"Записки из мёртвого дома" Ф.М. Достоевского в "Записках надзирателя" С. Довлатова: интертекстуальные вставки

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Записки из мёртвого дома» Ф.М. Достоевского в «Записках надзирателя» С. Довлатова: интертекстуальные вставки

Власова Елизавета Алексеевна, кандидат филологических наук, Российская национальная библиотека

В последнее время интертекстуальность довлатовских произведений всё чаще становится объектом литературоведческих исследований. У исследователей не вызывает сомнений, что проза Довлатова тотально интертекстуальна. В качестве одного из основных претекстов часто называется пушкинский претекст. В задачу статьи входит рассмотреть редко упоминаемые отсылки к тексту Достоевского в повести Довлатова «Зона». Целью настоящего исследования является выявление функций аллюзий на текст Достоевского в художественном мире Довлатова.

Ключевые слова: повесть «Записки из Мёртвого дома» Достоевского, повесть «Зона. Записки надзирателя» Довлатова, интертекст.

«Notes from the dead house» by F.M. Dostoevsky in the «Zone. a prison camp guard's story» by S. Dovlatov

Vlasova E.A.

Recently intertextuality has become an important subject of philological studies. There is no doubt, that Dovlatov's works are totally intertextual. As the main pretext there is to name Pushkin pretext. The main goal of the article is to analyze rarely observed Dostoyevsky's pretexts in the novel of Dovlatov: Zone. A prison Camp Guard's Story. It is to find out functions of the allusions in the creative world of Dovlatov. As a result there is to settle that the main aim of the Dostoevsky's pretext in the work of Dovlatov is to show not only the world of prison but the uncertain world itself.

Keywords: Notes from the Dead house by F.M. Dostoevsky, Zone. A prison camp guard's story by S. Dovlatov, intertext.

Как показывают исследования последних лет, интертекстуальность всегда имплицитно присутствовала в пластах художественных текстов Довлатова [1, 2, 5].

Безусловной доминантой творческого пути Сергей Донатовича оказывается фигура Пушкина, представляющая собой особый моральнонравственный ориентир [1].

Наряду с пушкинским, одним из самых сильных претекстов, фиксируемых исследователями у Довлатова, оказывается лермонтовский метатекст.

В таком контексте особый интерес вызывает обращение Довлатова к тексту Достоевского. Восприятие текстов Достоевского в творчестве Довлатова редко становилось объектом литературоведческого анализа. В статье Г.А. Доброзраковой «Достоевский в художественном сознании Довлатова» исследование рецепции Достоевского в произведениях Довлатова происходит на материале повестей «Компромисс» и «Заповедник» [4], повесть «Зона. Записки надзирателя» не включалась в анализ взаимосвязей художественных миров двух писателей.

Следует отметить, что повесть «Зона», в отличие от повестей «Заповедник» и «Компромисс», в целом, реже становится объектом интертекстуального анализа. При этом «Зона» С.Д. Довлатова (или «Записки надзирателя») является литературным примером интертекста с максимально, почти нарочито эксплицированными отсылками к другим произведениям. Аллюзии на произведения лагерной тематики возникают уже в собственной аннотации автора, приведённой им в первом письме к издателю: «Лагерная тема исчерпана. Бесконечные тюремные мемуары надоели читателю. После Солженицына тема должна быть закрыта...» [6, с. 6].

Интертекстуальное поле «Зоны» далее развивается и детализируется, автор отмечает её доминанты: «Традиция русской «каторжной» (или лагерной) прозы характеризуется выдающимися именами -- Достоевского, Солженицына, Шаламова» [6, c. 7]. Обращение к фигуре Достоевского почти демонстративно используется Довлатовым уже в названии повести: «Записки надзирателя». «Записки» Довлатова очевидно перекликаются с названием повести у Достоевского -- «Записки из Мёртвого дома».

При внешнем пересечении названий повестей в определении записок, где «надзиратель» очевидно противопоставлен Мёртвому дому, содержится и важнейшее для Довлатова отличие, упоминавшееся им самим в письмах к издателю. В «Записках из Мёртвого дома» Достоевского большинство героев -- заключённые, и, как верно отмечает сам Довлатова, всё повествование традиционно подаётся с позиции жертвы. Довлатов видит ключевое отличие от принятой традиции повествования о тюрьме и лагере в том, что описание лагерно-тюремного быта ведётся им с точки зрения надзирателя.

Предпринятый переход -- перевёртыш точки наблюдения с позиции жертвы на позицию надзирателя -- очень важен для Довлатова и повторяется им на уровне конкретных эпизодов, в характеристике отдельных персонажей.

Так, у Достоевского при описании тягот тюремного существования и подчёркивании лишений каторжных жителей используется фигура плац-майора, с первых же страниц заслужившего отрицательную оценку повествователя и намеренно до конца повествования остающегося безымянным. Вот как описывает его герой-рассказчик «Записок из Мёртвого дома»: «Был он до безумия строг, «бросался на людей, как говорили каторжные. <.> Он только озлоблял уже озлобленных людей своими бешеными, злыми поступками.» [7, с. 217]. И в конце, как итог, дополнение к размышлению о неотвратимости и справедливости наказания: «Не понимаю, как он мог кончить благополучно; он вышел в отставку жив и здоров, хотя, впрочем, и был отдан под суд» [7, с. 217].

Важным с точки зрения характеристики отношения заключённых к майору оказывается эпизод с собакой. Приведём его почти полностью: «Любил же он больше всего своего пуделя Трезорку и чуть с ума не сошел с горя, когда Трезорка заболел. <.> и, услышав, что в остроге есть арестант, ветеринар-самоучка, который лечил чрезвычайно удачно, немедленно призвал его.

-- Выручи! Озолочу тебя, вылечи Трезорку! -- закричал он арестанту.

-- Смотрю я на Трезорку, -- рассказывал он <.> ведь вижу, что воспаление, что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, <.> да думаю про себя: «А что, как не вылечу, как околеет?» «Нет, говорю, ваше высокоблагородие, поздно позвали; <.> не могу, не вылечу.»

Так и умер Трезорка» [7, с. 311].

В «Зоне» Довлатова в истории капитана Токаря -- одного из второстепенных персонажей повести, кратко изложенной рассказчиком, есть эпизод, перекликающийся с текстом Достоевского: Брошка, чёрный спаниель, -- единственный друг капитана. Заключённые сделали из «капитановой жучки» [6, с. 138] котлеты и накормили ими Бориса Алиханова -- главного героя повести. Характерно, что собаку в «Записках надзирателя» зовут Брошка. Кличка -- явная перевёрнутая аллюзия на собаку плац- майора из «Записок из Мёртвого дома»: Трезорка-- «сокровище». Так, Довлатов задаёт общий тон для понимания интертекстуальной вставки из Достоевского, где фабульный рисунок полностью, кажется, повторяет оригинальный эпизод с плац-майором, но содержательно целиком от него отличается.

В тексте Достоевского эпизод со смертью собаки должен был подчеркнуть, в очередной раз, неприятие острожниками плац-майора. В произведении Довлатова противопоставление заключённых надзирателю получает характер анекдота -- убили животное и сделали котлеты.

Отчаянье капитана Токаря настолько велико, что он может покончить с собой, думают окружающие его персонажи: «Он пистолет в кармане носит. Как бы он не это самое. Узнав про такое дело.» [6, с. 137]. Далее отчаянье капитана конкретизируется, и читатель не может ему не посочувствовать: «Он выслушал меня и неожиданно заговорил быстрым, старческим шёпотом» [6, с. 137].

В целом, Довлатов, следуя общему замыслу: создать человечный портрет надзирателя, максимально подробно описывает не только сцену отчаянья, но также добавляет другие детали в портрет капитана Токаря. Читатель знает, что капитан зовут Леонид: «Ну как, дядя Лёня?..» [6, с. 134]. Плац-майор Достоевского до последних страниц остаётся безымянным, иногда в тексте появляются клички, которые дают ему заключённые, например, «восьмиглазый».

Будущее обоих героев относительно описываемых событий передано похожим образом. У Достоевского: «он вышел в отставку жив и здоров, хотя, впрочем, и был отдан под суд» [7, с. 310]. У Довлатова: «Прошло двадцать лет. Капитан Токарь жив. Я тоже. А где этот мир, полный ненависти и страха?» [6, с. 137].

Как показал анализ двух схожих эпизодов из произведений о лагерной жизни у Достоевского и Довлатова, целью интертекстуальной вставки для автора «Записок надзирателя» оказывается необходимость продемонстрировать неоднозначность мира и показать «мир, полный ненависти и страха» не с позиции жертвы.

Под знаком переосмысления текста Достоевского на интертекстуальном уровне формируются у Довлатова и более крупные сюжетные фрагменты, например, ключевая -- заключительная сцена со спектаклем.

В структуре «Записок» и у Достоевского, и у Довлатова большой эпизод с постановкой спектакля заключёнными играет важную роль. В «Записках из Мёртвого дома» этому событию отводится целая глава, высоко оценённая критиками и литературоведами [3, с. 72]. В структуре «Зоны» эпизод с постановкой спектакля становится итоговым, кульминационным событием, в котором за репликой замполита Хуриева «Представление окончено» [6, с. 192] следует строчка из письма издателю: «Полагаю, наше сочинение близится к финалу» [6, с. 192].

Важнейшим отличием театрального представления, описанного у Достоевского, от пьесы, сыгранной заключёнными у Довлатова, становится то, что герои «Мёртвого дома» сами выбирали пьесы, в то время как герои в «Зоне» принимали участие в идеологически выверенной замполитом постановке «Кремлёвские звёзды». Важно отметить, что оба писателя при этом подчёркивали народность происхождения героев. И если у Достоевского эта народность была сутью «народного театра» [3], искусно показанного им, то у Довлатова эта народность вдруг проявлялась при пении Интернационала: «Он <Гурин> вдруг странно преобразился. Сейчас это был деревенский мужик, таинственный и хитрый, как его недавние предки. Лицо его казалось отрешённым и грубым» [7, c. 190]. Неожиданно пение подхватывают и остальные заключённые «нестройным, распадающимся» [7, c. 192] хором, показывая единство народа.

Сильнейшее различие между «народным театром» и идеологически выверенным представлением, сыгранном теми же мужиками, как показывает Довлатов, оказывается то чувство, которое испытывают рассказчики повестей по окончании действа. Если у Александра Петровича Горянчикова из «Мёртвого дома» -- «Все как-то непривычно довольны, даже как будто счастливы» [7, с. 322], «.. .это не мечта моего воображения, это правда, истина» [7, с. 322], уверяет он дальше, то в «Записках» Довлатова у Бориса Алиханова во время пения Интернационала «вдруг болезненно» [6, с. 192] сжимается горло. Он ощущает себя частью «особенной, небывалой страны» [6, с. 192]. И основными составляющими этого чувства сопричастности у героя Довлатова, в отличие от героя Достоевского, испытавшего вместе с другими каторжными счастье, покой и веселье, оказываются жестокость, голод, память и злоба: «Впервые я был частью моей особенной, небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти, злобы..» [6, с. 192]. В таком выводе заключается цель Довлатова как художника, показать не мир заключённых, а мир людей его страны, полный неоднозначности и противоречий: «Я вообще пишу не о тюрьме и зеках. Мне бы хотелось написать о жизни и людях» [6, с. 192].

Так, средствами интертекста, затекстовыми и текстуально выраженными отсылками к «Запискам из Мёртвого дома» Достоевского Довлатов, с одной стороны, фоново показывает превращение «народного театра», описанного великим русским писателем, с его импровизациями, весельем, пьесой «Кедрил-обжора», в выхолощенные, идеологически выверенные и бездушные коммунистические лозунги, за которыми вновь, как и у Достоевского, кроется фигура не заключённого, а простого человека из народа. С другой стороны, описывая «Зону» глазами надзирателя, Довлатов благодаря интертекстуальным словам-перевёртышам, показывает неоднозначность этого мира, в котором не зона или тюрьма оказывается адом. «Ад, уверен главный герой вслед за автором, это мы сами» [6, с. 192].

достоевский довлатов интертекстуальный аллюзия

Литература

1. Богданова О.В., Власова Е.А. Пушкинский и постпушкинский интертекст в повести Сергея Довлатова «Заповедник» // Университетский научный журнал. 2018. № 42. С. 15-28.

2. Бутенина Е.М. Интертекст русской классики в прозе американского постмодернизма: к проблеме культурного трансфера: автореф. дис. ... к. филол. н. М, 2018. 38 с.

3. Владимирцев В.П. Записки из Мёртвого дома // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник. СПб., 2008. С. 70-74.

4. Доброзракова Г.А. Пушкинский миф в творчестве Сергея Довлатова: автореф. дисс. ... к. филол. н. Самара, 2007. 23 с.

5. Доброзракова Г.А. // Достоевский в художественном сознании Довлатова // Вестник СамГУ. 2011. № 85 С. 192-198.

6. Довлатов С.Д. Зона. Записки надзирателя // Довлатов С. Д. Собр. соч.: в четырёх томах. СПб: Азбука, 2016, Т. 2 С. 5-197.

7. Достоевский Ф.М. Записки из Мёртвого дома // Достоевский Ф. М. Собр. соч.: в трёх томах. Ленинград: Наука, 1988, Т. 3. С. 205-482.

Размещено на Allbest.ru