"Доброй ночи" (1843) Ап. Григорьева и "Лихорадка" (1847) А.А. Фета: неучтенные ракурсы сопоставления

Размещено на http://www.Allbest.Ru/

«Доброй ночи» (1843) Ап. Григорьева и «Лихорадка» (1847) А.А. Фета: неучтенные ракурсы сопоставления

А.В. Маньковский

Аннотация

Вынесенные в заглавие стихотворения Ап. Григорьева и А.А. Фета уже становились предметом сравнения в исследованиях разных лет (см. работы Б.Я. Бухштаба, А.А. Илюшина, Л.В. Татаренковой и М.И. Масловой). Однако не все возможные ракурсы сопоставления были учтены; прежде всего, предметом изучения не становились стихи как таковые: особенности их композиции, образный ряд, стихотворная техника и т.д. Автор пытается восполнить этот пробел: предметом его внимания, в частности, становится «семантический ореол метра» в обоих стихотворениях (вопрос частично затрагивался М.Л. Гаспаровым в отношении стихотворения Григорьева). Анализ лексико-семантических связей в стихотворении Григорьева, которому в исследовании уделяется преимущественное внимание, помогает лучше понять его композицию; свой результат приносит и субъектно-объектный анализ обоих стихотворений с опорой на реплики предшественников (Л.В. Татаренкова, М.И. Маслова). Сравнение «Доброй ночи» Григорьева с послужившей одним из источников стихотворения «Казачьей колыбельной песней» Лермонтова, казалось бы, лежащее на поверхности, отнюдь не исчерпало себя и способно уточнить его понимание. То же касается сопоставления стихов Фета с «Зимним вечером» и «Бесами» Пушкина, оказавшими определенное влияние на младшего поэта. Немаловажным оказывается и учет ближайшего контекста творчества обоих поэтов: для Григорьева это вольный перевод из Мицкевича «Доброй ночи - пора!..», появившийся в печати одновременно с изучаемым стихотворением; для Фета - некоторые стихотворения из цикла «Баллады», куда входит и его «Лихорадка».

Ключевые слова: Ап. Григорьев; А.А. Фет; «Доброй ночи»; «Лихорадка»; стиховедение; семантический ореол метра; лирическая композиция; образный ряд

Abstract

A. Mankovsky. «Good night» (1843) by Ap. Grigoriev and «Fever» (1847) by A. Foeth: unaccounted aspects of comparison

The poems by A. Grigoriev and A. Foeth mentioned in the title have already been compared in studies of different years (see works by B. Bukhshtab, A. Ilyushin, L. Tatarenkova and M. Maslova in the “References”). However, it appears that not all possible aspects of comparison were taken into account; first of all, the subject of study did not cover poetry as such: the features of its structure, imagery, poetic technique, etc. The author attempts to fill this gap: the subject of his attention is primarily the “semantic halo of meter” in both poems (the question was partially addressed by M. Gasparov with regard to Grigoriev's poem).

The analysis of the lexico-semantic connections in Ap. Grigoriev's poems (which are the focus of our research) helps us better understand their composition; the subject-object analysis of both poems also yields results. The comparison of Grigoriev's “Good Night” with Lermontov's “Cossack Lullaby” (“Kazach'ja kolybel'naja pesnja”), which seems to lie on the surface, still has some potential and might well contribute to an understanding of the composition of both poems. The same applies to the comparison of Foeth's poems with Pushkin's “Winter Evening” and “Devils” (“Besy”) which had a certain influence on the younger poet. It is also important to take into account the immediate context of both poets' work, in which the poems should be considered: for Grigoriev it is a free translation of Mickiewicz's “Dobranoc”, which appeared in print simultaneously with the poem in question; for Foeth it is some poems from the “Ballads” cycle, which includes “Fever”.

Key words: Ap. Grigoriev; A. Foeth; “Good Night”; “Fever”; verse study; semantic halo of a meter; lyrical composition; imagery

1. На сходство стихотворений Ап. Григорьева «Доброй ночи» (1843) и Фета «Лихорадка» (1847) указывал еще Б.Я. Бухштаб: «Обща не только тема, но, по-видимому, оба поэта пользовались одним и тем же материалом, и при сопоставлении их стихотворения производят впечатление написанных в порядке поэтического состязания»См. примеч. Б.Я. Бухштаба в: [Фет, 1959: 748]. Здесь же [Фет, 1959: 749] Б.Я. Бухштаб приводит ст. М.Д. Чулкова о «лихоманках» и часть его ст. о «лихорадках» в кн.: [Чулков, 1786: 230-231].. Эту тему подхватывает А.А. Илюшин, который, со ссылкой на Бухштаба, писал: «Если так, то, кажется, победил Григорьев, чья поэтическая биография начинается стихотворением “Доброй ночи”» [Илюшин, 2003: 9]. Выше А.А. Илюшин замечает по поводу «Доброй ночи», что это «первое опубликованное стихотворение поэта» [Илюшин, 2003: 8], однако почему, с его точки зрения, победил именно Григорьев, а не Фет, не поясняет.

Эти два стихотворения стали предметом «сравнительного анализа», а затем и полемики [Татаренкова, 2010; Маслова, 2014b; Маслова, 2014a]. Было высказано предположение, что оба произведения, имеющих «под собой одну литературно-фольклорную основу» [Татаренкова, 2010: 189], связывает и «общий сюжет» [там же: 190]: у Григорьева героиня слышит перед сном страшную историю о лихорадках, целующих в губы, а у Фета «пробудившийся ото сна герой ощущает приближение болезни, приключившейся от поцелуя лихоманок» [там же]. Оба стихотворения оказываются связанными друг с другом чем-то вроде диалектического единства: «У Григорьева лихорадка подобна “недугу” любви, а у Фета, наоборот, пробуждающаяся любовь рождает лихорадку» [там же: 192]. Возражения были связаны в основном с неточностями фольклорного и недостаточностью «религиозно-исторического» [Маслова, 2014b: 205] комментариев, касающихся поверья о лихорадках. Сомнения возникли и относительно «общности» сюжета двух стихотворенийСр.: «...объединение стихотворений Ап. Григорьева и А. Фета в один так называемый “общий сюжет” <...> также представляется не вполне удачным. <...> можно заметить несколько иную романтическую коллизию фетовской баллады» [Маслова, 2014b: 206]..

Некоторые ракурсы сопоставления, как нам кажется, учтены не были - или были учтены не полностью. К ним мы и обратимся.

Связь каждого из стихотворений с предшествующими образцами русской лирической поэзии как будто бы очевидна. Для Григорьева это «Казачья колыбельная песня» Лермонтова, для Фета, вероятней всего, «Зимний вечер» Пушкина, откуда «Фет заимствовал даже ритмический рисунок стиха» [Маслова, 2014b: 206].

Размеру Х43жм, которым написана «Казачья колыбельная песня» Лермонтова, М.Л. Гаспаров посвящает отдельную главу в книге «Метр и смысл» [Гаспаров, 2012: 211-244]. Упоминается здесь и «Доброй ночи» Григорьева [там же: 220], которое представляет собой «скрещение» двух семантических традиций размера: «колыбельной», идущей от Лермонтова, и «серенадной» - от романса Шуберта на стихи Л. Рельштаба (“Serenade” («Песнь моя летит с мольбою...» - в переводе Огарева, 1840 г.)) [Гаспаров, 2012: 214, 218]. Также, по Гаспарову, построены «Серенада» (1844) и некоторые другие стихотворения Фета, в которых «картина вечерней природы [признак «серенадной» традиции. - А.М.] остается, но вместо приглашения к свиданию за нею следует приглашение ко сну» [Гаспаров, 2012: 220].

Рудименты вечернего (ночного) пейзажа присутствуют и у Григорьева, здесь это только «...ангельские очи / В золотых лучах» - в первой, и «лучи светил» ([Григорьев, 2001: 52]; далее все цитаты приводятся по этому изданию) - в последней строфах стихотворения; приглашением же ко сну стихотворение открывается (вторичное схождение с колыбельной Лермонтова), как бы сразу исключая возможность приглашения к свиданию. Однако последняя тема (серенадная), будучи загнана в подполье, также присутствует: это пассаж о лихорадках. По какой ассоциации они здесь появились? Лихорадки в народном поверье дают в губы своей жертве поцелуй - знак любви, но архетипически это - поцелуй Иуды, предающего деяньем любви на страдания и смерть. Этот поцелуй и обнаруживает «серенадную» тему в демоническом аспекте; о ее возможном развитии можно только гадать (например, так: лирический герой жаждет свидания с героиней и до какой-то степени идентифицирует себя с лихорадками, ломающими запор «подводной тюрьмы»; в этом смысле ночной «сторож», стерегущий героиню, враждебен и ему). Эта коллизия широко представлена Григорьевым в других стихотворениях «коршевского» циклаСм., напр.: [Золотарева, 1982: 3, 4, 7, 8, 11, 12]; см. также [Егоров, 2000: 44] и во вступ. ст. Б.Ф. Егорова («Аполлон Григорьев - поэт») к изд.: [Григорьев, 2001: 24-25, 47 (примеч. 21)]..

В «Москвитянине», где впервые появилось стихотворение Григорьева, оно было опубликовано вместе с другим - «Доброй ночи - пора!..», вольным переводом из Мицкевича, позднее, в новой редакции, вошедшим в цикл «Борьба»; в «Москвитянине» оно завершает стихотворную подборку [Трисмегистов, 1843: 6]. Б.Ф. Егоров, говоря о «самой первой известной нам публикации» стихов Григорьева (в июле 1843 г.), указывает на «два стихотворения “Доброй ночи”» [Егоров, 2000: 44]В ст. «Аполлон Григорьев - поэт» Б.Ф. Егоров, характеризуя «первые два печатных стихотворения» автора, пишет, что они были опубликованы «оба под названием “Доброй ночи”» [Григорьев, 2001: 11]. См. также примеч. к обоим стихотворениям в: [Григорьев, 2021: 569, 604]., но заглавие «Доброй ночи» выставлено на соответствующих страницах журнала только один раз - в начале подборки стихотворений «А. Трисмегистова», а сами стихотворения «Спи спокойно - доброй ночи!..» и «Доброй ночи - пора!..» следуют за этим общим заглавием под цифрами «1» и «2», очевидно, образуя единый циклВ сб. 1846 г. цикл этот распадается, хотя оба стихотворения и напечатаны рядом (в разделе «Разные стихотворения», без цифровых обозначений), первое - под заглавием «Доброй ночи», второе - под заглавием «Еще доброй ночи» (оба с одинаковой датой: «1843 Июнь»), см.: [Григорьев, 1846: 104-105, 106-107].. Думается, эти стихотворения и следует рассматривать, по крайней мере в их журнальной версии, как единый циклБ.Ф. Егоров рассматривает второе стихотворение, в новой редакции, в составе более позднего цикла «Борьба» [Григорьев, 2001: 29]..

Главное событие стихотворений, рассмотренных в составе единого цикла, - прощание (расставание) с возлюбленной, но в первом стихотворении («Спи спокойно - доброй ночи!..») оно либо заочное, либо завершает собой встречу, которую нельзя квалифицировать как свидание. Прощание, происходящее во втором стихотворении («Доброй ночи - пора!..»), можно было бы рассматривать как расставание с героиней ее ночного «сторожа», кто бы он ни был. Первое происходит поздним вечером, второе - на заре.

В переложение сонета Мицкевича “Dobranoc” Григорьевым введены образы и мотивы, которых в оригинале нет. Б.Ф. Егоров говорит об «очень вольной интерпретации подлинника»: «У польского поэта прощание происходит вечером у комнаты возлюбленной, любовь еще только-только зарождается; Григорьев же создает совершенно другую ситуацию <...> Его <в>любленные прощаются на рассветной заре» [Григорьев, 2001: 29]. Это дало возможность ввести в текст детали предутреннего пейзажа, складывающиеся в развернутую картину, распределенную по всем четырем строфам стихотворения, что отличает его от первого стихотворения «москвитянинского» цикла с его рудиментами ночного пейзажа.

Такое построение противоположно устройству «Серенады» Фета, где пейзаж - но уже вечерний - также распределен по отдельным строфам: их всего три и каждая из них завершается рефреном «Спи, мое дитя»Кстати, одна из деталей вечернего пейзажа у Фета в последней строфе стихотворения напоминает Григорьева: «Смотрят ангельские очи, / Трепетно светя», однако у Григорьева, если верить датам, «ангельские очи» появились раньше.. У Григорьева - и это достаточно необычно - «рефрен» «Доброй ночи - пора!» (в последнем четверостишии вариация - «Доброй ночи - засни!») открывает каждую из четырех строф, а детали пейзажа проступают уже вслед за этим «рефреном». Прием многократного повторения выражения заимствован, конечно, у Мицкевича; в упомянутом сонете Мицкевича, однако, пожелание «Спокойной ночи», повторяясь в тексте 10 раз (не считая заглавия), принципиально неупорядоченно и не превращается в рефрен, а, наоборот, призвано разрушить упорядоченную структуру (сонета), взорвать ее изнутри.

Кажется, не было до сих пор в полной мере отмечено влияние сонета Мицкевича и на первое стихотворение «москвитянинского» цикла; не говоря о том, что пожелание «Доброй ночи!» пришло и сюда именно из Мицкевича, сама идея, выраженная в последнем стихе сонета: “Powtarzajc dobranoc nie dalbym ci zasnc” [Mickiewicz, 1826] («Повторяя “Спокойной ночи”, я бы не дал тебе уснуть»)Ср. весь заключительный терцет в переводе В.Г. Бенедиктова: «Дверь ты замыкаешь... Если б мог проникнуть / В скважину - тебе я сном сомкнуть бы очи / Не дал, повторяя: спи! спокойной ночи!» [Мицкевич, 1882: 129]., присутствует и в стихотворении «Спи спокойно - доброй ночи!..». Повторяя «Доброй ночи» и рассказывая легенды о лихоманках и другие страшные истории, «лирический герой» не дал бы героине уснуть. А «нормальная», с точки зрения героя, ситуация засыпания описана во втором стихотворении «москвитянинского» цикла: заснуть можно будет лишь на заре, когда все «страхи» уже позади.

Во второе стихотворение Григорьевым введены образы и мотивы, связанные с темой первого стихотворения: «отлетающих» на заре «теней», «ночных гостей», которые «боятся зари как огня» и напоминают о «лихоманках»: «До луны не вернутся они»Этот стих, предпоследний в стихотворении, остался без изменения и в его поздней редакции, вошедшей в цикл «Борьба» [Григорьев, 2001: 128]. (эти введенные в текст образы и мотивы, которых нет у Мицкевича, сохранятся и в поздней редакции стихотворения). В роли еженощного рассказчика, спасителя от «лихоманок» и других страхов, герой и хотел бы видеть себя, если говорить о подспудной интенции первого стихотворения цикла. Добавим, что такого «двойного» дна нет в «Серенаде» Фета: там пожелание «спокойной ночи» («Спи, мое дитя») вполне бескорыстно и значит то, что оно значит.

лексический семантический мифопоэтика григорьев фет

2. Мы упомянули о вторичном схождении «Спи спокойно - доброй ночи!..» Григорьева с колыбельной Лермонтова, к которой оно восходит и генетически. Остановимся на этом подробнее.

В стихотворении Лермонтова шесть восьмистрочных строф, каждая из которых заканчивается рефреном «Баюшки-баю» (впервые появляется во второй строке стихотворения). У Григорьева четыре восьмистрочных строфы, рефрен отсутствует, однако четверостишия объединяются в строфы лексико-семантическими повторами (см. раннюю попытку С.И. Гиндина дать классификацию связей, охватывающих все уровни структуры языка: [Гиндин, 1971]), иногда приобретающими значение внутреннего рефрена.

В первой строфе - это словосочетание «Доброй ночи», дублирующее заглавие и повторяемое в конце первого и в начале пятого стиха первой строфыСр. со вторым стихотворением условного «москвитянинского» цикла - «Доброй ночи - пора!..», где прощальное пожелание повторяется во всех четырех строфах, служа одним из средств связи четверостиший в единое целое; другое средство связи - детали предутреннего пейзажа, распределенные по четырем строфам и складывающиеся в общую картину.. Во второй строфе - словосочетание «час ночной», повторяемое в начале третьего и пятого стихов. В третьей строфе два связующих звена. Слово «лихорадки» повторяется в первом и в пятом стихе этой строфы, причем во втором случае в сочетании с приложением «лихоманки» («лихоманок-лихорадок»): слово «лихорадки» в этом стихе, возможно, находится в тени просторечного «лихоманки», хоть и стоит в ударной, рифменной позиции. Второе связующее звено между четверостишиями, входящими в строфу, представлено глаголом «целовать» в четвертом стихе и существительным «поцелуй» в седьмом (С.И. Гиндин называет такой повтор «корневым», см.: [Гиндин, 1971: 128-129]).

Связи в последней строфе еще более прихотливы. Первое звено представляют существительные «взор» («силой взора») в первом и «очи» («очи... Божьих сил») в седьмом стихе строфы (один из подвидов «чисто семантического повтора» - орган и его типовое действие, см.: [Гиндин, 1971: 130]). Второе звено связывает заключительное четверостишие стихотворения не столько с предыдущим, сколько с его началом, а значит, со всем стихотворением в целом. Во-первых, рифмы в пятом и седьмом стихах четвертой строфы («ночи» - «очи») повторяют рифмы в первом и третьем стихах первой строфы, во-вторых, пятый стих заключительной строфы («Спи же тихо - доброй ночи!..») с вариантом в одном слове повторяет первый стих первой строфы - начало стихотворения («Спи спокойно - доброй ночи!»), образуя «рефренный» тип связи (см.: [Гиндин, 1971: 123-124]). Вариант этот также значим; «тихо» и «спокойно», будучи синонимами («синонимический повтор», см.: [Гиндин, 1971: 129]) в данном контексте, все же обозначают разные понятия: «тихо» следует вести себя на всякий случай, чтобы не потревожить демоническую силу (девять лихорадок); «спокойно» же - значит «ни о чем не заботясь».

Таким образом, в стихотворении Григорьева налицо средства, которые можно считать аналогом отсутствующему рефрену Лермонтова. Что еще сближает два стихотворения?

У Лермонтова, как и у Григорьева, четыре личностных (и смысловых) центра, образующих как бы крест, но устроены эти «кресты» по-разному. У Лермонтова это (1) лирическое «я», т.е. молодая казачка, поющая колыбельную, образ которой ни в коем случае не отождествим с авторским «я» самого поэта, в стихотворении, разумеется, тоже присутствующим; (2) младенец, которому поется колыбельная и который в будущем превратится в «богатыря», чему посвящена большая часть стихотворения; (3) враждебная сила, которую олицетворяет «злой чечен», вооруженный кинжалом; ее цель - причинение зла младенцу; сила эта связана с водной стихией - Тереком, из которого, по-видимому, она и появляется; сама водная стихия, как представляется, также неприязненна героям («мутный вал»); (4) отец младенца (и, очевидно, муж казачки) - «старый воин», который призван не допустить вторжения враждебной силы. По ассоциации с этим последним образом и возникает картина вероятного будущего для младенца. Вопрос - можно ли говорить о пятом личностно-смысловом центре у Лермонтова, который связан со «святым образком», появляющимся в первом четверостишии заключительной строфы, или это такая же деталь местного (народного, «казачьего») колорита, как и «бранное житье», «седельце боевое», расшитое шелком, и т.д.? Пока оставляем этот вопрос открытым.

В стихотворении Григорьева также четыре личностно-смысловых центра, и они гораздо более определенны, чем у Лермонтова: (1) лирический герой, видящий картину в целом и желающий, по- видимому, героине, хотя конкретно об этом нигде не сказано, «доброй ночи». Это лирическое «я» легко отождествляется с авторским «я»; образ этот, однако, не однозначен и отношения его с героиней не определены; (2) героиня, которой герой желает доброй ночи; можно себе представить на ее месте и младшего друга, но само умолчание насчет пола пассивной стороны, принимающей пожелание, свидетельствует, почти безошибочно, в пользу того, что это молодая девица - обычная героиня лирического стихотворения; (3) «сила злая», которую олицетворяют «лихорадки», «лихоманки», «рой сестер», «девять подруг»; они, как у Лермонтова «злой чечен», связаны с водной стихией, но сама эта стихия, возможно, нейтральна к человеку, так как представляет собой для лихоманок «подводную тюрьму», «запор» которой им приходится еженощно «разламывать». Цель злой силы - навредить совершенно определенным способом: смутить сон и «на прощанье» дать поцелуй в губы, который, возможно, пробудит чувственность, не знакомую героине, и, возможно, передаст болезнь, хотя об этом также ничего не сказано, кроме самого названия - «лихорадки», в контексте стихотворения семантически переосмысленного («любви недуг»); (4) «сторож твой», отгоняющий злую силу. Отношения его с героиней вполне определены, а вот с лирическим героем как будто бы не вполне, хотя последний, казалось бы, целиком на его стороне и не сомневается в правоте «светлых Божьих сил».

Крест, образуемый четырьмя личностно-смысловыми центрами, в стихотворениях Лермонтова и Григорьева выглядит по-разному. У Лермонтова вершину креста, по-видимому, представляет отец младенца - «старый воин» (рядом с ним, возможно, следует поместить и «образок святой»), его подножие - злая сила, которую он призван остановить, по концам перекрестия - мать, поющая колыбельную, и младенец, который станет великим воином. У Григорьева вершина креста - «сторож твой», очевидно, ангел-хранитель, олицетворяющий «светлые Божьи силы», подножие - девять сестер- лихорадок, по концам перекрестия - лирический герой и героиня, однако «я» героя раздвоено, оно до какой-то степени отождествимо и с лихорадками. По крайней мере, очевидно, что герой так или иначе уже испытал их действие и знает, что поцелуй лихоманок «...и жгуч, и сладок, / Как любви недуг»С точки зрения мифопоэтической, важен (и опасен) временной зазор между двумя моментами: тем, когда уже «блещут ангельские очи / В золотых лучах», - моментом, который фиксируется в начале стихотворения, и тем, когда «выдет <...> / В небо сторож твой», - это и есть время произнесения монолога лирическим героем. В этом временном «зазоре» действие лихорадок, как можно предположить, было бы более эффективно, попади они в него, если бы такое было возможно, но они еще не успели «разломать запор» «подводной тюрьмы», что может произойти лишь «в час ночной», т.е., вероятней всего, в полночь, хотя конкретно об этом также нигде не сказано..

3. Семантический ореол метра в «Лихорадке» Фета гораздо более прозрачен и в то же время скуп; он связан, как уже было отмечено, с пушкинскими образцами - прежде всего «Зимним вечером», но у Фета «“песня” про “девицу” уже прозвучала, хотя была она несколько иного содержания, чем пушкинская...» [Маслова, 2014Ь: 206]. В то же время «Зимний вечер» «монологичен», а у Фета ([Фет, 1959: 217-218]; все цитаты даются по этому изданию) воспроизведен именно диалог с няней, так что права и Л.В. Татаренкова, видящая здесь отсылку к третьей главе «Евгения Онегина», где также изображен диалог с няней; обе няни не догадываются «об истинных причинах озноба», охватившего их подопечных [Татаренкова, 2010: 191]. Думается, что правомерно будет назвать в данном контексте и «Бесов» Пушкина. Легко себе представить, что в морозную ночь («Топим жарко, знаешь сам»), нечистая сила («бесы») не только бесчинствует в поле («Домового ли хоронят, / Ведьму ль замуж выдают...»), но и проникает в жилище; если там она является воочию, как в «Бесах», то здесь - во сне («Хоть всего не помню сна...»).

В связи с разговором о семантическом ореоле метра в «Лихорадке» должны быть упомянуты и другие стихотворения Фета из цикла «Баллады»: «Ворот» (1847) и, возможно, «На дворе не слышно вьюги...» (1842), также представляющие собой - полностью или частично - диалоги с няней и написанные тем же размером, что и «Лихорадка» (Х4жм). Особенно близок «общему сюжету» двух рассматриваемых стихотворений «Ворот», невидимым героем которого, коррелирующим с образами лихоманок из «Лихорадки», становится ангел-хранитель девочки: его важно расположить к себе правильным поведением (отходя ко сну - «...ворот у рубашки / Надо прежде расстегнуть»), дабы он, как и «сторож» в «Спи спокойно - доброй ночи!..» Григорьева, отвадил дурной сон и возможное посещение лихорадок.

Генезис стихотворения Фета понятней, чем стихотворения Григорьева, потому что Фет сознательно воспроизводит и саму ситуацию пушкинского «Зимнего вечера»: поэт и няня в деревенском (по-видимому) уединении, отрезанные от всего остального мира.

«Предметный состав» (по М.Л. Гаспарову), а значит, и «художественный мир» стихотворения Григорьева в его образной ипостаси - это мир стихий: небо, звезды, подводный мир, - жилище для человека в нем не предусмотрено, и человек в нем бездомен, так что, если бы мы не знали биографии поэта и поневоле не поверяли бы текст биографическим контекстом, можно было бы вообразить, что поэт и его возлюбленная вынуждены будут ночевать в поле (представление о конкретном жилище отсутствует и во втором стихотворении «москвитянинского» циклаМежду тем в оригинальном тексте сонета детали обстановки дома, где живет возлюбленная, налицо - они были исключены Григорьевым при переводе.). В центре же мира «Лихорадки» Фета - человеческое жилье («наш дом»), весь мир за его стенами - в каком-то смысле иллюзия, и поэт стремится усилить это ощущение («- “Ты бы шторку опустила...”»Ср. с противоположной ситуацией, фиксируемой в реплике Татьяны в XVII строфе третьей главы «Евгения Онегина»: «“...Открой окно да сядь ко мне”».). Мир за окнами дома существует, но лирический герой хотел бы забыть о нем.

Оба стихотворения, кроме самого поверья о лихорадках, объединяет и то, что в них, хоть и по разным причинам, события сюжета не интериоризируютсяЕще один термин поэтики М.Л. Гаспарова; по крайней мере, мы принимаем его именно в том значении, в каком ученый использовал его в: [Гаспаров, 1997: 17, 22, 24, 25, 30, 31 и др.]. - отсутствует изображение внутреннего мира героев. У Фета это делается сознательно: поэт не желает приоткрывать дверь в свой внутренний мир, считая, что достаточно и «намека»: «...Целовала крепко в губы - / Лихорадка ли она?» («Лихорадка» в этом смысле - один из важных текстов, предшествовавших «поэтике намека» ранних символистов, а затем и акмеистов). Возражение М.И. Масловой о безобразном облике «простоволосых трясуниц» из народных поверий, плохо сочетающемся с «привлекательными» романтическими образамиСм.: [Маслова, 2014а: 143 сл.]., кажется, в данном случае не работает: нечистый дух («ангел сатанин»), и это зафиксировано в духовной литературе, обладает силой являться в привлекательном образе.

Что касается стихотворения Григорьева, то, возможно, хоть и с оговоркой, следует согласиться, что оно «стилистически... “разваливается” - не то колыбельная, не то эротический этюд» [Маслова, 2014b: 209]. Причина этого, как нам кажется, в указанном выше отсутствии в этом стихотворении, как и у Фета, - но иначе, чем у него, - интериоризации событий сюжета. Лирический герой Григорьева так же, как и герой Фета, не желает допустить героиню (и читателя) в свой внутренний мир, уместнее даже было бы сказать в свое «подполье», да и сам, по-видимому, боится в него заглянуть лишний раз.

Список литературы

1. Гаспаров М.Л. Избр. труды. Т. 2: О стихах. М., 1997.

2. Гаспаров М.Л. Метр и смысл. М., 2012.

3. Гиндин С.И. Онтологическое единство текста и виды внутритекстовой организации // Машинный перевод и прикладная лингвистика. М., 1971. Вып. 14. С. 114-135.

4. Григорьев Ап. Собр. соч.: В 10 т. Т. 1 / Изд. подгот. Б.Ф. Егоров и А.П. Дмитриев. СПб., 2021.

5. Григорьев Ап. Стихотворения Аполлона Григорьева. СПб., 1846.

6. Григорьев Ап. Стихотворения. Поэмы. Драмы / Подгот. текста, сост., вступ. ст. [с. 5-47] и прим. Б.Ф. Егорова. СПб., 2001. (Новая б-ка поэта).

7. Егоров Б.Ф. Аполлон Григорьев. М., 2000. (ЖЗЛ).

8. Золотарева О.Г. Проблема «несобранного стихотворного цикла» 40-60-х гг. XIX века: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Томск, 1982.

9. Илюшин А.А. Лихорадочный поэт: к заметкам об Аполлоне Григорьеве // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2003. №3. C. 7-14.

10. Маслова М.И. Аполлон Григорьев и Афанасий Фет: поэзия в иконографическом аспекте // Вестн. Псков. гос. ун-та. Серия: Социально-гуманитарные и психолого-педагогические науки. 2014a. №5. C. 138-148.

11. Маслова М.И. Еще раз о «лихоманках» у Григорьева и Фета // Ученые записки Орловского государственного университета. Сер.: Гуманитарные и социальные науки. 2014b. №2 (58). C. 205-211.

12. Мицкевич А. Сочинения А. Мицкевича: [В 5 т]. Т. 1. СПб.; М., 1882.

13. Татаренкова Л.В. «Сестры-лихорадки» в стихотворениях А. Григорьева и А. Фета // Учен. зап. Орловск. гос. ун-та. Научный журнал. 2010. №1 (35). С. 189-192.

14. Трисмегистов А. (Григорьев Ап.) Доброй ночи! // Москвитянин. 1843. Ч. IV. №7. [Отд. I]. C. 5-6.

15. Фет А.А. Полн. собр. стихотворений / [вступ. ст. (с. 5-78), подгот. текста и прим. Б.Я. Бухштаба]. Л., 1959. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.)

16. Чулков М.Д. Абевега русских суеверий, идолопоклоннических жертвоприношений, свадебных простонародных обрядов, колдовства, шеманства и проч. / Соч. М. Ч. М., 1786.

17. Mickiewicz A. Dobranoc (XVI) // Mickiewicz A. Sonety Adama Mickiewicza. M., 1826. S. 20.

References

1. Gasparov M.L. Izbr. trudy. T. 2. O stikhakh [Selected Works. Volume 2. On Poetry]. Moscow, Yazyki russkoj kul'tury Publ., 1997. 504 p. (In Russ.)

2. Gasparov M.L. Metr i smysl [The Metre and the Meaning]. Moscow, Fortuna EhL Publ., 2012. 416 p. (In Russ.).

3. Gindin S.I. Ontologicheskoe edinstvo teksta i vidy vnutritekstovoj organizacii [Ontological Unity ofthe Text and Types of Intratextual Organization]. Mashinnyj perevod i prikladnaja lingvistika [Machine Translation and Applied Linguistics]. Moscow, MGPIIJa imeni M. Toreza Publ., 1971, no. 14, pp. 114-135. (In Russ.)

4. Grigor'ev A.A. Sobr. soch. [Collected Works]. In 10 vol. Vol. 1, prepared edition by B.F. Egorov and A.P. Dmitriev. Moscow, Rostok Publ., 2021. 704 p. (In Russ.)

5. Grigor'ev A.A. Stikhotvoreniya Apollona Grigor'eva [Poems by Apollon Grigoriev]. St. Petersburg, K. Krajya Typogr., 1846. 178 p. (In Russ.)

6. Grigor'ev A.A. Stikhotvoreniya. Poehmy. Dramy [Lyrical Poems. Poems. Dramas], comp., prepared text, introductory article (pp. 5-47) and notes by B.F. Egorov. St. Petersburg, AkademicheskijproektPubl., 2001. 760 p. (The poet's new library). (In Russ.)

7. Egorov B.F. Apollon Grigor'ev [Apollon Grigoriev]. Moscow, Molodayagvardiya Publ., 2000. 216 p. (Lives of wonderful people). (In Russ.)

8. Zolotareva O.G. Problema “nesobrannogo stikhotvornogo cikla”40-60-khgg. XIX veka [The Problem of the “Unassembled Poetry Cycle” of the 40-60s of the 19th Century]: avtoref. dis. ... kand. fil. nauk. Tomsk, 1982. 17 p. (In Russ.)

9. Ilyushin A.A. Lihoradochnyj poeht: k zametkam ob Apollone Grigor'eve [The Feverish Poet: Notes on Apollon Grigoriev]. Moscow University Bulletin. Series 9. Philology. 2003, №3, pp. 7-14. (In Russ.)

10. Maslova M.I. Apollon Grigor'ev i Afanasij Fet: poehziya v ikonograficheskom aspekte [Apollon Grigoriev and Afanasy Foeth: Poetry in the Iconographic Aspect]. Vestnik Pskovskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Social'no-gumanitarnye i psikhologo-pedagogicheskie nauki. 2014, №5, pp. 138-148. (In Russ.)

11. Maslova M.I. Eshche raz o “likhomankakh” u Grigor'eva i Feta [Again on the “fevers” of Grigoriev and Foeth]. Uchenye zapiski Orlovskogogosudarstvennogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye i social'nye nauki. 2014, №2 (58), pp. 205-211. (In Russ.)

12. Mickiewicz Adam. Sochineniya A. Mickevicha [Works by A. Mickiewicz]. In 5 vol. Vol. 1. St. Petersburg, Moscow, Tovarishchestvo M.O. Vol'fa Typogr., 1882. 348 p. (In Russ.)

13. Tatarenkova L.V. “Sestry-likhoradkI” v stikhotvoreniyakh A. Grigor'eva i A. Feta [“Fever Sisters” in the Poems by A. Grigoriev and A. Foeth]. Uchenye zapiski Orlovskogo gosuniversiteta. Nauchnyj zhurnal. 2010, №1 (35), pp. 189-192. (In Russ.)

14. Trismegistov A. [Grigor'ev A.A.] Dobroj nochi! [Good night!]. Moskvityanin. 1843, part IV, №7, section I, pp. 5-6. (In Russ.)

15. Fet A.A. Polnoesobraniestikhotvorenij [The Complete Poetry Collection], prepared text, introductory article (pp. 5-78) and notes by B.Ya. Bukhshtab. Leningrad, Sovetskij pisatel'. Leningradskoe otdelenie Publ., 1959. 897 p. (The poet's library. The great series. 2nd edition). (In Russ.)

16. Chulkov M.D. Abevega russkikh sueverij, idolopoklonnicheskikh zhertvoprinoshenij, svadebnykh prostonarodnykh obryadov, koldovstva, shemanstva i proch. [Alphabet of Russian superstitions, idolatrous sacrifices, wedding ceremonies, witchcraft, shamanism, etc.], composed by M. Chulkov. Moscow, F. Gippius Typogr., 1786. 326 p. (In Russ.)

17. Mickiewicz Adam. Dobranoc (XVI). Sonety Adama Mickiewicza. Moscow, w Drukarni Uniwersytetu Typogr., 1826. S. 20. (In Polish)

Размещено на allbest.ru