Таксономия смехового дискурса в литературном сознании эпохи Возрождения

Эту философию пронизывает диалектика мысли, в которой дает себя знать объективная диалектика исторического переворота во всех сферах культуры. Все начала перевернуты и обнаруживают свою изнанку: «Любая вещь имеет два лица... и лица эти отнюдь не схожи одно с другим. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь - увидишь жизнь, и наоборот, под жизнью скрывается смерть, под красотой - безобразие, под изобилием - жалкая бедность, под позором - слава, под ученостью - невежество, под мощью - убожество, под благородством - низость, под весельем - печаль, под преуспеянием - неудача, под дружбой - вражда, под пользой - вред» [Рабле, 2005, с. 114]. Официальная репутация и подлинное лицо, видимость и сущность всего в мире противоположны. Мория природы на самом деле оказывается истинным разумом жизни, а отвлеченный разум официальных «мудрецов» - это безрассудство, сущее безумие. Мория - это мудрость, а казенная «мудрость» - это худшая форма Мории, подлинная глупость.

Познавательную функцию смеха трудно переоценить. Именно она наиболее радикально расчищает пространство для новых социальных отношений, сводя до «нуля» уже отжившие.

М. Бахтин в своей знаменитой монографии [Бахтин, 1990] пишет о том, что в эпохи великих переломов и переоценок, смены правд, вся жизнь, в известном смысле, принимает карнавальный характер: границы официального мира сужаются, и сам он утрачивает свою строгость и уверенность; границы же площади расширяются, атмосфера ее начинает проникать повсюду. В обществе ширится хаос, а значит - и антиповедение, которое обязательно сопровождается смехом. Поскольку речь идет об упразднении существующего порядка, то, соответственно, рушатся и иерархические смыслы культуры - социальная иерархия, ценностная, смысловая. И в этих условиях конвенциональные формы смеха распадаются. Смех становится частью социальной жизни людей эпохи Возрождения. В переходные эпохи, которой является Возрождение, сакральные ценности предаются осмеянию, что дает основание продвижению общества вперед.

«Смех нарочито искажает мир, экспериментирует над миром, лишает мир разумных объяснений, причинно-следственных связей и т.п. Но разрушая, смех одновременно созидает - творит свой фантастический антимир, который несет в себе определенное мировоззрение, отношение к окружающей действительности» [Лихачев, Панченко, Понырко, 1984, с. 48].

О правах и статусе смеха в качестве эффективной общественной санкции (т.е. санкционирующей функции смеха) впервые начинают говорить еще в античности. Происходит это, прежде всего, применительно к комедии и сатире. Аристофан подчеркивает действенность комедийного смеха в деле обличения социального зла и воспитания зрителей. Предложенный античностью тезис об исправлении нравов общества посредством комедийного смеха был востребован всей позднейшей философской и литературной критикой. В отличие от комедии, которая, при всем ее критицизме, остается преимущественно оптимистической, что проявляется, например, в ее традиционном счастливом финале, сатира представляется более жесткой и действенной. Эти тенденции также ярко проявляются уже в антаичности - у Марциала, Ювенала, Луцилия.

Своеобразное обобщение предложенных концепций, касающихся общественно-санкционирующей функции смеха, было сделано А. Бергсоном: «Смех, прежде всего, - исправление. Способный унижать, он должен всегда производить на того, кто является его предметом, тяжелое впечатление. Общество мстит посредством смеха за те вольности, которые позволяют себе по отношению к нему» [Бергсон, 1992, с. 120].

Значение романа Сервантеса заключалось в том, что автор средствами комического стремился изжить рыцарское - а шире - средневековое сознание. Идальго Алонзо Квиза- до - «из числа тех, что имеют родовое копье, древний щит, тощую клячу и борзую собаку» [Сервантес, 1999, с. 16]. Для человека Возрождения этого уже явно недостаточно. Жизнь этого идальго является пародией на Средневековье. И Сервантес создает такую пародию - на старую жизнь и рыцарские романы как один из символов этой ушедшей уже жизни.

Можно сделать вывод, что основное в «Дон Кихоте» не столько пародирование рыцарства, сколько реалистическое раскрытие новых социальных условий и мировоззренческих открытий, которое и явилось пародированием прошлой жизни.

«Сервантесовская ирония как одна из ипостасей личностного смеха Сервантеса направлена не от мира, вовнутрь изолированной души самовозвышающегося над собой творца, а вовне, в мир, в пространство межличностного общения находящихся в диалоге «душ», в пространство общения автора, читателя и героя, в процессе которого выясняется, что «правда» каждого из них имеет свои пределы» [Пискунова, 2009, с. 93].

Немецкие романтики неоднократно обращались к роману Сервантеса как образцу комического повествования. Более того, разрабатывая эстетическую категорию комического, они на материале «Дон Кихота» ставили вопрос о сущности «комического», «остроумия», «иронии», «юмора». в этом романе они прежде всего видели сочетание трагического и комического, что, безусловно, ограничивало его истинное идейное значение.

Трактовка романа Сервантеса несколько изменилась после опубликования эссе Хосе Ортеги-и-Гассета «Размышления о «Дон Кихоте» (1914), которое во многих смыслах предварило развитие всей дальнейшей сервантистики. Ортега рассматривает литературный жанр прежде всего как специфическую эстетическую «точку зрения» на мир, особый ракурс видения и восприятия действительности. «Жанры, понятые как несводимые одна к другой эстетические темы... - это широкие перспективы, которые открываются на кардинальные стороны человеческого бытия» [Ортега-и-Гассет, 1991, с. 502].

Ортега рассматривает роман Сервантеса как сочетание двух дополняющих друг друга, хотя изначально несовместимых, точек зрения на действительность - эпической (мифологической) и романной, которая направлена на миметическое изображение обыденной действительности. С точки зрения мифологической перспективы (термин из гносеологии Ф. Ницше, объясняющий образы и ценности современного мира, исходя из того, что этот мир обезбожен) герой Сервантеса предстает трагической фигурой. В романно-миметической перспективе он выступает как комический персонаж, поскольку искусство мимесиса, по мысли Ортеги, изначально связано со стихией смеха, т.к. подражание содержит в себе определенный момент передразнивания). Поэтому сугубо развлекательный смех у Сервантеса постепенно превращается в сатирический, нацеленный на то, чтобы продемонстрировать греховность человеческой природы, ограниченность человеческих возможностей и царящий в мире провиденциализм.

В конце романа, осознав свое безумство, Дон Кихот тем самым освобождается от своего комизма. Роман принимает ярко выраженный трагический оттенок. Заглавный герой признает свою обреченность и перестает быть жалким, он становится рыцарем «печального образа», он умирает не жалким безумцем, а смиренным христианином, и «мир изумлялся, ибо он жил, как безумец, и умер, как мудрец» [Сервантес, 1999, с. 558].

Таким образом, санкционирующая функция смеха может быть рассмотрена как своеобразная защита целостности общества, воодушевленного новыми идеями.

Смех во все времена связан с конвенциональными, т.е. общепринятыми формами общения. Однако это в первую очередь касается стабильных эпох, когда в обществе формируются коллективные ценности и их сакрализация. При помощи смеха все то, что выходит за поле сакрального, подвергается смеху.

Другое дело при «переходах» от одной эпохи развития человеческого общества к другой. Функции комического видоизменяются и дополняются на «переходах» интегрируясь в различные составляющие жизни человека. Античные проявления смехового начала культуры и его формы, актуализирующиеся в современном обществе, имеют не так много точек соприкосновения. И лишь в эпоху Возрождения комическое приобретает тот вид, который будет развиваться в культуре Нового времени.

Ренессанс признал мирообразующее значение смеха, возможность смеясь взглянуть на мир по-иному, нежели это делает официальная серьезность, предоставить всенародную безграничную утопическую свободу и равенство, а также желанную надежду на обновленное в свете радости и счастья в будущем. Эта эпоха «культурного перехода» привнесла в смеховую культуру новую идеологию, высокую гуманистичность. «Заветы Возрождения, - пишет В.В. Бибихин, - деятельное счастье, полнота бытия, жизнь в свете славы, строительство своей судьбы - уже не могут быть отброшены ни на каком историческом повороте. Это - цели, лишиться которых человек впредь не имеет права» [Бибихин, 1998, с. 32].

И в античности, и в средневековье комедийное искусство за отправное начало берет недостатки человеческой природы, но именно в ходе становления ренессансного сознания человек становится мерой состояния мира, а его «право на ошибку», обуславливающее различие реальности и идеала, осмысливается как предпосылка их отождествления. С этого времени постепенно комическое начинает вытеснять карнавальное, «низовое», начало, переходя в большую литературу, взаимодействуя с официальной культурой. Такая ситуация чрезвычайно плодотворно повлияла на развитие комизма в эпоху Ренессанса. Как отмечает М.Л. Андреев, «смех возникает на границах - социальных, культурных, исторических - там, где есть возможность увидеть «другого», ив нем, как в зеркале, самого себя. Где есть зоны непосредственно фамильярного контакта, где соприкасаются культурные миры, ломая свою жесткую непроницаемость. Где есть ощущение предела и, следовательно, ощущение формы - пока граница не пройдена, культура представляется самодовлеющей и абсолютной, а абсолют не имеет формы, он есть сфера, центр которой повсюду, а окружность нигде» [Андреев, 2008, с. 404].

Социальные функции смеха рассмотрены нами как таксоны, входящие в литературно-художественную культуру Возрождения и которые сообщают о многомерности и перспективности человеческой природы в новую для нее эпоху. Разнообразные функции смеха - рекреационная, общественная, познавательная, санкционирующая - явились действенным инструментом в борьбе с пережитками Средневековья и установлению нового мировоззрения. Как и гуманизму, литературе этого периода было присуще стремление откликнуться на все актуальные вопросы человеческого бытия. Важнейшая особенность великих произведений гуманистической литературы этой эпохи - народность. А неотъемлемой частью народности является комическое и его проявления в виде разных типов смеха. Именно народностью и присущим ей смехом проникнуто творчество многих авторов Возрождения, совмещавших всеобъемлющий реализм, человечность и стремление к обновлению жизни. В дальнейшей перспективе мы считаем нужным рассмотреть трансформацию комического в русской литературе Нового времени.

Список использованной литературы

1. Андреев, М.Л. (2008). Литература Италии. Темы и персонажи. Москва: РГГУ.

2. Аникст, А.А. (1974). Шекспир. Ремесло драматурга. Москва: Советский писатель.

3. Бартошевич, А.В. (1987). Поэтика раннего Шекспира. Москва: ГИТИС.

4. Баткин, Л.М. (2001). Смех Панурга и философия культуры. К. Исупов (Ред.), Бахтин М.М. Pro et contra. Личность и творчество М.М. Бахтина в оценке русской и мировой гуманитарной мысли (с. 398-412). Санкт-Петербург: Издательство русского христианского гуманитарного института.

5. Бахтин, М.М. (1990). Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. Москва: Художественная литература.

6. Бергсон, А. (1992). Смех. Москва: Искусство.

7. Бибихин, В.В. (1998). Новый Ренессанс. Москва: Наука.

8. Борев, Ю.Б. (1970). Комическое. Москва: Искусство.

9. Брант, С. (1984). Корабль дураков. Москва: Художественная литература.

10. Дживелегов, А.К. (1973). Рабле. И. Абашидзе (Ред.), Гаргантюа и Пантагрюэль (с. 7-14). Москва: Художественная литература.

11. Карабегова, Е.В. (2009). Проблема гротеска в искусстве Реформации (образ «Корабля дураков» в живописи Иеронима Босха и в поэме Себастиана Бранта). Дживелеговские чтения, А, 15-23.

12. Лихачев, Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. (1984/ Смех в Древней Руси. Ленинград: Наука.

13. Ортега-и-Гассет, Х. (1991). «Дегуманизация искусства» и другие работы. Эссе о литературе и искусстве. Москва: Радуга.

14. Пинский, Л. Е. (2002). Ренессанс. Барокко. Просвещение. Москва: РГГУ.

15. Пинский, Л.Е. (1959). О комическом у Рабле. Вопросы литературы, 5, 172-195.

16. Пинский, Л.Е. (1960). Эразм Роттердамский и его «Похвальное слово Глупости». Г. Гольбейн (Ред.), Эразм Роттердамский. Похвала глупости (с. 812-828). Москва: Государственное издательство художественной литературы.

17. Пинский, Л.Е. (1989). Магистральный сюжет. Москва: Советский писатель.

18. Пинский, Л.Е. (2015). Реализм эпохи Просвещения. Москва: ЦГИ Принт.

19. Пискунова, С.И. (2009). Испанская и португальская литература ХІІ-ХІХ веков. Москва: Высшая школа.

20. Повесть о Фоме и Ереме (1987). В.К. Былинина (Ред.), Сокровища древнерусской литературы. Сатира (с. 317-321). Москва: Советская Россия.

21. Рабле, Ф. (2005). Гаргантюа и Пантагрюэль. Москва: ЭКСМО.

22. Роттердамский Э. (1960). Похвала глупости. Москва: Государственное издательство художественной литературы.

23. Сервантес, М. (1999). Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Москва: Художественная литература.

24. Черная, Н.И. (1972). В мире мечты и предвидения: научная фантастика, ее проблемы и художественные возможности. Киев: Наукова думка.

References

1. Andreev, M.L. (2008). Lyteratura Ytalyy. Temy y personazhy [Literature of Italy. Themes and characters]. Moscow, RGGU Publ., 415 p.

2. Anykst, A.A. (1974). Shekspyr. Remeslo dramaturha [Shakespeare. Dramatist's craft]. Moscow, Sovetsky pisatel Publ., 607 p.

3. Bakhtyn, M.M. (2010). Tvorchestvo Fransua Rable y narodnaia kul'tura Srednevekovia y Renessansa. [Rabelais and His World]. Moscow, Khudozhestvennaia lyteratura Publ., 545 p.

4. Bartoshevych, A.V. (1987). Poetyka ranneho Shekspyra [Early Shakespeare poetics]. Moscow, GITIS Publ., 55 p.

5. Batkyn, L.M. (2001). Smekh Panurha y fylosofyia kultury [Panurge's laughter and philosophy of culture]. In K. Isupov (ed.). М.М.Bakhtyn Pro et contra. Lychnost y tvorchestvo M.M. Bakhtyna v otsenke russ- kojymyrovojhumanytarnojmysly [Bakhtin M.M. Pro et contra. The personality and creativity of M. Bakhtin in the assessment of Russian and world humanitarian thought]. Saint-Petersburg, Yzdatelstvo russkoho khrystyanskoho humanytarnoho ynstytuta Publ., pp.398-412.

6. Bergson, A. (1992). Smeh [The Laughter]. Moscow, Iskusstvo Publ., 127 p.

7. Borev, Yu. (1970). Komycheskoe [The Comic]. Moscow, Iskusstvo Publ., 239 p.

8. Brant, S. (1984). Korabl durakov [Ship of Fools]. Moscow, Khudozhestvennaia lyteratura Publ., 480 p.

9. Bybykhyn, V.V. (1998). Novyj Renessans [New Renaissance]. Moscow, Nauka Publ., 496 p.

10. Chernaja, N.I. (1972). Vmire mechty i predvidenija: nauchnaja fantastika, ee problemy i hudozhest- vennye vozmozhnosti [In the world of dreams and imaginations: science fiction, its problems and artistic possibilities]. Kyiv, Naukova dumka Publ., 228 p.

11. Dzhivelegov, A.K. (1973). Rable [Rabelais]. In Rabelais, F. Gargantjua i Pantagrjujel [Gargantua and Pantagruel]. Moscow, Khudozhestvennaia lyteratura Publ., pp. 7-14.

12. Erasmus, (1960). Pohvala gluposti [The Praise of Folly]. Moscow, Gosudarstvennoe izdatelstvo hu- dozhestvennoj literatury Publ., 828 p.

13. Karabegova, E.V. (2009). Problema groteska v iskusstve Reformacii [The problem of the grotesque in the Reformation art]. Dzhyvelehovskye chtenyia [Dzhevilegov Readings], issue A, pp. 123-125.

14. Lykhachev, D.S., Panchenko, A. M., Ponyrko, N.V. (1984). Smekh v Drevnej Rusy [Laughter in Old Russia]. Leningrad, Nauka Publ., 198 p.

15. Orteha-y-Hasset, Kh. (1991). "Degumanizacija iskusstva" i drugie raboty [The Dehumanization of Art and other works]. Moscow, Raduga Publ., 639 p.

16. Pinskyj, L.E. (1959). O komicheskom u Rable [About the comic at Rabelais]. Voprosy literatury [Issue in Literature], vol. 5, pp. 172-195.

17. Pinskyj, L.E. (1960). Erazm Rotterdamsky y eho "Pokhvalnoe slovo Hluposty" [Erasmus of Rotterdam and his "The Prise of Folly"]. In Rotterdamsky, E. Pokhvalnoe slovo Hluposty [The Praise of Folly]. Moscow, Hosudarstvennoe yzdatelstvo khudozhestvennoj lyteratury Publ., pp. 812-828.

18. Pinskyj, L.E. (2002). Renessans. Barokko. Prosveschenye [Renaissance. Baroque. Enlightenment]. Moscow, RGGU Publ., 832 с.

19. Pinskyj, L.E. (2015). Realyzm epokhy Prosveschenyia [Enlightenment Realism]. Moscow, CGI Print Publ, 368 p.

20. Piskunova, S.I. (2009). Yspanskaiayportuhal'skaialyteraturaXII-XIXvekov [Spanish and Portuguese literature of the 12th - 19th centuries]. Moscow, Vysshaia shkola Publ., 583 p

21. Povest o Fome i Ereme (1987). [About Foma and Jerema tale]. In V.K. Bylynyna (ed.). Sokrovishha drevnerusskoy literatury. Satira [Treasures of Old Russian Literature. Satire]. Moscow, Sovetskaia Rossy- ia Publ., pp. 317-321.

22. Pynsky, L.E. (1989). Mahystralnysiuzhet [The Main Plot]. Moscow, Sovetsky pysatel Publ., pp. 417 p

23. Rabelais, F. (2005). Harhantiua y Pantahriuel [Gargantua and Pantagruel]. Moscow, EKSMO Publ., 439 p.

24. Servantes, M. (1999). Hitroumnyj idalgo Don Kihot Lamanchsky [The Ingenious Gentleman Don Quixote of La Mancha]. Moscow, Hudozhestvennaja literatura Publ., 574 p.

Размещено на allbest.ru