"Прометей прикованный" Эсхила: система характеров (сопоставления с "Орестеей")

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Прометей прикованный» Эсхила: система характеров (сопоставления с «Орестеей»)

Жерновая Галина Александровна

ABSTRACT

The characters in Prometheus Bound are united within a character system by the functional communication and relationships they share with one another. This character system can be outlined as follows: The Oceanid Chorus and Prometheus (the hero); Zeus, Cratos, Bia, and Hermes (characters `outside' the chorus); Oceanus (the character `of the chorus); Io (the character of `analogy'); and Hephaestus (the character `double'). In the group of characters `outside the chorus' there is a subsystem of `doubles'. This system of relationships between characters influences many key aspects of the tragedy, and helps to elucidate its meaning.

Keywords: character, character systems, ethos, pathos, protagonist, chorus, characters `outside the chorus', the character `of the chorus, the character of `analogy', character `double'.

прометей эсхил

В своем раннем творчестве Эсхил реформировал древнегреческий театр введением второго актера. Но его трагедии, вплоть до самых поздних, отразивших в себе и появление третьего актера, введенного Софоклом, сохранили древнюю традицию воспринимать главного героя как единственного и хор «прикреплять» к нему, поскольку в архаических театральных представлениях участвовали всего лишь хор и актер. В пьесах Эсхила герой и хор, уподобляющийся герою по примеру фиаса Диониса, составляют основу трагедии.

Второй актер у Эсхила играет персонажей, не имеющих хора, посторонних хору, даже если хор проявляет к ним внимание, сочувствует их мыслям или переживаниям. Такие персонажи в предлагаемой статье обозначены условными терминами: персонаж «вне хора» -- тот, с кем герой ведет открытую борьбу, и персонаж «из хора» -- тот, борьба с которым неявна для самого героя, так как этот персонаж олицетворяет одну из сторон его противоречивой души. Иногда в трагедии действует персонаж-«аналогия», призванный подчеркнуть сущность главного героя своим сходством с ним, причем хор такому персонажу сочувствует. Сходство обнаруживается в чем-то одном, во всем остальном предполагаются различия, и чем их больше, тем убедительнее проступает черта общности. По этому принципу соотносятся характеры: Агамемнон -- Кассандра («Агамемнон»), Прометей -- Ио («Прометей прикованный»). Встречается в трагедиях Эсхила и персонаж-«двойник», самый сложный вариант соотношений с героем или персонажем «вне хора», в каждом случае индивидуальный. Это Орест -- Пилад («Хоэфоры»), Прометей -- Гефест, Власть -- Сила, Зевс -- Власть, Зевс -- Сила, Зевс -- Гермес («Прометей прикованный»). Герой и персонаж-«двойник» чаще всего вместе появляются в самом начале трагедии, в прологе. Причем один из них участвует в действии (Орест, Гефест, Власть), в то время как другой присутствует молча (Пилад, Прометей, Сила, Зевс). Пилад в конце своей роли произносит единственную реплику, акцентируя тем самым свой патос, не совпадающий с патосом Ореста. Сила не прерывает молчания, так как между Силой и Властью в предлагаемой ситуации нет существенных различий. Характер Зевса реализован в двух своих этосах и одном из патосов через «двойников» -- Власть -- Силу и Гермеса. Прометей начинает действовать после ухода Гефеста. Причем Прометей и Гефест -- два самостоятельных характера, в патосах которых обнаруживаются объединяющие их покорность Судьбе (сознательное следование ее велениям) и состояние внутренней свободы.

Система характеров «Прометея прикованного» несет в себе особенности и первой, и второй трагедий «Орестеи». Как и в «Агамемноне», в трагедии о Прометее представлен персонаж-«аналогия» (Ио). Подобно Оресту в «Хоэ- форах», Прометей является вместе с персонажем-«двойником» (Гефестом). Но соответствий со второй трагедией все же больше, так как характер Прометея подчинен тем же формообразующим принципам, что и характер Ореста См.: Жерновая Г. А. Система характеров в поздних трагедиях Эсхила («Агамемнон») // Искусство и искусствоведение: теория и опыт. Вып. 8: Традиция в истории искусств / Под ред. Г. А. Жерновой. Кемерово: КемГУКИ, 2010. С. 211--229; Жерновая Г. А. Система характе-ров в поздних трагедиях Эсхила («Хоэфоры») // Вопросы театра. 2013. № 3--4. С. 234--241..

Структурно характер античной трагедии состоит из двух разделов: этоса, то есть поступка или ряда поступков, направленных на достижение цели, и патоса, объединяющего поступки героя, совершаемые им в момент катастрофы и после нее. Контраст этоса и патоса выявляет сущность характера, его конкретное художественное содержание. Однако женские (дионисические) характеры имеют усложнение: в них два этоса и два патоса. Такой принцип положен и в структурную основу характера Прометея, поскольку скованный титан выступает как маска страдающего Диониса. Характер Прометея претерпевает развитие большой протяженности -- от пролога до эксода. В своих этосах Прометей -- защитник человечества и убежденный враг Зевса. Пато- сы Прометея объединяют жертвенную покорность Судьбе и богоборческий порыв как проявление абсолютной свободы, переходящей в дионисийский экстаз, которым и завершается эволюция характера скованного титана.

Прометей, прикованный к скале в горах за то, что отдал людям огонь, украденный у богов, имеет цель -- рано или поздно получить от Зевса освобождение, поскольку владеет тайной падения его власти. У титана есть шанс обменять эту тайну на свободу. Цель определена героем с самого начала трагедии, но словесно он оформляет ее не сразу, а постепенно, по частям. Иногда Прометей не отвечает даже на прямо поставленные вопросы собеседников, поскольку молчание, как он полагает, наилучшим образом продвигает его к заветной цели. Ведь Зевс в силу своего всеведения слышит диалоги Прометея с посетителями.

В первом патосе Прометей, имевший целью «помочь себе», вдруг неожиданно открывает тайну Зевса Ио, безвинно страдающей по воле царя богов. Этим поступком он не только отказывается преследовать цель, но усугубляет свое положение. Из любви к страдающему человеку он лишает себя единственной возможности изменить ситуацию в свою пользу. Потеряв надежду, он бесстрашно бросает вызов Зевсу и обретает наконец желанное состояние внутренней свободы, позволяющей восстать против навязанного ему духовного рабства (второй патос). Молчание прервано исступленными обличениями, осторожность уступила место активному действию, скованность -- душевной раскрепощенности. В абсолютной внутренней свободе, опирающейся на требования Необходимости, -- сущность прикованного титана. Этос Прометея осложнен еще и психологическим противоречием: с одной стороны, он поддерживает свое богоборчество жалобами на страдание, чувствует себя униженным публичностью («выставленностью») учиненной над ним казни; с другой стороны, он, знающий свою судьбу и принимающий ее, имеет в душе родник уверенности и спокойной силы. Лишь в патосе, совершив подвиг любви к человеку, он преодолевает раздвоенность и обретает внутреннее равновесие.

Хор Нимф-Океанид привносит в характеристику Прометея, вступившего в поединок с Зевсом, коллизию частной жизни борца против несправедливой власти. Борьба ввергает в пучину бед не только самого героя, но и его близких. Океаниды далеки от придворных баталий, но они сестры его супруги. Они явились к скале Прометея, потому что несчастье разразилось над их домом. Океаниды не имеют ни единомыслия с титаном, ни родства душ. Они защищают интересы семьи и счастье сестры, видя в Прометее друга и родственника. В трех стасимах трагедии Океаниды комментируют ситуацию Прометея и его поведение в ней. В первом -- сочувствуют титану, оплакивают его страдальческую участь и порицают жестокость Зевса. Во втором -- они обижены нежеланием Прометея примириться с Зевсом ради семьи, упрекают его в гордости, самовозношении, подчеркивают правоту Зевса, который предстает в этом хорическом высказывании идеальным правителем мира. В третьем стасиме Океаниды, потрясенные судьбой невинно страдающей Ио, разочарованы в правде богов (и прежде всего -- Зевса). Опустошенные утратой привычных представлений о мире, равнодушные к жизни, они обретают ту самую дионисийскую свободу, которая в этот момент становится явленной сущностью героя. В свободе они безраздельно соединились с героем, уподобившись ему, и совершили свой подвиг любви и верности, последовав за ним в Тартар.

В трагедиях Эсхила хор отождествлен с главным героем: у героя с хором общее сознание. Если Хор Океанид плачет о прикованном титане, то только потому, что сам герой жалеет себя и нуждается в сопереживании. Океа- ниды упрекают героя, потому что герой недоволен собой или укоряет себя. Герой и сопутствующий ему хор вступают в поединки с другими персонажами трагедии, прежде всего с теми, кто «вне хора» и ведет внешний конфликт трагедии.

Персонаж «из хора» всегда в той или иной степени связан с героем-хором сюжетно, но по своей жизненной позиции не совпадает с ним, хотя при этом и не ведет открытого поединка (Агамемнон -- Вестник Талфибий, Орест -- Электра, Афина -- Тень Клитемнестры). В «Прометее прикованном» таким персонажем оказывается Океан, отец Нимф-Океанид, явившийся вслед за ними, чтобы обсудить с Прометеем его положение и помочь найти выход.

Как и Прометей, Океан -- титан, бог старшего поколения. Он родственник Прометея по крови и глава многочисленной семьи рек и ручейков. Прометей взял в супруги одну из его дочерей. Дерзкий поступок Прометея -- похищение божественного огня и передача его людям -- бросает тень и на его близких, поэтому Океан берет на себя смелость повернуть ход событий в нужное русло. В своем противостоянии Зевсу Прометей не имеет сподвижников. В день казни к скале пришел лишь Океан.

Сначала Океан хотел узнать от прикованного титана, можно ли ему чем- нибудь помочь. Совет же старшего родственника один -- понять пределы своих сил и в соответствии с этим смирить нрав. Чтобы стать новым, чего требует Зевс, надо приспособиться к требованиям Олимпа. Для Океана ходатайство за Прометея перед Зевсом в принципе возможно, но при условии его полного смирения и отказа от вольных высказываний. Однако Прометей относится к предложению Океана с нескрываемой иронией и потому, что не верит в отходчивость Зевса, и потому, что Океан своим ходатайством может привлечь к себе недружественное внимание царя богов и пострадать за связи с Прометеем. К тому же старый бог моря некоторое время действительно был сторонником опального титана. Однако Океан надеется, что Зевс по его просьбе и поручительству помилует Прометея. Прометей же решительно против участия Океана в его конфликте с Зевсом:

Прочь отойди и в стороне спокойно встань.

Мне очень больно. Только не хочу совсем,

Чтоб мучились другие из-за этого (Пр. 344--346) Здесь и далее цитаты из текста трагедии «Прометей прикованный» (перевод А. И. Пи-отровского) даны по: Эсхил. Трагедии (в переводе Вяч. Иванова) / Отв. ред. Н. И. Балашов.

М.: Наука, 1989. С. 234--267..

Прометей не может взять на себя ответственность за судьбы членов семейного круга. Он намерен мстить Зевсу за братьев Атланта и Тифона, напоминание об участи которых должно устрашить Океана. И как итог встречи: пустое добросердечие и напрасный труд Океана могут привести к еще большему осложнению положения Прометея. Становится очевидным, что Океану не удалось вернуть Прометея домой и превратить всю проблематику защиты человеческого рода и борьбы за власть с Зевсом в частное семейное дело. Ставка делалась как на авторитет старика-отца, так и на невыносимость стра- даний Прометея. Из мифологических изысканий можно узнать, что «Океан не участвовал в битве титанов против Зевса и сохранил свою власть, а также доверие олимпийцев. <...> Известен своим миролюбием и добротой»¹.

В этосе Океан -- посетитель прикованного титана, намеренный научить его житейской мудрости и помочь ему избавиться от страданий через примирение с Зевсом. В патосе отчетливо слышна оскорбленность добропорядочного и «здравомыслящего» семьянина, принявшего в дом чужака и потерпевшего от него «идейное» поражение. И. Ф. Анненский не берет в расчет семейных связей Прометея и Океана, подчеркивая в старике-титане лишь осторожность отколовшегося соучастника: «Он успел вовремя остановиться и теперь, как бы из чувства приличия, является навестить своего бывшего союзника. Перед нами новый контраст и, пожалуй, новая параллель к титану» Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Боги и герои Древней Греции. М.: Слово / Slovo, 2002. С. 60. Анненский И. Ф. Античная трагедия // Анненский И. Ф. Драматические произведения. Античная трагедия (публичная лекция) / Сост. Г. Н. Шелогурова. М.: Лабиринт, 2000. С. 10.. Но, помимо контрастной параллели, Океан для Прометея еще и соблазн, тайная мысль -- не воспользоваться ли предложением Океана? В ходе эписодия Прометей одерживает победу над собой, он окончательно размежевывается с Океаном, подводит черту под прежними отношениями с ним.

Для общественного сознания первой половины XX века было свойственно противопоставление идейного героя обывателю («мещанину»), далекому от освободительных идеалов и участия в борьбе за революционное преобразование мира. В этих координатах наука того времени рассматривала и конфликт Прометея с Океаном. В Океане виделись даже черты карикатуры и сатиры.

Только к концу XX века в книге Т Розенмейера (1982) определилась иная логика оценки божественной личности Прометея См.: Rosenmeyer Th. The art of Aeschylus. Berkeley: University of California Press, 1982. 393 p.. Наиболее адекватно автору в отечественной науке психологическая сущность Океана истолкована в работах А. Ф. Лосева: «Океан -- добродушный старик, желающий помочь Прометею и готовый пойти на соглашательство, не учитывающий того, кому он предлагает свои услуги» Лосев А. Ф. Эсхил // Лосев А. Ф., Сонкина Г. А., Тимофеева Н. А., Черемухина Н. М. Гре-ческая трагедия. Учебное пособие для пед. институтов. М.: Учпедгиз, 1958. С. 89..

К власти Зевса Океан относится как к безумию. Новый правитель -- «свирепый царь», никому не подвластный. Катастрофой для старого бога стал отказ Прометея спасаться вместе, выраженный в доверительном признании, что визит Океана и его желание принять участие в судьбе прикованного титана могут еще более осложнить ситуацию:

В мою вину и этот грех запишется (Пр. 386).

В системе характеров трагедии Ио выполняет функции персонажа- «аналогии». Место такого персонажа -- в первой трагедии трилогии. Персонаж-«аналогия» уточняет сущность главного героя. Множество различий между ними не мешает обнаружению сходства. Агамемнон и Кассандра объединены смертью во дворце Аргоса от руки Клитемнестры. Прометей и Ио страдают по воле Зевса. И. Ф. Анненский, воссоздавая систему контрастов трагедии, представил, по сути, свод различий между ними: «Нежная дочь Инаха, которая ничего не делала в своем тереме, чтобы понравиться Зевсу, и дерзкий титан, который сделал все, чтобы его ужаснуть -- оба являются жертвами олимпийца на длинный ряд лет. А на сцене перед нами с одной стороны бог, прикованный молотом Гефеста, с другой -- чудовище-телка, гоняемая по всему миру осой. С одной стороны трезвый и ясный ум мужа и дар провидения бога, с другой безумие и бред женщины»¹.

Ио состоит в родстве с Нимфами-Океанидами, поскольку ее отец Инах-ре- ка доводится им братом. Но племянница Океанид, в отличие от них, не имеет бессмертия: она в самоубийстве видит выход из безысходности. Смертность же в художественной логике трагедии является отличительным признаком человеческого рода. Поэтому чудовищный облик девушки-коровы не мешает Ио быть единственным человеком среди персонажей трагедии, хотя и низведенным богами до уничижительного сходства с животным.

Отношения Ио с Зевсом, как и Кассандры с Аполлоном, лишены гармонии. Любовь Зевса к ней осталась неразделенной. Жестокость Геры, подвергшей страданиям и унижениям невинную девушку, чрезмерна. Однако Зевс откладывает гармонию их отношений в отдаленное будущее: любовь бога требует от человека долгого совершенствования. Личная встреча человека с богом, как бы ни складывались отношения между ними, полностью подчиняет человеческую жизнь божественной воле. Нравственный постулат Зевса, словесно оформленный в хорических текстах «Орестеи», -- учись добру страданием. Совершенствование как цель и смысл человеческой жизни требует, помимо труда, еще и опыта претерпевания невзгод.

В пастухи девушке-корове Гера приставила Аргуса, сто глаз которого никогда все разом не засыпали. Но по приказу Зевса Гермес убил стоокое чудовище. В трагедии Эсхила Ио появляется уже без Аргуса, гонимая жалящим ее оводом. По мнению Вяч. Иванова, оводом означается «в дионисийском круге неистовство и безумие» Анненский И. Ф. Античная трагедия. С. 13. Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. СПб.: Алетейя, 1994. С. 95..

В третий эписодий трагедии Ио вбегает, устрашаемая преследующим ее призраком Аргуса и погоняемая укусами овода. Безумная девушка-корова не лишена, однако, человеческого сознания. Характер Ио, как принято в античной традиции для женского (дионисического) варианта, развивается в двух планах. В нем поэтому два этоса: девушка-корова и дочь царя Инаха, волей Зевса изгнанная из родительского дома. Но и та и другая хотели бы знать, как долго будут продолжаться скитания и страдания, и не лучше ли добровольно прервать их вместе с жизнью, кинувшись вниз головой с горной крутизны. В этом цель ее стремлений, ради которой она как бы невзначай забежала в горные дебри. Встреча с Прометеем происходит в решительный для героини момент и открывает ей не только перспективы ее будущего, но и тайну Зевсовой власти. Встреча Ио с Прометеем знаменует важный рубеж в судьбе обоих: титан и человек постигают смысл своего предназначения. В итоге Прометей отказывается от целенаправленной борьбы за свое освобождение, а Ио -- от мечтаний о всеисцеляющей смерти.

В первом патосе Ио -- счастливая супруга Зевса, во втором -- прародительница Геракла, великого героя и освободителя Прометея. Патосы Ио созданы драматургом до чрезвычайности оригинально: не поступками или желаниями героини, а предвидениями Прометея. Ведь истинность его пророчеств не нуждается в доказательствах. А предвидит он не только события, но и предуказанность душ к их свершениям. Предсказания Прометея -- последняя правда об Ио, то есть патосы ее характера. Структурная модель характера с патосами, явленными через пророчества другого лица, в «Оре- стее» не встречается. Но в мастерстве перевода мифологических фабул в элементы и структуры трагического действия Эсхил не имел себе равных. Первый патос подан драматургом как видение прошлого, уже пережитого героиней: в Додоне, центре прорицаний Зевса, говорящие дубы славили в Ио избранницу и супругу царя богов. Второй патос основан на предвидении будущего: Ио суждено стать прародительницей Геракла, который в тринадцатом поколении после нее придет освободить Прометея от оков и страданий. Прометей указывает землю Египетскую и город Каноб в устье Нила, где Зевс вернет ей разум и от прикосновения его ласковой руки она родит сына Эпафа.

Патосы Ио не обнаруживают в ней страсти к низвержению Зевса. Скорее, подчеркивается благодатное значение царя богов в судьбе несчастной страдалицы. Иное дело -- отношение Ио к Зевсу в этосах. Девушка-корова бежит по земле и ведет мысленный спор с ним, вопрошая, за что она страдает, в чем ее грех. В своих несчастьях она винит всемогущего Зевса и не скрывает, что радовалась бы низложению его власти. Контраст этоса и патоса очевиден. Ее путь -- от ненависти к благоговению. В отдаленном будущем на этом пути окажется и Прометей. Но это в отдаленном будущем...

Пока же титан Прометей и девушка Ио несут страдание, назначенное Мойрами, которое связывает их между собой как преобразователей мира. Бог и человек вовлечены в процесс самоопределения человечества во вселенной и за участие в том платят высокую цену. Ио, постигшая в результате встречи с Прометеем свое предназначение, получила волю к преодолению жизни. Любовь бога -- это избрание на мученичество, без которого не бывает подвигов и свершений. Прометей в прорицаниях о странствиях Ио приводит многочисленные сведения из современной Эсхилу географии, истории, мифологии. Возможно сравнение с «эстафетой огней» в «Агамемноне». По словам филолога Г. Ч. Гусейнова, «весь подробнейший рассказ Прометея благодаря перечислению множества лиц и мест придает трагедии особый, почти космический драматизм и динамику» Гусейнов Г. Ч. «Орестея» Эсхила: образное моделирование действия. М.: ГИТИС, 1982.

С. 21..

Ио входит в трагедию и выходит из нее в состоянии безумия: она постоянно в бреду, просветы сознания возникают изредка и не зависят от нее. В начале эписодия тематика ее речей связана с тем, что она отгоняет призрак Аргуса, вопрошает Зевса, жалуется на тяжесть страданий. В последнем монологе, после встречи с Прометеем, она старается осознать вновь настигающее ее безумие, проследить последовательность процессов, совершающихся в ней и с нею. Орест после убийства Клитемнестры тоже старался словесно охарактеризовать приступ охватившего его безумия и поражал силой самообладания. Теперь обновленная Ио пытается выполнить сходное задание драматурга, демонстрируя возможности пробудившегося сознания:

В сердце бешеный ужас стучит и стучит.

Помутнело в глазах, закружилось кругом.

Одержимости темной чудовищный вихрь

Сбил с дороги. Бессвязно лепечет язык.

Спотыкаются, вязнут слова. Тонет все

В приливающей накипи бреда (Пр. 881--886).

Персонажей «вне хора» в трагедиях «Орестеи» всегда два: в первых двух -- Клитемнестра и Эгисф, в «Эвменидах» -- Аполлон и Орест. Причем в первой трагедии («Агамемнон») Клитемнестра «ведет» действие. Если под действием трагедии понимать движение ее внешнего конфликта, то и в «Прометее прикованном» его возглавляет не Прометей, а Зевс. Агамемнон попадает в сеть-ловушку, приготовленную ему Клитемнестрой. Прометей прикован к скале, то есть пойман, разоблачен, осужден Зевсом, и приговор уже приведен в исполнение. Он лишен физических возможностей «вести» действие. Но есть существенное отличие от персонажей «вне хора» трагедии «Агамемнон»: Клитемнестра и Эгисф -- полноценные трагические характеры, они совершают мотивированные поступки. Зевс «Прометея» не представлен в трагедии как действующее лицо. Зевс -- персонаж внесценический.

Однако отсутствие Зевса в трагедии не помешало ему занять центральное место в исследовательской литературе о ней. В конце 1920-х годов проблему Зевса изучал Н. Ф. Дератани, сосредоточивший внимание на аналогиях полиса богов-олимпийцев в трагедии Эсхила с реальностью политической жизни Греции VI--V веков до н. э. По мнению ученого, в Зевсе олицетворена власть не демократическая, не монархическая, а третий ее вариант, существовавший в эпоху Эсхила, -- власть тираническая. Основным отличием тирана от всякого другого правителя, даже от восточного деспота, получившего свои права законно -- по наследству, является узурпация власти. Тиран с недоверием относится к своим сподвижникам, потому что боится их ума и амбиций. В его понимании, все, кроме него, -- должны стать рабами. Статья Н. Ф. Дератани так и называлась -- «Образ тиранна в трагедии Эсхила „Прометей Прикованный"»¹. Исследование строилось на сопоставлениях того, что говорят о Зевсе персонажи трагедии, с характеристиками тиранов и их правления в философско-политических и исторических трудах Платона, Исократа, Аристотеля. Однако Зевс, помимо психологического сходства с тираном, еще и божество, по отношению к которому у Эсхила и его современников существовал особый, религиозный строй чувств и поведения. Исключение религиозного аспекта из анализа трагедии не способствовало полноте восприятия ее содержания.

Зевса как действующего лица в трагедии нет, но в то же время он «ведет» ее действие и является силой, которая берет верх над Прометеем. Отечественные исследователи XX века в большинстве своем подчеркивали отрицательные свойства Зевса-правителя, прежде всего жестокость и произвол, сочувствуя при этом богоборчеству Прометея, и размышляли над мотивами такого открытого ниспровержения царя богов со стороны Эсхила. А. Ф. Лосев сомневался в авторстве Эсхила, полагая, что обличительный пафос в характеристике Зевса не соответствует благоговейным религиозным чувствам создателя «Орестеи». По его словам, «Зевс „Скованного Прометея" изображен бесчеловечным тираном, беспринципным и жесточайшим деспотом, вероломным предателем, несведущим и невсемогущим, хитрецом, трусом, садистом» См.: Дератани Н. Ф. Образ тиранна в трагедии Эсхила «Прометей Прикованный» // Доклады Академии наук СССР. 1929. № 4. С. 70--74. Лосев А. Ф. Эсхил. С. 91.. Исследователь общественной мысли античности С. Я. Лурье приходит к выводу, «что Зевс -- самовластный деспот, сладострастный насильник, враг человеческого рода и что, следовательно, этот тиран ненавистен Эсхилу, который всецело на стороне народолюбца Прометея» Лурье Я. С. «Скованный Прометей» Эсхила и афинская демократия // Античное обще-ство. Труды конференции по изучению проблем античности. М.: Наука, 1967. С. 294.. Н. Ф. Де- ратани перечисляет в своей работе беззакония Зевса, о которых упомянуто в трагедии: «Он мучает Прометея, подвергает мукам Ио, он низверг Тифона, покарал Атланта, он намеревается безжалостно истребить весь род людской; он может, по словам Прометея, наказать и Океана за помощь своему врагу... Жестокость -- неотъемлемая черта тиранна, расправляющегося со своими врагами»¹.

Намерение «выпрямить» ситуацию трагедии, оставив в ней лишь жестокого тирана и борца за справедливость в героическом ореоле, стремление превратить трагическую двойственность, свойственную античному мышлению, в одномерную линейность, однако, соседствовали в науке XX века с некоторыми перспективными гипотезами. И первой из них была идея нравственного совершенствования Зевса и богов-олимпийцев во времени. Зевс «Прометея прикованного», по этой версии, пребывает в начальной стадии становления нравственных основ своего последующего правления миром. В «Агамемноне» Зевс -- хорический персонаж, прославленный мудростью и справедливостью. Он уже подчинил себе Мойр (на очереди Эринии) и примирился с ними. Он покровитель дома, семьи и государства. Религиозное сознание Эсхила провидит в Зевсе почти монотеистическое божество, суровая мощь которого неотделима от милосердия.

К числу перспективных идей относится и мысль о том, что Зевс Эсхиловой трагедии хотел уничтожить человеческий род не по беспричинной жестокости. Вместе с дарами Прометея люди усвоили непочтение к богам, титаническую гордость, заносчивость, самовозношение, то есть все то, что определялось у древних словом «гибрис». Такой подход к проблеме взаимоотношений людей и богов в мифе о Прометее был намечен еще Гесиодом, предшественником Эсхила. Позднее версию Гесиода Платон развил в диалоге «Протагор». В отечественной науке концепция Зевса -- учредителя нравственности в общественной жизни людей (Зевса, а не Прометея) разработана в мифологических исследованиях А. Ф. Лосева и А. А. Тахо-Годи. Причем «оглядка» на трагедию Эсхила так или иначе постоянно присутствует в их размышлениях: «Так, древний архаический Зевс принимает все более очевидные моральные черты, хотя и утверждает свои принципы с помощью силы. Начала государственности, порядка и морали у людей связаны, по преданиям греков, как раз не с дарами Прометея, из-за которых люди возгордились, а с деятельностью Зевса, который вложил в людей стыд и совесть, качества, необходимые в социальном общении» Дератани Н. Ф. Образ тиранна в трагедии Эсхила «Прометей Прикованный». С. 71. Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Боги и герои Древней Греции. С. 91..

Литературовед В. Н. Ярхо, исследователь творчества Эсхила советского периода, находил главное достоинство Зевсова правления в его способности, вопреки неблагоприятным обстоятельствам, вести мир к гармонии, той самой, которую позднее царю богов удастся реализовать через Афину и Аполлона, как показано в финале «Эвменид». По словам ученого, «нельзя не считаться с тем, что при всей жестокости Зевса установленная им власть есть „гармония", то есть порядок, соразмерность частей и прав в мире, необходимость которой вынуждены признать даже сочувствующие Прометею Океаниды»¹. Языческую мировую гармонию созидает власть, опирающаяся на насилие, что само собой разумеется и не подлежит обсуждению. Прометей, по В. Н. Ярхо, мешает установлению гармонии, нарушает порядок распределения прав между богами, посягает на огонь, долю Гефеста: «Боги обвиняют Прометея как раз в том, что он отдал людям „права, принадлежащие олимпийцам"» Ярхо В. Эсхил. М.: Художественная литература, 1958. С. 250--251. Там же. С. 251..

Отсутствие в трагедии Зевса как действующего лица компенсируется персонажами «вне хора», богами-олимпийцами, осуществляющими его волю. При молчании Зевса на протяжении всей трагедии Власть -- Сила и Гермес могут восприниматься как его «двойники»: первые -- носители двойного это- са, второй -- одного из патосов. Причем персонаж Власть, несомненно, вступает в систему «двойничества» еще и с Силой, реальным участником действия, не имеющим текста. Сила, как и Зевс, не нуждается в словесных аргументах своей значимости. Сила в данном случае и есть Зевс. Власть и Сила представляют Зевса в прологе, Гермес -- в эксоде. Дионисийская структура характера царя богов указывает на его равное с Прометеем право на зрительское сопереживание, а его нравственная сущность и кризисная ситуация должны быть оценены с позиций трагической двойственности.

Зевс повернут к персонажам трагедии лишь одной своей стороной -- практикой осуществления власти, а психологическое содержание этой власти лишено позитивных эмоций и переживаний. В теории возможна власть, которой нет надобности в насилии, хотя аппарат насилия и у нее должен быть наготове, поскольку всегда существует угроза ее свержения. По мифологической версии, Власть и Сила -- демоны, сыновья подземной реки Стикс, постоянно сопровождающие Зевса. У Гесиода в «Теогонии» о детях Стикс сказано:

Силу и Мощь родила она также, детей знаменитых.

Нет у них дома отдельно от Зевса, пристанища нету,

Нет и пути, по которому шли бы не следом за богом;

Но неотступно при Зевсе живут они тяжкогремящем Гесиод. О происхождении богов (Теогония) // Эллинские поэты / Пер. В. В. Вересаева. М.: Художественная литература, 1963. С. 181..

По мифу, Стикс со своими детьми присоединилась к олимпийцам в период их борьбы с титанами. И Зевс не забыл этой услуги, приблизив к себе ее детей. Но в трагедии Эсхила Власть и Сила -- еще персонажи «вне хора», символизирующие этосы характера Зевса, двуединую природу его власти.

В прологе Власть руководит приковыванием Прометея к скале, Сила за этим молча наблюдает. Власть указывает Гефесту последовательность действий: вот прикованы руки -- надо перейти к плечам, затем закрепить грудь острием железного стержня и заковать в кандалы ноги. Казнь невыносимо жестока, а Власть неумолима в соблюдении всех предписаний и ведет себя с грубой надменностью. Ведь казнь дерзкого ослушника -- момент не только ее максимального проявления, но и торжества. Этос Власти состоит из ряда поступков, направленных на пунктуальное исполнение регламента казни. Гефеста ужасает каменное сердце Власти, суровость и черствость нрава. Власть же не видит в этих свойствах ничего предосудительного, даже считает их достоинствами, неотъемлемыми качествами своей душевной природы:

Будь мягкосердым! А мою решительность

И крепость гнева ставить мне не смей в вину! (Пр. 79--80)

Но когда цель достигнута и Прометей обезврежен, Власть обнаруживает подспудные мотивы (патос) своего поведения -- презрение ко всему, что не власть, и глумление над беззащитными. Как же Прометей до сих пор не догадался, что искать опоры и поддержки необходимо не у слабых, а у сильных, имеющих власть? Люди -- жалкие однодневки, на них нельзя полагаться ни при каких обстоятельствах. Промыслителю следовало бы быть дальновиднее. Тиранию Зевса надо любить и бояться, ибо он всесильный и жестокий правитель.

Распределяя обязанности между богами, Зевс позаботился всех наделить трудом каждодневным и тяжелым, из последних сил, себя же освободил от конкретной работы, надеясь, что в решительный момент надежнее будет воспользоваться специализированными навыками того или иного бога. Свободный от труда, Зевс наблюдает за общемировым порядком. Как полагает Власть, разум Зевса высок, и Прометею не следует состязаться с ним в умственных способностях. У Власти уверенность, что поступки всех живых существ мотивированы страхом: большее внимание уделяется тому, что страшнее. Власть не приемлет человеколюбия Прометея, дерзнувшего отдать людям огонь, принадлежащий богам. Люди в его глазах -- ничтожества, а дар Прометея обрекает их на новые беды и несчастья в веках и тысячелетиях. Персонаж «вне хора» обнаруживает черты, характерные, если не типические, для представителей власти всех времен и народов. То власть, ищущая себе опору в силе, не укорененная в Необходимости.

Прометей открывает Ио тайну царя богов: его власть недолговечна и будет свергнута. И это становится катастрофой для Зевса, узнавшего о решении Мойр. Человек вопрошает Судьбу прежде всего о смерти, о конце своего земного существования. Боги бессмертны, для них утрата власти по значению соответствует человеческой смерти. Этот вывод В. П. Горан сделал на материале трагедии Эсхила: «Очевидно, что предопределение для ново го царя богов (а значит, и для всего данного поколения богов) его последующего низвержения есть тот главный пункт содержания решения судьбы относительно его жизненного удела, который сопоставим с предопределением судьбой смерти для человека»¹. Зависимость Зевса от Судьбы создает его трагическую ситуацию: «Хотя Зевс и царь богов, но он всего лишь обычный, очередной, царь, имеющий свою предопределенную судьбу -- быть низвергнутым. И эту судьбу предопределяют ему Мойры и Эринии» Горан В. П. Древнегреческая мифологема судьбы. Новосибирск: Наука, 1990. С. 262. Там же..

Зевс борется с Судьбой, полагая, что мир должен подчиниться его произволу, он восстает против того, что уже назначено Мойрами. Человечеству, которое он готовится искоренить, Судьба наметила путь долгого развития, избрала Прометея представительствовать от людей в мировой гармонии. И Прометей не противится Судьбе, он становится ее орудием. Зевсу же предстоит понять, что власть, лишенная предопределения, не имеет стабильности.

Если бы Зевс Эсхиловой трагедии был действующим лицом, то после катастрофы узнания своей судьбы он должен был бы вступить в зону патоса. Зевсу стало известно, что Мойры предрекли ему падение, что Прометею ведомы обстоятельства этого падения, а также способ избежать его. Прометей, долго скрывавший тайну Зевса, надеялся выторговать за нее снятие оков. Но Зевс не намерен торговаться с титаном, который целиком в его руках. Он требует немедленно рассказать все известное и обещает неисчислимые кары за отказ подчиниться. Абсолютной свободе скованного Прометея противостоит бешенство разгневанного властелина. Встретиться с Прометеем поручено богу-вестнику Гермесу, которому свойственны, как известно из мифов, скорость передвижения и дар красноречия. Бог-глашатай призван донести до Прометея голос и интонации Зевса.

У мифологического Гермеса много специализаций, в том числе сомнительных с точки зрения нравственности. Таково его покровительство плутовству, воровству, мошенничеству, его способности совершать каверзы, хитрости, провокации. Но ведь и Прометей в мифологической традиции представлен как обманщик, дерзающий перехитрить самого Зевса. В эксоде трагедии Гермес вступает в агон с Прометеем, защищая интересы Зевса. Как и Зевс, он видит в Прометее вора, болтуна и бахвала. Прометей тоже не церемонится: для него Гермес -- прихлебатель, выскочка, добровольный раб.

Гермес старается напасть на своего противника внезапно, с наскоку, запугать, довести насмешками до негодования, уговорить, предупредить о последствиях, заставить если не заговорить, то проговориться. Все средства пущены в ход, чтобы узнать подробности тайны Зевса. Был момент, когда Прометей готов был сдаться, согласившись с Гермесом: он отмечен репликой Хора, призывающего прислушаться к Гермесу и не пренебрегать осторожностью. В диалоге идет обмен «любезностями» между представителями власти и мятежа. И перевес в словесной перепалке, конечно, на стороне мятежника. Гермес предупреждает, что в случае непослушания Зевс обрушит скалу вместе с Прометеем в подземный Тартар, где печень титана будет ежедневно терзать царская птица -- орел. Но Прометея не устраивает предложение Зевса, и он выбирает Тартар, делая ставку на свое бессмертие. Не в его правилах отказываться от своеволия и строптивости, полагаясь на разумную осторожность.

Гермес, бог торговой сделки, терпит поражение. Комментируя природу его божественных возможностей, А. Боннар подчеркивает, что «Гермесу нравится самый процесс торговой сделки: он оттачивает язык продавца и покупателя, внушая каждому самое честное и выгодное предложение, пока между ними не установится согласие. <... > Во всех делах Гермес -- сторонник мирной сделки. В распрях между полисами он подсказывает послам подходящие дипломатические формулировки. Более всего он ненавидит насилие и войну, так как они отвергают соглашение и пренебрегают гуманностью»¹. Сопротивление Прометея оказалось настолько сильным, что Гермес исчерпал свои возможности, не достигнув желаемого.

Катастрофа поражения открывает патос Гермеса, ту его потенцию, которую драматург считает в нем главной. Патосом стала защита путешествующих, известное народу благодеяние бога, каковое было прославлено в распространенных изображениях на гермах: «он направляет на дорогу сбившихся с пути» Боннар А. Греческая цивилизация: В 3 т. Т 1: От Илиады до Парфенона / Ред. В. И. Ав-диев и Ф. А. Петровский; пер. с фр. О. В. Волкова. М.: Искусство, 1992. С. 205. Тренчени-Вальдапфель И. Мифология. М.: Изд-во иностранной литературы, 1959. С. 210.. Сын царя богов с авантюрными склонностями делает попытку спасти Океанид от незаслуженных страданий, предлагая нимфам именем Зевса отойти от скалы Прометея:

Не браните судьбу и не смейте роптать,

Будто Зевс неожиданно в пропасти зла

Опрокинул вас. Губите сами себя!

Все вы знаете. Вас не ловили в силок,

Не застигли врасплох, вам сетей не плели.

Нет же! Сами в чудовищный невод беды

Вы запутались по неразумью (Пр. 1073--1079).

Если Власть -- Сила совпадают с Зевсом в этосах, то Гермес обнаруживает свою общность с ним в патосе -- в желании помочь потерявшим дорогу. Оборотной стороной жестокости правителя оказалась защита невинных. Гермес называет Зевса отцом, а себя -- его верным вестником. Он напоминает Прометею, что угрозы Зевса -- не пустой звук, царь богов держит слово. Гром и молнии сопровождают падение Прометея в Тартар, что свидетельствует о непосредственном вхождении Зевса в пространство трагедии, по второму своему патосу -- карающего громовержца.

Зевс еще не знает, что Судьба ведет его к примирению с человечеством, а следовательно и с Прометеем. Зевс одержал победу в борьбе с титанами не без помощи Мойр, и сознает это. Ему предстоит создать новый миропорядок, основанный на нравственных началах. В основе же нравственности властителя лежит признание внутренней свободы его подданных. Определяя культурно-историческое значение религии Зевса, Г. Гегель подчеркивал: «Зевс держит в своих руках власть над богами и людьми, не нанося, однако, этим существенного ущерба свободной самостоятельности прочих богов. Он высший бог, но его могущество не поглощает могущества других. Правда, он находится в связи с небом, с громом и молнией, с природой, рождающей жизнь, однако, в еще большей мере, и это соответствует его существу, он -- мощь государства, законного порядка вещей, связующее начало в договорах, клятвах, гостеприимстве и вообще связь того, что в человеческих, практических, нравственных делах представляет собой их субстанциальность и силу знания и духа»¹. Власть, добытая Зевсом в жестокой борьбе, может быть им потеряна, если он не пойдет на примирение с Прометеем, представителем человеческого начала. Однако тайной Зевса владеет Прометей, но не сам Зевс. Только Прометею дано знать, как Зевсу избежать падения. По словам Я. Э. Голосовкера, отечественного исследователя древнегреческой мифологии, «Зевс знает все, и о себе знает все, но не до конца» Гегель Г. Эстетика: В 4 т. Т. 2 / Под ред. М. Лифшица. М.: Искусство, 1969. С. 199--200. Голосовкер Я. Э. Логика мифа / Сост. Н. В. Брагинская и Д. Леонов; отв. ред. Е. М. Ме- летинский. М.: Наука, 1987. С. 32..

Если Ио выполняет в «Прометее прикованном» функции персонажа- «аналогии», предполагаемого системой характеров первой трагедии трилогии, то Гефест занимает место персонажа-«двойника», присущего системе характеров второй трагедии. В трагедии о Прометее персонажей-«двойников» несколько. Уже было сказано, что внесценический Зевс, как в зеркале, отражен в трех из них -- Силе, Власти и Гермесе. Однако Гефест -- наиглавнейший в ряду «двойников», поскольку отражает в себе главного героя и имеет, подобно Прометею, усложненную (дионисическую) структуру характера. Гефест -- ключ, с помощью которого в трагедии открывается замок ее структурно-смысловых связей.

Как Орест и Пилад в «Хоэфорах», Прометей и Гефест входят в действие трагедии вместе, вернее, их приводят насильно. Зевс приказал приковать Прометея к скале на долгие времена. Богу-кузнецу Гефесту поручено приказ исполнить. Однако Гефест не хотел бы участвовать в казни, так как считает себя другом Прометея и не боится открыто признаться в этом. Он не соучастник преступления Прометея, он -- от него пострадавший. Из кузницы Гефеста Прометей украл огонь, чтобы подарить его людям. Гефест был хранителем огня и не сберег святыню богов. Но несмотря на это, узы дружбы с Прометеем тяготеют над ним: «Родная кровь и старой дружбы власть страшны» (Пр. 39). И Власть вынуждена согласиться: «Ты прав, конечно» (Пр. 40). У Гефеста нет ненависти к врагу богов, как нет подобострастного отношения к Власти. По первому этосу Гефест -- друг Прометея, не согласный с жестокостью казни, в которой ему назначено быть палачом.

Гефест -- друг Прометея отнюдь не только в житейском смысле, у них общая сфера деятельности, одинаковые божественные потенции: кузнечных дел ремесло и огонь. О. М. Фрейденберг полагала, что в фольклорномифологической традиции «Прометей -- это сам огонь. Страсти Прометея тоже являются страстями стихий»¹. В версии А. Ф. Лосева и А. А. Тахо-Годи характеристика Гефеста создана на основе орфического гимна: «Он - мастер и художник, но он же свет, огонь, эфир. Он охраняет дома, города и племена, но он же -- луна и все светила, сияющий, все пожирающий демон, то есть Гефест -- и Олимп, и преисподняя, и высшее творчество, и стихийный демонизм» Фрейденберг О. М. Образ и понятие // Фрейденберг О. М. Миф и литература древно-сти. М.: Наука, 1978. С. 357. Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Боги и герои Древней Греции. С. 116.. В мифах отмечены и заслуги Гефеста в деле просвещения людей. Прометей и Гефест в трагедии принадлежат к разным поколениям богов: Прометей -- к старшему, поколению титанов, Гефест -- к младшему, олимпийскому. Культ Прометея, учрежденный в Колоне и Академе, сопровождавшийся ежегодными праздниками и состязаниями в беге с факелами См.: Радциг С. И. Эсхил // История греческой литературы: В 3 т. / Под ред. С. И. Собо-левского и др. Т 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1946. С. 314., вероятнее всего, подтолкнул Эсхила к созданию трагедии. Однако и в этом культе поклонялись Прометею вместе с Гефестом. Как сообщает И. Тренче- ни-Вальдапфель, «в саду Академа чтились фигуры Прометея и Гефеста на общем пьедестале» Тренчени-Вальдапфель И. Прометей прикованный и освобожденный // Античное обще- ство: Труды конференции по изучению проблем античности. М.: Наука, 1967. С. 326.. Прометей, примирившийся позднее с Зевсом, затерялся среди богов-олимпийцев и был вытеснен в религиозном сознании греков Гефестом, упрочившим свое влияние.

Кузнечное ремесло, наряду с другими ремеслами, в классической античности почиталось искусством. Поэтому в трагедии Эсхила Гефест представлен как бог-художник, что составляет основу его второго этоса. Гефест -- художник и по своему божественному мастерству, и по остроте восприятия жизни, и по психологии осознания себя в мире. В ситуации с Прометеем он возненавидел свое ремесло, потому что совершенное владение им способствовало выдвижению бога-кузнеца на роль исполнителя казни: «Пускай бы кто другой им, а не я владел» (Пр. 48). Гефесту больно видеть муки Прометея, его страшит переходящая в вечность невольная вина перед титаном: «Меня лишь он осудит. А другой -- никто!» (Пр. 63). И, завершив работу, он произносит, урезонивая Власть: «То видишь ты, на что нельзя смотреть глазам» (Пр. 69). Однако Гефест, наверное, огорчился бы, если бы в его изделиях открылись профессиональные изъяны или недостатки мастерства. Достоинство хорошо выполненного заказа для него превыше всего. Таковы художники. И Прометей прикован с артистическим совершенством. Власть называет Гефеста «мягкосердым» за то, что его художническая душа постоянно пребывает в трепете, сочувствуя и сопереживая окружающему миру. Нет, он не является единомышленником Прометея: передача огня людям, осуществленная титаном, для него неслыханная дерзость и предательство богов. Тем более в условиях смены власти, когда новый правитель так жесток и беспощаден.

Итак, в своих этосах Гефест -- друг Прометея и бог-художник. Но Прометею он «двойник», потому что имеет сходные с титаном патосы: сознательное подчинение Необходимости и дар внутренней свободы. Цель Гефеста -- избежать участия в казни Прометея -- не была им достигнута, катастрофа свершилась еще до начала трагедии. Гефеста привели к месту казни под надзором Власти и Силы. Он входит в действие уже в состоянии патетическом: реагирует на окружающее спонтанно, непредсказуемо, не преследует ранее намеченной цели.

Свобода Гефеста исходит из убеждения, что на страдание, переполнившее землю, должно реагировать всегда и везде одинаково -- милосердием. Поэтому Гефест не боится в присутствии Власти почтительно обращаться к приговоренному на казнь, не скрывает старой дружбы с ним, сетует на грубость и черствость Власти, плачет над муками титана, хотя Власть не устает напоминать ему об опасности такого поведения, о том, что за доброе отношение к Зевсову врагу можно поплатиться, что надо отдавать себе отчет в том, что страшнее, и приспосабливаться к обстоятельствам. Но ведь и свобода Прометея произросла из того же корня: титан отказался от личной (эгоистической) цели, потому что рядом оказалось страдающее существо, которому можно было помочь. Божественная свобода Гефеста не в беззаконии или дерзости, она есть уверенность в праве помиловать страдающего в жестоких противоречиях двойственного (становящегося) мира.

Однако милосердие и бесстрашие Гефеста не перерастают в протест против Зевса, потому что в Зевсовой воле он видит Необходимость, во власть которой сознательно отдает себя. У него, как и у Прометея, веления Судьбы определяют жизненное поведение. В обращении к Прометею -- «Сверхмудрый сын Фемиды правомыслящей» (Пр. 18) -- звучит уважение к божественной личности, подчинившей себя своему предназначению и принявшей все тяготы последствий такого добровольного выбора. Гефест знает подводные рифы ситуации Прометея из собственного опыта, хотя провозвестниками Судьбы в его случае стали не Мойры, а грядущий им на смену Зевс. К тому же боги- олимпийцы лишены титанических претензий на власть, свойственных людям и богам старших поколений. Для бессмертного Гефеста стать бунтарем и богоборцем -- значит совершить падение, равное самоуничтожению.

Зевс, учреждая новый порядок как основу мировой гармонии, определил каждому из богов сферу деятельности и обязал трудиться. Именно об этом говорит Власть:

На каждом боге свой лежит нелегкий труд.

Один лишь Зевс свободен, господин всего (Пр. 49--50).

Зевс -- господин труда всех богов, и Гефестовой кузницы в том числе. Не в воле Гефеста отказать олимпийцам в выполнении кузнечных работ, тем более Зевсу:

А я посмею ль бога, кровно близкого,

К скале, открытой ураганам, пригвоздить?

Но должно сметь. Необходимость властвует! (Пр. 14--16)

Обязанность выполнять заказы олимпийцев по обработке металлов Гефест воспринимает как свое предназначение, видит в ней проявление Необходимости. Гефесту поручено в высшей степени неприятное дело, от которого нельзя отказаться, и он доводит его до завершения. Мойры Прометея еще не утратили полноты своего господства над миром, Зевс Гефеста еще не приобрел его. Те и другой правы в рамках переходного времени, породившего во всем трагическую двойственность. И. Ф. Анненский указывал на душевные противоречия и психологическую усложненность поступков бога-кузнеца, не поддающихся объяснению в логике новейшего времени: «Человеколюбие, которое проклиная... артистически исполняет указания жестокости. Ограбленный плачет над карою грабителя» (курсив автора. -- Г. Ж.) Анненский И. Ф. История античной драмы: курс лекций / Сост. В. Е. Гитин и В. В. Зель- ченко. СПб.: Гиперион, 2003. С. 211..

Из мифологии известно, что по внешности Прометей -- великан, похожий на скалу, к которой прикован, а Гефест -- уродец, хромой на обе ноги. Мифологическая родословная Прометея в свое время была исследована и подробно описана в книге В. Н. Ярхо: «Эсхил с обычной свободой видоизменяет генеалогическую таблицу богов... согласно которой Прометей, сын титана Иапета, и Зевс, сын титана Крона, -- боги одного поколения, ровесники и двоюродные братья. Напротив, Эсхил делает Прометея сыном Земли, родительницы титанов-Уранидов, то есть непосредственным наследником Урана, ровесником богов второго поколения, возглавляемого Кроном. Поэтому Зевс для него -- младший бог, годящийся Прометею в сыновья, и вся коллизия напоминает аналогичную ситуацию в „Эвменидах", где Аполлон и Афина выступают как боги младшего поколения по сравнению с древними Эриниями, но в конце концов приходят с ними к соглашениям и единству» Ярхо В. Эсхил. С. 250.