Семейная тема в прозе Авдотьи Панаевой 1840-50-х годов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Московский педагогический государственный университет

Семейная тема в прозе Авдотьи Панаевой 1840-50-х годов

Святославский Алексей Владимирович -- доктор культурологии, профессор кафедры русской классической литературы, руководитель Центра русского языка и культуры имени А. Ф. Лосева

Начало творческого пути Авдотьи Яковлевны Панаевой и Николая Алексеевича Некрасова было отмечено темой, которая сблизила их и во многом определила проблематику дальнейшего, зрелого творчества: такой темой стала судьба русской женщины, современницы Панаевой и Некрасова. В настоящей статье автор обращается к анализу трех повестей, характеризующих ранний период творчества Панаевой: «Семейство Тальниковых», «Пасека» и «Степная барышня», к сожалению, мало известных современному читателю, две из них публиковались в 1930-50-х гг в СССР, «Пасека» не публиковалась со времен выхода в «Современнике» в 1849 г. При этом раннее творчество Панаевой, по мнению, автора статьи, выглядит вполне достойным и в историко-культурном, и в художественном аспекте. Некоторые поднятые писательницей проблемы не потеряли актуальности до сих пор. Конкретным предметом рассмотрения стала семейная тема, отношение полов и гендерный вопрос -- положение женщины в русском обществе в последнее десятилетие правления Николая I. Главной задачей стала попытка доказать, что ранняя проза Панаевой намечает важнейшую проблематику последующего периода истории отечественной классики, являет пример набирающего силу русского реализма.

Ключевые слова: А. Я. Панаева, женская проза, женский вопрос, русская литература XIX века, семейная тема.

A. V. Svyatoslavsky

A family theme in the prose of Avdotia Panayeva 1840-50s

The article analyzes three stories characterizing the early period of Avdotya Panayeva's work: «The Talnikovs Family», «Apiary» and «The Steppe Young Lady». The specific subject of consideration was the family theme, gender relations and the gender issue -- the position of women in Russian society in the last decade of the reign of Nicholas I. The main task of the author of the article was to prove that Panaeva's early prose outlines the most important problems of the subsequent period in the history of Russian classics, is an example of gaining strength Russian realism and deserves more attention from the modern reader and critic. The beginning of the creative path of Avdotya Panayeva and Nikolay Nekrasov was marked by a theme that brought them closer together and largely determined the problems of further, mature creativity: such a theme was the fate of a Russian woman, contemporary of Panayeva and Nekrasov. In this article, the author turns to the analysis of three stories characterizing the early period of Panaeva's work: «The Talnikovs Family», «Apiary» and «The Steppe Young Lady», unfortunately, little known to the modern reader, two of them were published in the 1930-50s in the USSR, «Apiary» has not been published since the publication in «Sovremennik» in 1849. At the same time, the early work of Panaeva, by the opinion of the author of the article, looks quite worthy both in the historical, cultural and aesthetic aspects. Some of the issues raised by the writer have not lost their relevance until now. The specific subject of consideration was the family theme, gender relations and the gender issue -- the position of women in Russian society in the last decade of the reign of Nicholas I. The main task was an attempt to prove that the early prose of Panayeva outlines the most important problems of the subsequent period in the history of Russian classics, is an example of the gaining strength of Russian realism.

Keywords: Avdotya Panayeva, women's prose, women's question, Russian literature of the XIX century, family theme.

Авдотья Яковлевна Панаева хорошо известна читающим русскую классику как спутница Н. А. Некрасова и автор интересных, неоднократно переизданных «Воспоминаний». Известно, что начало ее творческого пути было отмечено совместной с Некрасовым работой над романами «Три страны света» и «Мертвое озеро». Однако Панаева вошла в историю русской литературы и как автор самостоятельно созданной художественной прозы. В данной статье мы попытаемся представить несколько недооцененное раннее творчество Авдотьи Яковлевны Панаевой как провозвестившее многое из того, что оказалось в фокусе внимания социально-психологической прозы в России во 2-й пол. XIX века.

Ранняя проза Панаевой, опубликованная под псевдонимом Н. Станицкий, заслуживает внимания уже потому, что является предтечей вскоре появившихся в русской прозе произведений, в которых семейная тема и целый ряд проблем, связанных с нею, зазвучала как важнейшая. Нельзя не отметить, что в повестях сороковых и начала пятидесятых годов Панаева работает в русле только формирующейся натуральной школы, из которой должен выйти во всей полноте знаменитый русский реализм. И более того, велика роль социального обличения тех нестроений, которые характеризуют семью как основу общества. Цензурой была запрещена к печати уже первая повесть Панаевой «Семейство Тальниковых» [4] как компрометирующая родительский институт, однако зададимся вопросом, как можно автору компрометировать то, что скомпрометировало само себя. Как вспоминала впоследствии Панаева, председатель цензурного комитета граф Бутурлин «собственноручно делал заметки на страницах: «цинично», «неправдоподобно», «безнравственно» и в заключение подписал: «не позволяю за безнравственность и подрыв родительской власти»» [3, с. 187]. Повесть распространялась нелегально, будучи набрана для так и не вышедшего «Иллюстрированного альманаха». Впрочем весь ужас происходящего за закрытыми дверьми многих российский семейств скоро будет обнажен не только у Панаевой, но в произведениях А. Н. Островского, М. Е. Салтыкова-Щедрина и станет достоянием широкой читающей и театральной публики.

Особенно интересует Панаеву так называемый женский вопрос, и здесь она выступает одним из главных зачинателей не просто женской прозы, но прозы, поднявшей женскую тему в литературе. Очевидно, что это внимание к тяжелой доли русской женщины и ее нелегкому положению в традиционной семье творчески объединило Панаеву с Н. А. Некрасовым и во многом легло в основу их совместной работы (в т. ч. романы «Три страны света» и «Мертвое озеро»). Очевидна даже перекличка ряда мотивов «Семейства Тальниковых» и «Мертвого озера» в обрисовке некоторых героев, семейных сцен и коллизий. семейный проза панаева

««Сороковые годы» XIX века, время становления А. Панаевой как личности и художника, является не только эпохой радикализма в русской культуре, но и особо значимым периодом ломки нравственных стереотипов, разрушения традиционных моделей поведения мужчины и женщины в браке, пересмотра концепции «падшей» женщины, отказа от идеи незыблемости супружеского союза», -- пишет О. Кафанова [2].

Важный момент, на который нельзя не обратить внимание -- выстраивание целой галереи женских образов во всей полноте их психологических портретов в прозе начинающей писательницы. Мы можем даже говорить об определенной типологии женских образов, что, как известно, видится важнейшей особенностью реализма в литературе. Положение женщины в семье таково, что оно в целом заслуживает сочувствия и сострадания, однако у Панаевой нередко женщина становится объектом женского же деспотизма, который ничем не лучше мужского. Именно обличение самодурства матери как главы семейства является важным моментом для автора и в упомянутой повести «Семейство Тальниковых», и впоследствии в первых главах романа «Мертвое озеро».

В повести «Пасека», не переиздававшейся со времени первой публикации в «Современнике» в 1849 году (поэтому остановимся на ее содержании подробнее), за внешне динамичным увлекательно построенным сюжетом кроется заложенная еще в «Семействе Тальниковых» тема нелегкой девичьей судьбы, вначале обретающей счастливый поворот через бракосочетание, но в дальнейшем окрашенной драматическими и трагическими событиями.

В «Семействе Тальниковых» в фокусе внимания оказываются обличение нравов и страдания юной героини от семейного деспотизма, при этом рассказ обрывается на приготовлениях к свадьбе, к радости главной героини Наташи, которая через бракосочетание хочет вырваться из удушливой атмосферы своей семьи, где все, кроме бабушки -- чужие ей. При этом образ жениха-избавителя Алексея Петровича, вдруг влюбившегося в считавшуюся некрасивой девушку, едва обрисован и не представляет собою законченный художественный образ, читатель может лишь сделать общий положительный вывод о нем как человеке, который готов взять в жены девушку более низкого сословного положения, бедную и из дурной семьи.

В «Пасеке» чувствуется возрастающее мастерство автора и в постановке ряда «вечных» проблем, и в художественной обрисовке характеров, и в анализе психологии героев. Сама история брака главной героини Александры, по прозвищу Белка, разворачивается здесь более полно -- на несколько лет вперед, включая в себя целый ряд коллизий. Герой- избавитель Белки Зеновский, спасающий ее из сексуального рабства и в дальнейшем выступающий в роли ангела-хранителя, представлен достаточно полно и являет себя самодостаточной, причем, трагической фигурой, лишенной примитивного ролевого схематизма, которым грешила еще литература 1-й пол. XIX века.

В завязке повести звучит упрек женскому воспитанию в России, чем обозначается ответственность семьи за будущую судьбу женщины. «Воспитай ее, сделай из нее женщину хорошую, к тому ж ты так недоволен воспитанием наших женщин» -- говорит Камышов товарищу, предлагая жениться на дикарке Белке [6, с. 21]. До сих пор воспитание ее было вверено в равной степени отрицательным героям -- злой тетки Настасье, которая в реальности не родственница, и благообразному на вид, но жадному до денег «дедушке», который тоже в реальности не дедушка и готов продать внучку.

Появление Зеновского и спасение Белки могло бы стать «хэппи-эндом» небольшой развлекательной повести, навеянной сказочными сюжетами. Однако пучок главных социально-психологических проблем раскрывается во второй композиционной части повести, когда на ее страницах является уже образ не Белки, но мужниной жены Саши, петербургской дамы, в которой лишь иногда мелькает что-то от былой деревенской дикарки. Впрочем, еще в сельских «пасечных» сценах автор отмечает легкое кокетство девушки перед охотниками, связанное с желанием привлечь к себе взоры, а также любовь к украшениям и мечты о замужестве. Тем самым отмечается естественная природа женщины, ибо эти черты не связаны лишь с воспитанием, отличающим традиционные дворянские, купеческие и мещанские семьи, но органичны женской натуре как таковой.

В природе мужчины также заложено, с одной стороны влечение к женщине, потенциальной партнерше, а с другой, чувство отцовства. Белка в первой главе повести находится на переломе -- девочка подросток, в которой уже вполне ощущается взрослое, женское, и это составляет предмет душевных колебаний Зеновского, который рассказывает о себе впоследствии: «Когда я почувствовал, что честь и судьба бедной сироты на моей ответственности, страсть моя исчезла, сменившись чувством нежного отца или брата» [6, с. 42]. Но это было непросто. Душевная борьба Зеновского была столь тяжела, что, по его словам, он «состарился десятью годами».

Однако в героине все больше созревает женское начало, и это не может не заставить Зеновского вновь увидеть в ней объект мужского вожделения. При этом ей самой нравится покорять мужчину, играть с ним. Поняв, что чувства отеческие вновь уступили место мужской страсти, Белка чувствует себя победительницей, не отдавая отчета в последствиях намечающейся связи между мужчиной и женщиной. Ей льстило бы, если мужчина готов был бы даже жениться. Поэтому, забросив ему такую мысль и первоначально получив отказ, она приходит в крайнее раздражение, отказ ущемляет ее самолюбие: «Белка задрожала от гнева; губы у ней помертвели; грозно окинув меня с ног до головы своими блестящими глазами, она как стрела пустилась бежать», -- вспоминал потом Зеновский [6, с. 44].

Тем не менее, то ли искренне, то ли с долей кокетства, но в любом случае не без проявления самолюбия, Белка, совершая побег от Зеновского к свободной жизни, пишет в письме ему о том, что «неблагоразумно было бы оставаться долее в вашем доме, где единственное положение, какое, может быть, вы мне готовили, было слишком для меня унизительно, а другое слишком высоко» [6, с. 45]. То есть, положение наложницы низко, а положение жены слишком высоко. Однако брак все же состоялся, в Белке в равной степени проявляется желание спастись от очередной угрозы рабства, постигшей ее в Одессе, и желание жить красиво.

И вот уже в Петербурге по прошествии нескольких лет Камышов наблюдает решительную метаморфозу не только во внешнем, но главное, в психологическом облике героини: вместо веселой, открытой и затейливой девчонки является избалованная капризная дама с надменно-холодным взором, в глазах которой впрочем прибавилось «огня и лукавства». Рядом с нею Зеновский уже в роли мужа, спешащий поскорей исполнить все ее желания.

А главное в том, что, как отмечает С. В. Бурмистрова, -- «любовь перестает быть для нее чувством, которое созидает и очищает, превращает одного человека в ценность для другого. Напротив, главными качествами светского варианта любви являются каприз, игра, кокетство» [1, с. 15].

Впрочем, обратим внимание на одну особенность: талант кокетства и обольщения представлен как врожденный дар героини: ведь сознательно обвораживающее действуя на Камышова, а впоследствии на Атавина, Белка при этом далека от образа опытной «профессиональной» соблазнительницы, она-таки верна своему мужу и ценит его, откуда можно сделать вывод, что в ней действует та самая природная сила от прародительницы Евы, которая заставляет ее кружить головы весьма искушенным в отношениях с женщинами мужчинам. «В одну минуту она принимала тысячу разных поз, одна другой грациознее; глаза ее то выражали лукавство, то наивность, или вдруг вспыхивали огнем. Она болтала без умолку и разговор ее был полон остроумия и разнообразия» [6, с. 31], -- читаем об этом в тексте.

Главная проблема Белки, которая в итоге все же остается положительной героиней, а не коварной обольстительницей, -- это понимание того, что благодарность за благодеяние, положенная в основу брака, -- становится обузой для облагодетельствованного. «Теперь я еще сильнее убедилась, -- признается она Зеновскому, -- что брак между нами невозможен. Я слишком вам обязана, чтоб обмануть такого благородного человека. Я не питаю к вам того чувства, какого вы достойны» [6, с. 46].

На примере Зеновского в повести дан образ редкой -- бескорыстной, по существу истинной любви, он готов отпустить Белку и даже уступить ее Камышову, если ей будет лучше так. Кульминационной сценой является разговор между друзьями, когда уже пылающий страстью к Белке Камышов готов разорвать достигнутую было договоренность о тайной поездке с женой друга за границу, будучи поражен великодушием мужа, восклицающего: «я не хочу быть палачом <.. .> я застрелюсь, живите только счастливо!» [6, с. 54].

Парадокс в том, что сама Белка в этот момент еще не настолько духовно созрела, чтобы понять, что отказ Камышова от побега с нею вызван не предательством чувства любви, как это видится ей, а его сочувствию оставляемому в беде великодушному другу. То есть, Камышов поступает по высшим законам этики, угроза самоубийства Зеновского уже витает в воздухе. Сюжетно этот поворот связан с подслушанным Белкой диалогом друзей, следствием чего было написание ею письма Камышову с представлением всей завязанной ею интриги как шутки. Третья глава кончается примечательной фразой: «Не будь этого [т. е. услышанного разговора. -- А. С.], неизвестно, чем бы все это кончилось» [6, с. 55].

Таким образом, для Белки важно не ее чувство к мужчине (секрет в том, что она неспособна полюбить, по крайней мере, в рамках представленного автором отрезка ее жизни), но чувство партнера, который, по ее мнению, демонстрирует «слабость», отказываясь от нее. Это очень важный момент, поскольку перед читателем раскрывается отношение к союзу мужчины и женщины как основанному на эгоизме. Белке ну жно, чтобы любили её -- любил муж, Зеновский, Атавин...

В истории с появившимся четвертой главе Атавиным происходит все то же самое, что во все века составляет предмет заблуждений многих влюбленных, когда страсть и борьба самолюбий принимаются за то, что называется словом любовь.

Атавин со своим электризующим взглядом красив и привлекает к себе, при этом он еще презрительно говорит о женщинах, а значит, внимание с его стороны, переходящее в страсть, тешит самолюбие Белки. Провоцируя (приглашение в маскарад) и одновременно отталкивая его, Белка действует как опытная обольстительница, здесь нет места любви, но есть место самолюбию. Атавин перестает посещать дом Зеновского, и тогда «ее гордый и самолюбивый характер, к тому же избалованный мужем, не мог вынести такого унижения» [6, с. 76].

Атавин очень характерный тип не лишенного талантов дворянина, избалованного судьбою и не способного любить. Не любя Белки, он «волочился за ней просто для того, чтобы другие думали, что он счастлив и завидовали ему. Он не щадил честь женщины для своего пустого самолюбия» [6, с. 82]. Самолюбие его таково, что на вопрос своей бывшей любовницы «Зачем ты меня оставил?», он равнодушно отвечает «Чтоб не ты первая меня оставила» [6, с. 88]. Этот случайно подслушанный диалог открывает наконец глаза Белки на объект ее страсти. Но виноват ли в ее мучениях только Атавин? В финале повести воспоминания и размышления об их отношениях позволяют Белке по-новому взглянуть на саму себя, когда «долгие дни и ночи, проведенные ею в воспоминаниях о нем, в тоске и сожалениях, заставили ее невольно обратиться к самой себе, пробудили в ней сознание. Ее собственная жизнь вдруг представилась ей во всей страшной наготе истины» [6, с. 93].

Белка как бы ощущает разрыв формы и содержания. Форма красивого ухаживания, проникновенные слова и видимая страсть мужчины действуют на женщину, но придя несколько в себя («раз проснувшееся сознание не дремало»), она понимает, что содержание пусто, что ее избранник Атавин в принципе не способен никого любить по своей натуре, а любит ее по-настоящему только муж.

Финал повести потрясает обреченностью семейных отношений на фоне произошедшего, казалось бы, прозрения героини. Она вполне наконец поняла и оценила истинность любви мужа к себе, но сам факт его присутствия рядом становится для нее тяжелым укором, напоминанием о ее долге перед ним, долге, который невозможно оплатить, потому что она не может заставить себя вполне любить его. Уважение и благодарность к человеку не дают ей ощущения любви, она уходит от былого эгоизма, однако это прозрение не разрешает ситуацию. Её разрешает выстрел в лесу, означающий самоубийство Зеновского.

Как видим, в повести «Пасека» Панаевой удается оставаться верной реализму в самом полном смысле слова, поскольку достоверно передано состояние типически значимых героев и коллизии, сопровождающие вечную проблему взаимоотношений полов и создания семьи.

Сильной стороной этой повести, также предваряющей проблематику русской классики 2-й пол. XIX века, является художественно полноценное раскрытие внутренней борьбы человека между чувством долга и страстью; между самой природой, заставляющей женщину стремиться «притянуть» к себе мужчину, -- и воспитанной веками христианской этикой с ее страхом навредить себе и ближнему в порывах страсти. В «Пасеке» Панаева поднимается от конкретного исторически обусловленного неблагополучия в вопросах отношений полов («раса», «среда» и «исторический момент» -- как определял это Ипполит Тэн) до постановки вечных общечеловеческих проблем борьбы эгоизма и жертвенной любви в сердцах ищущих союза мужчин и женщин.

Повесть «Степная барышня», впервые опубликованная в седьмом номере «Современника» за 1855 год, кажется нам менее совершенной в художественном отношении, при том, что развитие сюжета занимательно и связано с энигматичностью: читателю вместе с главным героем Николаем Николаевичем приходится разгадывать тайну семьи Зябликовых и их дочери Феклуши, которые предстают перед ним во всех отношениях симпатичными фигурами, но при этом являются предметом массового осуждения среди уездных жителей. В отличие от Николая Николаевича, его друг помещик Иван Андреевич, брезгливо относящийся к Феклуше, ухаживания за которой он когда-то оставил, поддавшись сплетням, всячески превозносит семейство Щёткиных, жертвой афер которого становится сам в итоге, оказавшись мужем Жюли Щёткиной. Собственно семейная тема здесь развита больше, чем в «Пасеке», поскольку все события разворачиваются вокруг двух семейств, представленных как своего рода оппозиция: благочестивая семья Зябликовых против чисто мещанской и духовно неразвитой семьи Щёткиных, отмеченной в финале еще и моральной нечистоплотностью в истории со сватовством Ивана Андреевича. Оппозиция отмечена и в именах героинь. Простое русское имя Зябликовой Фекла противостоит галлицизированным по моде русско-французского двуязычия именам дочерей Щеткиных: Жюли, Лиз и Мари.

В положительной обрисовке Зябликовых чувствуется мотив искренности поведения, когда люди поступают естественно, без ложного светского стыда и говорят то, что думают. Застенчивости, впрочем, не было и в барышнях Щёткиных, но выражалось это в претивших Николаю Николаевичу потугах к петербургской светскости: «они старались показать передо мной как петербургским приезжим свое искусство в любезности и светской болтовне», -- вспоминает рассказчик [5, с. 397]. Все поведение сестер Щёткиных являет собой сплошное жеманство и кокетство, наперегонки с собственной гувернанткой они стараются очаровать потенциальных женихов. Феклуша же лишена даже того естественного женского кокетства, которое мы отмечали в связи с образом Белки в «Пасеке». Она притягивает к себе главного героя внешней грациозностью и душевной чистотой.

Повесть ставит важный для русской действительности вопрос, впрочем, поднятый еще А. С. Грибоедовым в «Горе от ума», когда хороший человек Чацкий не просто одинок, но воспринят как опасный сумасшедший. В дальнейшем тема осуждения мещанского злословия и бытовой ненависти получит развитие в отечественной классике у Н. С. Лескова, А. Н. Островского, А. П. Чехова, М. Горького. У Панаевой идеальное в своей естественности и чистоте помыслов семейство Зябликовых гонимо теми, кто в принципе всегда готов бросить ком грязи в ближнего. Это в равной степени касается и местного дворянства, и простонародья. В глазах последнего замарана даже репутация прислуги Зябликовых Федосьи -- просто тем, что она когда-то побывала в тюрьме, и они видят на ней клеймо преступницы, хотя в действительности Федосья пострадала из-за любви к своей барышне и ничего криминального не совершала.

Таким образом, главная мысль произведения может быть сведена к тому, что хорошее гонимо, а предательство любви ради сплетен, погоня за ложным вопреки истинному и легковерие (все, что дано в образе Ивана Андреевича) -- чреваты крахом семейной жизни. В последних строках повести нам сообщается, что Иван Андреевич по возвращении из-за границы отправился жить в деревню, «а Жюли постоянно оставалась в Петербурге, будто бы для излечения какой-то серьезной болезни, не мешавшей ей, однако же, зимой танцевать на разных балах» [5, с. 412]. Неудача сватовства главного героя Николая Николаевича подчеркнута в повести тем, что наряду с нежеланием выходить замуж после трагедии старшей сестры, Феклуша считывает в подтексте его речей некоторое самолюбование. Николай Николаевич воображает, как презираемая всеми, но красивая девушка будет перенесена им, благородным героем, в благополучную столичную среду и получит статус жены такого уважаемого человека. Получив отказ, Николай Николаевич относит его на предмет ее гордости, такова его привычка судить о людях. Ведь оскорблена его собственная гордость, «мне казалось невозможным такое равнодушие девушки к моим жертвам»,--рассуждает он [5, с. 409]. То есть, предложение руки и сердца зиждется на красивой жертве «спасителя», которой он готов любоваться. А через три года он уже чувствовал «большую благодарность» за отказ, потому что семейную жизнь воспринимал не более чем обузу. То есть, опять вечная проблема разрыва между розовыми мечтаниями о браке и суровой реальностью семейных будней.

Литература

1. Бурмистрова С. В. «Петербургский текст» прозы А. Я. Панаевой // Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2013. 11 (139). С. 13-22.

2. Кафанова О. Авдотья Панаева между публичным и личным пространством // ILCEA 2017. № 29. URL: http:// journals. openedition.org/ilcea/4296 (дата обращения: 10.01. 2021)

3. Панаева А. Я. Воспоминания. М.: Захаров, 2002. 448 с.

4. Панаева А. Я. Семейство Тальниковых: записки, найденные в бумагах покойницы. М.: Книга по требованию, 2012. 86 с.

5. Панаева А. Я. Степная барышня // Дача на Петергофской дороге. Проза русских писательниц 1-й половины XIX века. М.: Современник, 1986. С. 343-412.

6. Станицкий Н. Пасека // Современник. 1849. Т. XVIII. № 11. С. 5-94.

Размещено на Allbest.ru