Стихотворение Н.А. Некрасова "Колизей": проблема жанра в свете социологической поэтики П.Н. Медведева

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Стихотворение Н.А. Некрасова «Колизей»: проблема жанра в свете социологической поэтики П.Н. Медведева

Баталова Тамара Павловна --

кандидат филологических наук

Федянова Галина Всеволодовна --

кандидат филологических наук

В предлагаемой статье рассматривается проблема жанра стихотворения Н. А. Некрасова «Колизей» (1839). Для авторов данной работы проблема жанра «Колизея» значима в осмыслении роли этого стихотворения, открывающего первый сборник поэта «Мечты и звуки», а, следовательно, -- и всё творчество Некрасова. Проблема жанра «Колизея» исследуется в свете социологической поэтики П. Н. Медведева. Проведённый анализ приводит к заключению, что в основе жанра «Колизея» -- духовный мир автора, его миросозерцание. Завершением жанра, то есть жанровой формой «Колизея» является метафорический травелог, представляющий собой исповедь древнего памятника. Через этот художественный приём закладывается христология всего творчества поэта. Работа показывает, что Некрасов уже в первом своём сборнике выражал и продолжал коренные традиции русской словесности и пронёс их через всё творчество.

Ключевые слова: Некрасов, Медведев, «Колизей», социологическая поэтика, храм, христианство, травелог, метафора.

Batalova T.P., Fedyanova G.V.

N. Nekrasov's poem «The Colosseum»: The Problem of Genre in the Light of P Medvedev's Sociological Poetics

The article deals with the problem of the genre of N. Nekrasov's poem «The Colosseum» (1839). For the authors of this work, the problem of the «Colosseum» genre is significant in understanding the role of this poem, which opens the first collection of the poet «Dreams and Sounds», and, consequently, all of Nekrasov's work. The problem of the «Colosseum» genre is investigated in the light of P. Medvedev's sociological poetics. The analysis leads to the conclusion that the genre of the «Colosseum» is based on the spiritual world of the author, his worldview. The completion of the genre, i. e. the genre form of the «Colosseum» is a metaphorical travelogue, which is a confession of an ancient monument. Through this artistic technique, the Christology of the entire work of the poet is laid. This work shows that Nekrasov already in his first collection expressed and continued the fundamental traditions of Russian literature and carried them through all his work. Keywords: Nekrasov, Medvedev, Colosseum, sociological poetics, temple, Christianity, travelogue, metaphor.

Учение о жанре разрабатывалось в 1920-1930-е гг. в полемике между представителями социологической поэтики -- П. Н. Медведевым [8], П. Н. Са- кулиным [16], В. М. Фриче [20] -- и формального метода--Ю. Н. Тыняновым [18], Б. М. Эйхенбаумом [22], В. Б. Шкловским [21], что изложено в главной работе П. Н. Медведева «Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику» (1928) [8, с. 198-216]. «Жанр <...> есть сложная система средств и способов понимающего овладения и завершения действительности» [8, с. 205].

Проблема жанра -- центральная в социологической поэтике П. Н. Медведева [7], [6]. Учение о жанре подчёркивает взаимосвязь искусства с реальностью в противоположность формальному методу, отрицающему -- вследствие отсутствия этой взаимосвязи -- значимость содержания произведения. Б. М. Эйхенбаум настаивал: «Пусть прекратят говорить о содержании произведений Некрасова» [22, с. 60].

В свете социологической поэтики П. Н. Медведева стихотворение «Колизей», открывающее первый сборник Некрасова «Мечты и звуки» (1840), приобретает особое значение.

Конечно, рассматривая жанр стихотворений сборника «Мечты и звуки», нельзя говорить о глубоком овладения, осмыслении автором определённых сторон действительности. Для этого был ещё недостаточен жизненный опыт восемнадцатилетнего поэта. Жанр «Колизея» -- осмысленный и завершённый в тексте внутренний мир автора, его мироощущение. Здесь можно говорить о постоянстве «сердца». Как писал Достоевский: «идеи меняются, сердце остаётся одно» [5, с. 208]. По «Мечтам и звукам» можно судить о «сердце» Некрасова, воплощающемся во всех его произведениях.

Автор «Колизея» стремится сохранить верность коренным принципам высокой русской литературы. Некрасов в поэзию «пришел не с улицы, а из самой литературы». «Важно не забывать, что начал он (Некрасов. -- Т Б., Г. Ф.) с самой традиционной, «высокой» поэзии <...>» [22, с. 8].

Коренные принципы высокой русской литературы, выраженные в «Колизее», раскрываются через его жанровое завершение -- его жанровую форму, в которой проявились некрасовские «нововведения». Эйхенбаум, анализируя «сдвиг», произведенный Некрасовым в поэзии, отмечает, что поэт ввёл нетрадиционные стиховые формы, метрику и ритмику [22]. Ю. Н. Тынянов, отмечает прозаичность поэзии Некрасова, которая проявляется и в образах, и в стиле, и в темах произведений [18].

«Колизей» написан четырёхстопным амфибрахием, утяжеляющим стих, но придающим ему размеренность и торжественность. Его языку свойственны прозаизмы: («на каждом шагу», «приткнулась», «насквозь просверлил», «обскачет» и т. п.), что, вероятно, по мысли автора, усиливает значимость содержания. Некрасовский «сдвиг» в стихе, его прозаизация, демократизация языка сближали поэта и читателя.

В 1830-1840-е гг в русской поэзии усиливается будящая мысль читателя метафоризация образов [4].

«Колизей» -- стихотворение-метафора -- олицетворение исторического памятника, его исповедь, и, одновременно, диалог Колизея с лирическим героем. Главные мысли этой исповеди -- торжество Христианской веры, победившей язычество, и бессмертие прекрасного, духовного, творческого.

Стихотворение открывается экфрасисом:

Поросшие мхом, окаймлённые плющем,

Развалины древнего зданья стоят [13, т. 1, с. 202]

Беспристрастность этих первых стихов в следующих двух -- описание архитектурного памятника -- сменяется ощущением трагизма судьбы:

Ничем не напомнят они о живущем,

О смерти на каждом шагу говорят [13, т. 1,с. 202].

Эта смена картины на психологический эффект восприятия свидетельствует о способности к мастерскому применению приёма нюансирования, почти незаметного перехода к новой грани образа, и -- как следствие -- к изменениям в сознании читателя. Трагичность ситуации обнаруживает присутствие лирического героя, первоначально увидевшего в шедевре «руину»:

Невольно сурово глядишь на руину

И думою сходствуешь с нею вполне [13, т. 1,с. 202].

Таким образом, последующая картина разрушения уже имманентно соединена с её психологическим воздействием на чувства героя:

Разрушено всё вековою причудой! [13, т. 1, с. 202].

Казалось бы, этот стих, подчёркнутый восклицанием, подводит итог: победа разрушения. Но категоричность этого заключения как бы взрывается резким психологическим переломом:

Но слава искусству и древним умам! [13, т. 1,с. 202]

Обречённости и разрушению брошен вызов. Нюансы картины разрушения и подавленности чувств уступают место контрасту: лирический герой переживает катарсис. Трагизм восприятия сменяется пафосом оптимизма. Картина разрушения преображается, герой видит «великую картину» «былого величья». Более того, грандиозность замысла, отразившаяся в названии (Колизей -- громада) и совершенстве творения, создаёт резкое изменение в субъектно-объектных отношениях человека и «угрюмого здания». Лирический герой обращается к нему: «ты», что создаёт эффект одушевления. Реальное и сакральное объединяются в патетике восприятия архитектурного образа:

Ты крупная буква на тёмной скрижали Прошедших столетий... [13, т. 1, с. 202].

Метафоризация библейского образа -- «скрижали» -- подготавливает дальнейшую метаморфозу восприятия. «Жребий» руин уже воспринимается героем как «чудесный». Колизей становится субъектом воздействия, пробуждает вдохновение в душе человека, вызывает желание услышать речь камня.

Итак, первая часть стихотворения носит характер развёрнутой преамбулы, строится на адекватности состояний явления и его отображения во впечатлениях, вызванных величественными руинами. Даже завершающие речь лирического героя строки воспринимаются как риторический приём, как безответное взывание к молчащей каменной громаде:

Поведай мне, как ты боролось с веками, Поведай прошедшую участь свою [13, т. 1, с. 202-203].

Вторая часть произведения опирается на эманацию сознания лирического героя, ибо камни заговорили. Подтекст второй части стихотворения наполнен библейскими ассоциациями: «камни из стен возопиют» (Авв. 2.11); «.то камни возопи- ют» (Лк. 19.40). Граница второй части в тексте не выделена, но психологический контраст, метафизика искусства превращают Колизей в субъект речи. Если в первой части читатель слышит внутреннюю речь человека, создающего портрет руины, то во второй части -- исповеди Колизея -- молча внимающий человек обретает свой портрет, создаваемый Колизеем как бы несколькими штрихами: «юный певец», «странник». Читатель, возможно, увидит в этой литературной зарисовке автопортрет поэта. Действительно, Некрасов конца 1830-х гг. -- «юный певец». Замена слова «поэт» на «певец» соответствует лиро-эпическому характеру стихотворения, где четырёхстопный амфибрахий соответствует монументальности древнего памятника, передаёт весомость камня, величественность архитектуры. Возможно, портретность лирического героя свидетельствует о знании обычая ренессансных мастеров, скрыто включавших свою подпись или автопортрет в произведение. Но итальянские впечатления -- умозрительны; в тот период поэт ещё не бывал в Италии. Поэтическая природа «Колизея» включает черты воображаемого травелога. Его метафизическое странствование в Рим соединяет настоящее и прошлое, создаёт проекцию будущего. Способность к исторической реконструкции события позднее проявится и в других, зрелых произведениях поэта.

Во второй части прослеживается влияние Данте; «Угрюмое здание», подобно Вергилию, становится проводником по «столетиям».

Обе части соединены темой творчества. Исповедь Колизея так и начинается:

Великим умом я задумано было,

И думу глубокую множество рук

В существенность тяжким трудом обратило,

В красе величавой восстало я вдруг [13, т. 1, с. 203].

Экфрасис второй части представляет разновременные картины исторического бытия Колизея. Изначально «Мой вид был прекрасен, торжествен и нов». Конечный облик--«Теперь я скелет, безобразный урод» [13, т. 1, с. 203].

Римский мир включает различные, даже разнонаправленные явления, отразившиеся в драме Колизея, -- «Судьба к разрушенью мне путь указала». «Великий ум» и «множество рук» -- сила созидающая. Благодаря ей «Дивился весь мир рукотворному чуду».

Через образ Рима эстетическое совершенство становится достоянием «мятежной гордыни», «мерилом бытия». В исповедь Колизея, минуя пророчества Бэды Достопочтенного, вкраплена речь Рима:

«Покуда ты живо, и я не исчезну, --

Мечтал он, -- Тогда лишь, как миру конец, Мы вместе провалимся в хаоса бездну» [13, т. 1, с. 203].

Неоднозначна оценка древнеримского периода в судьбе Колизея: признание своей значимости -- «Торжественной славой горел мой венец» -- сочетается с неприятием римских амбиций через мотив наказания Рима: «Наказан за гордость надменный мечтатель».

Силы разрушения разнообразны. Это «время», «люди», «жребий-каратель». «Потери» объясняются дикостью и свирепостью людей, которые

И рвали в куски, как голодные звери,

Невежды, изящное тело моё [13, т. 1, с. 203].

Итог этого вандализма -- трагическое превращение шедевра архитектуры: «былого величья могила». Этот образ перекликается с «саркофагом» «столетий» из первых впечатлений лирического героя, к которому обращается Колизей: «Обдумай судьбу мою думой прилежной». Здесь вновь сознание человека, сопереживающего Колизею, ориентировано на нечто новое, на неожиданное откровение: «Удел настоящий мой тёмен, но сладок». Это противоречивое насыщение образа «удел» вновь возвращает лирического героя из настоящего времени в Древний Рим. «Ужасные картины» оживают в метафизической памяти Колизея: «В стенах моих звери терзали людей», «В годину гонений на чад христианства»... «Реками лилась христианская кровь» [13, т. 1, с. 204]. Как пророчествовал Ветхий завет: «Наполнили место сие кровью невинных». (Иер. 19.4). «Неистовство» «злобы», «страдание» «добра», «ликование» «тиранства» становятся атрибутами истории. Происходит переоценка ценностей, подчёркнутая движением мотива славы: «Тягчил меня славы прошедшей венец» [13, т. 1, с. 204]. «Жалеть ли прошедшего с гибельной славой?!» [13, т. 1, с. 204]. Для Некрасова был важен психологический эффект ухода Колизея от прошлого, стремление «забыть» его. Происходит душевное обновление метафизической личности Колизея, объясняемое обновлённой картиной мира:

Взгляни: надо мною теперь величаво

Крест высится, веры святой торжество [13, т. 1, с. 204].

Читатель ассоциирует это с древними текстами: «.дабы не проливалась кровь невинная.» (Вт. 19.10). Появление Креста (18 в.) -- символ победы христианства над язычеством, духовности над культом грубой физической силы, над «неистовством» «злобы». Прошлое Рима, заставлявшее Колизей «содрогаться» от «хохота черни», причина его страданий: «На мне отражался народный позор» [13, т. 1, с. 204]. Настоящее противопоставляется прошедшему:

Там льётся молитва, где страшная миру Носилась речь злобы, как дикий буран. [13, т. 1, с. 204].

Сила молитвы подчеркивается здесь сложной атрибутикой зла. Вводятся образы, уточняющие изменения исторической картины:

Там амбра курений восходит к эфиру,

Где прежде дымилася кровь христиан [13, т. 1, с. 204].

Душевное исцеление звучит как акафист:

О, я благодарно премудрому Богу!

Пусть сорван покров красоты с моих чресл, Пускай, указуя к паденью дорогу, Меня изуродовал времени жезл -- Зато мои тёмные дни не тревожны, Давно не обрызгано кровью стою.

Нет, нет, ко мне милостив рок непреложный, Он чужд укоризны за участь мою. [13, т. 1, с. 204].

Молитвенное благодарение сменяется обращением к лирическому герою и заботой о его душевном состоянии:

Чу! Звон колокольный! Иди на средину Развалин печальных, к Предвечному в храм, И спой там не жалобный гимн на судьбину -- Мой гимн благодарственный спой Небесам.» [13, т. 1, с. 204].

Можно предположить, что это подчёркивает мысль, выражаемую подтекстом исповеди: «Кровь Иисуса Христа... очищает» (1 Иоан. 1.7). Символика жанрового завершения передаётся через образы Креста, Храма, Колокольного звона, несущих спасение. Образ Храма, созданный воображением поэта, -- кульминация не только событийного, сюжетно-фабульного движения текста, но и усиление христианской темы: «И на сем камне Я создам церковь мою» (Мф. 16.18).

Таким образом, исследование жанра и жанрового завершения стихотворения «Колизей» в свете социологической поэтики П. Н. Медведева показывает, что изображение исторического памятника было не самоцелью поэта (как следует из Комментария к нему [13, т. 1, с. 640-666]), а средством раскрыть свой творческий мир, выразить установку на концепцию своего будущего творчества. Об этом говорит и построение первого некрасовского сборника, на что критика не обратила внимания.

Критика 1840-х гг. встретила «Мечты и звуки» противоречиво [3, с. 145-198]. Ряд рецензентов увидели в этом сборнике проявление подлинного дарования ([15, с. 133-134], [14], [10, с. 118-124], [2]). В. С. Межевич и В. Г. Белинский отозвались о «Мечтах и звуках» отрицательно ([9, с. 373-378], [1, с. 8-9]). Но и положительные рецензии не выделили «Колизей».

О значении стихотворения «Колизей» говорит работа Некрасова над своим первым сборником. «Колизей» -- не самое раннее произведение автора. Из 44 стихотворений первого сборника Некрасова 9 были опубликованы ранее: «Мысль» [13, т. 1, с. 187], «Безнадёжность» [13, т. 1, с. 190], «Человек» [13, т. 1, с. 191] были опубликованы в 1838 г. [13, т. 1, с. 645, 646]; «Смерти» [13, т. 1, с. 188], «Моя судьба» [13, т. 1, с. 193], «Два мгновения» [13, т. 1, с. 194], «Изгнанник» [13, т. 1, с. 196], «Рукоять» [13, т. 1, с. 199], «Жизнь» [13, т. 1, с. 200] -- в 1839 г. [13, т. 1, с. 645, 646, 647, 648, 649]. Размещая в «Мечтах и звуках» стихи по задуманному плану, поэт ставит на первое место, возможно, написанное для этого стихотворение, -- «Колизей». Значение местоположения «Колизея» усиливается эдиционными особенностями сборника. Стараясь сочетать художественное разнообразие произведений с целостностью поэтической мысли, Некрасов объединяет стихи в циклы. Первые 4 стихотворения выражают мотивы христианства; следующие 12 -- показывают несовпадение красивых мечтаний и действительности; последующие 7 изображают подстерегающие героя непонятные ему, таинственные явления окружающего мира; далее -- 6 стихотворений передают трагизм положения лирического «Я»; последняя группа -- 14 небольших пьес, в которых автор пытается «скрыть» философичность мысли за формой сонета, романса, за напевностью ритма и придать им непринуждённость лирического стихотворения. Заключающий «Мечты и звуки» «Разговор», отличающийся поэтической формой (диалог «души» и «тела»), перекликаясь с «Колизеем», подводит итог художественно-этической проблематике сборника. Таким образом, циклы сборника логически обосновывают христианскую идею первого цикла, стихотворения которого подчёркивают роль первого из них. Это подтверждает мысль о том, что Некрасов придавал «Колизею» роль программного в своём творчестве.

«Колизей» заложил основы христологии Некрасова. Идея величия христианства характерна для всего творчества Некрасова ([16], [17, с. 137-138], [12], [19]). Эту точку зрения обобщает вывод

H. Н. Мостовской: «У Некрасова храм не стены и не архитектурные линии, а то внутренне глубокое, невыразимое, что «русской душе так мучительно мило» ([13, с. 121])», [12, с. 198]. Выражая идею бессмертия искусства, пусть через трагизм (судьба Колизея), но вечности прекрасного, Некрасов как бы предвидел драматизм своей литературной судьбы в будущем. Стихотворение «Что ты, сердце моё, расходилося?..» (1860) завершается:

Не тужи! как умрём,

Кто-нибудь и об нас проболтается

Добрым словцом. [13, т. 2, с. 93].

В противопоставление полузапрещённому советской идеологией Достоевскому Некрасову был присвоен статус «революционного демократа». Современный взгляд на Некрасова -- в период подготовки к двухсотлетию со дня его рождения -- выражен М. С. Макеевым в издании, предлагаемом широкому читателю: биография поэта оканчивается сообщением о его смерти [11, с. 218]. Эта концептуальная концовка книги противоречит созидательной природе творчества. Заложенный Державиным и Пушкиным (с обращением к латинским древностям литературы, особенно к Горацию) тезис «Нет, весь я не умру.» принципиально отбрасывается. А это уже является предметом спора различных духовных, социологических, идеологических и эстетических подходов.

стихотворение некрасов социологический поэтика

Литература

I. Белинский В. Г. <Отзыв> // Отечественные записки. 1840. Т. 9. № 3. Отд. 6. С. 8-9.

2. Брант Л. В. <Отзыв> // Русский инвалид. 1840. 13 июня. № 130.

3. Верховский Г. П. С чего начинается некрасоведение? // О Некрасове. Статьи и материалы. Вып. 4. Ярославль, 1975. С. 145-198.

4. Г инзбург Л. Я. Пушкин и Бенедиктов // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. Вып. 2. С. 148-182.

5. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 28. Кн. 1. С. 208.

6. Заваркина М. В. Жанр как категория поэтики (проблемы, тенденции, перспективы) // Проблемы исторической поэтики. 2020. Т. 18. № 1. С. 7-35.

7. Захаров В. Н. Проблема жанра в «школе» Бахтина // Русская литература. 2007. № 3. С. 19-30.

8. Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику // Медведев П. Н. Собр. соч.: в 2 т. СПб: Росток, 2018. Т. 2. С. 35255.

9. Межевич В. С. <Отзыв> // Литературная газета. 1840. 24 февр. № 16. С. 373-378.

10. Менцов Ф. И. <Отзыв> // Журнал министерства народного просвещения. 1840. № 3. Отд. 6. С. 118-124.

11. Макеев М. С. Николай Некрасов. М.: Молодая гвардия, 2017. 225 с.

12. Мостовская Н. Н. Храм в творчестве Некрасова // Русская литература. 1995. № 1. С. 194-202.

13. Некрасов Н. А. Полн. собр. соч.: в 15 т. Л./СПб.: Наука, 1980-2000.

14. Н. С. <Отзыв> // Северная пчела. 1840. 14 марта. № 59.

15. Плетнёв П. А. <Отзыв> // Современник. 1840. № 2. С. 133134.

16. Сакулин П. Н. Некрасов. Б.м., 1926. 72 с.

17. Скатов Н. Н. Некрасов. М.: Молодая гвардия, 1994. 146 с.

18. Тынянов Ю. Н. О литературном факте // Леф. 1924. № 2/6. С. 101-116.

19. Федянова Г. В. Храм как доминанта духовных мотивов в поэме Н. А. Некрасова «Тишина» // Таинство слова и образа: сб. мат-лов. Сергиев посад; Переславль: Изд-во МДА, 2019. С. 421-433.

20. Фриче В. М. Социология искусства. М.; Л, 1929. 204 с.

21. Шкловский В. Б. «Заумный» язык и поэзия // Сборник по теории поэтического языка. Вып. 1. Пг.: Тип. З. Соко- линского, 1916. С. 5-15.

22. Эйхенбаум Б. М. Некрасов. Б.м., 1922.

Размещено на Allbest.ru