Роман Кузьмы Чорного "Млечны шлях" на площади рассказа

Размещено на http://allbest.ru

Восточноевропейский национальный университет

имени Леси Украинки

Роман Кузьмы Чорного «Млечны шлях» на площади рассказа

Оляндэр Луиза Константиновна

доктор филологических наук, профессор,

Луцк, Украина

Аннотация

В статье рассматривается смыслообразующая роль модификации самого романного жанра в произведении классика белорусской литературы Кузьмы Чорного (1900-1944)«Млечны шлях» («Млечный путь», 1944). Анализируется степень изученности творчества писателя, акцентируется его роль в литературном процессе. Доказывается, что поэтика Чорного активно стимулирует воображение реципиента, его креативность, создает условия для развития интенций философского порядка. Обосновывается, что Чорный, создав новый тип романа с необычной организацией «времени пространства» (М. Бахтин), создал условия для реализации большого эпического содержания на минимальной площади, идя путем развертывания романного содержания не вширь, а вглубь, усиливая с помощью образов / кодов смыслообразующую роль подтекста и метатекста.

Ключевые слова: наррация, роман, жанр, структура, метатекст, текст, Чорный.

Abstract

Kuzma Chorny's novel “Mlechny shliakh” (“milky way”) in story square

The article deals with the semantic role of modifying the most novel genre in the work of the classic Belarusian literature Oliander L. K.

Kuzma Chorny (1900-1944)“Mlechny shliakh” (“Milky Way”) (1944). The degree of studing the writer's creativity is analyzed, his role in the literary process is emphasized. It is proved, that the poetics of Chorny actively stimulates the recipient's imagination, his creativity, creates conditions for the development of philosophical intentions. It is substantiated that Chorny, who created a new type of the novel with an unusual organization of “timespace” (M. Bakhtin), created the conditions for the realization of a large epic content in a minimal area by expanding the novel content not in breadth, but in depth, reinforcing with the help of images / codes the sense-forming role of subtext and metatext.

Keywords: narration, novel, genre, structure, metatext, text, Chorny.

Возрастающий интерес к К. Чорному (Н. К. Романовскому, 1900-1944) очевиден [Ом. подробно:1-4; 20; 28-30; 11, 12; 13; 38; 14; 17; 18; 19 и др.]. Он обусловил и цель статьи -- проследить, как на малой площади текста, новаторски преобразовывая структуру жанра романа и системные связи всех его элементов, писатель сумел, подняв и философские проблемы онтологического плана, создать художественно убедительный образ «горемычной и возвышенной нации» (В. Быков).

О том, как освещалось наследие Чорного, включая критику 20-х -- 30-х гг. ХХ в., говорится в монографиях А. Мельниковой [17; 18], значимость которых определяется спецификой ее когнитивных и коммуникативных дискурсных актов [См.: 4 15]. Фундамент в современное чорноведение заложил А. Адамович [См.: Е 17, c. 6], осуществив качественный методологический скачок, характеризующийся всесторонностью подходов. Уже заглавия его работ, являясь претекстами, содержат слова-коды, обозначающие этапы возвращения Чорного в белорусскую литературу 60-х -- 70-х гг. ХХ в. -- от формирования его мастерства до положения классика белорусской прозы: становление стиля -- жанра -- масштабность прозы, уроки Чорного. Адамович, проявив мужество [18, с. 6-7], принимая эстафету противостояния злу из рук Чорного, дал конструктивную программу изучения его творчества и узаконил «пcиxологизм и филоcoфичность как основные черты его произведений» [18, с. 7-8]. Положения, выдвинутые Адамовичем, Чигриным [38], Бугаёвым [9], доказавшими типологическую близость исканий Hop^re к литературной школе потока сознания (M. npyc^ Дж. ,4^o№, B. Вулф, У Фoлкнep) [См.: 18, c. 7], важны и при раскрытии специфики психологизма в «Млечном шляхе»: это не психологизм Ф. Достоевского с его акцентом на внутреннюю борьбу героев, не «диалектика души» Л. Толстого, но без них двоих не было бы, уводимого в подтекст, но ощутимого -- благодаря разнообразным маркерам -- чорновского психологизма. Организация нарративного дискурса в романе понуждает реципиента все переживания героев воспринять как возникшие в собственной душе. Сказанное относится и к другим чертам прозы Чорного, которые служат отправной точкой для прочтения его текстов в новых ракурсах: прояснение места Чорного в европейской литературе; создание с написанием «Млечнага шляху» нового типа романа. Мельникова, рассматривая труды чорноведов, акцентирует положения Тычины о высоком европейском уровене Чорного и его самостоятельности [29, с. 22].

Это справедливо, но не охватывает новаций писателя, в том числе в области романного жанра, на что указывает структура «Млечнага шляху». Восполняя пробелы, Мельникова установила переклички Чорного с Платоновым, Вс. Ивановым, Шолоховым. К тому же еще в 1986 г. Г. Творонович [27] писала о вхождении Чорного в южнославянский контекст. Диалог его произведений с произведениями писателей славянских литератур актуализируется, когда встала проблема соотношений мышления военного и гуманистического [См.: 22; 23]. Чорный своими открытиями выходит за границы национальной литературы, создав в романе «Млеч- ны шлях» емкую смыслообразующую романную форму, с новым типом хронотопа [6], внеся вклад в развитие двух линий белорусской художественности -- эпической и лирической [См.: 18].

Новации Чорного в области жанра романа оттеняются мыслью В. Хализева о том, что существует «группа литературно-художественных <...> жанров, где человек соотносится. с космическими началами, универсальными законами миропорядка и высшими силами бытия» [34, с. 96].

А Чорный синтезировал человека с жизнью общества и бытийными универсальными законами.

Однако, аналитически изучая роман «Млечны шлях», следует помнить о трагической жизни писателя, в котором отразились и судьба Беларуси.

Чорный стремительно вошел в литературу в 1926 г. с поэтическим рассказом «Плач о раненой птице» [См.; 16; 37] и романами «Сястра», «Зямля» и др. Критика видит в нем «белорусского Достоевского». И вдруг! -- арест 14 декабря 1938 г.

«В ежовской тюрьме, -- пишет Чорный 3 октября 1944 г. в дневнике, -- меня сажали на кол, били большим железным ключом по голове и поливали избитое место холодной водой, поднимали и бросали на рельс, били поленом по животу, вставляли в уши бумажные трубки и ревели в них во всё горло, вгоняли в камеру с крысами.» [35, с. 379].

Чорный был освобождён в 1939 г. Несмотря на тяжелый недуг, он творчески активный: в 19411944 гг. создаются, но не завершаются романы «Пошукі будучьіні» (Поиски будущого), «Вялікі дзень» («Великий день»), повесть «Скш'ёусю лес» («Скупьевский лес») и «Млечны шлях». Но дневник Чорного свидетельствовал, что его жизнеутверждающий пафос -- у него «жыццё як радасць -- клю- чавой матыу» (Мелиникова) -- звучал вопреки обстоятельствам. Невозможно без боли читать его строки, которыми обрывается Дневник:

«Я живу, как покинутый всеми. <.> У меня нет 70% здоровья. Я гибну и не могу использовать, как нужно было бы, свой талант. Боже, напиши за меня мои романы, разве так молиться, что ли?») [35, с. 381-382].

Вдумываясь в текст дневника и текст «Млеч- нага шляху», нетрудно уловить, что жестокий жизненный опыт Чорного, переживание заброшенности («апошняе пак/дзішча»), крайнего одиночества лег в основу глубинного понимания пережитого белорусским народом.

Датированный 12.01.1944 г. малый за размером «Млечны Шлях» был определен Чорным как роман. И никто не пытается дать ему какое-то иное жанровое определение. Да, он считается, как и все военные романы писателя, незавершенным. Но объективно -- волею судеб -- он существует как особая -- фрагмент закольцован -- жанровая форма романа, характерная своей открытостью. Нарративный ход движется от «панорамного» изображения всеобщего образа Дома -- Беларуси, -- превращенного в пожарище, к образу сожженного села и спаленному дому Ярмалицкого. Детали картин «прочитываются» разными субъектами иначе, вызывая неоднозначные психологические состояния:

- ^-автора / нарратора создает эпическое полотно народного бедствия;

- эта же местность разгадывается находящимися на грани жизни и смерти неизвестными, ищущими спасения от голода и холода; услышанный -- вдруг! -- рев быка пробуждает в них надежду;

- реципиент, говоря словами Тюпы, находясь в положение наблюдателя за фактами [См.: 31, с. 8-10], самостоятельно анализирует и систематизирует увиденное. Чорный держит реципиента на высшей точке интереса и психологического напряжения, достигая нужного эффекта приемом градации / климакса. Его роман открывается видами, постепенно ведущими к выжженному дотла пространству: прежде детали-признаки (головни, головешки), а затем развернутые картины пожарищ [36, с. 169-178]. Кинематографичный Чорный выстраивает визуальный ряд: из множеств пожарищ модулируется огромное безжизненное пространство -- «Холодное пожарище» с «потоком трупного запаху». Но диалог Ярмалицкого и Гануси говорит о том, что спасшиеся будут бороться за «Родны кут» («малую родину») [36, с. 179].

- Этот «универсальный белорусский архетип» [19, с 120] связан с архетипом Матери, главной хранительницы семейного очага. И когда Ярмалицкий видит вместо дома головни, табличку и веревку с шеи матери, казненной карателями, трагедия достигает своего апогея [36, с. 228]. Выстрел Ярмалицкого в немца на этом пепелище был залогом того, что Беларусь, как птица Феникс, восстанет из пепла. А эпилог -- завершенная / незавершенность текста с намеченными линиями дальнейшей судьбы героев, что является обозначением точечных замыслов последующих романов [36, с. 228]. Роман Чорного отвечает мысли Поспелова и Удалова [32] о том, что нельзя различать жанры, исходя из «объема текста произведений» [24].

Чорный вступает в диалог, в частности с М. Хайдеггером [См.: 18, с. 35-37]: художественно-философская «канцэпцыя Беларускага Шляху» [См.: 18, с. 7881] представлена на уровне европейской философии -- всей образной системой романа «Млечны шлях».

Само название -- «Млечны шлях» -- это и претекст, и смыслообразующий элемент, архетипный образ Млечного пути вызывает эстетическое переживание, ибо он «тысячеглазый, движется торжественно.» [10, с. 1]. Он же бросает отсвет на эпичность и лиричность романа, на его онтологический аспект. Живописная картина звездного неба у Чорного -- это та визуальная форма, которая способна эксплицировать, прояснять и проявлять сущностные явления. И если идти за Хайдеггером, то герои романа -- Ся- мага, Гануся, Марина, Ярмалицкий, -- глядя на Млечный путь, на какой-то миг отрывались от «рабства реальности», трансцендируя, они в определенной мере освобождались от давления самого вида опустошенной карателями Родины, обретая духовную силу:

«Зоры у небе узьішлі густа, i неба зіхацела над змрочнай зямлёй. Ён усё глядзеу угару. Ён думау пра зоры, пра тое, што на дварэ, мусіць, бралася на мароз, пра дрэва, вялікі і чорны сілузт якога вырысоувауся у вакне, і пра сваю нечаканую радасць. А як жа! Ён знайшоу сваю радзіму. Ён дажыуся да вялікай радасці. Ён не мог спаць ад шчасця» (Звезды на небе взошли густо, и небо засияло над мрачной землей. Он думал о звездах, о том, что на дворе подмораживало, про дерево, огромный и черный силуэт которого вырисовывался в окне, и про свою неожиданную радость. А как же! Он нашел свою семью. Он дожил до великой радости. Он не мог спать от счастья) [36 с. 197-198]. белорусский литература кузьма чорный роман

При анализе этого фрагмента важно не опустить различия в тех оттенках смысла, которые возникают при переводе на другой язык -- в этом случае на русский -- из-за фонетических свойств обоих языков. Так, в фразе на «Ён думау пра зоры» местоимение «ён» звучит выше, а существительное «зоры» -- ниже; в переводе на русский наоборот: «Он звучит ниже, звёзды -- выше». В результате на языке оригинала интонационный строй отличается пронзительностью. Ударное ён вонзается, как иглой, прямо в сердце. Радость, охватившая героя, переплетается со жгучей болью за выжженную фашистами родную землю. А на языке перевода интонация повышается на слове звёзды и тем самым несколько меняет интонационный строй, смягчая боль переживаний. Взор героя, обращенный к небу, вызывает мысли, носящие по-философски более отвлеченный характер -- о самой Жизни, ее неодолимости. Сказанное не является частным наблюдением, ибо «язык ... дом истины Бытия» [33, с. 195].

Однако в обоих этих случаях передано то происходящее, о чем пишет В. Хализев, размышляя о природе эстетического, согласуясь с мыслями А. Мейера: «.эстетический подход -- это осуществление любви, родственных связей между людьми, их единения» [Цит. по: 34, с. 56]. Мысль Мейера близка и Чорному. И уместно вспомнить, что важнейшим условием такого единения является язык, ибо он «.здесь не только средство коммуникации и выражения-изображения, но и объект изображения» [См.: 5, с. 287-287]. А своеобразная красота языка -- уже смыслообразующий фактор.

Образ звездного неба в романе -- оттеняет его особый психологизм, с философско-метафорической подоплекой [36, с. 201-202].

Бежавший из плена Ярмалицкий, у которого любовь к матери равнялась ненависти к фашизму, угрожающему его девочке: ее он увидит в Ганусе. Мечта о ней, которая станет матерью, -- это тоже своего рода символ, соотносящийся с образом Матери-Родины, что отвечает белорусской ментальности. А сам герой ощущает себя отцом-защитником.

Млечный путь -- «Гэтая зорная дарога», которая так манила накануне войны Ганусю и Марину [36, с. 217] -- означал у Чорного присутствие человека в Бытии, его выход за пределы сущего, ожидающего приходящее. Кризисный хронотоп -- вдруг! -- писатель «увел» в подтекст, подчеркнув этим катастрофизм произошедшего: преступно оборванную жизнь юной Марины и убитую душу отца [36, с. 217].

Но Млечный путь пробудил в этих людях теплое, объединяющее их человеческое чувство -- и прошлое превратилось в надежду на будущее. Глядя на звезды, вспомнили свою поруганную Родину белорус Ярмолицкий, чех Новак, и поляк. «Пачалося маучанне. (Наступило молчание) [36, с. 217]. Вспомнил о ней и апухлы, обращаясь к Ганусе в надежде на свое спасение [36, с. 219]. Но Млечный путь проясняет, что на границе жизни и смерти выбор каждого обнажит его сущность. Ситуация структурируется по принципу кинодраммы: 1-я часть -- единение людей, оказавшихся на грани смерти от голода с целью спасения своей жизни: движущий стимул -- самосохранение. Сплотившись, они убивают быка; 2-я часть -- в хате Сямаги: возникающее недоверие, все опасаются друг друга; 3-я часть: приход немецкого отряда, окончательное прояснение того, кто есть кто; сожжение немцев в хате, расстрел апухлага на пожарище, уход Сямаги, Ярмалицгого, Гануси и Новака в партизаны.

Большое значение в художественной системе «Млечнага шляху» имеют три исповеди -- Ярмалиц- кого, Сямаги и апухлага. Контрастом первым двум служит образ апухлага, с которым связана экзистен- циональная проблема выбора. Если Сямага и Ярма- лицкий стремились «всегда больше к потребностям души, чем потребностям тела» (Горецкий), то апухлы -- движимый лишь инстинктом самосохранения. В результате выбор, от которого, по Сартру, зависела его судьба и судьбы многих, «сделали» за него. Невольно приходит на ум «человек в футляре». И «.не нужно бояться подобных сопоставлений. Духовный мир интенгрован не меньше, чем мир социальный, и в его глубинном “космасе” действительно “звезда звезде голос подает”» [26, с. 462].

Апухлы, олицетворяющий инертное множество, оказывается виновником злодеяний и несет за них ответственность. Он по сути разновидность человека в футляре и всегда ищет «зонтик». Осознать образ Футляра в философском плане помогают тюповская характеристика Бурцева, обладающего «футлярностью» собственного мышления [31, с. 193], богдановские интерпретации чеховских персонажей [8, с. 281-311] и анализируемая многими чеховове- дами сцена похорон Беликова: пошел дождь, и все стояли под зонтиками. Однако сама диалогичность позиций чеховедов приводит к тому, что Футляр -- как Нос гоголевского майора Ковалева -- обретая самостоятельность, становится «иероглифом», ико- ническим знаком, способным впитывать в себя многие типы, и начинает быть ключом к раскрытию многих загадок в понимании «массового» человека, его поведения в кризисных ситуациях. Этот образ возникает ассоциативно, когда речь заходит об обществе-казарме -- синониме футляра. И если Ярма- лицкий борется против казармы / футляра, оберегая от него «свою девочку», то апухлы, любя свою дочь, даже не помышляет об этом, видя в примирении с фашистской казармой свой зонтик.

Чеховский футляр стимулирует проникновение в роман, но и роман расширяет его символическое значение. Тюпа, введя понятие «футлярность ... мышления», углубил образ футляра. А Богданова, акцентуируя гуманизм Чехова, приводит к мысли, что футляр -- страх и погибель. Чорный объективно показывает, как футляр превращает человека в монстра, о котором говорил польский писатель Т. Ружевич [Ом.: 39].

Апухлы под пером Чорного предстает в трех ипостасях: 1) истощённый человек; 2) немец, с которого опухлость начинает спадать; 3) немец, идущий ровным шагом к сожженному карателями дому Яворницкого (в подтексте возникает ритм фашистского войска на марше). Человек исчезает -- остается враг. И все произошло по заповедям: «Не убий!» -- «Взявшие меч -- мечом погибнут» (Матф., 26, 52). Яворицкий застрелил врага.

И в завершение: Чорный, как и Бердяев, но по- своему, исходит из положения: «Человек себя знает прежде и больше, чем мир, и потому мир познает через себя. Философия и есть внутреннее познание мира через человека... В человеке открывается абсолютное бытие...» [7, с. 90]. И этот аспект требует дальнейшего исследования.

Литература

1. Адамовіч, А. Шлях да майстэрства: Станауленне мастацкага стылю Кузьмы Чорнага Мн.: Выд-ва АН БССР, 1958. 180 с.

2. Адамовіч, А. Беларускі раман: Станауленне жанра. Мн.: Выд-ва АН БССР, 1961. 292 с.

3. Адамовіч, А. Здалёк і залізку. Мн.: Маст. літ., 1976. 623 с.

4. Адамовіч, А. Маштабнасць прозы. Мн.: Маст. літ., 1972. 198 с.

5. Бахтин М. М. Язык в художественной литературе // Бахтин М. М. Собр. соч.: В 7 т. М.: Русские словари, 1996. -- С. 287-289.

6. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки исторической поэтики // Бахтин М. Литературно-критические статьи. М.: Худож. литература, 1986. С. 191-290.

7. Бердяев Н. А. Смысл творчества. Париж, ИМКА-ПРЕСС, 1985. 625.

8. Богданова О. В. Современный взгляд на русскую литературу ХІХ -- середины ХХ вв. СПб.: ИПК Береста, 2017. 560 с.

9. Бугаёу, Дз. Дасягнутае і страчанае / Дз. Бугаёу // Полымя. 1993. № 4. С. 226-251.

10. Дмитриева В. Г.1000 загадок, пословиц, поговорок, скороговорок [Электронный вариант]. Режим доступа: https:// www.rulit.me/books/1000-zagadok-poslovic-pogovorok- skorogovorok-read-366092-1.html

11. Жураулёу В. П. На шляху духоунага самасцвярджэння. Мн.: Навука і тэхшка, 1995. -- 160 с.

12. Жураулеу В., Тычына М. Магчьімасці реалізму: прычын- насць і пстврызм. Мн.: Навука і техніка, 1982. 232 с.

13. Казека Я. Кузьма Чорны: Старонкі творчасці. Мн: Мастац- кая літаратура, 1980. 133 с.

14. Корань, Л. Цукровы пеунік: Літ. -- крыт. арт. Мн.: Маст. літ., 1996. -- 286 с.

15. Кротков Е. Философско-методологический анализ научного дискурса [Электронный вариант]. Режим доступа: http:// discourseanalysis.org/ada13/st87.shtml

16. Кузьма Чорный [Эл. вариант]. Режим доступа: http s: /^ікі 2. org/ru

17. Мельнікава, А. М. Нацыянальна-светапоглядныя каарды- наты беларускай лыаратуры першай трэц ХХ стагоддзя. Гомель: ГДУ імя Ф. Скарыны, 2016. -- 214 с.

18. Мельнікава А. М. Паэтыка творау Кузьмы Чорнага. Гомель: ГДУ імя Ф. Скарыны, 2008. 186 с.

19. Мельнікава А. М. Проблема нацыянальнай щеэнтычнасН у творах Кузьмы Чорнага // Волинь філологічна: текст і контекст. Імагологічні виміри національної літератури. Луцьк, Воолиню нац. ун-т ім. Лесі Українки, 2011. Вип. 12. С. 113-121.

20. Навуменка, І. Я. Ранні Кузьма Чорны (1923-1929). Мн.: Беларуская навука, 2000. 94 с.

21. Научно-технический энциклопедический словарь [Электронный вариант] Режим доступа: https://dic.academic.ru/ dic.nsf/ntes/3573площадь

22. Оляндэр Л. Мышление военное и гуманистическое в произведениях «Млечны Шлях» Козьмы Чорного, Pierwszy dzien wolnosc Леона Кручковского и «Люди мы или нелюди» Владимира Тендрякова // Akta Polono-Ruuthernca XI, 2006. -- С. 145-146.

23. Оляндэр Л. К. Роман Кузьми Чорного “Млечны шлях” у контексті літератури про першу світову війну // Науковий вісник ВДУ. - Луцьк, 2000. - № 4. - С. 46-49.

24. Поспелов Г.Н. Проблемы исторического развития литературы. М., 1972. С. 152-153.

25. Словарь русского языка: В 4-х т. М.: Изд-во «Русский язык», 1983. Т. III. 750 с.

26. Стральцоу М. Выбранае: Проза, паэзія, эсэ. Мн.: Маст. літ., 1987. - 607 с.

27. Творонович Г. П. Нравственный мир героя. Белорусская и югославская военная прозы 60-70-х годов. Мн.: Наука и техника,1986. 125 с.

28. Тычына, М. Кузьма Чорны // Нарысы па псторый беларуска- рускіх лыаратурных сувязей: У 4 кн. Кн. 3: 1917-194.1 Мн.: Навука і тэхшка, 1994. С. 353-392.

29. Тычына, М. Цана прароцтвау // Кузьма Чорны. Выбраныя творы Мн.: “Беллітфонд”, 2000. С. 5-24.

30. Тычына, М. Кузьма Чорны: Эвалюцыя мастацкага мыслен- ня. Мн.: Навука і тэхшка, І973. -- 168 с.

31. Тюпа В.И. Анализ художественного текста: Уч. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведении. М.: Издат. центр «Академия», 2009. 336 с.

32. Удалов В. Л., Полежаева Т. В. Жанри в літературі / Тематичний словник-довідник з літературознавства. Вид. 2, виправ., доповн. Луцьк: ВАД, 2013. 48 с. (3 др.а.).

33. Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993. 447 с.

34. Хализев В. Е. Теория литературы (Весь текст) -- МоdernLib. Net [Электронный вариант]. Режим доступа: http://modernhb. net/books/halizev_v/teoriya_literaturi/read

35. Чорны, К. Дзёншк // Збор творау: у 6. Т. 5. Апавяданні, аповесці, публщыстыка, 1941-1944. Мінск: Мастацкая літаратура, 1990. С. 367-382.

36. Чорный К. Млечны Шлях // Чорный К. Збор творау у васьмі томах. Мн.: Выд. «Мастацка література, Т. 6. С. 167-228 с.

37. Чорный К Плач. о раненой птице [Электронный вариант]. Режим доступа: https^/www.sb.by/articles/plach-o-ranenoy- pthse.html

38. Чыгрын І. П. Крокі: Проза «Узвышша» Мн.: Навука і тэхшка, 1989. 144 с.

39. Rozewtez t. W rozmowie z czer^awsMm a. // hteratura na awede. 1976. Nr.8. S. 331.

Размещено на Allbest.ru