Архитектоника "Русских ночей" В.Ф. Одоевского

Размещено на http://www.Allbest.Ru/

Архитектоника «Русских ночей» В.Ф. Одоевского

А.Н. Николюкин

Аннотация

Философский роман В.Ф. Одоевского состоит из новелл, собранных молодыми людьми во главе с Фаустом, имя которого стало обозначать автора романа как «русского Фауста». Одоевский приобщился к масонству еще в Благородном университетском пансионе, руководителем которого был А.А. Прокопович-Антонский, друг Н.И. Новикова. Молодость Одоевского, период любомудрия, прошла под влиянием философии Шеллинга и идей масонства, учения Сен-Мартена и Баадера. Архитектоника «Русских ночей» как философского романа определяется беседами и спорами о вопросах современной жизни молодых участников повествования. «Русские ночи» представляют сложное сочетание мистического масонства и учения Шеллинга. Это большой философско-этический трактат, представляющий пестрое собрание идей и мнений почти по всем проблемам жизни и мышления русских людей первой половины XIX в.

Ключевые слова: В.Ф. Одоевский; «Русские ночи»; масонство; новелла; философский роман

Abstract

A. Nikolyukin. The architectonics of V.F. Odoevsky's “Russian nights”

V.F. Odoevsky's philosophical novel comprises a collection of manuscripts of short stories presented by young people led by Faust, whose name began to denote the author of the novel as the “Russian Faust”. Odoevsky joined Freemasonry at the Noble University Boarding School, the head of which was A.A. Pro- kopovich-Antonsky, a friend of N.I. Novikov. Odoevsky's youth, the period of the love of wisdom, passed under the influence of Schelling's philosophy and the ideas of Freemasonry, the teachings of de Saint-Martin and F. Baader. The architectonics of “Russian Nights” as a philosophical novel is determined by conversations and disputes about the issues of modern life among the young characters of the story. “Russian Nights” is a complex combination of mystical Freemasonry and the teachings of Schelling. It is a large philosophical and ethical treatise, representing a motley collection of ideas and opinions on almost all issues of the life and thinking of Russian people in the first half of the 19^th century.

Key words: V.F. Odoevsky; “Russian Nights”; Freemasonry; short story; philosophical novel

Книга В.Ф. Одоевского состоит из девяти ночей. Цифра 9 в масонстве означает единство трех миров: неба, земли и преисподней. Юность Одоевского прошла под влиянием философии Шеллинга и идей масонства. Проводниками таких идей стали профессор Московского университета по кафедре философии и беллетристики И.Г. Шварц (1751-1784) и просветитель и издатель Н.И. Новиков (1744-1818). Многие декабристы были масонами. И среди обвинителей декабристов масонов было ничуть не меньше: А.Х. Бенкендорф, А.Д. Боровков и М.М. Сперанский точно так же состояли в масонских ложах. Масонство стало формой самосознания русского дворянства, нравственной основой многих лучших людей того времени, что гениально изобразил в «Войне и мире» Л.Н. Толстой.

А.С. Пушкин записал в своем Дневнике 1821 г.: «4 мая был я принят в масоны». Вскоре Одоевский стал близким другом Пушкина. Вместе с В.К. Кюхельбекером Одоевский издавал альманах «Мнемозина» (1824-1825). Не вызывает сомнения, что Одоевский тогда, в период любомудрия, уже был масоном. Главный исследователь Одоевского П.Н. Сакулин считал, что Одоевский приобщился масонству еще в Благородном университетском пансионе, руководителем которого был А.А. Прокопович-Антонский, друг Н.И. Новикова: «Через Антонского воспитанники благородного пансиона, а, следовательно, и кн. Одоевский, входили в идейное общение с идейными традициями русского масонства екатерининской эпохи, когда вырабатывался идеал нравственно-совершенной и деятельной личности и уже определенно намечались культурные задачи общественного служения» [Сакулин, 1913, 6, ч. I: 14].

Однако исследователи предпочитают высказываться более осторожно, тем более что Пушкин позднее разочаровался в масонстве. В одной из лучших работ на эту тему утверждается: «В филантропической и просветительской деятельности Одоевского запечатлены черты типичного масона новиковского круга, или истинного масона. Был ли посвящен в масонство Одоевский - вопрос не в этом. Даже если Одоевский и не подвертывал штанину, а, скорее, это так, он оставался преданным хранителем старых мистических тайн, но, понимая их значение для обретения Истины, он “переводил” их на язык современной науки» [Щербатова, 2019: 231-232].

Проблематика «Русских ночей» начинается с вопроса во второй ночи: «Зачем мы живем? - спрашиваете вы. Трудный и легкий вопрос. Может быть, на него можно отвечать одним словом; но этого слова вы не поймете, если оно само не выговорится в душе вашей... Вы хотите, чтобы вас научили истине? - Знаете ли великую тайну: истина не передается! Исследуйте прежде: что такое значит говорить! Я, по крайней мере, убежден, что говорить есть не иное что, как возбуждать в слушателе его собственное внутреннее слово: если его слово не в гармонии с вашим - он не поймет вас; если его слово свято - ваши и худые речи обратятся ему в пользу; если его слово лживо - вы произведете ему вред с лучшим намерением» [Одоевский, 1975: 14].

Значение второй ночи в философии романа всегда отмечалось исследователями. «Вторая ночь “Русских ночей” - самая философская. В ней Одоевский солидаризируется с Шеллингом, который, как следует из текста, лучше других понимал и тонко прочувствовал как человеческую душу, так и саму жизнь со всей ее непредсказуемостью и иррациональностью. Устами Фауста Одоевский обрушивает едкую критику на современное ему положение дел в науке» [Винкельман, 2019: 289].

Архитектоника «Русских ночей» как философского романа определяется беседами и спорами о счастье, поэзии, современной жизни молодых участников повествования. Разговор заводит Вечеслав: «Мир без нас начался, без нас и кончится. Я объявляю вам, что мне наскучили все эти бесплодные философствования, все эти вопросы о начале вещей, о причине причин. Поверьте мне, все это пустошь в сравнении с хорошим бифштексом и бутылкой лафита; они мне напоминают лишь басню Хемницера “Метафизик”» [Одоевский, 1975: 14].

Заходит спор о басне М.М. Хемницера «Метафизик». Свою интерпретацию этой беседы дает психолог Л.С. Выготский: «Всем известна прекрасная басня Хемницера “Метафизик” и ее неглубокая мораль. Оказывается, что басня вовсе не высмеивает мечтателей, как это сказал бы школьный учебник и как это делает автор. Кружок мечтателей, собравшихся у Фауста (в “Русских ночах” В.Ф. Одоевского) думает иначе. Толкование Ростислава и глубже, и интереснее, чем авторское» [Выготский, 1986: 339].

Метафизические рассуждения о времени, о химии и прочих вещах перестали удовлетворять Одоевского, чтившего философию Шеллинга. 26 июня 1842 г. состоялась встреча Одоевского с Шеллингом. Особый интерес представляет ответ Шеллинга на вопрос Одоевского о немецком философе Франце Баадере¹. Ответ был краток и неблагожелателен. «Этот человек был в противоречии с самим собою; он имел несколько оригинальных мыслей и был интересен на первые две-три встречи, а потом повторял все одно и то же; между тем его общественная жизнь мало согласовалось с его учением; он был сперва в Обществе Розенкрейцеров, в Баварии, не отличавшихся строгою нравственностью, и в нем нечто осталось от них; во время Венского конгресса он адресовался ко всем Государям и просил денег, представляя свой план сочинения в пользу Христианства; один ваш Александр обратил на него внимание и при пособии Г-жи Ельбинг, Бадер во всю жизнь Александра получал пенсию, хотя весьма неаккуратно. Он ездил в Россию, но в Риге получил повеление возвратиться и был здесь в Берлине в большой крайности...» [Сакулин, 1913, ч. 1: 386].

Одоевский разъяснил в беседе с Шеллингом понятие «мартинисты»: «Этим именем называются последователи Мартинец де Пасквалец, учителя St. Martin - Теурга, от которого St. Martin отделился, почитая опасными его теургические материальные операции» [там же]Еще 1838 г. с ним встретился и беседовал С.П. Шевырёв и дал обширную характеристику его взглядов (Москвитянин. 1841. Ч. 3. №6. C. 378-427). Мартинес де Паскуалли (Паскуалис) (Jacques de Livron Joachim de la Tour de la Casa Martinez de Pasqually; около 1727, Гренобль - около 1779, Порт-о-Пренс) - теург и теософ. Основал в 1761 г. орден рыцарей-масонов Избранных Коэнов Вселенной, обычно именуемого «Избранными Коэнами». Он был наставником, ини-циатором и другом Луи Клода де Сен-Мартена и Жана-Батиста Виллермоза, и потому считается основателем мартинизма.. Одоевский был поражен сходством учения Сен-Мартена с философией Шеллинга. Вместе с тем Одоевский многое воспринял от идей подвижника XVIII в. Паисия Величковского, биографию которого напечатал в «Москвитянине» (1845. Апрель) Иван Киреевский. Одоевский высоко ценил значение Шеллинга в духовной жизни его времени: «В начале XIX века Шеллинг был тем же, чем Христофор Коломб в XV: он открыл человеку неизвестную часть его мира, о которой существовали только какие-то баснословные предания, - его душу!» [Одоевский, 1975: 13-14].

Вместе с тем все смешалось в представлениях молодых людей, изображенных в романе. «Изыскателям попадались книги и люди, из которых одни уверяли их, что человечество достигло последней степени своего совершенства, что все объяснено, все сделано и ничего более ни делать, ни объяснять не остается; другие - что человечество не сделало ни шагу со времен своего падения; что оно двигалось, но не подвигалось; третьи - что хотя человечество и не достигло до совершенства, однако в наше время решен по крайней мере вопрос, каким образом отличать истину от бредней, дельное от недельного, важное от неважного; что в наше время уже сделалось непростительным человеку, как говорят, образованному не уметь определить себе круга занятий и не знать цели, к которой он должен стремиться; что, наконец, если человечество может еще подвинуться к совершенству, то не иначе, как следуя тому пути, который оно себе теперь избрало» [Одоевский, 1975: 18].

«Русские ночи» - сложное сочетание мистического масонства и учения Шеллинга, которым был так очарован Одоевский: «Шеллинг, в первый год текущего столетия, бросил в мир одну глубокую мысль, как задачу для юного века, задачу, которой разработка должна наложить на него характерическую печать и гораздо вернее выразить его внутреннее значение в эпохах мира, нежели всевозможные паровики, винты, колеса и другие индустриальные игрушки. Он отличил безусловное, самобытное, свободное самовоззрение души - от того воззрения души, которое подчиняется, например, математическим, уже построенным фигурам; он признал основу всей философии - во внутреннем чувстве, он назвал первым знанием - знание того акта нашей души, когда она обращается на самую себя и есть вместе и предмет, и зритель; словом, он укрепил первый, самый трудный шаг науки на самом неопровержимом, на самом явном явлении и тем, как бы по предчувствию, положил вечную преграду для всех искусственных систем, которые, подобно гегелизму, начинают науку не с действительного факта, но, например, с чистой идеи, с отвлечения отвлечения» [Одоевский, 1975: 136]. Идеализм философской романтики сохраняется в романе от периода любомудрия Одоевского.

Одиннадцать новелл, вставленных в философский роман из прежних публикаций, составляют живое отражение взглядов, высказанных в беседах молодых людей. Фигурой, ведущей дискуссию, становится выражающий ход мыслей автора Фауст. Самопознание становится главной целью беседы. Новелла о Пиранези в третьей ночи отражает заоблачные мечты Фауста. В четвертой ночи Фауст помещает шесть новелл, найденных в бумагах одного молодого человека. Гётевский Фауст привлек к себе пристальное внимание Одоевского (см. об этом, например, работу Н.С. Васина, где Фауст в «Русских ночах» рассматривается как русский эквивалент философской концепции Гёте: «Следовательно, сюжетная организация создает определенную композиционную модель, которая представляет собой своеобразные уровни» ([Васин, 2010: 18])).

Опубликованные ранее новеллы Одоевского входят в роман как художественная иллюстрация высказанного теоретического посыла Фауста. В конце шестой ночи происходит беседа тех же молодых людей по поводу услышанной истории о Бетховене. «Но мы отдалились от Бетховена. Ничья музыка не производит на меня такого впечатления; кажется, она касается до всех изгибов души, поднимает в ней все забытые, самые тайные страдания и дает им образ; веселые темы Бетховена - еще ужаснее: в них, кажется, кто-то хохочет - с отчаяния... Странное дело: всякая другая музыка, особенно гайднова, производит на меня чувство отрадное, успокаивающее; действие, производимое музыкою Бетховена, гораздо сильнее, но она вас раздражает: сквозь ее чудную гармонию слышится какой-то нестройный вопль; вы слушаете его симфонию, вы в восторге, - а между тем у вас душа изныла. Я уверен, что музыка Бетховена должна была его самого измучить. - Однажды, когда я не имел еще никакого понятия о жизни самого сочинителя, я сообщил странное впечатление, производимое на меня его музыкою, одному горячему почитателю Гайдна. - “Я вас понимаю, - отвечал мне гайднист, - причина такого впечатления та же, по которой Бетховен, несмотря на свой музыкальный гений (может быть, высшей степени, нежели гений Гайдна), - никогда не был в состоянии написать духовной музыки, которая приближалась бы к ораториям сего последнего”. - “Отчего так?” - спросил я. - “Оттого, - отвечал гайднист, - что Бетховен не верил тому, чему верил Гайдн”» [Одоевский, 1975: 85].

Молодые люди продолжают публикацию обнаруженных рукописей, после чего в девятой ночи происходит полемика, в центре которой возникает утверждение философских взглядов Шеллинга. Так возникает образ русского шеллингианца Фауста.

Рассмотрим образ его в контексте романа. Фаустом группа молодых людей называла одного из своих приятелей, который имел обыкновение держать у себя черную кошку, по нескольку дней сряду не брил бороды, рассматривал в микроскоп козявок, дул в плавильную трубку, запирал дверь на крючок и по целым часам прилежно занимался неизвестно чем. Такой своеобразный предшественник тургеневского Базарова.

Молодые люди, к которым присоединилось еще несколько человек, забросали Фауста праздными вопросами, из которых живым был лишь один: «Отчего мы курим табак?». Фауст отвечал в том же духе, говоря, что на вопрос, отчего мы курим, я буду отвечать, когда вы добьетесь от животных, почему они не курят. Миросозерцание Фауста отражает эстетические и философские представления Одоевского. «Грубое дерево, последняя былинка, каждый предмет грубой временной природы доказывают существование закона, который ведет их прямо к той степени совершенства, к которой они способны; с начала веков, несмотря на все пагубные влияния, их окружающие, естественные тела развивались в тысяче поколениях, стройно и однообразно, и всегда достигали до полного своего развития. Неужели высшая сила лишь человеку дала одно безответное желание, неудовлетворимую потребность, беспредметное стремление?» [Одоевский, 1975: 17]. Одоевский отмечает, что это мысли Сен- Мартена, на которые откликается Фауст. Так, он пишет:

«Эти вопросы, продолжал Фауст, привели моих искателей к другому, довольно странному: не ошиблись ли люди в истинном пути к влекущему их предмету? или они знали его, но забыли, - и тогда как вспомнить? Вопросы страшные, мучительные для мыслящего духа! Однажды Фауст объявил своим искателям, что они прошли и грамматику, и историю, и поэзию и что, наконец, они будут учиться такой науке, которая решит все возможные вопросы, и что эта наука называется философией. Юноши были вне себя от изумления и готовы были спросить, что такое грамматика? Что такое история? Что такое поэзия? Но вторая половина учительского объявления так их утешила, что они на этот раз решились промолчать и исподтишка наготовить многое множество вопросов для своей новой науки».

В разделе «Пожелания» второй ночи Одоевский задается вопросом: «В самом деле, что такое наука в наше время? В ней все решено - все, кроме самой науки. Все доказано, все - и та и другая сторона, и ложь, и истина, и да и нет, и просвещение и невежество, и гармония мира и хаос создания. Одна мысль разрослась, захватила огромное пространство, а другая стоит против нее, ей противоположная, столь же сильная, столь же доказанная, как власть против власти!.. И нет борьбы - борьба кончилась. На поле битвы встречаются бледные, изнеможденные ратники с поникшими лицами и болезненным голосом спрашивают друг друга: где ж победители? - Нет победителей! все мечта! В мире идеальном, как в грубом мире вещества, растет репейник возле розы, манценилл возле кокоса - и не мешают друг другу! - Это ли совершенство, ожиданное людьми? Это ли совершенство, завещанное мудрыми? Это ли совершенство, предреченное святыми?» [Одоевский, 1975: 22]. В приведенных цитатах отражен ход исторических мыслей самого Одоевского.

Высшей напряженности беседа и противостояние различных взглядов молодых людей достигается в Эпилоге. Это большой философско-этический трактат, представляющий пестрое собрание идей и мнений почти по всем проблемам жизни и мышления русских людей первой половины XIX в.

На все вопросы собеседников отвечает Фауст. Приведем некоторые наиболее характерные из его суждений: «У Вольтера была сумасбродная и преступная цель, и потому он видел только одну сторону вопроса, одно то, что мог он употребить как оружие против предмета своей ненависти. Между тем никто так не пользовался двусмысленностию слов, как сам Вольтер; все его мнения завернуты в эту оболочку. - Здесь дело другое; двусмысленность слов - большое неудобство; но бессмысленность еще важнее, и слов последнего рода гораздо больше в обращении - благодаря, между прочим, и Вольтеру...» [Одоевский, 1975: 143].

После победы над Наполеоном русское общество переживало результаты свершенного, и Фауст произносит слова: «Много царств улеглось на широкой груди орла русского! В годину страха и смерти один русский меч рассек узел, связывавший трепетную Европу, - и блеск русского меча доныне грозно светится посреди мрачного хаоса старого мира. Все явления природы суть символы одно другому: Европа назвала русского избавителем, в этом имени таится другое, еще высшее звание, которого могущество должно проникнуть все сферы общественной жизни: не одно тело должны спасти мы - но и душу Европы!» [Одоевский, 1975: 148].

Обширный философский Эпилог завершается словами: «Девятнадцатый век принадлежит России!» [Одоевский, 1975: 183]. Находясь между славянофилами и западниками, Одоевский попытался соединить взгляды своих друзей, разномыслящих по вопросу о судьбах России. В результате появилось то многообразие эстетических проблем, которое представлено в романе «Русские ночи». Проблемы, поднятые в этике и философии Фауста у Одоевского, нашли отклик и продолжение в русской литературе. Известны специальные исследования, посвященные связям и влияниям Одоевского на Гоголя, Тургенева, Достоевского, Чехова [Назиров, 2017]. При обращении к ХХ в. возникают сопоставления Одоевского с Булгаковым и Пастернаком.

философский мистический мышление русский ночь одоевский

Список литературы

1. Васин Н.С. Цикл «Русские ночи» В.Ф. Одоевского как вариация на темы «Фауста» И.В. Гёте // Мир науки, культуры, образования. №4-1 (23). 2010. С. 16-19.

2. Винкельман А.М. Романтическое безумие: Ф. Шеллинг и В. Одоевский // Литература и философия: от романтизма к ХХ веку (К 150-летию со дня смерти В.Ф. Одоевского). М., 2019. С. 286-294.

3. Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1986.

4. Назиров Р.Г. Место В.Ф. Одоевского в русской литературе // Назировский архив. 2017. №4 (18). С. 9-55.

5. Одоевский В.Ф. Русские ночи / Подгот. Е.Ф. Егорова, Е.А. Маймина, М.И. Медового. Л., 1975. (Литературные памятники).

6. Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский. Мыслитель - писатель. Ч. 1, 2. М., 1913,

7. Щербатова И.Ф. В.Ф. Одоевский - хранитель теософско-мистической традиции в русской философии // Литература и философия: от романтизма к ХХ веку (К 150-летию со дня смерти В.Ф. Одоевского). М., 2019. С. 222-232.

References

1. Vasin N.S. Tsikl «Russkie nochi» V.F. Odoevskogo kak variant na temy «Fausta» I.W. Goethe [The cycle “Russian Nights” by V.F. Odoevsky as a variation on the themes of “Faust” by IV. Goethe]. Mir nauki, kul'tury, obrazovaniia. - World of science, culture, education. № 4-1 (23). 2010. P. 16-19.

2. Vinkelman A.M. Romanticheskoe bezumie: F. Shelling i V. Odoevskii [Romantic madness: F. Schelling and V. Odoevsky] Literatura i filosofiia: ot romantizma k XX veku (K 150 letiiu so dnia smerti V.F. Odoevskogo). - [Literature and philosophy: from Romanticism to the 20^th cent. (To the 150th anniversary of V.F. Odoevsky' passing)]. Moscow: A.M. Gorky Institute of World Literature, 2019. P. 286-294. (In Russ.)

3. Vygotskii L.S. Psikhologiia iskusstva [Psychology of Art.]. Moscow: Iskusstvo Publ., 1986. 573 pp. (In Russ.)

4. Nazirov R.G. Mesto V.F. Odoevskogo v russkoi literature [Odoevsky's place in Russian literature]. Nazirovskii arkhiv. - Nazirovsky Archive. 2017. № 4 (18). P. 9-55. (In Russ.)

5. Odoevskii V.F. Russkie nochi [Russian nights] / Ed. by E.F. Egorov, E.A. Maimin, M.I. Medovoy. Leningrad: Nauka Publ., 1975. 321 pp. (Literaturnye pamiatniki [Literary monuments]). (In Russ.)

6. Sakulin P.N. Iz istorii russkogo idealizma. Kniaz' V.F. Odoevskii. Myslitel' - pisatel' [From the history of Russian idealism. Prince V.F. Odoevsky. Thinker - writer]. Moscow: Edition of Sabashnikov, 1913, part 1, 616 pp.; part. 2, 480 pp.

7. Shcherbatova I.F. V.F. Odoevskii - khranitel' teosofsko-misticheskoi traditsii v russkoi filosofii [V.F. Odoevsky - the guardian of the theosophical-mystical tradition in Russian philosophy]. Literatura i filosofiia: ot romantizma k XX veku (K150 letiiu so dnia smerti V.F. Odoevskogo) [Literature and philosophy: from Romanticism to the 20^th cent. (To the 150th anniversary of V.F. Odoevsky' passing)]. Moscow: A.M. Gorky Institute of World Literature, 2019. P. 222-232.

Размещено на allbest.ru