"Крестьянский грех" и народ-вахлак (проблема финала поэмы Н.А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо")

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Крестьянский грех» и народ-вахлак (проблема финала поэмы Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»)

Богданова Ольга Владимировна, доктор филологических наук, профессор, Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена; Митрофанова Ирина Анатольевна, кандидат филологических наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет

Статья посвящена осмыслению вопроса об отношении к народу и понимания его, предложенного в поэме Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Как показано в работе, глава «Пир на весь мир» в этом смысле самая показательная, ибо дает материал к переосмыслению «народной» поэмы Некрасова, поэта-демократа, поэта-классика. В статье высказано предположение, что в главах «Последыш» и «Пир на весь мир», где народ неизменно именуется Некрасовым вахлаком, проступает истинное отношение поэта к народу, по В.И. Далю, людям неуклюжим, неумелым, недалеким, делающим все «как ни попало». В работе высказывается предположение, что в последней по времени создания главе «Пир на весь мир» Некрасов подошел к воплощению своего давнишнего замысла: показать, что счастливым на Руси может быть только пьяный, только хмель.

Ключевые слова: поэма Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», глава «Пир на весь мир», образ народа, «пьяный» финал.

«Peasant sin» and people «vahlak» (the problem of the finale of the poem by N. Nekrasov «To whom in Russia to live well»)

Bogdanova O. V., Mitrofanova I. A.

The article is devoted to understanding the question of attitude to the people and understanding it, proposed in the poem by N. Nekrasov «To whom in Russia to live well». As shown in the work, the chapter «Feast for the whole world» in this sense is the most revealing, because it provides material for rethinking the «folk» poem of Nekrasov, of the poet-democrat, of the poet-classic. The article suggests that in the chapters «The last One» and «Feast for the whole world», where the people are invariably called Nekrasov «vakhlak», the true attitude of the poet to the people, according to V. Dal', people clumsy, inept, narrow-minded, doing everything «as it happens», emerges. The paper suggests that in the last chapter of the creation of the «Feast for the whole world» Nekrasov came to the realization of his long-standing idea: to show that only a drunk can be happy in Russia, only hops.

Keywords: N. Nekrasov's poem «To whom in Russia to live well», the chapter «Feast for the whole world», the image of the people, the «drunk» ending.

Поэму «Кому на Руси жить хорошо» Н.А. Некрасов назвал «эпопеей крестьянской жизни», ученые-некрасоведы в один голос квалифицируют «великую поэму» как народную, самого поэта принято воспринимать как певца народных страданий. Однако современный взгляд на поэму «Кому на Руси жить хорошо» [см.: 1-6], особенно пристальное внимание к главам «Последыш» и «Пир на весь мир» заставляют иначе взглянуть на понимание Некрасовым народа, русского крестьянства, на истинное отношение поэта к народу-вахлаку.

Ранее уже были рассмотрены с современных позиций фрагменты-зонги «О холопе примерном -- Якове верном» и «О двух великих грешниках» [5, 6], где было показано, что глава «Пир на весь мир» опирается на три истории, в которых герои-вахлаки пытаются осознать грех помещика, грех разбойника и грех крестьянина. В плане понимания представления поэта о народе особенно привлекателен третий фрагмент -- «Крестьянский грех», в котором (как можно ожидать) поэт дает собственное понимание русского крестьянина, его счастья (вопрос «Кому на Руси жить хорошо?») и греха (в главе «Пир...» актуализируется подвопрос поэмы -- «Кто на Руси всех грешнее?»), однако (как и в поэме в целом) грех крестьянина в итоге окажется подмененным грехом помещика, в данном случае грехом «крепи».

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что эксплицируя «крестьянский грех», о котором заводит рассказ один из героев Некрасова, поэт делает выбор случайным, исключительным, редчайшим. Дело в том, что признаков типичности и ординарности в поведении крестьянина-старосты из рассказа Игнатия Прохорова о крестьянском грехе не прослеживается, образ старосты Глеба и его поведение неординарны.

Как помним, по сюжету «Крестьянского греха», пообещав умирающему господину отпустить по его воле крестьян на свободу, жадный староста Глеб «соблазняется» [16, с. 211] -- поддается посулам дальнего родственника умершего адмирала и сжигает вольную на 8 000 крестьян, нарушая последнюю волю барина.

На десятки лет, до недавних дней Восемь тысяч душ закрепил злодей, С роду, с племенем; что народу-то! Что народу-то! с камнем в воду-то! Всё прощает Бог, а Иудин грех Не прощается [16, с. 211].

Вина (= «Иудин грех») Глеба очевидна.

Понятно, что подобные эпизоды могли иметь место в пореформенной реальности России, однако они явно неординарны, атипичны, личностно субъективны. Потому восклицание Игнатия:

Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, И за то тебе вечно маяться! [16, с. 211] -- не несет в себе примет обобщения, не обретает характер универсалии--это скорее нетипичный грех в нетипичных обстоятельствах. И как доказательство тому -- антипод Глеба, староста вахлаков Влас (герой «Последыша» и «Пира...»), о котором нельзя даже подумать, чтобы он мог опуститься до подобного деяния. То есть грех крестьянина (на основе данного эпизода) не может быть квалифицирован как всеобщий и типичный. И как аргумент можно добавить, что в черновиках Глеб-староста назван поэтом (с восклицательным знаком): «не мужик--купец!» [16, с. 511]. Речь о том, что вина (личная вина) с Глеба не может быть перенесена на всех крестьян -- задуманного (и ожидаемого) обобщения у Некрасова не сложилось.

Потому попытка вахлаков «единичный» грех Глеба перенести на себя, принять ответственность за него всем вахлацким (народным) миром:

Толпа вскочила на ноги,

Пронесся вздох, послышалось: «Так вот он, грех крестьянина! И впрямь страшенный грех».

-- И впрямь: нам вечно маяться,

Ох-ох!.. -- сказал сам староста. [16, с. 212] --

не вызывает доверия и сочувствия. Примечательно, что даже «мнимый» староста, плут и «затейник» Клим, тоже сокрушается после услышанного рассказа:

«Великий грех! великий грех!» -- Тоскливо вторил Клим [16, с. 212],

тем самым выражая неодобрение поступку Глеба и свидетельствуя о нетипичности (= исключительности) его греха.

Намеченный в главе «Пир на весь мир» героями- рассказчиками грех крестьянина, таким образом, должен быть подытожен. Однако (вопреки законам художественной реальности) заключительные «выводы» по поступку грешника-старосты Глеба откладываются (на время) и перемежаются упоминанием о «прасоле-выжиге», который

Урезать цену хвалится

На их <вахлацкую> добычу трудную,

Смолу, слезу вахлацкую, -- Урежет, попрекнет:

«За что платить вам много-то?

У вас товар некупленный, Из вас на солнце топится Смола, как из сосны!» [16, с. 212], то есть нанизывание на событийную нить повествования «больших» и «малых» сценок-рассказов в главе «Пир.» продолжается. Раздифференцирован- ность и расслоение нарративной стратегии дает о себе знать.

Наряду с представлением о хаотичности нарра- ции и перегруженности сюжетной канвы главы «мелкими эпизодами» затянутое повествование укрепляет и поддерживает убеждение в том, что автор сознательно избирает и аккумулирует только темные, несчастные, жестокие грани национальной жизни. На эту особенность обратил внимание Б. М. Эйхенбаум, который писал, что в «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов преимущественно изображает «жуткие картины», состоящие «из эпизодов и сцен, каждая из которых способна образовать страшную повесть» [24, с. 52]. Тем самым поэт «лишает» крестьян-вахлаков надежды на светлый день (словно бы аккумулируя их подспудное недовольство жизнью, несогласие с существующим миропорядком). И в продолжение наррации -- все еще не закончив с грехом старосты Глеба--поддерживает это тягостное настроение героев песня «Голодная».

Судя по названию песни, ее содержание должно быть связано с трудностями извечного голода, который грозит бедному крестьянину (о чем в поэме отчасти шла речь в «Крестьянке»). Ориентируясь на эпический размах повествования о народной жизни, поэт как будто бы ставит перед собой задачу изобразить картину всеобщего крестьянского бедствия -- общенародного голода.

Между тем (как ни странно, как ни парадоксально) в песне «Голодная» ракурс всеобщности «голодной беды» смещается и сужается: ожидаемые мотивы крестьянской взаимопомощи и солидарности, заботы о близких и родных сходят на нет. Словно бы лирический герой-крестьянин из «Несжатой полосы», в хвори и болезни обретший собственный голос, молит:

Дозрей, дозрей,

Рожь-матушка!

Я пахарь твой, Панкратушка! [16, с. 213]

Однако мотив заботы о семье, о детушках, о близких, утвержденный образцами фольклорных (т. е. народных) песен, Некрасов неожиданно подменяет странным и зловещим обращением крестьянина-горемыки Панкратушки к себе:

Ковригу съем

Гора горой,

Ватрушку съем Со стол большой! Всё съем один, Управлюсь сам. Хоть мать, хоть сын Проси -- не дам! [16, с. 213-214]

Подобная «постановочная» ситуация тем более странна, что в черновиках значилось:

[Проси хоть царь

Крохи] не дам! [16, с. 512]

Признать избранный в качестве окончательного (не дам царю, и ни матери, ни сыну) пафос вахлацкой песни народным, крестьянским, человеческим вряд ли представляется возможным. Оправданием бытования такой песни мог бы быть иронический ракурс, который, однако, ни в самой песне, ни в поэмной главе (посредством рефлексии героев) не актуализируется. И тогда единственным объяснением остается то, что песню поют вахлаки.

Чуть ранее повествователем было подчеркнуто:

Площадка перед Волгою,

Луною освещенная,

Переменилась вдруг.

Пропали люди гордые, С уверенной походкою,

Остались вахлаки... [16, с. 212]

На этом фоне пробуждается и обретает релевантность предположение, что герои-вахлаки -- это не народ, не русское крестьянство, а именно вахлаки (строго по В. И. Далю -- неуклюжие, грубые, неотесанные мужики или работники, делающие все «как ни попало» [10, т. 1, с. 123]). И в свете этой мысли пафос «заключительной» главы (впрочем, как и главы «Последыш», в итоге -- и всей поэмы) прочитывается как ложный, двусмысленный, «перевернутый». Некрасов словно бы ведет «двойную» игру: скорее всего, верить тому, о чем говорили, пели, мечтали вахлаки, нельзя, ибо их вахлацкая ментальность не только не родственна ментальности русского народа, но и противопоставлена ей, одурачена. Доверять точке зрения вахлаков, их мировосприятию недопустимо, обманно -- у них (и, как следствие, у Некрасова) все в поэме может прочитываться по-шутовски, «как ни попало».

Неслучайно, прослушав «Голодную», рядом оказавшийся герой Гриша Добросклонов, журит вахлаков:

Что тут у вас случилося?

Как в воду вы опущены?.. --

-- Неволя к вам вернулася?

Погонят вас на барщину?

Луга у вас отобраны? --

Закаркали «Голодную»,

Накликать голод хочется? [16, с. 214]

И тут же ответ вахлаков:

-- «Никак и впрямь ништо!» [16, с. 214].

Ситуация выглядит нелепой и остраненной: только что страдающие, «нутром» пропевшие «свою «Голодную»», ощущающие себя «разбитыми» [16, с. 214], герои-вахлаки в одно мгновение преображаются:

«Никак и впрямь ништо!»

«Пей, вахлачки, погуливай!

Всё ладно, всё по-нашему,

Как было ждано-гадано,

Не вешай головы!» [16, с. 215]

Легкость трансформации позиции (и настроения) вахлаков или неубедительна, или иронически саркастична, или балаганна. Однако Некрасов (прямо) об этом нигде не заявляет, он по-прежнему как будто бы всерьез рассуждает о крестьянской жизни, и, наконец, снова возвращается к «крестьянскому греху» старосты Глеба. Причина греха крестьянина Глеба (то есть -- по-вахлацки -- всех крестьян) вполне серьезно, как уже было сказано, квалифицирована как «крепь»:

Потолковано

Немало: в рот положено,

Что не они ответчики

За Глеба окаянного, Всему виною: крепь!

Нет крепи -- нет помещика, До петли доводящего Усердного раба,

Нет крепи -- нет дворового,

Самоубийством мстящего

Злодею своему,

Нет крепи -- Глеба нового

Не будет на Руси! [16, с. 215].

Социальный аспект -- бремя крепостного права -- тенденциозно выдвинут Некрасовым (и его героями) на первый план: «всему виною крепь», т. е. общественное и государственное (миро)устройство.

Между тем на момент написания главы прошло уже пятнадцать лет после отмены крепостного права, и всерьез воспринимать заявление Гриши Добро- склонова (Некрасова) о крепи не представляется возможным -- надо полагать, что по истечении времени (1876 год) поэт уже мог (бы) разглядеть и предложить к осмыслению иные, более глубинные и не столь однообразные (однобокие) причины народных тягот.

Казалось бы, на данном этапе Некрасов наконец мог бы логически выверенно подвести итог поэтической наррации в главе «Пир.», ибо поэт уже проиллюстрировал все три «заявки» на греховность: истории предполагавшихся грешников -- дворянин, разбойник, крестьянин -- уже рассказаны. Та или иная песня, введенная в текст повествования (в этой части -- «Голодная», а позже «Соленая»), создала уже фон горьким (или радужным) размышлениям героев (по кольцевой -- как «Веселая» и «Барщинная» в начале главы). То есть нарратором подготовлено пространство для финальных -- оптимистически светлых («счастливых» и «безгрешных») -- сентенций Гриши Добросклонова.

Но, по-видимому, материал «нанизанных» на сюжетную нить историй еще не был исчерпан Некрасовым до конца: у него оставалась история Егорки Шутова «из села Тискова», которого бьют во всех четырнадцати соседних деревнях «по наказу» [16, с. 217].

Более вахлацкой истории придумать (найти) нельзя -- безжалостно и жестоко избивать незнакомого человека, не ведая, за какие провинности, представляется верхом «вахлачества» и бесчеловечности. Неслучайно положение Егорки «длинноногого» сравнивается с положением «крысы прищемленной» [16, с. 217]. При этом реплика-сомнение безымянного персонажа:

Чудной народ! бьют сонного,

За что про что не знаючи. [16, с. 217] -- безоценочна и по-своему безэмоционально-иронична (в ней ощутима только усмешка говорящего). Даже малых признаков сострадания или жалости у «чудного» народа-вахлака к Егорке нет:

-- Коли всем миром велено:

«Бей»! -- стало, есть за что! [16, с. 217]

Но еще более «сильный» аргумент:

-- Не бить его,

Так уж кого и бить? [16, с. 217]

Дополнительным основанием для героев- мстителей Некрасова становится: «Не нам одним наказано.» [16, с. 217]. И на этой платформе -- самых туманных и неясных фраз-отговорок -- поэт всерьез (или все-таки с издевкой? «от обратного»?) изображает жесточайшую сцену приведения в исполнение мирского завета.

В черновиках Некрасова Егорка имел прозвище «Ухо», т. е., вероятно, наушник, ябеда, доносчик, но в финальном тексте главы эти аллюзии сняты. Даже если принять «первооснову» вины -- наушничество, то и тогда найти в эпизоде расправы с персонажем какие-либо признаки народной морали или народной справедливости нельзя: четверо вахлаков «удоволили» в лесу одного беглеца (в рукописях и того более -- за героем бросились «с десяток парней» [16, с. 513]). Вновь и вновь актуализируется вопрос: действительно ли Некрасов задумал написать «эпос крестьянской жизни» (?) или планировал вывести на свет все пороки русского крестьянина «в полном их развитии» (?), не всегда типические, но выразительные (?). Мысли о том, каковыми же в действительности были представления поэта Некрасова о русском народе (о народе-вахлаке?), порождают сомнения в достоверности предложенных ранее наукой интерпретаций поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Само слово «вахлак», вытеснившее у Некрасова лексему «народ», должно породить представление об аксиологии, которую поэт отнес к субъекту наррации в «народном эпосе».

В этой связи «оправдательными» для восприятия поэмы Некрасова могли бы оказаться вопросы: может быть, следует дифференцировать в поэме не образы крестьян-тружеников и дворовых людей (как предложил К. И. Чуковский [21]), а простых крестьян («христиан») и вахлаков? может быть, поэт не предполагал наложить и совместить образы вахлаков и образ всего русского народа? может быть, взгляд исследователей оказался ошибочным, неверным, неточным?.. В любом случае проблемы, которые порождает анализ главы «Пир на весь мир» (как и поэмы в целом), требуют разрешения, и они, как кажется, не могут быть «народно» однозначными.

Между тем череда случайных и отягощающих повествование эпизодов, наконец, иссякает и силу обретает голос представителя будущих поколений вахлаков -- голос Гриши Добросклонова¹.

Прежде образ центрального героя эпилога «Гриша Добросклонов» уже вызывал множество неоднозначных суждений в критике и литературоведении. Наряду с традиционным некрасоведением, видевшем в характере «Рус<ого> с нежными чертами / Молод<ого> семинарист<а>» [16, с. 507] образ будущего борца за справедливость и счастье народное:

Ему судьба готовила

Путь славный, имя громкое Народного заступника,

Чахотку и Сибирь. [16, с. 517] --

отдельные исследователи предлагали иные (контрапунктные) суждения и оценки.

Так, В.А. Кошелев в работе ««Кому на Руси жить хорошо»: о великой поэме и о вечной проблеме» высказывал сомнение на тот счет, что умудренные жизненным опытом крестьяне-вахлаки могли и должны были (по)верить заявлениям не знающего жизни 15-летнего юнца-семинариста, «талантливого пропагандиста», склонного «своим юношеским максимализмом единым махом разрешать сложнейшие проблемы бытия» [13, с. 145]. По мнению ученого, жизненные контуры пропагандистских заявлений Гриши не прояснены, но безусловно принимаются поэтом.

Герой Некрасова:

Зардевшись, словно девушка, Сказал из сердца самого <.> -- Не надо мне ни серебра, Ни злата, а дай Господь, Чтоб землякам моим И каждому крестьянину Жилось вольготно-весело

На всей святой Руси! [16, с. 216]

По верному наблюдению В. А. Кошелева, «Гриша проницательно «отводит» крестьян от серь- езнейш<их> проблем...» [13, с. 146] -- и к тому можно добавить: а Некрасов умело уводит читателя от ответа на заглавный вопрос поэмы. (Обратим внимание, Гриша как будто бы задумывается именно над тем, кому «жилось вольготно-весело / На всей святой Руси», словно бы ищет ответ на титульный вопрос, но его риторика исключительно формальна.)

Подобно тургеневскому нигилисту Базарову, решительно и безапелляционно бросающему громкие фразы о праздности красоты природы, защищающему пользу химиков, но не поэтов, не дающему гроша медного за Рафаэля (или Пушкина), будущий дьячок Добросклонов (напомним, Базаров -- внук дьячка) чеканно и звонко прославляет абстракции:

Доля народа,

Счастье его,

Свет и свобода

Прежде всего! [16, с. 224]

В попытке найти ответ на заявленный вопрос читатель остается без искомого. Сочиненная Гришей «божественная» (в оценке брата) песня мало что прибавляет к ответу, скорее дальше уводит от него -- суммирует абстракции.

Примечательно, что, создавая эпос народной жизни, впрямую ориентируясь на фольклор, некрасовский герой-вожак оказывается не только дьячком- семинаристом (что само по себе уже «исключение»), но и поэтом (что еще более «исключительно»). Тем самым образ Героя будущего проецируется на духовенство и интеллигенцию и локализуется в их пределах -- героя-вожака из народа поэт не находит (создавая поэму о народе, Некрасов тем самым проводит мысль, что народ самостоятельно обрести счастье не в состоянии). Впрочем, понятно, что идея соответствовала времени народовольцев, «хождения в народ» и «жизни в народе».

Но еще более любопытен тот образ-мотив, которым автор маркирует направление пути (то есть гражданской деятельности) Гриши Добросклонова.

Как помним, герой намечает в жизни два пути, две дороги:

Одна просторная --

Дорога торная, Страстей раба, По ней громадная, К соблазну жадная Идет толпа [16, с. 228].

По мысли героя (и поэта), этой дороге следуют «души пленные», «полные греха» [16, с. 229], бьющиеся за «блага бренные» и «к добру глухие» [16, с. 229].

Очевидно, что на основе принципа контраста по другой дороге («тесной», «узкой», «узкой тропочке» [16, с. 231]) идут «лишь души сильные», «любвеобильные» -- «на бой, на труд» [16, с. 229].

Кажется, художник образно и поэтически верно вырисовал возможные жизненные пути, две дороги, предложенные к выбору героя. Однако в народном сознании «пойти по узкой дорожке» (ступить на узкую дорожку, встретиться на узкой дорожке) означает обратное тому, чего страждет герой Некрасова. В народном представлении ступить на узкую дорожку означает встать на путь преступлений.

Не знать этого Некрасов, любитель русского фольклора, не мог. Более того, метафорически «переименовать» узкую дорогу в широкую (символически широкую и символически узкую) поэту не стоило труда.

И, следовательно, вновь актуализируется вопрос: верно ли мы читаем поэму Некрасова, точно ли понимаем ее смысл, нет ли в ней некой сокрытой тайны?

Может быть, подсказки к подобной «тайнописи» все-таки есть в тексте: неслучайно исследователи давно обратили внимание на то (угадали), что «восторженный» отзыв брата Григория о песне -- «Божественно!» [16, с. 235] -- звучит откровенно иронически: и в стилевом, и в семантическом плане слово-оценка употреблено явно «не к месту» [см. об этом: 13, 15].

Если нельзя согласиться с тем, что образ русского народа, тяжкой судьбе которого поэт намерен посвятить поэму «Кому на Руси жить хорошо», мог быть представлен в образе вахлаков, то, может быть, лексема «вахлак» -- это тоже подсказка, определение народа «говорящее»?

И если представить себе, что финал поэмы Некрасова действительно наделен двойственным (двояким) смыслом, то, может быть, поэту все-таки удается высказать мысль о том счастливце, о котором он не раз говаривал современникам -- Г.И. Успенскому, Н.К. Михайловскому, А.А. Шкляревскому, Н.. Помяловскому или др. Речь о герое- счастливце -- о «пьяном», о «хмеле» [см. напр.: 19, 20].

Как помним, по воспоминаниям Г.И. Успенского, в финале поэмы крестьяне-странники (перед расставанием или -- другой вариант -- через год после расставания) на пересечении дорог должны были оказаться в кабаке («Деревни <их> «смежны», стоят близко друг от друга. »)--там они встречают «спившегося с круга человека», мужичка, «подпоясанного лычком», и в разговоре с ним «за чарочкой» странники-крестьяне выясняют, что он и есть настоящий счастливец [19].

На раннем этапе работы над поэмой подобный «пьяный финал» приятели Некрасова сочли (бы) слишком шутовским, ироничным, несерьезным. По словам М.В. Теплинского, это могла быть «только горькая шутка» [18, с. 189]. Но, как показали исследования, и к моменту создания «финальной» главы поэмы Некрасов не изменил своей точки зрения [см. об этом: 7, 9, 11]. По свидетельству ученых, и во второй половине 1870-х годов Некрасов придерживался того же суждения: «В.В. Гиппиус <.> датирует разговор Успенского с Некрасовым 1872-1874 гг. <.> Шкляревский сам датирует свой разговор февралем 1875 года. Указание Михайловского, ближайшего сотрудника журнала Некрасова «Отечественные записки», сделано после смерти поэта.» [7, с. 6] -- то есть перспектива закончить поэму образом пьяного не является «вскоре отпавшим намерением» [7, с. 6] поэта. По мысли А.М. Гаркави, этот замысел Некрасов «никогда не оставлял» [8, с. 83].

Между тем никто из очевидцев не сохранил свидетельства о том, что Некрасов намеревался выписать финал именно «пьяным» -- вероятнее всего, поэт по-прежнему дозволял себе приватно и доверительно озвучить эту мысль в кругу друзей, но не решался высказать ее прямо, художественно, лиро-эпически -- непосредственно в тексте поэмы.

В таком контексте двойственный финал, который ощутим в поэме, мог быть умной находкой Некрасова: с одной стороны, поэт оставался (бы) верен собственным убеждениям и личностным представлениям, с другой -- для несведущего читателя (незрелого молодого демократа, горячо и восторженно принимавшего поэзию Некрасова) на первый план выходила (бы) пропагандистская бравада о счастье Гриши Добросклонова, звучащая искренне, пылко, страстно (почти убедительно). Но (по случаю) высказанная героем-вахлаком и героем-пьяным.

В.А. Кошелев достаточно открыто (откровенно) пишет в своем исследовании о том, что образ Гриши Добросклонова и его «политические демагогии» [13, с. 108] созданы писателем иронично:

«Гриша Добросклонов в бытовой обстановке представлен автором с долей иронии. Так, «революционная» песня: «Доля народа, / Счастье его.» распевается, в сущности, двумя пьяными семинаристами, которые ночью, сами «качаясь», ведут домой своего упившегося отца, «гуляку, кума старосты» (5, 188):

Качаясь, Савва с Гришею

Вели домой родителя

И пели; в чистом воздухе

Над Волгой, как набатные, Согласные и сильные

Гремели голоса. (5, 224)

Некрасов, кажется, вполне серьезен, да и сама песня про «долю народа» и «жизнь трудовую» не располагает к ёрничеству -- но больно уж несоответственна серьезности обстановки сама ситуация. Ведь поется эта серьезная песня не перед народом и не для народа: просто два удалых молодца утоляют в ней нерастраченную энергию, которая к тому же подогрета известным количеством «водочки»» [13, с. 43-44].

Исследователь наблюдателен. Действительно, «центростремительная» обстановка у Некрасова -- пир на весь мир. Причем значение употребленного Некрасовым вынесенного в заглавие фразеологизма, несомненно, разговорно и переносно-иронично (по В.И. Далю: пир горой, безудержное гулянье, бражничество, потеха [10, т. 3, с. 87]). Именно в этой «пировой» обстановке, как помним, «довольно выпившему» [16, с. 214] герою и приходит мысль- песня о счастии -- о жизни, целиком посвященной счастью народному.

Возбужденная

Вахлацкою пирушкою,

В нем сильно мысль работала

И в песне излилась [16, с. 230].

Свое счастье Гриша видит в том,

Что будет жить для счастия

Убогого и темного

Родного уголка [16, с. 591].

Пьяный Гриша, «народный заступник» [16, с. 517], откровенно радостен и счастлив:

«Удалась мне песенка! -- молвил Гриша, прыгая.

Горячо сказалася правда в ней великая! [16, с. 234]

Счастливое состояние героя констатирует и автор:

Быть бы нашим странникам под родною крышею, Если б знать могли они, что творилось с Гришею. [16, с. 235]

И еще более полно в черновиках:

Если б знали странники всё что было с Гришею Были бы скорее под родною крышею

Уж нашли б счастливого в ту ночь чудную [16, с. 522]

Итак, изрядно выпивший Гриша, сложивший «божественную» песню, по-настоящему счастлив. И, кажется, вместе с ним счастлив и автор, который именно таковым состоянием героя завершает поэмную наррацию. Торжественные слова «гимна благородного» о «воплощении счастия народного» становятся кульминационными и финальными одновременно:

Слышал он в груди своей силы необъятные, Услаждали слух его звуки благодатные, Звуки лучезарные гимна благородного -- Пел он воплощение счастия народного!.. [16, с. 235]

И если все сказанное выше возникло в поэме Некрасова не случайно, если больной поэт понимал, что творил и к какому финалу клонил главу, то в таком случае можно утверждать, что Некрасов действительно завершает поэму образом героя- счастливца, героя-пьяного. Возможно, не решаясь высказать мысль о счастливом / пьяном в лирическом тексте более открыто и более развернуто, Некрасов «замаскировал» близкую ему идею, растворил ее в мозаике персонажных мыслей и слов, заставив сосредоточить внимание читателя на громких воззваниях («торжественных проповедях») Григория, но решительно отвлекая от того, кем и в какой момент они провозглашены².

Благодаря такому (возможному) решению образ Гриши Добросклонова, с одной стороны, действительно оказывался типологически и мировоззренчески близок героям, убеждениям, думам Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова, с другой -- отражал трагическое мироощущение смертельно больного писателя, его тяжелые мысли и состояние.

В таком контексте всерьез довериться утверждению, что героем, отыскавшим «ключи счастия» народного, стал (мог стать) у Некрасова юный вахлак-семинарист, невозможно³ -- невозможно как вдумчивому читателю, так и самому автору- создателю.

Попутно можно заметить, что мысль о допустимой «маскировке», которую предпринимает Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо», высказывал в начале ХХ века еще К.И. Чуковский -- см. работу ««Эзопова речь» в творчестве Н.А. Некрасова» [22]. Поэт и исследователь полагал, что означенный Некрасовым в «Прологе» замысел не был подлинным, Чуковский именует его «псевдозамыслом», «дымовой завесой для прикрытия истинного сюжета», «маскировкой подлинной некрасовской темы» [22, с. 708-709]. И хотя суть «маскировочного псевдосюжета» Чуковским понимается иначе, чем в нашем случае, однако важен сам факт, что чуткий поэт и знаток литературы заподозрил наличие «эзопова языка» в поэме Некрасова, ощутил намеренную и сознательную «мистификацию».

Кажется, трудно принять, что тяжело больной поэт играл в тексте, по сути -- вводил в заблуждение читателя. Неслучайно, Б.Я. Бухштаб считает, что «финал <с пьяным счастливцем>, задуманный Некрасовым, нельзя понимать так примитивно» [7, с. 27]. Однако, на наш взгляд, «пьяный» финал как раз не примитивен и не уплощен, скорее, наоборот -- в нем звучит большая доля драматизма, если не сказать -- трагизма.

Но, как бы то ни было, завершая поэму (главу) в Ялте в 1876 году, тяжело больной Некрасов еще мог трезво и здорово оценивать жизнь, здраво рассуждать о том, что счастливых на Руси нет:

Нет на Руси счастливого!

А почему да больно уж Сердечная грешна. [16, с. 528]

В то самое время, когда Некрасов завершал поэму, на вопрос А.А. Шкляревского, кому же на Руси жить хорошо, Некрасов в том же ключе «задумчиво» отвечал: «.на белом свете не хорошо жить никому» [23, с. 773-774].

Можно быть уверенными в том, что внутренне (приватно, среди близких людей) поэт по-прежнему оставался убежден, что мысль о счастье народном может прийти в голову только пьяному человеку («.улыбнувшись, произнес с расстановкой: -- Пьяному!» [19, с. 180]).

Таким образом, можно предположить, что отмеченная не одним исследователем «двусоставность» личности Некрасова [см. 14] давала о себе знать и в момент завершения «любимого детища» (А.А. Буткевич) поэта. Разные грани характера личности и художника как бы вступали в спор друг с другом:

Ты и убогая,

Ты и обильная,

Ты и могучая,

Ты и бессильная,

Матушка-Русь! [16, с. 233]

некрасов народ вахлак хмель

Примечания

1. В одном из черновых вариантов фамилия героя -- Любомудров [16, с. 517], имя--Петр (Петя) [16, с. 521].

2. Может быть, именно поэтому знаменитые в советское время строки («Ему судьба готовила / Путь славный, имя громкое / Народного заступника, / Чахотку и Сибирь.») были изъяты самим Некрасовым из текста--не по цензурным (автоцензурным) соображениям, как предположили комментаторы Собрания сочинений, но из понимания того, что Гриша должен будет протрезветь.

3. Ср. суждение Н.Н. Скатова: «С одной стороны, он Гриша Добросклонов человек совершенно определенного быта и образа жизни: сын бедного дьячка, семинарист, простой и добрый парень, любящий деревню, мужика, народ, желающий ему счастья и готовый бороться за него. Но Гриша -- и более обобщенный образ молодости, устремленной вперед, надеющейся и верующей. Он весь в будущем, отсюда некоторая его неопределенность, только намеченность. Потому-то Некрасов, очевидно, не только из цензурных соображений, зачеркнул уже на первом этапе работы стихи» [17, с. 149-150]. Но и Скатов сомневается: «Сам по себе образ Гриши не ответ ни на вопрос о счастье, ни на вопрос о счастливце. Счастье одного человека (чьим бы оно ни было и что бы под ним ни понимать, хотя бы и борьбу за всеобщее счастье) еще не разрешение вопроса, так как поэма выводит к думам о «воплощении счастья народного», о счастье всех, о «пире на весь мир»» [17, с. 151-152]. То есть всерьез считать Григория героем-лидером вряд ли возможно (даже Н.А. Скатов выражает сомнение), но если подумать о «перевертыше» (герое-пьяном), то истина может быть достигнута.

Литература

1. Богданова О.В. Поэма Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (глава «Последыш»). СПб.: Филологический фак-т СПбГУ, 2020. Серия «Литературные направления и течения. Анализ литературного произведения». Вып. 110. 30 с.

2. Богданова О.В. Поэма Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (глава «Пир на весь мир»). СПб.: Филологический фак-т СПбГУ, 2020. Серия «Литературные направления и течения. Анализ литературного произведения». Вып. 114. 48 с.

3. Богданова О.В., Некрасов С.М. Девиация как доминантная черта главы «Последыш» (поэма Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо») // Филологические науки. Научные доклады высшей школы. 2020. № 4. С. 48-56.

4. Богданова О.В., Митрофанова И.А. К вопросу о композиционном построении главы «Пир на весь мир» (Н.А. Некрасов «Кому на Руси жить хорошо») // Acta Eruditirum. 2021. № 36. С. 52-55.

5. Богданова О.В., Некрасов С.М. Мотив «сухой беды» и народная ментальность в поэме Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (глава «Пир на весь мир») // Верхневолжский филологический вестник. 2021. № 1 (24). С. 26-33.

6. Богданова О.В., Талашов Г.П. Легенда о разбойнике Кудеяре и ее интерпретация Н.А. Некрасовым в поэме «Кому на Руси жить хорошо» // Acta Eruditorum. 2021. № 36. C. 77-81.

7. Бухштаб Б.Я. О замысле поэмы «Кому на Руси жить хорошо» // Н.А. Некрасов и русская литература втор. пол. XIX -- нач. ХХ века. Вып. 59. Ярославль: КГПУ им. Н.А. Некрасова, 1981. С. 3-32.

8. Гаркави А.М. Концепция «нового человека» в поэзии Некрасова // Некрасов и его время: межвуз. сб. Вып. 4. Калининград: КГУ, 1979. 160 с.

9. Гиппиус В.В. К изучению поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» // Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности акад. А.С. Орлова. Л.: Изд-во АН СССР, 1934. 594 с. С. 295-304.

10. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: ГИС, 1955.

11. Евстигнеева Л.А. Спорные вопросы изучения поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» // Н.А. Некрасов и русская литература. 1821-1971. М.: Наука, 1971. 510 с.

12. Кони А.Ф. Собр. соч.: в 8 т. / под общ. ред. В.Г. Базанова и др. М.: Юридич. лит-ра, 1966-1969. Т. 6. Статьи и воспоминания о русских литераторах / вступ. статья А.Б. Муратова, коммент. А.Д. Алексеева и др. М., 1968. 695 с.

13. Кошелев В.А. «Кому на Руси жить хорошо»: о великой поэме и о вечной проблеме. Вел. Новгород: НГУ, 1999. 165 с.

14. Макеев М.С. Николай Некрасов. М.: Молодая гвардия, 2017. 461 с.

15. Мельник В.И. «Кому на Руси жить хорошо»: проблема христианского сознания в поэме // Некрасовский сб. / отв. ред. Б. Мельгунов. Вып. 13. СПб.: Наука, 2001. 287 с.

16. Некрасов Н.А. Собрание сочинений: в 15 т. / ИРЛИ СССР, Пушкинский Дом. Т. 5. «Кому на Руси жить хорошо» / под- гот. текстов и комм. О.Б. Алексеева и др.; ред. Ф.Я. Прийма. Л.: Наука, ЛО, 1982. 688 с.

17. Скатов Н.Н. «Я лиру посвятил народу своему». О творчестве Н.А. Некрасова. М.: Просвещение, 1985. 175 с.

18. Теплинский М.В. О предполагаемом финале поэмы Н.А. Некрасова // О Некрасове. Статьи и материалы. Вып. 3. Ярославль: Кн. изд-во, 1971. 336 с.

19. Успенский Г.И. «Кому на Руси жить хорошо» (письмо в редакцию) // Успенский Г.И. Полное собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1941-1954. Т. 6. Очерки, рассказы, статьи. 18751880 / подгот. текста и коммент. И.Я. Айзеншток. М., 1953. 660 с.

20. Успенский Г.И. «Кому на Руси жить хорошо» // Некрасов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит-ра, 1971. 598 с.

21. Чуковский К.И. Работа над фольклором // Чуковский К.И. Собр. соч.: в 15 т. Т. 10. Мастерство Некрасова. Статьи 1960-1969 / предисл. и коммент. Б. Мельгунова и Е. Чуковской. 2-е изд., электр. М.: Агентство ФТМ, 2012. 736 с.

22. Чуковский К.И. «Эзопова речь» в творчестве Н.А. Некрасова // Чуковский К.И. Мастерство Некрасова. 4-е изд. М.: Гослитиздат, 1962. 728 с.

23. Шкляревский А.А. Из воспоминаний о Н.А. Некрасове // Нева. 1880. № 48. С. 773-774.

24. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л.: Сов. писатель, 1969. 551 с.

Размещено на Allbest.ru

...