Парафраз и становлениеновой русской литературы (постановка проблемы)

Кто в басне является проигравшей стороной, а кто стороной выигравшей? Ответ на этот вопрос совершенно очевидный: конечно, Ворона побежденная, а Лиса -- победительница. Вороне -- умнейшей птице -- как-то не повезло в русской языковой картине мира (да не очень повезло и в мировой): «ах ты, ворона ты этакая», -- означает именно что раззява, прямо-таки как и в басне Крылова, и в баснях его предшественников. Лиса же потому и лиса (в той же языковой картине мира), что за ней навсегда остался семантический ореол обманщицы. Собственно говоря, то и другое -- малосимпатичные черты характера. Как будто крыловская басня только лишь иллюстрирует эти расхожие представления.

Вот и в одной из новых научных работ, посвященных русскому баснописцу, вполне авторитетный исследователь формулирует суть дела, как он ее понимает, следующим образом: «.у Крылова здесь вполне очевидный иронический парафраз: каждому же ясно, что Ворона где-то сыр украла. <...>. Так подготавливается изначально неожиданный, но закономерный финал басни: вор (плутовка) у вора (разини) украл» [Фомичев: 268]. Там, где поставлены отточия, С. А. Фомичев -- по- видимому, в качестве «доказательств» (несмотря на «каждому ясно») -- приводит тексты Тредиаковского «Негде Ворону унесть сыра часть случилось.» и Суморокова: «Ворона сыру кус когда-то унесла.». Согласимся, что у Тредиаковского и Сумарокова действительно так («где-то сыр украла»), у Крылова же не только не так, но и очевидно не так (поэтическая конкретика крыловского текста отсылает к совершенно иной русской традиции, отнюдь не соотносимой с непременным -- как будто -- воровством).

Обратим внимание, как именно появляется в художественном мире крыловской басни Лиса, которая ведь вовсе не собирается изначально обманывать раззяву-Ворону: она всего лишь «близехонько бежала» мимо той самой ели, где собралась «позавтракать» Ворона. Далее -- знаменитое «вдруг», но не у Достоевского, а у Крылова. Перед нами -- казус, случай, нечаянное, незапланированное происшествие, которое невозможно просчитать заранее -- «вдруг». Крылов три раза в рамках двух строк именует любительницу (и ценительницу!) сыра: «Вдруг сырный дух Лису остановил: / Лисица видит сыр, -- Лисицу сыр пленил». Сырный дух! Возможно ли противостоять ему?

Никакой обманутой Вороны в кругозоре другой героини здесь еще нет: мы видим искушение Лисы (и сами почти чувствуем пленительный «сырный дух»). Этот «сырный дух» словно бы сам становится субъектом действия: он властно «остановил» бегущую мимо Лису, которая решительно не в силах противиться, не в силах бежать дальше. В сущности, именно Лиса здесь не искусительница (как далее в басне), а искушаемая: ведь не случайно в двух предложениях из трех она выступает в объектной роли (ее «сырный дух остановил», «сыр пленил»), да и в третьем, когда героиня «видит сыр», он словно специально, показываясь, искушает ее. Одним словом: пленил, решительно пленил, взял Лису в плен этот самый сыр, который ведь поначалу «Бог послал» не ей, а совсем другой... И что вы прикажете делать в таком случае?

Вообще-то исключительно Лиса является в этом тексте говорящим лицом. Более того, дискурс Лисы, с позволения сказать, поиграв все еще «модным» -- теперь уже и в нашей филологии словом, -- это особый -- и весьма искусный -- панегирик Вороне. Если та и другая -- женского рода, то Лисе, плененной сыром, поневоле приходится прямо-таки воспеть красоту своей соперницы: она сама остается при этом решительно в тени: «.что за шейка, что за глазки! <...> Какие пе- рушки! какой носок!» -- это не только превосходно выстроенная панегирическая речь, обращенная к другой «даме» (при явном самоумалении), красота относится Лисицей исключительно к своей сопернице («При красоте такой»). Однако же и интонационно произносит этот панегирик Лисица чрезвычайно убедительно: «.. .так сладко, чуть дыша». И завершает этот мастерски выстроенный дискурс предположение, обращенное к Вороне: «.ты б у нас была царь-птица!». Понимаете ли, «царь-птица»!

Теперь вернемся к началу басни, вспомнив генерализующее: «.в сердце льстец всегда отыщет уголок!». Поставим еще и следующий вопрос. А разве не «заработала», не заслужила, не потрудилась Лиса вполне добросовестно для того, чтобы забрать сыр как свою законную, так сказать, награду за свои же труды (не «добычу»!)? Конечно, Лиса не перестает при всем этом быть «плутовкой» (уж такова ее лисья природа, согласно ее человеческой «репутации», ничего не поделаешь!), однако эта «плутовка» не только прилагает значительные усилия для достижения своей цели, но и способна вполне оценить свою награду, «приз» за свое не только «актерское» лицедейство, но и «режиссерское» мастерство в выстраивании своей речи: именно в ее кругозоре «кусочек сыру» и воспринимается читателем -- впервые! -- как нечто весьма ценное.

А что же Ворона? Ворона получает тот же сыр даром. Но что такое дар -- в данном конкретном, крыловском смысле? Именно (и только ведь) у Крылова сыр -- это дар Божий, который «послал» Бог Вороне! Может показаться, что при таком прочтении мы -- несколько искусственно -- «спиритуализи- руем», так сказать, первую строку крыловской басни. Но это не так. Мы всего лишь пытаемся эту басню истолковать как художественное произведение, обладающее своим собственным смыслом, не сводимым только лишь к расхожей, тривиальной «морали», общей для всех баснописцев, обращавшихся к этой фабуле.

В таком случае чрезвычайно важно именно начало -- после общего зачина -- этой крыловской басни. Итак, «Вороне где- то Бог послал кусочек сыру». Того самого сыру, который своим «духом» способен был остановить бегущую по своим делам Лису. И что же Ворона? Способна ли она оценить этот дар? И способна ли она почувствовать себя -- ни за что! -- облагодетельствованной, способна ли испытать благодарность за дарованное?

В следующей же строке Крылов сталкивает торжественное «Бог послал» и лексически сниженное -- «взгромоздясь», не очень даже как будто и уместное по отношению к птице. Читатель может догадаться, что за таким лексическим соседством двух разнородных слов уже с самого начала таится несоответствие дара («Бог послал») его получателю. Ворона -- в отличие от Лисы! -- не только оказывается не способна вполне оценить «сырный дух», да и сам «кусочек сыру», но и словно бы снижает высокую семантическую планку первой строки неуместным прозаизмом («взгромоздясь»), переводя этот дар (доставшийся ей даром) в обыденный завтрак, да еще и не очень-то поспешая этим даром насладиться. Так дар и превращается -- для нее -- во что-то доставшееся на дармовщинку, а потому и не очень-то ценимое. Впрочем, слово «наслаждение», судя по описанию, больше для Лисы, чем для Вороны.

Если Лисицу «сыр пленил», то в тексте басни ничего не говорится о чем-то хотя бы сколько-нибудь близком к этому очарованию у Вороны -- тем, что ей «Бог послал». Неизвестно, о чем она «призадумалась», но, похоже, отнюдь не об этом -- нежданном для нее -- Божьем даре. Это для Вороны не праздник, а обыденность, отсюда и текстуальное соседство грубого «взгромоздясь» с «позавтракать». Нет никакой особой радости (уже не говоря о восхищении). Уже держа во рту сыр, Ворона продолжает думать («позадумалась»), но не похоже, что о сыре.

Тогда как панегирическая речь Лисицы вызывает у предмета славословия бурную радость. Крылов сопровождает эту, с позволения сказать, рецепцию слушательницы (на которую и рассчитывала автор панегирика), снижающими ее словами (от «с похвал вскружилась голова» до «в зобу дыханье сперло»). Но ведь у кого не вскружится голова, если ее назовут «царь- птицей» (царицей)? Конечно, сугубо «птичья» особенность -- «в зобу» -- резко отличается от вполне нейтрального «вскружилась голова».

Вместе с тем, «дыхание сперло» по-своему неявно соотносится с «сырным духом»: дых/дух. Вспомним: «Всякое дыхание да хвалит Господа...» (Пс.: 150). В нашем случае Лисица хвалит -- хотя и притворно -- Ворону, однако она же, по крайней мере, хотя бы может порадоваться «кусочку сыра» как Божиему дару.

Но, может быть, для Вороны и нужно-то хотя бы на миг почувствовать себя этой самой «царицей»: она ведь просто- таки не может не «каркнуть» -- в ответ на столь «приветливы Лисицыны слова», не способна удержаться! Крыловская героиня, конечно, не могла прочесть крыловскую басню, и у Вороны, увы, не очень хорошая «кредитная история»... А в данном случае -- хотя бы на мгновение -- хоть на время произнесения панегирической речи Лисицей -- она превращается -- в своих глазах -- не в «ворону этакую», которой она является «общественному мнению», а в «царь-птицу». Вот что ей нужно! И «ангельский голосок» -- тоже ее! Хотя бы на то самое мгновение -- до карканья, когда его вызывает Лиса.

Ровно так же, как и Лисица была не способна не остановиться -- такой уж «сырный дух», так «сыр ее пленил». Каждая, в сущности, получает то, что ей представляется (может быть, и является) наиболее дорогим и ценным.

В конце концов, добродушие и незлобивость Крылова, быть может, выражаются еще и в том, что раз «в сердце льстец всегда отыщет уголок», то как же мы можем «сердиться» и на этих героев и как «обличать» Лисицу и Ворону? Может быть, то мгновение счастья, которое испытала Ворона, на миг став даже и «царицей» на самом-то деле для нее важнее какого-то рядового завтрака? Ведь завтрак -- так или иначе -- был у нее и раньше, будем думать, что как-нибудь и далее она найдет себе пропитание. А вот такие вдохновенные панегирики себе, такую оду своей красоте вряд ли ведь она услышит когда-нибудь еще.

Лисица же, которую «сыр пленил», также оказалась с наградой, только другой: вожделенным «кусочком». Так что, в конечном-то итоге, всем хорошо: и плутовке, и такой падкой на искусную (искуснейшую!) лесть Вороне. Хотя она и проворонила свой кусочек сыру, но, может быть, именование ее Лисой царицей (прямо-таки почти коронование) того и стоило? А что до обмана, то сказал же позднее другой поэт, «я сам обманываться рад». Басня Крылова не злобное утверждение незыблемости безличного Закона и механическое наказание провинившихся перед ним людей (животных), а мудрое приятие Богом данного мира, несовершенного по грехам нашим, а не по «неправильному» общественному устройству, равно как и понимание «человеческого, слишком человеческого» в тех или иных мотивах «грешников».

Мы -- как читатели -- могли бы с удовольствием осудить «грешницу» Ворону (за ее смешное тщеславие) -- но только лишь в том случае, если мы выводим себя из разряда грешников, если у нас нет греха. Однако, не вдаваясь ни в какие догматически-богословские нюансы, наш баснописец изначально не дает нам забыть, что мы (читатели) все, все до одного, такие же «вороны»: именно так, по-видимому, следует перечитать строку «И в сердце» -- с акцентом на всегда! Раз «всегда», в таком случае как же мы можем «осуждать» Ворону -- мы, напротив, должны с сокрушением понять природу ее (и своего тоже) греха. Ее «увенчание» (Лисицей) имеется, а развенчание -- есть ли оно? Оно бы имелось, если бы «кусочек сыра» имел -- для нее -- какой-то сверхценный статус. Но выше мы постарались показать, что для нее он ни сверхценного, ни сколько-нибудь высокого статуса не имеет. А является каким-то завтраком, обычным завтраком -- может быть, которым и стоило пожертвовать -- ради хотя бы того, чтобы на мгновение почувствовать себя «царь-птицей»? Можно говорить о двух различных дарах: первый «дар» Вороне всего лишь сыр (а именно «кусочек сыру»), но затем Ворона одаривается совсем иначе, когда Лиса, в сущности, в финале своей речи коронует Ворону -- Царь-птицей.

С «законнической» точки зрения, мы -- как читатели -- сначала должны «осудить» лукавую Лисицу, затем тщеславную Ворону, но что же нам делать потом? А потом, по-видимому, мы уже должны осудить и всех остальных, весь мир, потому что подвержен греху -- и никто не «исправляется» («уж сколько раз твердили миру»!) немедленно, «узнав», что лесть вредна.

Но какую же тогда адекватную поэтическому миру Крылова позицию в таком случае «предлагается» занять читателю? Если он читатель-законник, читатель-фарисей, читатель-начетчик, то, конечно, его позиция «надмирна»: он «выше» не только каких-то грешниц Лисицы и Вороны (а также всех прочих «объектов» сатирического осмеяния), но он «выше» и мира: его позиция смыкается с позицией бичующего мир -- за его несовершенства -- сатирика-моралиста. Именно такую позицию и приписывали обычно Крылову, ничуть не выделяя его -- в этом отношении -- из ряда других баснописцев (тем более «риторического» XVIIIвека). Но вот только моралист ли Крылов? Его парафраз расхожей фабулы неизмеримо выше «оригинала», потому что обогащен не только бесспорным «мастерством художника», но и -- в его случае -- православным культурным полем, согласно которому грех -- в данном случае тщеславие -- не равен грешнику, а потому и фарисейское осуждение последнего никак не помогает нам самим избавиться от нашего собственного греха.

Еще одной иллюстрацией парафрастичности русской словесности нового времени является творчество Н. М. Карамзина. В своем докладе «''История Государства Российского” Карамзина: поэтика текста» на IX конференции «Евангельский текст в русской литературе» в Петрозаводске (июнь 2017 г.), где впервые и была высказана гипотеза, которая излагается в данной статье, я поставил вопрос: можно ли говорить о «поэтике» такого текста, каким является «История...»? И если да, то, что это за «поэтика»? В обозначенном нами выше контексте понимания «История.» Карамзина и является своего рода итоговым парафразисом с двух сторон сразу: как с «языка» церковнославянской книжности, ближайшим образом -- русских летописей (отсюда диалог, диалогические отношения между основным текстом «рассказа» Карамзина и его примечаниями), так и с просветительского «языка» современной Карамзину западной культуры его времени, преимущественно французской, но не только (см.: [Сытина]). «Архаизация» стиля, которая явно присутствует в творчестве позднего Карамзина (в отличие от его сентиментальных повестей), дала повод Ю. Н. Тынянову даже усмотреть своего рода выполнение языковой программы А. С. Шишкова нашим историографом: Карамзин, мол, «сдал свои стилистические позиции своим врагам» [Тынянов: 4]. Это некоторое преувеличение: в «Истории.» скорее уравновешивается прежняя установка на «французскую» легкость стиля иной эстетической ориентацией.

Подводя предварительные итоги, можно так сформулировать научную гипотезу (которая, конечно, подлежит проверке куда более обширным, чем в данной работе, историколитературным материалом). Всю отечественную литературу и культуру XVIII в., а отчасти и начала XIX в., можно охарактеризовать как грандиозный динамический парафраз, в котором -- в разное время и в разные периоды творчества у самых разных писателей -- полюса кириллической православной традиции и западноевропейской учености, вкупе с «изящной словесностью», имеют обыкновение дрейфовать, то смещаясь ближе к центру, становясь доминантой творчества, то уходя в более периферийные зоны. Оба этих «потока» (а не какой-то один из них) были необходимы для возникновения новой русской литературы. Именно в результате присутствия многократно усиливавших друг друга этих двух культурных волн, которые изучались до сих пор в нашем литературоведении преимущественно изолированно друг от друга, в итоге их противоречивого, но продуктивного взаимодействия, синтеза, формирующаяся русская литература в такой исторически короткий период преодолевает свой «ученический» характер, обретая вселенское значение.

Примечания

¹ Три оды парафрастические псалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцев, из которых каждый одну сложил особливо. СПб., 1744. С. I--II.

² Псалмы были хорошо известны и понятны в России без перевода -- не только образованным или просто грамотным людям, учившимся читать по Псалтыри, но и любому православному человеку русской культуры, который многократно их слушал во время церковных богослужений.

³ Например, глубоко проанализировав поэтические произведения И. Бунина, отсылающие к Псалтыри, О. А. Бердниковой удалось доказать, что, вопреки распространенному представлению о «ветхозаветности» поэта, в его творчестве мы имеем дело как раз «с православной духовной традицией»; «именно христианский Бог и устремленная к Нему душа человека <...> становятся главными темами стихов Бунина 1914-1923 годов, раскрытыми на основе Библейских сюжетов и Песен Псалтыри» [Бердникова: 93, 107].

⁴ Три оды парафрастические. С. II.

⁵ Ср., напр.: «Парафраз(а) -- пересказ, переложение текста другими словами (часто -- прозы в стихи или стихов в прозу; иногда -- сокращенно или расширенно).» [Гаспаров: 718].

⁶ Драматическую историю отказа в публикации, в результате чего «Псалтырь» была впервые опубликована лишь в 1989 г., см.: [Николаев: 264-265].

⁷ По-видимому, дело здесь в избирательной установке исследователя. Например, цитируя письмо Тредиаковского И.-Д. Шумахеру, в котором речь идет о восприятии «Езды в остров Любви» читательской публикой, Клейн приводит строки письма, согласно которым «староверы называли Тредиаковского “первым развратителем российской молодежи”», указывая, что это «однако не помешало успеху “Езды” при дворе» [Клейн: 89]. Но если мы обратимся к самому письму (оригинал на французском языке), то можем убедиться, что акцентуация при подобном цитировании несколько смещена. Не только, по словам Тредиаковского, «придворные ею (книгой. -- И. Е.) вполне довольны». И «среди духовенства одни ко мне благожелательны, другие обвиняют меня» (Письма русских писателей XVIII в. Л.: Наука, 1980. С. 46). Это означает, что оппозиция «светское» / «духовное» не релевантна по отношению к положительным и отрицательным оценкам парафраза Тредиаковского.

⁸ Ср.: «.. .уже нельзя читать Гуковского, кроме самых ранних его работ» [Лотман, 1997: 81].

⁹ Например, в названии сотен научных сборников, где встречается формула «традиции и новаторство», можно усмотреть стремление как-то гармонизировать и «синтезировать» раннебольшевистско-формали- стический «разрыв» и последующее сталинское «окаменение»: за этой формулировкой скрывается макароническое соединение «Культуры 1» и «Культуры 2» [Паперный].

¹⁰ О столкновении, но и взаимодействии двух противоположных идейных установок см.: [Есаулов, 2013].

¹¹ Антиох Кантемир. Собр. стихотворений. Л.: Советский писатель, 1956 (Библиотека поэта. Большая серия). С. 361. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием страницы в круглых скобках.

¹² Ср.: «В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политически цинизм Дидрота и Рейналя; но всё в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения» (Пушкин А. С. Александр Радищев // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. М.: Наука, 1964. Т. 7. С. 359).

¹³ Ср.: «Умствования оного пошлы и не оживлены слогом» (Там же. С. 357).

¹⁴ Ср.: «В то время существовали в России люди, известные под именем мартинистов. Мы еще застали несколько стариков, принадлежавших этому полуполитическому, полурелигиозному обществу. Странная смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия ярко отличали их от поколения, которому они принадлежали. <...> их недоброжелательство ограничивалось брюзгливым порицанием настоящего, невинными надеждами на будущее и двусмысленными тостами на франмасонских ужинах. Радищев попал в их общество. Таинственность их бесед воспламенила его воображение. Он написал свое “Путешествие из Петербурга в Москву”...» (Там же. С. 352-353).

¹⁵ См. подробнее: [Есаулов, 2013: 19-20].

¹⁶ Пушкин А. С. Заметки по русской истории XVIII века // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. М.: Наука, 1965. Т. 8. С. 130.

¹⁷ Пушкин А. С. <П.А. Чаадаеву> // Его же. Полн. собр. соч.: в 10 т. М.: Наука, 1966. Т. 10. С. 875.

¹⁸ Зайцев Б. В пути. Париж, 1951. С. 208.

¹⁹ Что не доведено до логического конца, но были достигнуты на этом пути значительные успехи: например, до сих пор, в отличие от европейских стран, даже Страстная пятница и Пасхальный понедельник «рабочие дни», ничего также не слышно -- именно в Российской Федерации, не в Европе -- ни о пасхальных, ни о рождественских каникулах.

²⁰ Крылов И. А. Басни. М.: Наука, 1956 (Лит. памятники). С. 7-8.

Список литературы

1. Бердникова О. А. «Так сладок сердцу Божий мир.»: Творчество И. Бунина в контексте христианской духовной традиции. -- Воронеж: Воронежская областная типография-издательство им. Е. А. Болховитинова, 2009. -- 272 с.

2. Гаспаров М. Л. Парафраз (а) // Литературная энциклопедия терминов и понятий. -- М.: НПК «Интелвак», 2001. -- С. 718.

3. Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. -- М.: Аспект Пресс, 1998. -- 453 с.

4. Гуковский Г. А. К вопросу о русском классицизме (Состязания и переводы) // Гуковский Г. А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. -- М.: Языки русской культуры, 2001. -- С. 251-276.

5. Есаулов И. А. Литературный текст как конструктивное целое // Историческое развитие форм художественного целого в классической русской и зарубежной литературе. -- Кемерово, 1991. -- С. 4-19.

6. Есаулов И. А. Традиция в художественном творчестве // Введение в литературоведение: Учебник для студентов высших учебных заведений. 4-е изд. -- М.: Академия, 2011. -- С. 573-583.

7. Есаулов И. А. Словесность русского века между ratioПросвещения и православной традицией // Проблемы исторической поэтики. -- 2013. -- Вып. 11. -- С. 7-26 [Электронный ресурс]. -- URL: http://poet- ica.pro/files/redaktor_pdf/1430908318.pdf(дата обращения 15.01.2019). DOI: 10.15393/j9.art.2013.367

8. Есаулов И. А. Оппозиция Закона и Благодати и магистральный путь русской словесности // Русская классическая литература в мировом культурно-историческом контексте. -- М.: Индрик, 2017. -- С. 13-42.

9. Есаулов И. А. Русская классика: новое понимание. 3-е изд. -- СПб.: Изд. Русской христианской гуманитарной академии, 2017. -- 550 с.

10. Живов В. XVIII век в работах Г. А. Гуковского, не загубленных советским хроносом // Гуковский Г. А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. -- М.: Языки русской культуры, 2001. -- С. 7-35.

11. Захаров В. Н. Проблемы исторической поэтики: Этнологические аспекты. -- М.: Индрик, 2012. -- 264 с.

12. Зорин А. Григорий Александрович Гуковский и его книга // Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. -- М.: Аспект Пресс, 1998. -- С. 3-12.

13. Клейн И. Русская литература в XVIII веке. -- М.: Индрик, 2010. -- 440 с.

14. Компаньон А. Демон теории: Литература и здравый смысл / пер. С. Зен- кина. -- М.: Изд-во имени Сабашниковых, 2001. -- 336 с.

15. Коровин В. Л. Книга Иова в русской поэзии XVIII-- первой половины XIX века. -- М.: Водолей, 2017. -- 208 с.

16. Левин Ю. Д. Введение // История русской переводной художественной литературы. -- СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. -- С. 7-16.

17. Лотман Ю. М. «Езда в остров любви» Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII в. // Лотман Ю. М. Избранные статьи: в 3 т. -- Таллинн: Александра, 1992. -- Т. 2. Статьи по истории русской литературы XVIII -- первой половины XIXвека. -- С. 22-28.

18. Лотман Ю. М. Письма. 1940--1993. -- М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. -- 796 с.

19. Луцевич Л. М. Псалтырь в русской поэзии. -- СПб.: Дмитрий Буланин, 2002. -- 608 с.

20. Маркович В. М. Мифы и биографии: Из истории критики и литературоведения в России. -- СПб.: Филологический ф-т СПбГУ 2007. -- 320 с.

21. Николаев С. И. Тредиаковский Василий Кириллович // Словарь русских писателей XVIII в. -- СПб.: Наука, 2010. -- Вып. 3. -- С. 255-268.

22. Паперный Вл. Культура Два. -- М.: Новое литературное обозрение, 1996. -- 383 с.

23. Сытина Ю. Н. Иконы в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина: к постановке проблемы // Ученые записки Новгородского государственного университета. 2019. № 2 (20). [Электронный ресурс]. -- URL: http://www.novsu.ru/univer/press/eNotes1/i.1086055/?id=15068... (дата обращения 15.01.2019).

24. Тынянов Ю. Н. Тынянов Ю. Н. [Предисловие] // Дневник В. К. Кюхельбекера: Материалы к истории русской литературной и общественной жизни 10-40 годов XIX века. -- [Л.], 1929. -- С. 3-6.

25. Фомичев С. А. Последний русский баснописец // XVIIIвек. -- СПб.: Наука, 1996. -- Сб. 20. -- С. 267-273.

26. Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. -- СПб.: Издательский дом МЕДУЗА, 1993. -- 463 с.

References

1. Berdnikova O. A. «Tak sladok serdtsu Bozhiy mir...»: Tvorchestvo I. Bunina v kontekste khristianskoy dukhovnoy traditsii [“The God's World is So Sw to the Heart.”: I. Bunin's Work in the Context of the Christian Spiritual Tradition]. Voronezh, Voronezhskaya oblastnaya tipografiya-izdatel'stvo im. E. A. Bolkhovitinova Publ., 2009. 272 p.

2. Gasparov M. L. Paraphrase (a). In: Literaturnaya entsiklopediya terminov i ponyatiy [The Literary Encyclopedia of Terms and Concepts]. Moscow, In- telvak Publ., 2001, p. 718. (In Russ.)

3. Gukovskiy G. A. Russkaya literatura XVIII veka [Russian Literature of the 18th Century]. Moscow, Aspekt Press Publ., 1998. 453 p. (In Russ.)

4. Gukovskiy G. A. Russian Classicism Revisited (Competitions and Translations). In: Gukovskiy G. A. Rannie rabotypo istorii russkoypoezii XVIII veka [Gukovsky G. A. Early Works on the History of Russian Poetry of the 18th Century]. Moscow, Yazyki russkoy kul'tury Publ., 2001, pp. 251-276. (In Russ.)

5. Esaulov I. A. A Literary Text as the Constructive Whole. In: Istoricheskoe razvitie form khudozhestvennogo tselogo v klassicheskoy russkoy i zarubezh- noy literature [The Historical Development of the Forms of the Artistic Whole in Classic works of Russian and Foreign Literature]. Kemerovo, 1991, pp. 4-19. (In Russ.)

6. Esaulov I. A. Tradition in Artistic Creativity. In: Vvedenie v literaturovede- nie: Uchebnik dlya studentov vysshikh uchebnykh zavedeniy [Introduction to Literary Studies: A Textbook for Students of Higher Educational Institutions]. Moscow, Akademiya Publ., 2011, pp. 573-583. (In Russ.)

7. Esaulov I. A. The Russian Literature of the 18th Century: Between the Ratio of Enlightenment and the Orthodox Tradition. In: Problemy istoricheskoy poetiki [The Problems of Historical Poetics], 2013, issue 11, pp. 7-26. Available at: http://poetica.pro/files/redaktor_pdf/1430908318.pdf (accessed on 15.01.2019). DOI: 10.15393/j9.art.2013.367 (In Russ.)

8. Esaulov I. A. The Opposition of Law and Grace and the Main Path of Russian Literature. In: Russkaya klassicheskaya literatura v mirovom kul'turno- istoricheskom kontekste [Russian Classical Literature in a World Cultural and Historical Context]. Moscow, Indrik Publ., 2017, pp. 13-42. (In Russ.)

9. Esaulov I. A. Russkaya klassika: novoe ponimanie [Russion Classics: New Understanding]. St. Petersburg, The Russian Christian Academy for the Humanities Publ., 2017. 550 p. (In Russ.)

10. Zhivov V. The 18th Century in the Works of G. A. Gukovsky, not ruined by the Soviet Chronos. In: Gukovskiy G. A. Rannie raboty po istorii russkoy poezii XVIII veka [Gukovsky G. A. Early Works on the History of Russian Poetry of the 18th Century]. Moscow, Yazyki russkoy kul'tury Publ., 2001, pp. 7-35. (In Russ.)

11. Zakharov V. N. Problemy istoricheskoy poetiki. Etnologicheskie aspekty [The Problems of Historical Poetics. Ethnological Aspects]. Moscow, Indrik Publ., 2012. 264 p. (In Russ.)

12. Zorin A. Grigory Alexandrovich Gukovsky and his Book. In: Gukovskiy G. A. Russkaya literatura XVIII veka [Gukovsky G. A. Russian Literature of the 18th Century]. Moscow, Aspekt Press Publ., 1998, pp. 3-12. (In Russ.)

13. Kleyn I. Russkaya literatura vXVIIIveke [Russian Literature in the 18th Century]. Moscow, Indrik Publ., 2010. 440 p. (In Russ.)

14. Kompan'on A. Demon teorii: Literatura i zdravyy smysl [Demon of Theory: Literature and Common Sense]. Moscow, Izdatel'stvo imeni Sabashnikovykh Publ., 2001. 336 p. (In Russ.)

15. Korovin V. L. Kniga Iova v russkoy poezii XVIII -- pervoy poloviny XIX veka [The Book of Job in Russian Poetry of the 18th -- the First Half of the 19th Century]. Moscow, Vodoley Publ., 2017. 208 p. (In Russ.)

16. Levin Yu. D. Introduction. In: Istoriya russkoyperevodnoy khudozhestven- noy literatury [History of Russian Translated Fiction]. St. Petersburg, Dmitriy Bulanin Publ., 1995, pp. 7-16. (In Russ.)

17. Lotman Yu. M. The “Travel to the Island of Love” by Trediakovsky and the Function of the Translated Literature in Russian Culture of the First Half of the 18th Century. In: Lotman Yu. M. Izbrannye stat'i: v 3 tomakh [Lotman Yu. M. Selected Articles: in 3 Vols].Tallinn, Aleksandra Publ., 1992, vol. 2, pp. 22-28. (In Russ.)

18. Lotman Yu. M. Pis'ma. 1940-1993 [Letters. 1940-1993]. Moscow, Shkola Yazyki russkoy kul'tury Publ., 1997. 796 p. (In Russ.)

19. Lutsevich L. M. Psaltyr' v russkoy poezii [The Book of Psalms in Russian Poetry]. St. Petersburg, Dmitriy Bulanin Publ., 2002. 608 p. (In Russ.)

20. Markovich V. M. Mify i biografii: Iz istorii kritiki i literaturovedeniya v Rossii [Myths and Biographies: Excerpts on the History of Criticism and Literary Criticism in Russia]. St. Petersburg, Philological faculty of St. Petersburg State University Publ., 2007. 320 p. (In Russ.)

21. Nikolaev S. I. Trediakovsky Vasily Kirillovich. In: Slovar russkikhpisateley XVIII v. [A Dictionary of Russian Writers of the 18th Century]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2010, issue 3, pp. 255-268. (In Russ.)

22. Papernyy Vl. Kul'tura Dva [Culture Two]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 1996. 383 p. (In Russ.)

23. Sytina Yu. N. Icons in N. Karamzin's “History Of The Russian State”: on the Problem Definition. In: Uchenye zapiski Novgorodskogo gosudarstvennogo universiteta [Proceedings of Novgorod State University], 2019. no. 2 (20). Available at: http://www.novsu.ru/univer/press/eNotes1/L1086055/TidTh5068... (In Russ.)

24. Tynyanov Yu. N. Preface. In: Dnevnik V K. Kyukhel'bekera: Materialy k istorii russkoy literaturnoy i obshchestvennoy zhizni 10-40 godov XIX veka [The Diary of V. K. Kьchelbecker: Materials on the History of Russian Literary and Social Life of the 1810s-1840s]. Leningrad, Priboy Publ., 1929, p. 3-6 (In Russ.)

25. Fomichev S. A. The Last Russian Fabulist. In: XVIII vek [The 18th Century]. St. Petersburg, Nauka Publ., 1996, collection 20, pp. 267-273. (In Russ.)

26. Etkind A. Eros nevozmozhnogo. Istoriyapsikhoanaliza v Rossii [The Eros of the Impossible. History of Psychoanalysis in Russia]. St. Petersburg, Izdatel'skiy dom Meduza Publ., 1993. 463 p. (In Russ.)

Размещено на Allbest.ru