Трудовые протесты в России: территориальная и отраслевая локализация в 2008-2016 гг

Рисунок 6. Динамика стихийных акций и протестов с участием первичных профсоюзных организаций в 2008-2016 гг., % от числа протестов

В исходной точке Мониторинга доля стихийных протестов составляла 62%, и вплоть до 2013 г. она снижалась и достигла 35%, т.е. уменьшилась почти вдвое. Однако с 2014 г. показатель вновь начал расти и в 2016 г. достиг 53%, т.е. каждый второй протест вновь проходил без профсоюзов. В свою очередь, доля акций с участием профсоюзов с 2008 по 2013 г. увеличилась с 33 до 55%, но потом вновь опустилась даже ниже исходного уровня (29%).

Второй момент, на который следует обратить внимание, - это динамика протестов из-за невыплаты зарплаты. Эта причина стоит особняком наряду с такими, как низкая зарплата (16%), ухудшение условий труда (6%), ухудшение режима рабочего времени (4%), увольнения и сокращения (15%), отказ администрации от переговоров с коллективом (15%) Здесь приведены данные 2016 г. Нужно учитывать, что в рамках одного протеста могли называться сразу несколько причин, поэтому сумма превышает 100%.. Причем доля протестов по этим причинам менялась несущественно: это обычные поводы, по которым бастуют работники во всем мире, но в России есть определенная специфика - это второстепенные причины, в общем-то, незначительно влияющие на формирование протестного движения. В РФ главной причиной, которую можно обозначить как первостепенную для всех выступлений работников, являются полные или частичные невыплаты (задержки зарплаты). Дело даже не в том, что их много (рисунок 7), а в том, что невыплаты - это нарушение цивилизованной экономической и правовой логики, это явление, которого в рамках демократической рыночной экономики просто не должно быть. Профсоюзы рассматривают невыплаты как форму принудительного труда, который запрещен всеми международными конвенциями и трудовым законодательством страны. Тем не менее это явление сохраняется в российской действительности на протяжении всего постсоветского периода и вызывает самое большое раздражение работников.

Рисунок 7. Доля протестов из-за полных или частичных невыплат зарплаты в 2008-2016 гг., % от числа протестов

Представление о невыплатах как о самой важной причине, превосходящей все остальные поводы для недовольства, сформировалось в первые годы наблюдений (2008-2010 гг.), когда каждый второй протест возникал именно по этой причине. Но затем их количество стало уменьшаться и к 2013 г. снизилось вдвое по сравнению с первым годом наблюдений. Однако в 2014 г. нисходящая тенденция изменилась, и за три года доля акций из-за невыплат зарплат вышла на приблизительно исходный уровень (54%).

Таким образом, динамика трех показателей укладывается в единую логику: сначала произошел сдвиг протестов из промышленных отраслей в непромышленные, который начался в 2012-2013 гг., затем - падение, а после 2013 г. - рост числа стихийных протестов, и такая же динамика доли акций из-за невыплат зарплат. Промышленность при всем ее разнообразии - это зона с более высоким уровнем институциональности: промышленные предприятия находятся под контролем властей, надзорных ведомств (это касается технологий, налогов, цен, безопасности и в том числе трудовых отношений). На промышленных предприятиях, особенно крупных, существуют профсоюзы, которые ведут институциональный диалог с работодателем, там выше уровень официального трудоустройства, меньше развиты практики неформальной занятости.

В отраслях, куда протесты стали смещаться, институциональный контроль оказался крайне слаб: в сфере транспорта подавляющее число акций приходились на долю городских пассажирских перевозок; протесты в авиации, на железнодорожном транспорте и на морских судах случались редко из-за наличия активно действующих профсоюзов (помимо жестких технологических и трудовых регламентов). В то же время дорожные рабочие, водители маршрутных такси, автобусов, трамваев в последние годы ежемесячно устраивали стихийные акции; такая же ситуация складывалась в сфере ЖКХ и строительства, где почти отсутствуют профсоюзы (или они не малоэффективны), где высок уровень неформальной занятости, а степень технологии и регламентации весьма низкая.

Несколько иное положение дел наблюдалось в бюджетном секторе (образовании, здравоохранении, культуре, науке) с высоким уровнем официальной занятости, достаточно жесткой регламентацией, но крайне слабыми профсоюзами и мощным давлением со стороны работодателя, которыми выступают федеральные и региональные власти. Бюджетники не очень часто протестуют против невыплат зарплаты, но чаще всего их толкает на выступления низкий уровень оплаты.

Рост протестного уровня на транспорте, в строительстве, бюджетных и других отраслях после 2013 г., конечно же, объясняется кризисом и неблагоприятной макроэкономической обстановкой. До этого времени конфликты в этих отраслях разрешались двумя способами: либо работники терпели, либо уходили в поисках лучших мест. Однако кризис привел к снижению количества рабочих мест, в том числе и в теневом секторе, поэтому бастовать и протестовать стали те, кто раньше об этом и не помышлял: учителя и врачи, строители-мигранты и коммунальщики, а в последние годы даже работники сельского хозяйства.

Таким образом, сдвиг протестов произошел в направлении отраслей, где либо отсутствует, либо слабо развито институциональное регулирование трудовых отношений. При этом в промышленном секторе, где действуют профсоюзы и наработан опыт диалога и компромиссов, количество стихийных акций существенно меньше.

Заключение

Сотни протестов остаются незамеченными, им не придают значения, помимо этого, протестное поведение работников не берется в расчет при планировании, прогнозировании и т.п. Трудовые протесты далеки от эпицентра общественного внимания, и о них вспоминают только тогда, когда бастуют коллективы знаковых объектов (например, сотрудники космодрома «Восточный» или стадиона во время проведения Чемпионата мира). Между тем, как говорилось выше, каждый протест может сыграть роль детонатора и запустить цепь быстроразвивающихся и разрушительных для общества событий. Материалы Мониторинга показывают, что на протяжении последних десяти лет происходит постоянная территориальная экспансия протестов. Но они распространяются не только географически, в социально-экономическом пространстве они также охватывают новые зоны: транспорт, строительство, ЖКХ, бюджетные отрасли, сельское хозяйство.

Данные Мониторинга демонстрируют не только количественные, но и качественные изменения. Период с 2008 по 2013 г. можно назвать временем нарастания институциализации протестов, когда доля стихийных протестов снижалась, в то время как увеличивалось влияние профсоюзов и соответственно уменьшалось количество протестов из-за невыплаты зарплаты. В то же время среди причин протестов стали доминировать борьба против сокращений, против антирабочей политики работодателей, за нормальные условия труда и повышение зарплаты. Иными словами, все свелось к причинам, традиционным для споров работников с работодателями в установленных законом рамках.

В 2014 г. ситуация изменилась, и в последующие три года вновь выросло количество протестов, причиной которых явились невыплаты. Однако следует уточнить одно важное обстоятельство: против невыплат начали выступать не работники промышленных предприятий, а те, кто работал в отраслях с преобладанием неформальной занятости и серых схем трудоустройства, где профсоюзы были малоэффективны или вовсе отсутствовали. Снижение доли промышленных протестов позволяет утверждать, что в этом секторе отношения стабилизировались: значительная часть ответственных работодателей отказалась от практик задержки зарплаты, предупреждая ответные меры профсоюзов. В то же время в других отраслях, где у работников не было представительных органов и они действовали спонтанно, такие протесты стали нарастать. Неплатежи, как следствие кризиса, сместились в другие сектора и вызвали рост стихийных протестов. По сути, в этих отраслях работники вступили на тот путь, который их коллеги из промышленных отраслей прошли несколько лет назад: например, в бюджетном секторе возникло несколько новых альтернативных профсоюзов, которые, несмотря на свою малочисленность, пытались остановить давление работодателей; строители и работники ЖКХ предпочли войти в профсоюзы, наработавшие опыт борьбы и протестов. Однако, пытаясь самостоятельно или с помощью других перенять опыт борьбы за свои интересы, работники непрофсоюзных отраслей осваивали в первую очередь практики противостояния, борьбы и обороны, а не диалога с работодателем в рамках правовой процедуры.

Статистика Мониторинга демонстрирует, что примерно каждая третья акция не давала никаких результатов, столько же заканчивались полным или частичным удовлетворением требований протестующихВ рамках Мониторинга только в двух случаях из трех удалось зафиксировать результат протеста, а в отношении трети акций информация не обнаружена. По каждому случаю могло быть зафиксировано сразу несколько резуль-татов: кроме удовлетворения требований или отказа в них, регистрировались такие варианты, как продолжение переговоров, давление или расправа над протестующими, вмешательство властных и правоохранительных органов.. Единственным фактором, увеличивающим шансы работников на успех, являлись стоп-акции (радикальные протесты с остановкой работ), которые чаще всего проходили в стихийных формах и без участия профсоюзов. В рамках стоп-акций результата не удавалось достичь в 27% случаев, доля безуспешных протестов без остановки работы составляла 41%; число протестов с удовлетворением требований в рамках стопакций равнялось 46%, без остановок - 26%. Данные обследования показывают, что при готовности работников принять радикальные меры с целью нанесения ущерба работодателям у протестного коллектива появлялось больше шансов добиться успеха.

Обычная схема современных трудовых протестов сводится к весьма распространенному сценарию: работодатель без особого страха нарушает права работников, которые, в свою очередь, прибегают к проверенным рычагам влияния на него (остановка работы, шумные пикеты, жалобы губернатору или прокурору). Такие конфликты часто не находят своего решения, и проблема откладывается на будущее, порождая новые всплески недовольства. Однотипные конфликты тиражируются, институциональные решения не находятся, вследствие чего нарастает общая напряженность.

Ситуацию, скорее всего, может изменить либерализация закона о трудовых спорах, которая упростила бы процедуру забастовки и заставила бы работодателей вести себя ответственнее, а работников действовать в правовом поле, но до тех пор, пока это не произошло, сложившаяся динамика будет сохраняться.

Литература

1. Бизюков П. (1) (2011) Индивидуальные трудовые конфликты: могут ли работники защитить свои права в одиночку. М.: Центр социально-трудовых прав.

2. Бизюков П. (2) (2011) Как защищают трудовые права в России: коллективные трудовые протесты и их роль в регулировании трудовых отношений. М.: Центр социально-трудовых прав.

3. Борисов В. (2001) Забастовки в угольной промышленности (Анализ шахтерского движения за 1989-1999 гг.). М.: ИСИТО.

4. Вебстер Э. (2016) После «Мариканы»: новая динамика забастовок в Южной Африке // Орловский Ю.П., Герасимова Е.С. (ред.) Коллективные трудовые конфликты: Россия в глобальном контексте. М.: Контракт. С. 261-282.

5. Германов И.А. (2009) Самоорганизация работников и протестная активность // Козина И. (ред.) Профсоюзы на предприятиях современной России. М.: ИСИТО. С. 97-115.

6. Гордон Л.А., Клопов Э.В. (2000) Потери и обретения России в девяностых: историко-социологические очерки экономического положения народного большинства. В 2 т. М.: Эдиториал-УРСС.

7. Ильин В. (1998) Власть и уголь: шахтерское движение Воркуты (1989-1998 гг.). Сыктывкар: СКУ.

8. Козина И.М. (2009) Индустриальные конфликты в современной России // Экономическая социология. Т 10. № 3. С. 16-32 // https://ecsoc.hse.ru/data/2011/12/08/1208204980/ecsoc_t10_n3.pdf

9. Лопатин Л.Н. (1998) Рабочее движение Кузбасса в воспоминаниях его участников и очевидцев. М.: ИМЭМО РАН.

10. Методологические пояснения (б/г) // Федеральная служба государственной статистики // http://www.gks.ru/free_doc/new_site/population/trud/metodTrud.htm

11. Орловский Ю.П., Герасимова Е.С. (ред.) (2016) Коллективные трудовые конфликты: Россия в глобальном контексте. М.: Контракт.

12. Российский статистический ежегодник-2016 (2016) // Федеральная служба государственной статистики // http://www.gks.ru/bgd/regl/b16_13/Main.htm

13. Соловенко И. (2010) Рельсовые войны в России в 1998 г.: введение в проблему // Известия Алтайского университета. № 4-2 (68). С. 206-209.

14. Социально-экономическое положение России-2016 (2016) // Федеральная служба государственной статистики // http://www.gks.ru/bgd/regl/b16_01/Main.htm

15. Труд и занятость в России-2011 (2011) // Федеральная служба государственной статистики // http://www.gks.ru/bgd/regl/B11_36/IssWWW. exe/Stg/d1/05-12.htmТрудовой кодекс Российской Федерации от 30.12.2001(2001) N197-ФЗ

16. (ред. от 31.12.2014) (с изм. и доп., вступ. в силу с 13.07.2015), статья 398 // http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_34683/

17. Bizyukov P. (1996) Underground Miner's Strikes // Labour Relations in Transition. Wages, Employment and Industrial Conflict in Russia (ed. Clarke S.), Edward Elgar, Cheltenham, pp. 234-274.

18. Burawoy M., Clarke S., Fairbrother P., Krotov P. (1993) What about the Workers? Workers and the Transition to Capitalism in Russia, London: Verso.

19. Chan C. K. C. (2010) The Challenge of Labour in China: Strikes and the Changing Labour Regime in Global Factories, London: Routledge.

20. Clarke S., Aswin S. (2002) Trade Unions and Industrial Relations in Post-communist Russia, Basingstoke and New York: Palgrave.

Размещено на Allbest.ru