Леонид Леонов: отповедь насильственному счастью

Размещено на http://www.allbest.ru/

Леонид Леонов: отповедь насильственному счастью

Соловьев Владимир Михайлович, историк, культуролог, доктор исторических наук, профессор, специалист по отечественной истории и культуре, аффилированный сотрудник Социологического института РАН, член Международного центра изучения русской философии при Институте философии Санкт-Петербургского университета

В статье рассматриваются вопросы, связанные с отражением проблем переходной эпохи в романе Л.М. Леонова «Вор». Сам свидетель такой эпохи, писатель психологически тонко и пластично передает собственную рефлексию, понимание противоречивого исторического пути России и тех процессов, которые тайно и явно шли в обществе, но не были выявлены и правдиво освещены и во многом преподносились в искаженном и в основном приукрашенно романтизированном виде. У Леонова же это время предстает как эпоха катастроф со всеми вытекающими драматическими и трагическими последствиями. Сопровождаемая насилием замена одних форм собственности на другие, откат назад и возвращение частного капитала (НЭП) - документально выписанный фон романа. И главный герой книги Дмитрий Векшин - это личность на переломе, судьба которой складывается в жаркие годы перемен, когда разрушены прежние культурные ориентиры, а с новыми пока царит неразбериха.

Ключевые слова: культура, литература, история, большевистский переворот, революция, НЭП, эпоха, гражданский раздрай. катастрофическое социальное смещение, культурный передел, медиатор, ирония, сарказм, скепсис, нервные сплетения личности, оптимизм, человеческое достоинство, эргалический подход, этика, этическая рефлексия.

Leonid Leonov: rebuff to the forcible happiness

Soloviev V.M.

In this article the questions, linked to repercussions of intermediate epoch problems, are under consideration in the L. Leonov's novel “The Thief'. Being the witness of this epoch himself, the author psychologically delicately and plastically conveys his reflexivity, understanding of the contradictory historical way of Russia and that processes, that discreetly and clearly existed in society, but were not identified and truly informed, but being mainly framed distorted and tall romanticized way. Leonov shows this period of time as an epoch of disasters with all the consequent dramatic and tragic consequences. Accompanied with the violation substitute one form of ownership to another, backlash and recovery of private funds (NEP) - documentaly painted backstage of the novel. The main character of the book Dmitri Vekshin is the person at a tipping point, who destiny forms in a hot period of changes, when the last cultural influences are destroyed but new are still in mess.

Keywords: culture, literature, history, Bolshevistic take-over, revolution, NEP (New Economic Policy), epoch, civil confusion, catastrophic social bias, cultural repartition, plectron, irony, sarcasm, skepsis (disbelief), personal neuroplexus, optimism, human worth, ergalic approach, ethics, ethical reflection.

Начатый в бесцензурные годы НЭПа, отредактированный и дополненный в короткий просвет послесталинской оттепели и прошедший точечную коррекцию в 1982 году роман Л.М. Леонова «Вор» на грани возможного в тогдашней советской печати заостряет внимание на том, до чего уже опаскудело насильственно навязанное поведшимся на комиссарскую демагогию людям сомнительное счастье, в котором за псевдореволюционным высокомерным учительством отчетливо проступило ощеревшееся бандитской ухмылкой уголовное нутро, притягательное для огромной серой массы сословно и ментально близких и отталкивающе отвратительное для работящих, дельных, не презирающих труд и не теряющих человеческое достоинство даже в экстремально тяжелых и унизительных условиях сословно чуждых и иначе моральнонравственно ориентированных.

Центральный персонаж романа Дмитрий Векшин - человек сильной воли, твердого характера. В прошлом красный командир, герой Гражданской войны, он легко подчиняет себе людей, но сам к ним равнодушен, глух к чужому горю, а его целеустремленность поражает своей неопределенностью, и так и непонятно, куда же она направлена.

Вероятно, для филологов и других посвященных в историю романа не секрет, что образ Векшина несколько мутнеет, теряет фокус, распадается и раздваивается из-за того, что сначала Леонов писал его с Сергея Есенина, с которым хорошо был знаком, а потом переделал его в криминального авторитета, короля преступного мира, завсегдатая московского дна. От Есенина во второй редакции «Вора» остается лишь малая доля душевной сумятицы да некоторая эмпатия. В остальном это жесткий, брутальный главарь братвы, каким и надлежит быть неформальному блатному лидеру столичного района Благуши, пользующегося не менее дурной славой, чем печально знаменитая Марьина Роща. Критика предъявляла Леонову несосостывки между первоначальным и окончательным Векшиным, но писатель, полагаясь на чутье художника, сохранив человеческую основу, всего лишь отсек всё лишнее и придал своему герою жизненную неопровержимость [3].

Есенин, конечно, не чурался кабаков, его лира звучала под сводами зловещих притонов и вертепов, поэт «жарил» спирт с бандитами и шниферами, был вхож в криминальную элиту, но сам себя он честно называет всего лишь «московским озорным гулякой». Лихой удалец, душегубом или налетчиком он никогда не был.

В своем тексте Леонов предельно сконцентрирован на тех узлах и нервных сплетениях личности, которые характеризуют и отражают черты и особенности эпохи на переломе.

В этом смысле летописец несостоявшегося светлого будущего, обернувшегося убогим и скудным настоящим, литературный герой Фирсов выступает настоящим медиатором, завуалированно, но все же внятно транслирующим скептическое авторское настроение.

Бесповоротное, не слишком тщательно скрытое осуждение читается во многих лирических отступлениях Леонова и в особенности в его иронических и саркастических интонациях. Он зорко и честно разглядел и показал, сколько общеизвестных моральных истин и, что еще хуже, как много людей погублено, погребено под «пластами катастрофического социального смещения» и радикального культурного передела [4, с. 509].

Разумеется, нигде большевистский переворот впрямую криминальной революцией не назван. Тем не менее по ходу чтения все больше прорастает зерно сомнения в том, что комиссары Гражданской войны выродились в бандитов, ибо становится очевидно, что они изначально были погромщиками, маскировавшими под иностранным словом экспроприация банальный грабеж, отъем денег и ценностей, гоп-стоп, или гоп со смыком. И, национализация, реквизиция, конфискация имущества, насильственная перекачка активов со счетов, приватизация частной собственности, по сути, не что иное, как принудительное и преступное изъятие дорвавшимися до власти и узаконившими такую форму воровства мародерами чужого добра и частных капиталов.

Взлом христианской морали, надругательство над «заповедью о святости и неповторимости людской жизни» неприемлемы. У Леонова слишком велико сомнение в том, что «социалистическая революция содержит в себе свой манифест более чистой, точной, высшей человечности» [4, с. 772, 773]. Для него - это отчасти ловкий фокус, но еще больше дерзкий и опасный трюк, похожий на головокружительный штрабат - смертельный цирковой номер Тани Векшиной, сестры главного героя романа. Порой создается впечатление, что писатель специально напускает туману, и потому сразу и не разберешь, где кончается уголовка и начинается революция, и наоборот. Но не так ли было в действительности?

Любителей поживиться, половить золотую рыбку в сточных водах большой русской смуты всегда хватает с избытком. Прохвосты, аферисты, авантюристы, жиганы, манипуляторы, прохиндеи, проходимцы всех мастей обмундировались в армейскую походно-полевую амуницию - кожанки с портупеей, сапоги со скрипом, фуражки военного образца и в этом дресс-коде в стиле милитари заняли начальственные кабинеты. Правда, в романе, если не считать загадочно-таинственную фигуру красного директора Арташеза, их нет. Зато есть мелкота, канцелярский планктон, поднятый со взбаламученного социального дна и образовавший новую бюрократию. Вот этот слой Леонов не оставляет без внимания, ибо ему претит выдвижение, возвышение, а еще больше нахрапистая претензия на законное доминирование бесцветных, но чрезвычайно пронырливых и активных людишек. Серый, бездарный и энергично и неустанно выдающий свою заурядность за дар бесценный управдом Чикилёв навзничь опрокидывает риторически традиционную шкалу ценностей, не соответствующую его представлениям о правильной общественной иерархии. Он уверен, что «всякий гений есть крайне антисоциальное явление, направленное к принижению трудящегося большинства...» [4, с. 475]. Сам себя Чикилев аттестует так: «Я аккуратист общественной жизни. Я уважаю кого следует, на собраниях поддерживаю, правом голоса не лоупотребляю, отчисления вношу безропотно, размышляю в установленных пределах» [4, с. 745].

При всей спеси и фанаберии Чикилев безнадежно проигрывает спившемуся, деградировавшему, вконец опустившемуся помещику Манюкину. Этот обломок великого российского перелома даже в жалком своем состоянии благоговейно как мантру повторяет: «Россия есть прежде всего живой народ, обитающий некое обжитое дедами географическое пространство, а живое и в счастье не остается неизменным» [4, с. 579].

Этика Леонова не смешивает демагогически возведенный в нечто культовое эргалический подход с фальшивым, пафоснопоказушным выпячиванием решающей роли труда и трудовой деятельности человека и красоту мастерства и любознательность к жизни жестянщика Пчхова, который как истинный лирик в своем ремесле преображал и возвращал к жизни из мусорного ничтожества самые разные вещи. Этот примусник, как его часто и не без уважения называют в романе, вдохновенно и терпеливо прикладывает свое искусство к дырявым бокам где-то раздобытого железного лома, и автор, любуясь и восхищаясь им пишет: «Весь мир был для Пчхова театром искреннего и слитного действия, и он один, зачарованный зритель, глядел из ей мастерской как из ложи на происходившее перед ним зрелище жизни...» [4, 172, с. 197].

Писатель убежден, что «Бог и счастье, как и звезды, куда понятней и видней со дна жизни», и что «людей для того любить надо, чтоб им теплей было, а не затем - чтобы у самого поспокойнее стало на душе» [4, с. 527, 675].

Леонов не страдал историческим пессимизмом, беззаветно верил как русский патриот в креативный потенциал России и оспаривал, что она «обоз Европы»: «В том-то и сила России нашей, что даже в пору благополучия никогда не обольщалась настоящим, а всегда добивалась в жизни высшей чистоты, жила смутной надеждой на лучшее впереди. Собственно, народ-то наш никогда и не жил как следует, а все к чему-то готовился, к предстоящему, не щадя себя и деток, не покладая рук... ни у кого из прочих народов не развита до такой степени эта хлопотливая, даже досадная порою желёзка непрестанного усовершенствования, как у нас, пожалуй» [4, с. 384, 547].

Даже главный советский классик Горький отметился «Несвоевременными мыслями». Что же говорить о стоящем в литературе несколько особняком Леонове? Да, он далеко не пренебрегал самовыживанием, слагал панегирики Сталину, славил партийно-советский строй, за что был щедро обласкан наградами, званиями, титулами, премиями. И тем не менее он редкий мастер между строк своих официально признанных и широко растиражированных произведений пропускать высокий ток такой крамолы, который не так силен даже в его предсмертно вышедшем «романе-наваждении» «Пирамида», над которым он работал почти полвека.

Писателю отдало обильное дань советское литературоведение, и интенсивное открытие Леонова продолжается и в 21-м веке [1; 2; 5; 6; 7].

От опасной утопии один шаг до тотальной катастрофы, и фактически Леонов иносказательно напоминает вещие слова, что благими намерениями вымощена дорога в ад, и похвальное на первый взгляд стремление сделать так, «чтоб всё на свете было умно и честно. хотя бы для этого пришлось весь мир перебрать по песчинке», может привести к глобальному катаклизму или по меньшей мере к непредсказуемым роковым последствиям. В самом известном своем романе «Русский лес» (1953) Леонов провидчески предостерег поглощенных и упоенных гигантским промышленным строительством соотечественников от губительного расхищения природных богатств.

Собирательное понимание леса как географического явления, живого организма, человеческого фактора, корневого национального достояния, определяющего самоидентичность, принадлежность к своему этносу, с философско-лирической силой явлено в тексте не как надгробное рыдание по заветным дубравам, борам, рощам, суборям, а как гневный протест против живодерского сдирания заживо целительной зеленой кожи с родной земли, её хищнического разорения. Образ русского леса - образ России, поэтическая метафора, за которой таится горестная тревога писателя, осознающего, что никакая могущественная индустрия не восполнит растраты живой воды рек, лугового приволья, необозримого лесного моря-океана. Эта бесценная, сохраненная предками земля - символ и средоточие жизни, душа народа, залог человеческой чистоты, и Россия без всего этого уже не Россия. Боль грозящей утраты единства русского мира приглушена, зашифрована, но отчетливо проступает, подводя к осознанию того, что равнодушное устранение от особой ответственности за отмеренные щедрой Десницей Божьей дары бытия, предназначенные и самым отдаленным поколениям, не просто беда, а настоящее бедствие.

Как всякий пророк в своем отечестве, Леонов остался непонятным и неуслышанным. В середине ХХ его упрекали, что он упаднически отпевает Россию раньше срока, да и сейчас не достигают цели слова его реквиема: «.прозябнет землица без своей зеленой шубейки. и поклянут люди свое солнышко! И как побьете до последнего-то деревца русские леса, тут и отправитесь. за хлебушком на чужую сторонку!..»

Пожалуй, именно «Вор» - наиболее яркий манифест этических и политических рефлексий и размышлений писателя. Эту вещь не назовешь антисоветской, но она и не советская, как бы автор ни стирал вопиющие грани гражданского раздрая, ни рядил ее в красные транспаранты, ни оборачивал в алые кумачовые ленты, декорированные пятиконечной звездой, серпом и молотом и прочими эмблемами строя, торжественно объявленного социалистическим.

Двумя - тремя штрихами, несколькими выразительными эпизодами Леонов показывает читателю как только что грязно пузырившееся искусно раздутым в нем гневом бунтарское быдло быстро и необратимо схлопывается, сдувается, строится по ранжиру и смиренно и верноподанно принимается соревноваться в послушании, подчинении, покорной готовности давать вить из себя веревки [4, с.658, 660].

Наверно, подходящим девизом и оптимистическим лозунгом для Леонова были бы крылатые слова: «...каким бы незадачливым ни выпал денёк, для воробьишки всегда найдется немножко навоза и солнца»! [4, с. 249].

леонов романтика гражданский мораль

Список использованных источников и литературы

1. Вахитова Т.М. Художественная картина мира в прозе Леонида Леонова (структура, поэтика, эволюция) / Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. СПб.: Наука, 2007. -- 317 с.

2. Грознова Н.А. Творчество Леонида Леонова и традиции русской классической литературы. Л.: Наука, 1982. -- 312 с.

3. Корниенко Н.В. Есенинская тема в романе Л. Леонова «Вор» // Вестник Ульяновского государственного технического университета . 2010. №1 (49). С. 11 - 16

4. Леонов Л. Вор: роман / Леонид Леонов. СПб: Азбука, Азбукап-Аттикус, 2021. 784 с.

5. Лобанов М.П. Роман Л. Леонова «Русский лес». М.: Советский писатель, 1958. -- 215 с.

6. Прилепин Захар. Леонид Леонов «Игра его была огромна». М.: Молодая гвардия, 2010. (Жизнь замечательных людей). 568 с.

7. Хрулев В.И. Художественное мышление Леонида Леонова. Уфа: Гилем, 2005. -- 536с.

Размещено на Allbest.ru