанному для Пыпина статусу солидного академического ученого (в 1871 г. он был избран, но не утвержден адъюнктом Академии наук, куда-таки вошел в 1891). Во взятой им на себя миссии «остановить Достоевского» действительно не было ничего академического:

«Что сказать об этом походе против “либерализма”? Первое, что спорить правильно против г. Достоевского нет никакой возможности; потому что изложение его не есть вовсе последовательное развитие какой-либо мысли, а раздражительное словоизвержение, ясно показывающее, что автор резонов слушать не намерен, что им овладела страсть и то жестокое настроение, при котором аргументация невозможна и бесполезна. Эта страсть -- крайне неумеренное самолюбие, это настроение -- мистицизм» (Пыпин 1880b: 812).

«Вестник Европы» на время оставил должность либеральной полиции нравов, когда следом опубликовал на своих страницах «Письмо Ф. М. Достоевскому» К. Д. Кавелина. (Впрочем, в том же номере во «Внутреннем обозрении» «Дневник Писателя» назван «картонным мечом» «реакционной печати» (Арсеньев: 377-378)). Философ-правовед с первых же строк отрекся от способа ведения полемики подавляющим большинством оппонентов Достоевского, а в их числе и соседей по журналу:

«Вы произнесли слово: примирение партий. Да, кончить личные счеты, прекратить литературные турниры, вертящиеся на остроумии, оставить дрянные, плоские и пошлые взаимные обвинения -- пора, давно пора! Пора спокойно, отбросив личности и взаимное раздражение, откровенно и прямо объясниться по всем пунктам. <..> Наши русские споры отравлены при самом их начале тем, что мы редко спорим против того, что человек говорит, а почти всегда против того, что он при этом думает, против его предполагаемых намерений и задних мыслей» (Кавелин: 433).

Призыв к объективности вызвал в русской печати неоднозначную реакцию: А. И. Введенский («Страна», 6 ноября) и Г. К. Градовский («Молва», 14 ноября) не вняли ему и остались при своих жестких оценках Достоевского, а вот В. В. Чуйко («Новости», 7 ноября) и анонимный автор «Недели» (16 ноября), возможно, тот же П. А. Гайдебуров, воздали должное «спокойной» речи ученого.

Освободившись от «негодного придатка» крайнего субъективизма, Кавелин повел диалог с идейным противником по всем правилам научного диспута. Он прежде развернул собственное понимание «европеизма», отчасти соглашаясь с Достоевским в том, что «европеизм, орудие образования, по мысли Петра и государственных деятелей его школы, превратился в орудие угнетения», «в гнетущую, заскорузлую формалистику» (Кавелин: 435-436). Следует остерегаться как «рабского поклонения перед Европой»», так и квасной «самоуверенности и задора» (Кавелин: 441-442). Однако и «нравственные качества русского простого народа» вызывают у Кавелина желание оспорить Достоевского:

«Вы будете превозносить простоту, кротость, смирение, незлобивость, сердечную доброту русского народа; а другой, не с меньшим основанием, укажет на его наклонность к воровству, обманам, плутовству, пьянству, на дикое и безобразное отношение к женщине; вам приведут множество примеров свирепой жестокости и бесчеловечия. Кто же прав: те ли, которые превозносят нравственные качества русского народа до небес, или те, которые смешивают его с грязью? Каждому не раз случалось останавливаться в раздумьи перед этим вопросом. Да он и не разрешим!» (Кавелин: 442-443).

Православие, по убеждению Кавелина (отчасти чаадаевскому), не только не дает преимущества «душевному» русскому человеку сравнительно с «дрессированным» европейцем, но и формирует пренебрежение к «деятельной, преобразовательной стороне христианства» (Кавелин: 447), утилизованной на Западе. Далее спор с Достоевским переводится на само понимание нравственной природы человека. В противоположность религиозному генезису добра у Достоевского Кавелин предлагает определять его как сугубо личностный настрой, образуемый однако «хорошими общественными условиями» (а не наоборот, как доказывал Достоевский). Эти условия, полагает он, надо «сперва выработать <...> в лаборатории строгой и точной науки», «силою доводов, аргументами современного знания поставить людей лицом к лицу с нравственной правдой и показать, что все пути неизбежно ведут к ней» (Кавелин: 441).

Таким образом, отвергнув «мистический» идеализм Достоевского, Кавелин на его место поставил идеализм просветительского сциентизма. «Казалось бы, Кавелин требует больше внимания к жизни, однако жизнь понимается им достаточно рассудочно», -- пишет о диалоге профессора с писателем современный исследователь [Кантор]. Достоевский собирался подробно отвечать своему оппоненту в «Дневнике писателя» 1881 г., однако смерть помешала продолжению в высшей степени знаменательной дискуссии. В записных тетрадях писателя остались наброски к полемике, среди которых мы находим и формулу последнего убеждения Достоевского: «Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся» (Д30; т. 27: 85).

В истории восприятия «Пушкинской речи» нас поражает контраст между «слушателями» и «читателями». В течение очень короткого времени состоялся переход от единодушного согласия с оратором к непримиримому спору с писателем. В глазах большинства современников Достоевского и выражавших (и направлявших) их мнение органов печати «Пушкинская речь» предстала некоей, может быть и прекрасной, но уж точно несбыточной утопией, не имеющей ничего общего с земной неприглядной реальностью. Эффект небывалого воздействия Речи стали мотивировать талантом оратора, сумевшего угодить всем без исключения слушателям. «Хитроискусной» назвал ее И. С. Тургенев, как бы очнувшись от наваждения (Тургенев), а последовавший его указанию «Вестник Европы» предложил термин «обольстительные слова» (Пыпин 1880a: XXXI). Это объяснение работает и сегодня, достаточно лишь сменить терминологию на более научную, например: «эмоциональная техника аргументации», «риторические фигуры», «психологическая игра» и т. п. [Смолененкова]. В цитируемом современном исследовании успех речи Достоевского объясняется тем, что оратор последовательно, шаг за шагом удовлетворял запросы собравшейся аудитории. Поначалу «добрая половина слушателей почувствовала себя причастной к числу “страдающих по всемирному идеалу”», затем наступила очередь подкупить «либерально настроенную интеллигенцию» и, наконец, решающий сигнал послан лучшей половине аудитории: «Татьянинская часть речи, с её тщательно продуманным риторическим построением (использованием фигур обращения, концессии, заимословия, предупреждения и др.), а главное, с однозначно положительной, возвышенной трактовкой образа пушкинской героини, неизбежно превратила всех слушательниц Достоевского в его фанатичных почитательниц» [Смолененкова]. Сквозь ограду ученых слов хорошо узнается фабула, давно предложенная Глебом Успенским: Достоевский «желал всех силою своего слова покорить, всем понравиться и быть приветствованным всеми», и потому после Речи писателя благодарят за совершенно разные вещи генерал и курсистка, Иван Аксаков и «социалист», а в довершение сама Татьяна Ларина как представительница русских женщин (Успенский 1880b: 109-113). Современный исследователь на основании «риторико-критического анализа» заново повторяет то, что отзвучало в западнически-ориентированной газетно-журнальной критике «Пушкинской речи»: «Последние сомнения рассеяны, каждый в зале чувствует себя “вполне русским”, “братом всех людей”, “всечеловеком”. И это очень приятно для русского самолюбия (в этом Тургенев был прав). <...> Получается, что потрясающее впечатление, произведенное речью, оказалось основанным почти что на недоразумении, массовом психозе, минутном увлечении». Вывод: после общего отрезвления «речь была обречена на неприятие и искажающее истолкование» [Смолененкова].

«Обреченность» эта явно вымышлена ввиду очевидных фактов, приведенных выше: к пониманию смысла Речи, как мы видели, ближе всех подошли Л. Е. Оболенский, П. А. Гайдебуров, В. П. Буренин, некоторый вклад в это приближение внесли Н. П. Гиляров-Платонов, М. А. Загуляев и некоторые другие. В этот ряд следовало бы поставить некоторых «непрофессиональных» толкователей, оказавшихся проницательнее многих «профессионалов». Вот одно из таких объяснений происшедшего 8 июня 1880 г. в зале Благородного собрания: «И не великому поэту одному указали Вы его высокое место, Вы указали его и для России, подняли наш угнетенный дух, от той-то радости и заплакали Ваши слушатели» (Штакеншнейдер).

По поводу же рьяных критиков Достоевского можно было бы сказать, что впоследствии, возвращаясь к теме, некоторые из них всё же отошли от воинственной риторики (Михневич, Введенский). Скажем больше: поняли Речь и принципиальные оппоненты Достоевского, поняли, но не приняли. Так, тот же Глеб Успенский сформулировал в секулярных терминах ключевую позицию Достоевского: «отвлеченная (хотя и очень искусная) проповедь самосовершенствования», -- а затем дал собственную «формулу сомнения»: «Решительно нельзя понять, почему на Руси люди будут только самосовершенствоваться...» (Успенский 1880b: 117, 118). Успенский был далеко не одинок в своем сомнении. Один из организаторов Пушкинского праздника, во многом сочувственный Достоевскому, также недоумевал:

«Послушать его, стать на его точку зрения -- надо перестать думать и об экономических и о политических усовершенствованиях народной жизни, похерить все эти вопросы и ограничиться молитвой, христианскими беседами, монашеским смирением, сострадательными слезами и личными благодеяниями» (Юрьев).

Успенский гораздо короче, буквально в двух словах передал расхождение с Достоевским: тот говорит о «ниве», а мы -- о «деле» (свой цикл очерков Успенский тем не менее назвал «На родной ниве»). Следом публицист рассказал назидательную историю о народном заступнике, которому общество не позволяет вершить благодеяния (Успенский 1880b: 118-121).

Призыв Достоевского «потрудиться на родной ниве» (МВед.) не означал «ограничиться молитвой», такое, опять же мифологическое, прочтение оппоненты навязывали «Пушкинской речи». Из того культурного контекста, в котором данный призыв означал «умное делание», они давно (или недавно) выпали, вернувшись в него лишь на краткий миг, как тот же Успенский, когда был слушателем Речи. Но этот-то миг и был по-настоящему моментом истины, впоследствии заслоненной чужеродными словами.

Особое место во всей этой истории занимает выступление К. Н. Леонтьева «О всемирной любви. По поводу речи Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике» в газете «Варшавский дневник» 29 июля, 7 и 12 августа. Значительность этого выступления была замечена не сразу, но зато впоследствии судьба определит ему стать главным противовесом «Пушкинской речи» и в этой роли ее вечным спутником. В рамках нашего обзора отметим характерное для Леонтьева «системное» противоречие: с одной стороны, он «вернул» Речь в ее подлинный контекст христианской словесности, а с другой -- осудил ее автора с позиции абсолютизированной надмирности евангельского учения. Поразительно, как при этом сошлись крайности: Леонтьев в унисон внехристианской журналистике обвинил Достоевского в утопизме. Искомая Достоевским гармония «всечеловечности», по Леонтьеву, не способна выдержать столкновения с «нестерпимым трагизмом жизни», с ее принципиальной «неисправимостью» (Леонтьев: 7 августа). Современный исследователь определил конфликт двух мыслителей как «расхождение в идеалах» [Бочаров]. Не приняв «всечеловека» как идеал земного миропорядка, Леонтьев проявил «неполноту христианского сознания», поскольку «христианство есть спасение жизни, а не спасение от жизни» [Зеньковский]. Один из участников развернувшихся затем в русской религиозной философии прений точно подметил: Леонтьев «досадно отмахнулся и от всего, что связано у Достоевского с личным отношением к Христу, для которого, странно сказать, как будто вовсе не находится места в леонтьевском православии» [Булгаков].

Центральное слово «Пушкинской речи» -- «всечеловек» -- было тем краеугольным камнем, который отвергли непричастные дому строители. Само это слово и его производные («всечеловеческий», «всечеловечный», «всечеловечность») в контексте Речи представляют сходящиеся к центру семантические поля, поначалу образуемые такими понятиями, как «всемирная отзывчивость» Пушкина как русского гения (см. подробнее: [Викторович, 2005]) и «всемирность стремления русского духа». В заключительной части Речи «всемирность» как бы возрастает до «всечеловечности», а эта последняя вступает в союз с родственным: «братство» (семь слов с этим корнем в небольшом фрагменте текста!). Самое сильное место здесь: «...изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского согласия всех племен по Христову евангельскому закону!» Следом Достоевский оговаривает предвиденную им реакцию секуляризованной общественности и в противовес -- свою твердую позицию: «Знаю, слишком знаю, что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и фантастическими. Пусть, но я не раскаиваюсь что их высказал. Этому надлежало быть высказанным» (МВед.). Заметим: восторженными и фантастическими «могут показаться» слова о «Христовом евангельском законе». Что, собственно, и случилось как в секулярной, так и в квазихристианской журналистике. Однако слово было сказано, «и Слово было Бог». Концепт «всечеловек» попадал в тот смыслообразующий контекст, который, несомненно, был знаком аудитории, собравшейся в зале Благородного собрания, и потому был адекватно воспринят ее коллективной культурной памятью. Свидетельство тому -- приведенные выше сравнения Достоевского с Петромпустынником, а также сохранившаяся стенограмма агента III Отделения, тщательно фиксировавшего, в каких местах речь Достоевского прерывалась «рукоплесканиями», «дружными рукоплесканиями», «громом рукоплесканий» (дважды). Единственная ремарка «оглушительные рукоплескания» сопровождает именно слово «всечеловек» (Агент: 280). Ср.: «И к чему этот всечеловек, которому так неистово хлопала публика?» (Тургенев).

Что евангельские коннотации были не чужды данному слову, подтверждает рассуждение Н. Я. Данилевского в книге «Россия и Европа» (1869) о различении «общечеловеческого» и «всечеловеческого», завершающееся фразой: «...был только один Всечеловек -- и тот был Бог» (Данилевский). Разумеется, Достоевский мог и не помнить этой фразы десятилетней давности, а в памяти слушателей Речи ее бытование тем более сомнительно. Однако есть неисследимые «воздушные пути» коллективной культурной памяти, и именно об этом слова Достоевского: «Можно очень много знать бессознательно», -- сказанные, между прочим, по поводу «сердечного знания Христа» (Д30; т. 21: 38). Слово «всечеловек» должно было «подождать», когда наступит время для его полной отрефлексированности -- в трудах сербского святого Иустина (Поповича), рассматривавшего «Пушкинскую речь» как «самое евангельское пророчество о всечеловеке и о всечеловечестве» [Иустин: 226]. Приведем одно из суждений преподобного, имеющее прямое отношение к нашей теме:

«Для людей гуманистического, механического, римокатолического склада духа такое евангельское объединение людей во всечеловеческое братство представляется утопией, невозможным чудом на земле. Но для православного человека, обоженного и освященного Христом, такое объединение людей является не только горячим желанием веры и молитвы, но и необходимым евангельским ощущением жизни. Это одна из главных реалий, на которой стоит, существует и служит Христов человек в этом мире» [Иустин: 225].

Только недавно слово «всечеловек» вошло в тезаурус исследователей творчества Достоевского [Буданова], [Захаров, 2009], [Захаров, 2013а], [Захаров, 2013b], [Шалина], [Захаров, 2021], [Читинская].

Настала пора сказать несколько слов о современнике Достоевского, ближе других подошедшем к пониманию феномена «Пушкинской речи». Это Иван Сергеевич Аксаков. Именно он усилил эффект, произведенный Речью на слушателей, сразу же и во всеуслышание назвав ее «событием»13, что вызвало «рукоплескания и крики: браво!» (Агент: 281). Вскоре публицист подробно изложил свое видение «события» в переписке с современниками (Аксаков), и, наконец, дал самый, возможно, проницательный на то время духовный очерк Достоевского в некрологической передовой статье газеты «Русь» (1881, 7 февраля). Аксаков здесь исчерпывающе ответил на известные уже нам «политические» претензии оппонентов писателя: «Идея внешней, социальной равноправности бледнела и исчезала для него в высшей идее -- в христианской идее братства». В происшедшем со многими слушателями «Пушкинской речи» перевороте острый взгляд знатока русской общественной жизни уловил главное:

«...увлеченные общим движением, сами подвигнутые проснувшеюся в них правдою и вспыхнувшим русским народным чувством, -- многие стали потом стыдиться своего увлечения и своих восторгов -- может быть лучшей, искреннейшей минуты в своей жизни!» («Русь», 1881, 7 февраля).

Интересно все же, чем была бы наша история без таких «минут»? Аксаков провокативно-резко и открыто-парадоксально называет их -- «наваждение истины». Его проникновение в суть исторического события «Пушкинской речи» позволяет нам поставить последнюю точку в предпринятом обзоре:

«.знаменательна и утешительна самая возможность таких минут в нашей русской общественной жизни, когда правда берет свое, является в торжестве, всё покоряет себе своею властью, все и всех единит собою: это правда христианская, это правда русского, глубоко-народного чувства.» («Русь», 1881, 7 февраля).



Литература

1. Агент -- Бельчиков Н. Пушкинские торжества в Москве в 1880 г. в освещении агента III Отделения // Октябрь. 1937. № 1. С. 271-282.

2. Аксаков -- письма И. С. Аксакова 1880 года: предположительно Е. Ф. Тютчевой 14 июня (Русский архив. 1891. Кн. 2. Вып. 5. С. 96-99), О. Ф. Миллеру 14 июля и 17 августа (Литературное наследство: Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования. Т. 86. М.: Наука, 1973. С. 511-512, 514-515), П. А. Кулаковскому 22 июля (Переписка П. А. Кулаковского и И. С. Аксакова 1880-1886 гг. // Славистика. Белград, 2014. Вып. XVIII. С. 572-573), Ф. М. Достоевскому 20 августа (ОР РГБ. Ф. 93.II. 1. 20. Л. 5-8 об.).

3. Арсеньев --<К. К. Арсеньев> Внутреннее обозрение // Вестник Европы. 1880. Ноябрь. С. 376-379.

4. Венок --<Ф. И. Булгаков> Венок на памятник Пушкину: Пушкинские дни в Москве, Петербурге и провинции: Адресы, телеграммы, приветствия, речи, чтения и стихи по поводу открытия памятника Пушкину. Отзывы печати о значении Пушкинского торжества. Пушкинская выставка в Москве. Новые данные о Пушкине. СПб.: Тип. и хромолит. А. Траншеля, 1880. 354 с. [Электронный ресурс]. URL: https://dlib.rsl.ru/viewer/01003611373#?page=1

5. Введенский -- Введенский Арс. Критики Ф. М. Достоевского // Труд. 1889. № 19-20.

6. Гайдебуров --<П. А. Гайдебуров> Журнальные очерки // Неделя. 1880. 5 октября. С. 1285-1287.

7. Градовский -- Градовский А. Мечты и действительность. По поводу речи Ф. М. Достоевского // Голос. 1880. 25 июня.

8. Д30 -- Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990.

9. Данилевский Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. С. 123.

10. Депутат -- S. Открытие памятника Пушкину в Москве. (Из записной книжки депутата) // Древняя и новая Россия. 1880. № 6. С. XIX.

11. Загуляев -- L. V. <М. А. Загуляев> Le Revues Russes // Journal de St. Petersbourg. 1873. № 26. 28 янв.

12. Кавелин -- Кавелин К. Д. Письмо Ф. М. Достоевскому // Вестник Европы. 1880. Ноябрь. С. 431-456.

13. Коропчевский? --<Д. А. Коропчевский?> По поводу открытия памятника Пушкину // Слово. 1880. Июнь. С. 155-160.

14. Леонтьев -- Леонтьев К. О всемирной любви. По поводу речи Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике // Варшавский дневник. 1880. 29 июля, 7 и 12 августа.

15. МВед. -- Достоевский Ф. Пушкин (Очерк) // Московские Ведомости. 1880. 13 июня. № 162.

16. Михайловский 1880a -- М. Н. <Н. К. Михайловский> Литературные заметки // Отечественные записки. 1880. № 7. С. 122-134.

17. Михайловский 1880b -- М. Н. <Н. К. Михайловский> Литературные заметки // Отечественные записки. 1880. № 9. С. 124--140.

18. Михневич -- Коломенский Кандид <В. О. Михневич>. Вчера и сегодня // Новости и биржевая газета. 1881. 1 февраля.

19. Оболенский 1880а -- Л. О. <Л. Е. Оболенский> А. С. Пушкин и Ф. М. Достоевский как объединители нашей интеллигенции // Мысль. 1880. № 7. С. 78-80. (a)

20. Оболенский 1880b -- Л. О. <Л. Е. Оболенский>. Народники и г. Достоевский, бичующие либералов // Мысль. 1880. № 9. С. 82-96. (b)

21. Очевидец -- Очевидец <О. А. Боровитинова?> Еще несколько слов о пушкинском празднике // Русское богатство. 1880. № 7. С. 27-52.

22. Паночини -- Л. Алексеев <Л. А. Паночини>. Почему вскипел бульон и почему теперь только мы обращаем на это свое внимание // Русское богатство. 1880. № 12. С. 53-72.

23. Протопопов -- Александр Горшков <М. А. Протопопов>. Проповедник нового слова // Русское богатство. 1880. Август. С. 1-28.

24. Пыпин 1880a -- П. А. <А. Н. Пыпин> С пушкинского праздника // Вестник Европы. 1880. Кн. 7. С. XXI-XXXV.

25. Пыпин 1880b -- В. В. <А. Н. Пыпин> Литературное обозрение // Вестник Европы. 1880. Кн. 10. С. 811-818.

26. Радюкин<Н. В. Шелгунов> Романтизм русский // Дело. 1873. № 8. С. 97, 102.

27. Салтыков-Щедрин 1880 -- Н. Щедрин. За рубежом // Отечественные записки. 1880. № 9. С. 317-328.

28. Салтыков-Щедрин 1976 -- [Письмо Н. К. Михайловскому 27 июня 1880 г.] // Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: в 20 т. М.: Худож. лит., 1976. Т. 19: письма 1876-1881. Кн. 1. С. 159.

29. Самарин -- «А впечатление было поистине необычайное...» (письмо Ф. Д. Самарина о Пушкинской речи Достоевского) / публ. Б. Н. Тихомирова // Достоевский и мировая культура: альманах. М.: Классика плюс, 1997. № 9. С. 253.

30. Станюкович -- О. П. <К. М. Станюкович> Пушкинский юбилей и речь г. Достоевского // Дело. 1880. № 7. С. 116.

31. Страхов -- Страхов Н. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском // Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. СПб., 1883. С. 310.

32. Тургенев -- Тургенев И. С. Письмо М. М. Стасюлевичу 13 июня 1880 г. // Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: в 28 т. Письма: в 13 т. Л., 1967. Т. 12. Кн. 2. С. 272.

33. Успенский 1880а -- Г. У. <Г. И. Успенский> Пушкинский праздник. (Письмо из Москвы) // Отечественные записки. 1880. № 6. С. 173-196. (a)

34. Успенский 1880b -- У. Г. <Г. И. Успенский> На родной ниве (очерки, заметки, наблюдения) // Отечественные записки. 1880. № 7. С. 109-121. (b)

35. Шелгунов -- Г-Н. <Н. В. Шелгунов>. Романист, попавший не в свои сани // Дело. 1880. № 9. С. 160-161.

36. Штакеншнейдер -- [Письмо Е. А. Штакеншнейдер Ф. М. Достоевскому 19 июня 1880 г.] Неизданные письма к Достоевскому. ... 10. / публ. А. М. Березкина // Достоевский: Материалы и исследования. Л.: Наука, 1983. [Т.] 5. С. 266.

37. Юрьев -- [Письмо С. А. Юрьева О. Ф. Миллеру 3 ноября 1880 г.] Достоевский в неизданной переписке современников (1837-1881) / публ. Л. Р. Ланского // Литературное наследство: Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования. Т. 86. М.: Наука, 1973. С. 520.

38. Insident -- Insident Достоевский // Слово. 1880. Сентябрь. С. 97.

39. Белкина О. А. «Если наша мысль есть фантазия...» (Пушкинская речь Ф. М. Достоевского: замысел, отклики, споры). СПб.: МиМ-Экспресс, 1995. 159 с.

40. Бочаров С. Г. Леонтьев и Достоевский // Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 341-397.

41. Буданова Н. Ф. От «общечеловека» к «русскому скитальцу» и «всечеловеку» (Лексические заметки) // Достоевский. Материалы и исследования. СПб.: Наука, 1996. Т. 13: К 175-летию со дня рожд. Ф. М. Достоевского. С. 213-215.

42. Булгаков С. Н. Победитель -- Побежденный (Судьба К. Н. Леонтьева) // Булгаков С. Н. Сочинения: в 2 т. М.: Наука, 1993. Т. 2. С. 559-560.

43. Викторович В. А. «Брошенное семя возрастет»: еще раз о «завещании» Достоевского // Вопросы литературы. 1991. № 3. С. 142-168.

44. Викторович В. А. Четыре вопроса к Пушкинской речи. <.> 3. Где начало всечеловечности? // Достоевский. Материалы и исследования. СПб.: Наука, 2005. Т. 17. С. 285-296.

45. Викторович В. А. Перепутья русского консерватизма (Ф. М. Достоевский и Н. П. Гиляров-Платонов) // Никита Петрович Гиляров-Платонов. Исследования. Материалы. Библиография. Рецензии. СПб.: Росток, 2013. С. 47-95.

46. Викторович В. А. «Пушкинская речь» Достоевского в свидетельствах современников // Неизвестный Достоевский. 2020. № 4. С. 48-69 [Электронный ресурс]. URL: https:// unknown-dostoevsky.ru/files/redaktor_pdf/1607498336.pdf (18.01.2021). DOI: 10.15393/j10. art.2020.5101

47. Волгин И. Л. Последний год Достоевского. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2017. 780 с.

48. Захаров В. Н. «.Нас, что ни говори, еще очень мало»: неизвестное письмо Достоевского // Литературная газета. 2009. 10-16 июня. С. 15.

49. Захаров В. Н. Имя автора -- Достоевский. Очерк творчества. М.: «Индрик», 2013. 456 с. (a)

50. Захаров В. Н. Художественная антропология Достоевского // Проблемы исторической поэтики. Петрозаводск: ПетрГУ, 2013. Вып. 11. С. 150-164 [Электронный ресурс]. URL: https:// poetica.pro/files/redaktor_pdf/1431455945.pdf (18.01.2021). DOI: 10.15393/j9.art.2013.377 (b)

51. Захаров В. Н. Актуальность Достоевского // Неизвестный Достоевский. 2021. Т. 8. № 1.

52. С.5-20 [Электронный ресурс]. URL: https://unknown-dostoevsky.ru/files/redaktor_pdf71617397021.pdf (18.01.2021). DOI: 10.15393/j10.art.2021.5321

53. Зеньковский В. История русской философии. М.: Академический Проект, 2011. 880 с.

54. Иустин, прп. (Попович). Достоевский о Европе и славянстве. М.; СПб.: Сретенский монастырь, 2002. 287 с.

55. Кантор В. «Средь бурь гражданских и тревоги.»: борьба идей в русской литературе 40-70-х годов XIX века. М.: Худож. лит., 1988. 304 с.

56. Китаев В. А. «Вестник Европы» в полемике c Ф. М. Достоевским (1880-1881 гг.)» // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2020. № 1. С. 38-48.

57. Книгин И. А. Речь Ф. М. Достоевского о Пушкине в оценке Л. Е. Оболенского // Русская литературная критика. История и теория: межвуз. науч. сб. Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1988. С. 81-87.

58. Левитт Маркус Ч. Литература и политика: пушкинский праздник 1880 года / пер. с англ. И. Н. Владимирова, В. Д. Рака. СПб.: Академический проект, 1994. 265 с.

59. Литинская Е. П. Риторика и поэтика «Пушкинской речи» Ф. М. Достоевского // Проблемы исторической поэтики. 2021. Т. 19. № 2. С. 141-175. DOI: 10.15393/j9.art.2021.9583

60. Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского: в 3 т. СПб.: Академический проект, 1995. Т. 3: 1875-1881. 614 с.

61. Парадоксы русской литературы: сб. ст. / под ред. В. Марковича, В. Шмида. СПб.: ИНАПРЕСС, 2001. 350 с.

62. Ребель Г. М. Учитель или Пророк? Тексты Пушкинского праздника // Ребель Г. М. Тургенев в русской культуре. М.; СПб.: Нестор-История, 2018. С. 264-274.

63. Смолененкова В. В. Пушкинская речь Ф. М. Достоевского. Риторико-критический анализ // Кафедра общего и сравнительно-исторического языкознания. Филологический факультет. МГУ им. М. В. Ломоносова [Электронный ресурс]. URL: http://genhis.philol.msu.ru/pushkinskaya-rech-f-m-dostoevskogo-ritoriko-kriticheskij-analiz/ (18.01.2021).

64. Соловьев В. С. Сочинения: в 2 т. М.: Мысль, 1988. Т. 1. 892 с.

65. Фокин П. Е., Петрова А. В. «Пушкинская речь» Ф. М. Достоевского как событие (по материалам рукописного фонда Государственного музея истории российской литературы им. В. И. Даля) // Неизвестный Достоевский. 2020. № 2. С. 162-195 [Электронный ресурс]. URL: https://unknown-dostoevsky.ru/files/redaktor_pdf/1595258841.pdf (18.01.2021). DOI: 10.15393/j10.art.2020.4681

66. [Фридлендер Г. М., Крыжановский А. О.] Комментарии // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1984. Т. 26. С. 475-491.

67. Шалина М. А. Антропологическая проблематика творчества Ф. М. Достоевского // Проблемы исторической поэтики. 2021. Т. 19. № 1. С. 209-220. DOI: 10.15393/j9.art.2021.9044

68. Эпштейн М. Ирония идеала: парадоксы русской литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2015. 384 с.



References

1. Belkina O. A. «Esli nasha mysl' est' fantaziya...» (Pushkinskaya rech' F. M. Dostoevskogo: zamysel, otkliki, spory) [“If Our 'Thought Is a Fantasy...” (Pushkin Speech by F. M. Dostoevsky: Concept, Responses, Disputes]. St. Petersburg, MiM-Ekspress Publ., 1995. 159 p. (In Russ.)

2. Bocharov S. G. Leontiev and Dostoevsky. In: Bocharov S. G. Syuzhety russkoy literatury [Bocharov S. G. Plots of Russian Literature]. Moscow, Yazyki russkoy kul'tury Publ., 1999, pp. 341-397. (In Russ.)

3. Budanova N. F. From “Common Man” to “Russian Wanderer” and “Universal Man” (Lexical Notes). In: Dostoevskiy. Materialy i issledovaniya [Dostoevsky. Materials and Researches]. St. Petersburg, Nauka Publ., 1996, vol. 13: Dedicated to the 175th Anniversary of the Birth of F. M. Dostoevsky, pp. 213-215. (In Russ.)

4. Bulgakov S. N. The Winner and the Defeated (the Fate of K. N. Leontiev). In: Bulgakov S. N. Sochineniya: v 2 tomakh [Bulgakov S. N. Writings: in 2 Vols]. Moscow, Nauka Publ., 1993, vol. 2, pp. 559-560. (In Russ.)

5. Viktorovich V. A. “The Abandoned Seed Will Grow”: Once Again About the “Testament” of Dostoevsky. In: Voprosy literatury, 1991, no. 3, pp. 142-168. (In Russ.)

6. Viktorovich V. A. Four Questions to the Pushkin Speech. <...> 3. Where Is the Beginning of All-humanity? In: Dostoevskiy. Materialy i issledovaniya [Dostoevsky. Materials and Researches]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2005, vol. 17, pp. 285-296. (In Russ.)

7. Viktorovich V. A. Crossroads of Russian Conservatism (F. M. Dostoevsky and N. P. GilyarovPlatonov). In: Nikita Petrovich Gilyarov-Platonov. Issledovaniya. Materialy. Bibliografiya. Retsenzii [Nikita Petrovich Gilyarov-Platonov: Research. Materials. Bibliography. Reviews]. St. Petersburg, Rostok Publ., 2013, pp. 47-95. (In Russ.)

8. Viktorovich V. A. Dostoevsky's Pushkin Speech in the Testimonies of Contemporaries. In: Neizvestnyy Dostoevskiy [The Unknown Dostoevsky], 2020, no. 4, pp. 48-69. Available at: https://unknown-dostoevsky.ru/files/redaktor_pdf/1607498336.pdf (accessed on January 18, 2021). DOI: 10.15393/j10.art.2020.5101 (In Russ.)

9. Volgin I. L. Posledniy god Dostoevskogo [The Last Year of Dostoevsky]. Moscow, AST Publ., Redaktsiya Eleny Shubinoy Publ., 2017. 780 p. (In Russ.)

10. Zakharov V. N. “.There Are Still Very Few of Us, Whatever You Say”: An Unknown Letter from Dostoevsky. In: Literaturnaya gazeta, 2009, 10-16 June, p. 15. (In Russ.)

11. Zakharov V. N. Imya avtora -- Dostoevskiy. Ocherk tvorchestva [The Author's Name is Dostoevsky. An Essay on Creative Works]. Moscow, Indrik Publ., 2013. 456 p. (a) (In Russ.)

12. Zakharov V. N. Dostoevsky's Poetic Anthropology. In: Problemy istoricheskoy poetiki [The Problems of Historical Poetics]. Petrozavodsk: Petrozavodsk State University Publ., 2013, issue 11, pp. 150-164. Available at: https://poetica.pro/files/redaktor_pdf/1431455945.pdf (accessed on January 18, 2021). DOI: 10.15393/j9.art.2013.377 (b) (In Russ.)

13. Zakharov V. N. The Relevance of Dostoevsky. In: Neizvestnyy Dostoevskiy [The Unknown Dostoevsky], 2021, vol. 8, no. 1, pp. 5-20. Available at: https://unknown-dostoevsky.ru/files/ redaktor_pdf/1617397021.pdf (accessed on January 18, 2021). DOI: 10.15393/j10.art.2021.5321 (In Russ.)

14. Zen'kovskiy V. Istoriya russkoy filosofii [History of Russian Philosophy]. Moscow, Akademicheskiy Proekt Publ., 2011. 880 p. (In Russ.)

15. Iustin, St. (Popovich). Dostoevskiy о Evrope i slavyanstve [Dostoevsky's Opinion About Europe and the Slavs]. Moscow, St. Petersburg, Sretenskiy monastyr' Publ., 2002. 287 p. (In Russ.)

16. Kantor V. «Sred' bur'grazhdanskikh i trevogi...»: bor'ba idey v russkoy literature 40-70-kh godov XIX veka [“Among Storms Civil and Alarms...”: Fight of the Ideas in the Russian Literature of the 40-70th Years of the 19th Century]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1988. 304 p. (In Russ.)

17. Kitaev V. A. “Vestnik Evropy” in its Controversy with F. M. Dostoevsky (1880-1881). In: Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N. I. Lobachevskogo [Vestnik of Lobachevsky University of Nizhni Novgorod], 2020, no. 1, pp. 38-48. (In Russ.)

18. Knigin I. A. F. M. Dostoevsky's Speech About Pushkin in the Assessment of L. E. Obolensky. In: Russkaya literaturnaya kritika. Istoriya i teoriya [Russian Literary Criticism. History and Theory]. Saratov, Saratov State University Publ., 1988, pp. 81-87. (In Russ.)

19. Levitt Markus Ch. Literatura i politika: pushkinskiy prazdnik 1880 goda [Literature and Politics: the Pushkin Celebration of 1880]. St. Petersburg, Akademicheskiy proekt Publ., 1994. 265 p. (In Russ.)

20. Litinskaya E. P. Rhetoric and Poetics of Dostoevsky's Pushkin Speech. In: Problemy istoricheskoy poetiki [The Problems of Historical Poetics], 2021, vol. 19, no. 2, pp. 141-175. DOI: 10.15393/ j9.art.2021.9583 (In Russ.)

21. Letopis' zhizni i tvorchestva F. M. Dostoevskogo: v 3 tomakh [The Chronicle of Dostoevsky's Life and Works: in 3 Vols]. St. Petersburg, Akademicheskiy proekt Publ., 1995, vol. 3: 1875-1881. 614 p. (In Russ.)

22. Paradoksy russkoy literatury: sbornik statey [Paradoxes of Russian Literature: Collection of Articles]. St. Petersburg, INAPRESS Publ., 2001. 350 p. (In Russ.)

23. Rebel' G. M. Teacher or Prophet? Texts of the Pushkin Holiday. In: Rebel' G. M. Turgenev v russkoy kul'ture [Rebel G. M. Turgenev in Russian Culture]. Moscow, St. Petersburg, NestorIstoriya Publ., 2018, pp. 264-274. (In Russ.)

24. Smolenenkova V. V. Rhetorical-critical Analysis of Pushkin Speech by F. M. Dostoevsky. In: Kafedra obshchego i sravnitel'no-istoricheskogoyazykoznaniya. Filologicheskiy fakul'tet. MGU imeni M. V Lomonosova [Department of General and Comparative Historical Linguistics. Faculty of Philology. Lomonosov Moscow State University]. Available at: http://genhis.philol.msu.ru/pushkinskaya-rech-f-m-dostoevskogo-ritoriko-kriticheskij-analiz/ (accessed on January 18, 2021). (In Russ.)

25. Solov'ev V. S. Sochineniya: v2 tomakh [Writings: in 2 Vols]. Moscow, Mysl' Publ., 1988, vol. 1. 892 с. (In Russ.)

26. Fokin P. E., Petrova A. V. Pushkin Speech by Fyodor Dostoevsky as an Event (Based on the Materials of the Manuscript Fund of the Vladimir Dahl State Museum of the History of Russian Literature). In: Neizvestnyy Dostoevskiy [The Unknown Dostoevsky], 2020, no. 2, pp. 162-195. Available at: https://unknown-dostoevsky.ru/files/redaktor_pdf/1595258841.pdf (accessed on January 18, 2021). DOI: 10.15393/j10.art.2020.4681 (In Russ.)

27. Fridlender G. M., Kryzhanovskiy A. O. Comments. In: Dostoevskiy F. M. Polnoe sobranie sochineniy: v 30 tomakh [Dostoevsky F. M. The Complete Works: in 30 Vols]. Leningrad, Nauka Publ., 1984, vol. 26, pp. 475-491. (In Russ.)

28. Shalina M. A. Anthropological Problems of F. M. Dostoevsky's Creativity. In: Problemy istoricheskoy poetiki [The Problems of Historical Poetics], 2021, vol. 19, no. 1, pp. 209-220. DOI: 10.15393/j9.art.2021.9044 (In Russ.)

29. Epshteyn M. Ironiya ideala: paradoksy russkoy literatury [The Irony of the Ideal: The Paradoxes of Russian Literature]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2015. 384 p. (In Russ.)

Размещено на Allbest.ru

...