Армянский текст: дети Иова

Размещено на http://allbest.ru

АРМЯНСКИЙ ТЕКСТ: ДЕТИ ИОВА

Э.Ф. Шафранская '

Аннотация. В статье рассмотрен один из паттернов армянского текста в русской литературе -- родство исторических судеб армянского и еврейского народов. Цель исследования -- показать на примере травелогов писателей и литераторов второй половины ХХ в. -- Андрея Битова, Василия Гроссмана, Юрия Карабчиевского, Георгия Гачева, -- как складывался этот паттерн армянского текста -- сопряжение трагической судьбы евреев и армян. Интенция ментальности армян, замешанной на своей древней истории, совпадает с еврейской интенцией, что показано в статье на типологических примерах из прозы Дины Рубиной. Армянский текст -- это литературный конструкт, изобретенный именно писательским творчеством, сначала прозой, затем откликающейся на нее поэзией. Приведены примеры армянского текста, находящегося во взаимодействии с указанной прозой, из лирики современных поэтов -- Лианы Шахвердян, Алессио Гаспари. Армянский текст -- ретранслируемый в русской литературе конструкт. Он создан писателями, воспроизводящими в своем творчестве некоторые устойчивые паттерны. На материале настоящего исследования мы сфокусировались на одном из них -- онтологическом родстве армян и евреев. Центральным его мотивом выступает метафора исторической памяти о кровавом XX веке -- метафора-упрек за братоубийственные войны человечества.

Ключевые слова: армянский текст, армяне, евреи, Цицернакаберд, Андрей Битов, Василий Гроссман, Юрий Карабчиевский, Георгий Гачев, Лиана Шахвердян, Алессио Гаспари

армянский текст русская литература историческая память

Armenian Text: Job's Children

Введение

На рубеже XX--XXI вв. в русском литературоведении возник исследовательский вектор по изучению локальных текстов культуры и словесности -- по следам несколько ранее появившейся работы В.Н. Топорова, связанной с петербургским текстом.

Этот научный проект еще не завершен. Много неоднозначно трактуемого в теории локальных текстов, до сих пор не определены границы, позволяющие фиксировать существование того или иного локального текста, есть ли нечто общее в структуре локальных текстов -- эти и другие вопросы предстоит решать исследователям [1].

Объект аналитики нашей статьи -- армянский текст в русской литературе, а ее предмет -- один из паттернов армянского текста, который связан с ассоциативно возникающей близостью судеб армянского и еврейского народов.

Обсуждение

Паттерн -- строительная единица, слагаемое локального текста. Паттерны типологичны: это могут быть культурные артефакты, особенности ландшафта, климата, архитектура, гастрономический ряд, специфическая городская ментальность, имена собственные как знаки-символы культурного и исторического пространства, символы древней истории, почитаемые современниками, судьбоносные для жизни народа события и проч. [2]. В армянском тексте обнаруживается рецептивный паттерн, основанный на трагическом сходстве судеб армян и евреев. Однако такой паттерн возникает только в ХХ в. -- после геноцида армян и холокоста, тогда как упоминание об армянах в русской литературе встречается значительно раньше.

Мы не будем уходить в глубь истории литературы, чтобы остаться в рамках заявленного предмета исследования, приведем лишь несколько примеров. Судя по далеко не первостепенным деталям в лирике XIX в., армянин там предстает плутом, мошенником, торгашом. Аналогичный стереотип в русской литературе сложился и в отношения еврея. Русская литературная традиция [3], изображая еврея, выработала набор стереотипов: алчный торгаш, ростовщик, контрабандист, шпион, предатель, вражеский лазутчик, соглядатай, отравитель, «трусливый жидок» [4. С. 308; 5], говорящий с характерным акцентом [6; 7]. Весь этот «еврейский набор» можно отнести к армянину. Так, у Пушкина: «Неверную деву лобзал армянин» («Черная шаль») -- похотливый «армяшка»; «Видел я, с товаром / Тифлисский ехал армянин» -- для контекста этих пушкинских стихов следует упомянуть слова Л. Аннинского: «Неизменные армянские атрибуты: базар -- деньги. Купец, мрачный, как ненастье, сидит и считает деньги день и ночь» [8. С. 173]; «Поди ты прочь -- ты мне не сын, / Ты не чеченец -- ты старуха, / Ты трус, ты раб, ты армянин! (Пушкин, «Тазит») -- Пушкин воссоздает ксенофобную повседневность, константу любого сообщества всех времен и народов (заметим: констатация такого паттерна повседневности не равна убеждениям поэта).

Упомянутые «армянские» фрагменты свидетельствуют: художественно реализованные характеристики армянина, социальные и моральные, не повод говорить об армянском тексте.

Подробнее остановимся на сюжете рассказа Федора Сологуба «Маленький человек» (1907), в котором происходит буквальное -- объемное -- размыкание историко-литературного клише «маленький человек» -- не без помощи образа армянина. Главный герой, Саранин, чиновник департамента (повествователь однозначно передает читателю «привет» от его литературных предшественников: «Традиции сослуживцев Акакия Акакиевича Башмачкина живучи» [9. С. 282]), решил уменьшить объемы своей корпулентной жены, воспользовавшись услугами армянина, у которого купил специальное снадобье. Вот описание армянина -- вполне ориенталистское, с акцентом на экзотический облик:

То была странная, словно из средних веков, фигура. Халат ярких цветов, с широким поясом. Высокая шапка, остроконечная, с черными узорами. Шафраном окрашенная борода, длинная и узкая. Белые, блестящие зубы. Черные, жгучие глаза. Ноги в туфлях.

«Армянин!» -- подумал почему-то Саранин.

Армянин подошел к нему и сказал... [9. С. 276].

Жена решила подшутить над мужем, поменяв бокалы с вином: тот, что был со снадобьем, достался Саранину, и он стал катастрофически уменьшаться в размерах, проклиная армянина -- торгаша и мошенника.

«Где Халатьянц?» -- вопрошает Саранин (слово «халат» превращается в фамилию с армянским суффиксом -- Э.Ш.). Ежели у вас какие с ним дела, -- говорил дворник, подозрительно глядя на Саранина, -- то вы, господин, лучше уходите. Потому как он армянин, так как бы от полиции не влетело.

-- Да где же проклятый армянин? -- закричал с отчаянием Саранин. -- Из 43 номера.

-- Нет армянина, -- отвечал дворник. -- Был, это точно, это скрывать не стану, а только что теперь нет.

-- Да где же он?

-- Уехал.

-- Куда? -- крикнул Саранин.

-- Кто его знает, -- равнодушно ответил дворник. -- Выправил заграничный паспорт и уехал за границу [9. С. 280].

Пошли слухи, что Сараниным в департаменте недовольны, подозревают его в сговоре с армянскими сепаратистами. Так, дискурс власти входит в свой традиционный регистр абсурда:

...ваше удивительное умаление становится положительно скандальным: уже ходят в городе соблазнительные слухи. Не могу судить об их справедливости, но знаю, что эти слухи объясняют ваше поведение в связи с агитацией армянского сепаратизма. Согласитесь, департамент не может быть местом развития армянской интриги, направленной к умалению русской государственности [9. С. 283].

Очевидны как плутовская и мошенническая роль армянина -- не неожиданная, а считанная с обывательских представлений, так и отношение власти к армянам, подпитывающее народное мнение.

Если мы скажем, что после эпохальной армянской трагедии отношение к армянам в мифологии повседневности изменилось, то будем не правы. Вот как пишет об армянах литературовед Г.Д. Гачев, совершая в 1973 г. путешествие по Армении в целях культурологических наблюдений: «.им остается лишь изворачиваться и обманывать. Что обман -- плохо, это для них трансцендентно, неисповедимо. Напротив, это, скорее, национальная добродетель» [10. С. 378]; «О, сколько мошенников в сем народе!» [10. С. 380]; «...все ведь -- гении мошенства» [10. С. 387]; «Трудно армянам жить друг с другом. Легче -- среди других народов. Уж слишком крепко заквашен народ: сплошная соль и камень. Каково жить соли с солью! Надо, чтоб вокруг соли -- жижа была -- ну, как русские, арабы, французы. Все это и к евреям относится. Так что их затея с государством Израиль -- это поселить соль земли с солью земли. А сами с собой -- жестоко-выйны.» [10. С. 399].

Последний пассаж выводит на предмет нашего исследования: армяне и евреи, схожесть судеб. Мнение Гачева субъективно и в то же время представляет срез бытового сознания. Гачев, как бы оправдываясь перед читателем, пишет много позже (в 1990 году) в сноске к своему тексту: «…односторонний и перекошенный у меня тут получился образ Армении и армянина -- как лубочного „армяшки“, по пословице: „где армянин прошел -- там еврею делать нечего“. Очевидно, из-за того так вышло, что я находился в низовой среде и мало общался с людьми культуры» [10. С. 387].

Тем не менее Гачев подмечает оригинальную типологию: «Эчмиадзин -- армянский Иерусалим...» [10. С. 381], метафоризируя таким образом «библейскость» двух земель, двух народов.

«Тут все говорило языком жизни -- бывшей и будущей, -- вечной жизни. Я решался -- я входил во дворик, и из всех дверей выбегал любящий меня народ -- прадеды и прабабки, правнуки и правнучки. Будущие и прошлые люди обнимали меня и выстраивались безмолвной шеренгой, ласково сокрушаясь, и кивая, и жалея меня, пока я шел мимо них и плакал от скорби и счастья.» -- это уже пишет Андрей Битов в цикле очерков «Уроки Армении» [11. С. 273].

Писатель восхищается армянским народом, способным, преодолев трагическую историческую травму, сохранить в себе то, что дает ему право на будущее, -- связь поколений, являющуюся «исторической, ибо затрагивает не отдельную личность, а целое общество, цивилизацию» [12. С. 261]. Для Битова армянский текст выстраивается как культурный мифокод личности, целого народа и всего человечества, через который возможно преодолеть современную энтропийную «историософию личности, прерывающей целостность Жизни, основанной на непрерывности поколений» [12. С. 261].

Собственно армянский текст складывается только в ХХ в. -- и именно стараниями русских писателей. Это русскоязычная рецепция страны и народа, которые восхитили их и позволили пристально посмотреть, сравнивая с Арменией, на свою родину, на себя. Это писатели «ворованного воздуха» [13. С. 270], как их называл Осип Мандельштам, стоящий у истоков армянского текста.

Важность рода, родов (а значит, прошлой, древней жизни) для армянской ментальности подчеркивается всеми, кто пишет об Армении в ХХ в. и ныне. Эта древность, по словам современной поэтессы, как «распластанный ковер / плодов садов / моих прадедов.» [14. С. 9]. Говоря о метасмыслах, или этноспецифических кодах культуры (они же ментефакты), зашифрованных в коврах (хотя и не армянских, но это дела не меняет), Гачев пишет: «...ковер=портативный (буквально „переносный“) храм. Ковер обнаруживается как всеобщий знаменатель и значитель, к которому приводимы все явления и отрасли бытия, природы, общества и человека. И Времена года, сезоны -- записаны на ковре» [10. С. 295-- 296]. Современная армянская поэтесса Лиана Шахвердян, пишущая по-русски, как бы продолжает:

Прабабушка навсегда вплела имя мое в зигзаги узоров ковра рода. народа.

С тех пор все прапра. мне смотрят в затылок: я слышу их голоса. [14. С. 9].

Аналогично героиня романа Дины Рубиной «Вот идет Мессия!», попав в Иерусалим, на землю предков, то и дело встречает на улице, в магазине, в транспорте своих умерших родственников. (Подобный мотив М. Вайскопф называет типичным для русской литературы Израиля: «Столь же часто рассказчик встречает здесь своих убитых предков или родственников, восставших из расстрельных рвов, либо просто давно утраченных, скончавшихся друзей» [15. С. 245]. Вдруг в чужом человеке проступают знакомые черты: лицо, походка, «манера совать под мышку свернутую в трубочку газету -- вылитый дядя Исаак, только чуть больше лысина на затылке, -- так ведь сколько лет после его смерти прошло. А сколько раз она уже натыкалась на деда! Дважды бежала следом, чтобы еще раз в лицо заглянуть (хотя осознавала, конечно, что выглядит странно). И радостное вздрагивание души, захлестнутое дыхание, спазм в горле, слезы на глазах -- были ей такой наградой за все безумие отъезда...» [16. С. 20].

Здесь, в Иерусалиме, куда, как к первозданному холму, стекаются все цивилизации, проступают «тени забытых предков»:

И никуда не деваются человеческие лица. Они проступают сквозь века, бесконечно прорастают из завязи древних генов, проявляются, как на старых фотоснимках, да и просто смотрят сегодняшними глазами с полустертых фресок древних атриумов [17. С. 251];

Понимаешь. главный культурный шок у нашего брата-европейца... возникает здесь отнюдь не от пейзажа непривычного или там орущего осла. Самый-то шок -- от внезапного открытия, что все они были. Все они, которых брат-европеец видал на картинах художников в Третьяковке или Эрмитаже. все они, оказывается, были, все! И Авраам со своей Сарой, и Яаков со своим колготливым семейством, и куча царей и пророков, и Иисус, и Иоанн Креститель -- все, все были тут, неподалеку, в районе твоей поликлиники или прачечной. Вот от этого можно спятить! [17. С. 301--302].

Точно так же и Гачева, едущего в поезде в Армению, принимают за своего -- то ли армянина, то ли еврея: «Вы, наверное, оттуда? -- мне говорят. Похож я на кавказца: чернявый. Приятен этот некоторый маскарад» [10. С. 353]. (Гачев по материнской линии еврей.)

В подобный маскарад погружается и путешествующий по Армении Юрий Карабчиевский:

...продавщица -- очень милая женщина, стройная пожилая еврейка, то есть, конечно, армянка, но очень похожа. Армян, похожих на евреев, -- множество, и вероятно, от этого я тоже иногда чувствую себя ва-а-сточным человеком. Вот подходит к нам бородатый дедушка, очень похожий на моего, в каких-то калошах на босу ногу, сейчас спросит с еврейским акцентом, но он спрашивает с армянским [18. С. 218].

К Гранту Матевосяну, армянскому писателю, оба -- Битов и Карабчиевский -- отсылают как весомому авторитетному мнению, в частности, Карабчиевский пишет:

он говорил о родстве судеб армян и евреев, а евреи как раз -- хрестоматийный пример сохранности нации вопреки всем разрушительным факторам. Хотя у евреев, в отличие от армян, по сути, нет современной национальной культуры. «Как так можно говорить!» -- вскидывается Грант, и теперь уже он меня утешает. [18. С. 266].

Именно в Армении еврей Карабчиевский почувствовал свое право просто и внятно сказать «я еврей», не встретив в ответ и даже не ожидая никакой неадекватной реакции, о чем в России, по словам рассказчика «Тоски по Армении», говорить «неприлично».

Дома в России... вопрос этот устно задается редко, потому что если русский, то что ж тут такого, а если еврей, то уж лучше не надо, зачем вводить в неловкость присутствующих. У нас в России вопрос этот чисто письменный, а если предмет разговора, то в узком кругу. Вопрос, обязательный к написанию и запрещенный к произнесению... [18. С. 197].

Именно эта глубинная психологическая травма советского еврейства лежит в сюжете романа Карабчиевского «Жизнь Александра Зильбера», намеренно, демонстративно преодоленная в романе его сына, писателя Аркана Карива, «Переводчик». (Уникальный случай в русской литературе: не только авторы находятся в родстве -- отец и сын, но и герои их романов: Александр Зильбер Карабчиевского -- отец Мартына Зильбера, героя романа Карива.)

Василий Гроссман в своем армянском травелоге «Добро вам!» рассуждает о схожести судеб евреев и армян.

Армяне -- древний народ, с тысячелетней культурой, с тысячелетней историей, народ, переживший множество войн, народ-путешественник, народ, веками терпевший гнет захватчиков, народ, в борьбе обретавший свободу и вновь попадавший в рабство. Может быть, в этом и объяснение монгольских приплюснутых носов, голубых греческих глаз, ассирийской черноты, персидских угольных очей?.. А евреи! И черные, и горбоносые, и курносые, и смуглые, и голубоглазые, белоголовые -- лица азиатские, африканские, испанские, немецкие, славянские... [19. С. 10].

Далее он описывает встречу с простыми армянами-селянами: свадебное застолье, слово в честь приехавшего из Москвы гостя берет плотник.

Он говорил о евреях. Он говорил, что в немецком плену видел, как жандармы вылавливали евреев-военнопленных. Он рассказал мне, как были убиты его товарищи евреи. Он говорил о своем сочувствии и любви к еврейским женщинам и детям, которые погибали в газовнях Освенцима. Он сказал, что читал мои военные статьи, где я описываю армян, и подумал, что вот об армянах написал человек, чей народ испытал много жестоких страданий. Ему хотелось, чтобы о евреях написал сын многострадального армянского народа. За это он и пьет стакан водки. Все люди поднялись со своих мест, мужики и бабы, и долгий, тяжкий гром рукоплесканий подтвердил, что армянский крестьянский народ полон сочувствия к еврейскому народу. Потом выступали, обращаясь ко мне, старики и молодые. Все они говорили о евреях и армянах, о том, что кровь и страдания сблизили евреев и армян. Я услышал от стариков и молодых слова уважения и восхищения, обращенные к евреям, к их трудолюбию, уму. И старики убежденно называли еврейский народ великим народом... [19. С. 61].

Тронутый таким вниманием и пониманием, трагическим родством двух народов, Гроссман пишет, что никогда никому не кланялся до земли, но этим армянским крестьянам кланяется, помня о зверствах фашистов, прошивших и его личную судьбу, будет помнить до конца жизни речи простых армянских братьев.

Геноцид армян 1915 г. -- главный паттерн армянского текста, мимо него не проходит ни один писатель, если его волнует Армения. Персонаж романа Сухба- та Афлатуни «Рай земной», Ричард Геворкян, произносит сакраментальные слова:

Есть народы, которые интересны только в состоянии несчастья, трагедии. Как мы, армяне. Как евреи. Как поляки... [20. С. 180].

Стихи «Цицернакаберд», получившие название по топониму, давшему название мемориалу, принадлежат эстонцу, живущему в Италии, пишущему по-русски, -- Алессио Гаспари (гетероним поэта Калле Каспера).

На Цицернакаберде тишина,

Лишь ласточки поют о Геноциде,

О всех бесчисленных, затерянных в Аиде,

О том, какая страшная цена

Назначена -- нет, не за ум и честь,

Единственно -- за продолженье рода,

За то, чтоб не рассеялась порода

И каждый бы в душе лелеял месть [21. С. 79].

Ключевые для нашей статьи слова -- «продолженье рода» -- это главная составляющая культурного феномена «Армения». Находясь внутри этого сооружения -- памятника погибшим армянам и глядя вокруг, рассказчик «Тоски по Армении», ощутивший именно здесь, в Армении, свое еврейство, отчетливо осознает свое родство с этой землей:

прямо в сердце меня укалывает эта мысль, в чем подлинная суть родства, между мной и ими, того родства о котором мне столько раз пытались сказать армяне и которое я сам чувствую в себе постоянно. Нет, не древние культуры, разве знатность происхождения может служить основой любви? И не национальная обособленность, откуда она у меня, никогда не бывало. Нет, главное здесь в другом: духовное родство оставшихся в живых. Естественная близость и понимание и взаимное утешение все потерявших, но оставленных Богом жить для какой-то Ему лишь ведомой цели. Это близость и родственность Иова -- Иову, это притяжение сироты к сироте. Два миллиона армян и шесть миллионов евреев, разные цифры -- и одна цифра: две трети населения и там и тут. Кровь и величайшие в мире несчастья роднят евреев с армянами, как не могут роднить никакие блага [18. С. 293--294].

Погибли дети Иова, которые были у него ДО всех испытаний (Иов. 1, 18--19), а после того, как испытания Иова завершились, у него снова были дети: «И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние... И было у него семь сыновей и три дочери» (Иов. 42, 12--13).

Дети Иова -- трагическая и одновременная назойливо-непреходящая метафора, упрек человечеству за уничтожение себе подобных, эта метафора все не устаревает, она вновь и вновь всплывает в памяти, когда подводятся итоги кровавому ХХ в.

Заключение

Армянский текст, существующий в русской культуре и литературе, -- это конструкт, созданный писателями и путешественниками, тиражируемый от текста к тексту, письменному и устному. Мы рассмотрели лишь один из паттернов армянского текста -- родстве армян и евреев. По словам Осипа Мандельштама, одного из «прародителей» армянского текста, земля армянская -- «младшая сестра земли иудейской», что ощутил и осмыслил каждый из представленных в статье путешественников по Армении -- Василий Гроссман, Андрей Битов, Юрий Караб- чиевский, Георгий Гачев.

Список литературы

1. Шафранская Э.Ф. О феномене genius loci -- вообще и в частности // Polilog. Studia Neofilologiczne. 2021. № 11. С. 21--30.

2. Шафранская Э.Ф. Вруны и фантазеры как паттерн локальных текстов ХХ века // Вестник Московского городского педагогического университета. Серия: Филология. Теория языка. Языковое образование. 2017. № 1. С. 22--29.

3. Евреи и жиды в русской классике. М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2005.

4. Вайскопф М. Семья без урода. Образ еврея в литературе русского романтизма // Птица тройка и колесница души. Работы 1978--2003 гг. М., 2003.

5. Шафранская Э.Ф. Этнически иной как недруг -- вечная тема словесности // Вечное как сюжет: статьи и материалы. Тверь: Изд-во Марины Батасовой, 2015. С. 310--319.

6. Юзефович И.В. Способы создания образа «чужого» в русской литературе: фонетический аспект (к постановке проблемы) // European Social Science Journal. 2014. № 8. Т. 1. С. 225-- 233.

7. Юзефович И.В. Речевой портрет «чужого» в русской литературе конца XIX -- начала ХХ века: лексико-синтаксические особенности создания литературного образа еврея // Русский язык за рубежом. 2015. № 2. С. 85--91.

8. Аннинский Л.А. Лучина и свеча // Дружба народов. 1993. № 2. С. 169--186.

9. Сологуб Ф. Маленький человек // Свет и тени. Избранная проза. Минск: Мастацкая литература, 1988. С. 274--289.

10. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Кавказ. Интеллектуальные путешествия из России в Грузию, Азербайджан и Армению. М.: Издательский сервис, 2002.

11. Битов А. Уроки Армении // Образ жизни. Повести. М.: Молодая гвардия, 1972.

12. Гарипова Г.Т. Философская референция как способ художественного миромоделирования в прозе «поколения сорокалетних» (на материале произведений А. Битова, А. Кима) // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2021. Т. 14. № 2. С. 258--263.

13. Мандельштам О. Четвертая проза // Отклик неба: стихотворения, критическая проза / сост. и авт. предисл. Л. Бельская. Алма-Ата: Жазушы, 1989. С. 266--288.

14. Шахвердян Л. Многоточие. Стихи и рассказы. Ереван, 2015.

15. Вайскопф М. «Мы были как во сне»: тема исхода в литературе русского Израиля // Новое литературное обозрение. 2001. № 47. С. 241--252.

16. Рубина Д.И. Вот идет Мессия! Роман, эссе. СПб.: Ретро, 2001.

17. Рубина Д.И. Цыганка. Рассказы. М.: Эксмо, 2007.

18. Карабчиевский Ю. Тоска по дому. Роман, повести. М.: Слово, 1991.

19. Гроссман В. Добро вам! (Из путевых заметок) // Знамя. 1988. № 11. С. 5--62.

20. Афлатуни С. Рай земной. Роман. М.: Эксмо, 2019.

21. Гаспари А. Стихи: Поездка в Армению // Литературная Армения. 2021. № 1. С. 73--79.

Размещено на Allbest.ru