Историческая память и этничность в городской архитектурной среде как фактор конструирования социальной идентичности населения столиц республик в составе Российской Федерации на примере Ижевска и Саранска

Размещено на http://www.allbest.ru/

Историческая память и этничность в городской архитектурной среде как фактор конструирования социальной идентичности населения столиц республик в составе Российской Федерации на примере Ижевска и Саранска

О.А. Богатова, Е.Н. Гусева

Аннотация

В статье анализируются социальные практики меморизации и этнизации в процессе постсоветской трансформации архитектурного ландшафта столиц финно-угорских республик республиканскими элитами с целью конструирования устойчивой региональной идентичности столичного населения на примере Республики Мордовии и Удмуртской Республики. Цель исследования заключается в выявлении основных социальных технологий использования культурно-символических аспектов городской архитектурной среды, включая и историкокультурное наследие, и вновь созданные в целях «мемориального менеджмента» и придания этнического колорита элементы, тенденции их эволюции, и основные результаты использования таких технологий в постсоветский период. На основе данных стандартизированного наблюдения сравнивается интенсивность концентрации этнизации городской архитектурной среды, выявляются основные места концентрации знаков этничности и исторической памяти в городском пространстве Ижевска и Саранска, общие черты, стратегические особенности, результаты и ограничения в исследовательской перспективе социологических концепций политики идентичности и исторической политики, социологии города, публичных пространств, «мест» и «не-мест». Описываются основные вербальные (язык вывесок, лозунгов), монументальные (скульптура, памятные знаки, архитектурный декор зданий, лестниц, фонтанов и т. п.), визуальные (социальная реклама, этническая символика в иллюминации, праздничное оформление зданий) средства этнизации дизайна городской среды, а также архитектурные образы, указывающие на альтернативные этническим стратегии формирования столичной идентичности. Выявляются общие тенденции и проблемы, связанные с перепланировкой городской среды и трансформацией «высокомерных» советских общественных пространств в места отдыха и общения. К числу ограничений эффективности исторической политики и политики этнизации городских пространств автор относит сознательную реализацию альтернативных стратегий формирования городской идентичности различными социальными субъектами, привязку знаковых архитектурных объектов - к «пустым» псевдопубличным пространствам или спортивным сооружениям, не являющимся «якорными» объектами, создание насыщенных символикой транзитных пространств в статусе «не-мест», визуальная этническая специфика которых недоступна для обозрения тем, кто их использует.

Ключевые слова: социальная идентичность, город, этнизация городских пространств, политика идентичности, республики в составе Российской Федерации.

Abstract

O.A. Bogatova, E.N. Guseva

HISTORICAL MEMORY AND ETHNICITY IN THE URBAN ARCHITECTURAL ENVIRONMENT

AS A FACTOR OF SOCIAL IDENTITY CONSTRUCTION IN THE CAPITALS

OF THE RUSSIAN FEDERATION REPUBLICS ON THE EXAMPLE OF IZHEVSK AND SARANSK

The article analyzes the social practices of memorization and ethnicization in the process of post-Soviet transformation of the architectural landscape of the capitals of the Finno-Ugric republics, by the republican elites with the aim of constructing a stable regional identity of the capital's population on the example of the Republic of Mordovia and the

Udmurt Republic. The purpose of the study is to identify the basic social technologies for using the cultural and symbolic aspects of the urban architectural environment, including the historical and cultural heritage, and the newly created elements for the purpose of “memorial management” and to give ethnic flavor, the trends in their evolution and the main results of using such technologies in the post-Soviet period. Based on the data of standardized observation, the intensity of the concentration of ethnicization of the urban architectural environment is compared, the main places of concentration of signs of ethnicity and historical memory in the urban space of Izhevsk and Saransk, common features, strategic features, results and limitations in the research perspective of sociological concepts of identity politics, historical politics, city sociology, public spaces, “places” and “non-places” are identified. The main verbal (language of signs, slogans), monumental (sculpture, commemorative signs, architectural decoration of buildings, stairs, fountains, etc.), visual (social advertising, ethnic symbols in illuminations, holiday decoration of buildings) means of ethnicization of urban environment design are described, as well as architectural images that indicate alternative ethnic strategies for the formation of the capital's identity. The general trends and problems associated with the redevelopment of the urban environment and the transformation of “arrogant” Soviet public spaces into places of recreation and communication are revealed. Among the limitations of the effectiveness of the historical policy and the policy of ethnicization of urban spaces, the author considers the conscious implementation of alternative strategies for the formation of urban identity by various social actors, the binding of iconic architectural objects to “empty” pseudo-public spaces or sports facilities that are not “anchor” objects, the creation of symbolic transit spaces in the status of “non-places”, the visual ethnic specificity of which is not available to those who use them.

Keywords: social identity, city, ethnicization of city spaces, identity policy, republics of the Russian Federation.

Введение

В ряде республик в составе современной Российской Федерации актуальная проблема формирования столичной идентичности на основе синтеза городской и республиканской идентификации решается посредством этнизации и мемориального менеджмента публичных пространств. На примере столиц финно-угорских республик Поволжья - Мордовии и Удмуртской Республики - можно выявить общие тенденции и проблемы, связанные с реализацией данной политики идентичности в процесс реконструкции городской среды и создания новых пространств, обладающих символической значимостью.

Объект и предмет исследования

Предметом нашего исследования является использование таких элементов конструирования городской идентичности столиц республик в составе современной Российской Федерации, как создание «инфраструктуры памяти» и этнизация городской среды на примере столиц финно-угорских рес-

публик Поволжья - Мордовии (г. Саранск) и Удмуртской Республики (г. Ижевск) - в качестве эмпирических объектов исследования. Цель исследования заключается в выявлении основных социальных технологий использования культурно-символических аспектов городской архитектурной среды, включая и историко-культурное наследие, и вновь созданные в целях «мемориального менеджмента» и придания этнического колорита элементы, а также тенденции их эволюции и основные результаты использования таких технологий в постсоветский период.

В соответствии с целью исследования были определены следующие задачи:

выявление степени обусловленности воспринимаемых этнических, мемориальных и иных содержащих отсылку к историческому прошлому культурных особенностей архитектурной среды центральных частей Ижевска и Саранска историко-культурным наследием обоих городов (сохранения застройки исторического центра и её интеграции в современную архитектурную среду);

выявление основных зон пространственной концентрации «инфраструктуры памяти» и этни- зированных пространств в архитектуре городских центров;

определение основных символических средств и социальных практик этнизации городских пространств Ижевска и Саранска;

оценка степени влияния архитектурных средств политики республиканской идентичности на восприятие жителей и визитеров столиц Мордовии и Удмуртской Республики.

Методология и методы исследования

Методологической базой исследования послужили структуралистско-конструктивистские теоретические подходы к проблеме идентичности социальных групп, «политике памяти», «политике идентичности», теории коллективной исторической памяти и «мест памяти», социология города, включая теорию символической экономики, градостроительного «высокого модернизма», псевдо- публичных пространств и стратификации городского пространства на «места» и «не-места». Эмпирической базой исследования послужили данные невключенного наблюдения в центральной части г. Ижевска и г. Саранска в период 2017-2018 гг., а также данные социологических опросов и фокус- групп; информационной базой для изучения репрезентаций образов столиц республик в политике городской идентичности применительно к архитектуре общественных пространств послужили краеведческая литература, путеводители и стратегические документы по проблемам градостроительства и благоустройства Ижевска и Саранска. В процессе сбора данных применялись методы социологического наблюдения, исторического анализа, качественного социологического анализа и вторичного анализа данных социологических опросов. Временные рамки исследования соответствовали подготовке к матчам чемпионата мира ФИФА в 2018 г., способствовавшей активизации деятельности по благоустройству и символической маркировке архитектурной среды центральной части Саранска, наиболее доступной для иностранных визитеров-болельщиков.

Наличие у полноценной городской архитектурной среды, наряду с утилитарными, символических компонентов (специфического культурного текста [1. С. 89-98] и эстетической привлекательности обусловливает ее идентификационную функцию, которая заключается в способности быть одновременно объектом идентификации, маркером и инструментом производства городской идентичности. Современные социальные теории города рассматривают его социальную идентичность в качестве продукта определенной градостроительной политики и политики идентичности, включающей такие компоненты, как символическое оформление, брендинг, использование «мегасобытий», в том числе международных спортивных состязаний, в качестве перформативных средств нациестроитель- ства [2. P. 174], экономическое и культурное присвоение городской среды. С точки зрения урбанистики основой идентичности города как особого типа архитектурной среды является цельный образ города, включающий такие характеристики, как узнаваемость, пространственная или формальная соотнесенность объекта с наблюдателем и другими объектами, а также практическое или эмоциональное значение для наблюдателя [3. С. 20]. С социологической точки зрения городское поселение, будучи центром притяжения и анонимной функциональной коммуникации людей с разнообразными жизненными целями и амбициями, формирует символическую среду, которая регулирует циркуляцию потоков людей и ресурсов, необходимых для удовлетворения их потребностей [4. С. 98-100], структурирует физическое и социальное пространство города, контролирует и социализирует горожан и мигрантов [5. С. 4], демонстрируя символы власти, социальной иерархии, включая, по выражению А. Лефевра, «диверсификацию локусов, их противопоставление и маркировку», создание утопических локусов, гетеротопий, изотопий [6. С. 167], значимых социальных ценностей в виде материальных элементов городской среды, социально одобряемых норм и практик их использования.

Ш. Зукин рассматривает визуальные репрезентации городской культуры и идентичности в качестве продукта «символической экономики» городов, в которой «совмещаются две принципиально важные для материальной жизни города производственные системы: производство пространства, в котором финансовые инвестиции взаимодействуют с культурными смыслами, и производство символов, которые являются и валютой коммерческого товарооборота, и языком социальной идентификации» [7. С. 377]. Основой социальной идентификации города и самоидентификации городского населения, с точки зрения Зукин, является ощущение «аутентичности» (связи с историческими корнями) городской среды, которое может основываться как на целенаправленном сохранении традиционного облика города и образа жизни, так и на символическом и функциональном «присвоении» городской среды новой доминирующей группой, которая вытесняет старожилов и преобразует город или жилой район в соответствии со своими [8. С. 64]. Более важной исследовательской проблемой по сравнению с поисками «подлинной» укорененной аутентичности, отличной от ее симулякров - продуктов «игры в аутентичность», Зукин считает использование субъективно воспринимаемой аутентичности в качестве инструмента власти, посредством которой группа, доминирующая экономически и политически, претендует и на моральное превосходство, навязывая свое видение города или района экономическими и архитектурными средствами.

Противоположная тенденция развития городской среды в эпоху глобального капитализма, по мнению Р. Сеннета, выражается в ее стандартизации, способствующей возникновению «псевдопуб- личных пространств», в целом не предназначенных для спонтанной коммуникации и служащих удовлетворению либо сугубо индивидуальных потребностей (торговые центры), либо «высокомерных» пространств, расположенных в людных местах, но с ограниченным доступом, свидетельствующих о деградации публичной сферы [9. С. 101]. С точки зрения М. Оже, подобные пространства, например стандартизированные транзитные зоны и иные места временного пребывания - дороги, аэропорты, сетевые гостиницы, больницы, лагеря беженцев и т. п., представляют собой «не-места» в том смысле, что они не связаны с идентичностью исторически сложившихся местных сообществ, не создают ее и не способствуют созданию социальных связей [10. С. 84]. Производство пространств в статусе «не- мест» Оже считает характерной чертой современной эпохи - «гипермодерна».

Восприятие городских архитектурных ландшафтов в качестве атрибутов «дома», «малой родины» горожан и жителей административного региона, центром которого является городское поселение, формирует чувство местного патриотизма, является фактором миграционного притяжения, а в ряде случаев способствует возникновению социальных движений с целью развития города или сохранения его историко-культурного наследия. Особенность столиц республик в составе современной России заключаются в наличии дополнительных этносимволических функций создания узнаваемой и привлекательной культурной среды, служащей целям идентификации с республикой и ее административным центром для представителей «титульных» этнических групп населения этих регионов. Следовательно, если столичная идентичность административного региона включает идентификацию региона как объекта его влияния, то республиканская идентичность в качестве разновидности региональной идентичности в современной России, по мнению Л.М. Дробижевой, отличается тесной ассоциацией и сходством с этнической идентичностью «с точки зрения близости и реальности ее восприятия, традиционности ее воображения, большей легкости ее конструирования» [11. С. 192].

В отличие от городской, проблематика региональной и этнической идентичности в российских социальных науках часто эссенциализируется даже в тех случаях, когда объектом исследования является связь «этнорегиональной» идентичности республик в составе России и их столиц. В качестве основных подходов к изучению республиканской идентичности в России следует упомянуть эссен- циалистско-группистский, представленный, например, концепцией этнорегиональных автономий пермской политологической школы, и конструктивистский, основанный на структуралистско- конструктивистской концепции региональной и этнической идентичности П. Бурдье и Р. Брубейкера. Первый подход, с нашей точки зрения, демонстрирует последствия «несчастливого брака конструктивистских клише и укорененного группизма» [12. P. 8] в менталитете исследователей, рассматривающих этнические группы в качестве коллективных социальных акторов, которым приписываются в случае российских республик такие характеристики, как «культурно-психологическое ядро ценностей регионального социума, сложившиеся ментальные особенности» [13. С. 713]. На практике определение российских республик в качестве этнорегиональных автономий противоречит критериям таких административно-территориальных образований, используемых самими пермскими политологами, включая нормативное присвоение региону статуса «родины» определенной этнической группы, а также «особые преференции для титульной этнической группы в данном регионе, прежде всего гарантии доступа к власти (формальные или неформальные квоты при распределении властных позиций по этническому признаку), а также языковые / религиозные преференции» [14. С. 184].

Конструктивистский подход к проблемам республиканской идентичности и ее этнизации исходит из представления о социально сконструированном и перформативном характере категорий групповой идентичности, не столько отражающих, сколько формирующих сущностные групповые особенности. Так, П. Бурдье, характеризуя категории идентичности как продукт символической борьбы социальных агентов за право на определение реальности и навязывание схем ее классификации, включает в число проблем, связанных с категориями идентичности, формы сопротивления доминирующим политикам идентичности - «символические стратегии презентации и саморепрезентации, с помощью которых социальные агенты противостоят навязываемым классификациям и репрезентациям их самих со стороны других» [15. С. 60]. Р. Брубейкер, основываясь на методологии Бурдье, рассматривает понятие идентичности скорее в качестве категории практики, чем в качестве категории анализа [16. С. 740], а также предпринимает попытку исследования манифестации этничности в городском пространстве и символической борьбы по поводу региональной идентичности в форме сопротивления символической политике румынизации венгерского этнического меньшинства в г. Клуже - административном центре румынской Трансильвании. Символическую политику, направленную на акцентуацию этнической идентичности «титульной» этнической группы (core nation) в государствах, относительно недавно получивших независимость, включая постсоветские, Брубейкер описывает в терминах «национализации» страновой идентичности путем обоснования необходимости распространения на все население страны ее этнических признаков в этнодемографической, культурноязыковой, образовательной, кадровой политике [17. P. 1786].

В конструктивистской парадигме основные этнические атрибуты идентичности российских республик рассматриваются в качестве формы саморепрезентации этих регионов, продуктов республиканской политики идентичности, направленной, по характеристике российского исследователя А.Г. Осипова, на воспроизводство «упорядоченной и основанной на иерархии картины этнического пространства» [18. С. 183], выполняющих не инструментальные, а символические функции, так как «этническая» государственность республик, автономной области и автономных округов не является правовым институтом и вообще не определена и не закреплена в юридическом отношении» [18. С. 179].

В.Я. Гельман определяет региональную политику идентичности в целом в качестве «специфической деятельности региональных элит по управлению информационной средой в целях создания у потребителей информационных потоков внутри и вовне региона желаемого представления о самом регионе, о самих себе в регионе и о месте региональных элит в прошлом, настоящем и будущем региона [11. С. 192]. Е.Ю. Цумарова выделяет такие направления политики региональной идентичности, реализуемые в том числе в республиках, как символизация пространства, ритуализация принадлежности к сообществу, формирование представлений о «мы-сообществе» и установление его символических границ [19. С. 18]. Г.И. Макарова отмечает такой аспект республиканской политики идентичности, как подчеркивание столичного статуса административных центров республик [20. С. 94], а также выделяет в качестве основных ее характеристик на материале Татарстана сочетание производства репрезентаций культурного многообразия республики и ее этнизации [21. С. 344]. Л.В. Сагитова доказывает, что республиканская «национализирующая» политика идентичности в постсоветский период выполняет функцию легитимации власти правящих элит республик и ее сохранения, несмотря на смену политических режимов на федеральном уровне [22. С. 313]. Аналогичный подход к формированию собственно городской идентичности представлен, например, в работах Е.В. Головневой, которая определяет идентичность города как дискурсивную формацию, включающую различные формы дискурса, создание которых включает активное использование административного ресурса [23. С. 202] и участие местных элит, особенно в целенаправленном производстве образов городской культуры в рамках политического дискурса в качестве инструмента преобразования социальной реальности [24. С. 61], а также сакрализации этих образов в дискурсе традиционной или «гражданской» религии в форме коммеморации выдающихся земляков, почитания объектов городской культуры (памятников, знаменательных мест, элементов ландшафта и т. п.), героизации событий истории города, организации их реконструкции в ходе городских праздников и ритуалов [24. С. 59].

Российские политологи описывают политику идентичности не только как символический менеджмент, но и как практический процесс управления различиями. С точки зрения О.Ю. Малиновой, в более широком смысле политика идентичности выполняет не только функции символической политики как «публичной деятельности, связанной с производством различных способов интерпретации социальной реальности и борьбой за их доминирование в публичном пространстве» [25. С. 14], но и функции закрепления их в системе правовых категорий и социальных отношений при наличии такой возможности [25. С. 15]. В данном случае применительно к национальным движениям и этни- зированным политическим субъектам понятие политики идентичности используется практически в качестве синонима национальной политики.

Эта точка зрения близка Р.Ф. Туровскому, описывающему три выделенные им основные модели национальной политики в постсоветских республиках (обеспечение доминирующих позиций титульного этноса во власти, закрепление позиции титульного этноса во власти ... через поиск оснований для легитимности сложившегося режима и демонстрации у него каких-то глубоких исторических корней и этнокультурной базы, либо регулирование распределения должностей между основными этническими группами) именно в категориях политики идентичности [26]. По его мнению, постсоветский регионализм как артикуляция особых региональных интересов является в основном результатом позднесоветской «суверенизации» республик в составе РСФСР, последующего распада СССР и использования республиканской идентичности в качестве модели регионального сознания в других субъектах Российской Федерации, а привязка региональной идентичности к центрам административных регионов, чьи границы неоднократно изменялись, также свидетельствует об относительной новизне этого явления и отсутствии глубоких исторических корней [27. С. 133-134].

Таким образом, в современных исследованиях проблем республиканской идентичности конструирование особых культурных образов столиц республик рассматривается в качестве одного из ключевых факторов формирования особенностей идентичности этих регионов России, связывающих политику региональной идентичности с национальной политикой и самоидентификацией «титульных» этнических общностей республик. В современной российской этнологии и социологии под эт- низацией городского пространства понимается процесс манифестации, т. е. публичного выражения в нем этничности, основанного на ее мобилизации [28. С. 241], а также «актуализации этнического фактора в повседневной жизни, социальных и политических отношениях, в механизме формирования социальных связей и отношений, маркировании их этническими категориями» согласно определению В.И. Дятлова и К.В. Григоричева [29. С. 8]. Наиболее мощным инструментом мобилизации этничности и этнизации городской среды В.И. Дятлов считает столицы бывших союзных и автономных республик, получившие вместе со столичным статусом функцию национального проектирования и строительства «титульных» этнонаций в форме пропаганды этнонациональной идентичности, политической «коренизации», создания институциональной инфраструктуры этнической культуры и образования, производства литературных языков, подготовки кадров национальной интеллигенции и т. д., что в совокупности «делало массу общественных отношений и связей этнически окрашенными, а этнический фактор - высоко актуальным в повседневной жизни» [28. С. 245].

Если В.И. Дятлов на примере Улан-Удэ делает вывод, что этническая функция до такой степени трансформировала социальную и этнодемографическую среду столиц республик, что этот процесс продолжает усиливаться и в постсоветский период, то Ю.П. Шабаев описывает в целом поверхностный характер этого процесса - на уровне визуально воспринимаемых культурных «текстов» - в Сыктывкаре (столице Коми Республики), выделяя такие формы репрезентации коми этничности, как оформление зданий, фонарных столбов и оград этническим орнаментом, далеко не всегда аутентичным (включая коми и ненецкий), перевод вывесок с названиями улиц и организаций на коми язык, организация в городе мероприятий, служащих целям мобилизации и манифестации этничности - съездов коми народа, фольклорных фестивалей, размещение этнических организаций [1. С. 95-96].

Другой формой культурно-символического менеджмента городской идентичности, наряду с ее этнизацией, является «мемориальный менеджмент» [30. С. 305] в форме создания городской «инфраструктуры памяти». Концепт коллективной исторической памяти в современных социальных науках составляет предмет междисциплинарных исследований памяти (memory studies) и обозначает социальную конструкцию, представляющую собой репрезентацию исторического прошлого, принятую сообществом и служащую для определенных целей, включая конструирование коллективной идентичности [31. С. 33], а также консолидацию или, наоборот, раскол общества, создание «образа врага», конструирование языка для обсуждения социальных проблем [31. С. 28].

По содержанию историческая память является «социально разделяемым культурным знанием о прошлом, которое опирается на разные источники и отличается принципиальной неполнотой и избирательностью» [32. С. 116]. Социальная память представляет собой совокупность коллективных представлений о прошлом, основанных на личном и коллективном опыте, как институционализированных, так и неформальных, основанных на устной традиции различных «коллективных субъектов памяти» [32. С. 24] - государственных и негосударственных социальных агентов, а также социально одобряемых практик обращения со знанием о прошлом (коммеморации), опирающихся на социальную «инфраструктуру памяти» - совокупность материальных символических ресурсов, включающую «памятники, музеи и мемориальные комплексы, государственные праздники, публичные ритуалы, топонимия пространства, произведения литературы и искусства, знаки, символизирующие солидарность (ленты, цветы и проч.) [32. С. 119].

М. Хальбвакс различает индивидуальную (внутреннюю) и коллективную (внешнюю) память, отмечая, что память индивидов и групп социально детерминирована, воспоминания сохраняются и редактируются в процессе их воспроизведения в соответствии с социальными установками и ценностями («рамками») коллективной памяти семьи, класса, нации, религиозной группы и т. д. [33]. Это противопоставление было переосмыслено в конце XX в. П. Нора, автором концепции «мест памяти», констатировавшим распад механизмов «живой», спонтанной коллективной памяти, основанной на устной традиции и авторитете старших поколений, на фоне кризиса общенациональных исторических нарративов, вследствие чего существование коллективной памяти зависит от наличия «мест памяти» - институциональных источников знания о прошлом, включая «музеи, архивы, кладбища, коллекции, праздники, годовщины, трактаты, протоколы, монументы, храмы, ассоциации. ... Места памяти рождаются и живут благодаря чувству, что спонтанной памяти нет, а значит - нужно создавать архивы, нужно отмечать годовщины, организовывать празднования, произносить надгробные речи, нотариально заверять акты, потому что такие операции не являются естественными» [34. С. 26].

В качестве инструмента «мемориального менеджмента» в социальных исследованиях памяти рассматривается «политика памяти», которая обозначает «всю сферу общественных практик и норм, устанавливаемых государством и связанных с регулированием коллективных представлений об истории, акцентированием внимания на одних сюжетах и замалчиванием или маргинализацией других» [35. С. 128]. По мнению А.И. Миллера, частным случаем политики памяти является историческая политика, в которой доминирующим нарративом, используемым в целях конструирования российской национально-гражданской идентичности, является «сплочение вокруг наследия прошлого, которым можно гордиться» [35. С. 130-131], и идеи великодержавности. К недостаткам официального исторического нарратива Миллер относит его эклектичность и дефицит развития связанной с ним «инфраструктуры коллективной памяти» [35. С. 134].

Таким образом, анализ ситуации в современных исследованиях памяти позволяет выявить такие проблемные пункты, как сконструированный и неполный характер репрезентаций исторического прошлого, оставляющий место для манипуляций массовым сознанием, зависимость коллективной памяти от материальной инфраструктуры, которая может быть недостаточной или неадекватной целям социально одобряемой политики памяти, и противоречие между потребностью в создании общенационального государственно-гражданского исторического нарратива и партикуляризмом целей коллективных субъектов памяти, создающим возможность конфликта интерпретаций.

Результаты исследования

Города Ижевск, ставший столицей Вотской автономной области в 1921 г. [36. С. 167], и Саранск, получивший статус столицы Мордовского автономного округа в 1928 г. [36. С. 467], в качестве объектов и субъектов этнизации имеют ряд сходных характеристик: оба являются относительно крупными городами, численность населения которых в XX-XXI вв. выросла более чем в 10 раз благодаря столичному статусу и индустриальному развитию. Доля населения каждой из столиц составляет около 40 % населения соответствующей республики, а доля представителей «титульной национальности» - менее 30 % их населения. При этом численность населения Ижевска (648,2 тыс. чел. в 2017 г.) [37. С. 246] в рассматриваемый период постоянно превышала соответствующий показатель Саранска, население которого составило в 1926 г. 15,4 тыс. чел., в 1939 г. - 41,2 тыс., в 1959 г. - 99,5 тыс., в 1970 - 208,9 тыс., в 1979 - 289,5 тыс., в 1989 г. - 339,4 тыс. чел. и в 2017 г. 348,4 тыс. чел.) [37. С. 259], в 2 и более раза. Оба города приобрели функцию «фабрик этничности» вместе со статусом столиц автономий, о чем, в частности, свидетельствует динамика увеличения доли удмуртов в Ижевске по сравнению с 2 % в 1897 г. [38. С. 20] и мордвы в Саранске в сравнении с 1923 г. (менее 3 %) [39. С. 46], и одновременно пережили в советский период существенную градостроительную трансформацию, которая имела совершенно разные последствия для городской культурно-символической среды и идентичности. Эти различия можно объяснить главным образом на основе соответствия или несоответствия целям советской модернизации исходного функционального назначения обоих городов (Ижевск - «город-завод», центр оборонной промышленности, типологически близкий к промышленным городам Урала; Саранск - типичный торговый уездный город), так и «эффектом» масштаба, так как Ижевск, еще не имея формально городского статуса до 1918 г., фактически представлял собой крупное по дореволюционным меркам компактное городское поселение, построенное вблизи крупного промышленного предприятия и поэтому имевшее все шансы сохранить историческую планировку и наиболее значимую часть дореволюционной застройки.

Для Саранска, основанного в 1641 г. в качестве острога (города-крепости) на Белгородско- Симбирской засечной черте и благодаря своему местоположению на перекрестке торговых путей из Крыма и донских земель в Поволжье ставшего торгово-промышленным городом, приобретшего в 1651 г. статус уездного центра (с 1780 г. - уездного города Пензенской губернии), основным результатом советской архитектурной реконструкции стали практически полная утрата архитектурного облика исторического центра, до революции состоявшего из «сакрального каркаса» соборов и церквей, торговых площадей, каменных купеческих особняков и Гостиного двора, и, как следствие, утрата связи архитектуры города с идентичностью местных сообществ. Обширные пустые пространства площадей, созданные на месте снесенных соборов, и составляющие их здания и монументы (например, расположенные по периметру Советской (бывшей Базарной и Соборных) здание обкома КПСС (1983 г., современное здание администрации главы Республики Мордовия), памятник Ленину с трибунами для руководства республики (1960 г.), здание Дома Советов (1940 г.), перестроенное здание учительской семинарии (в настоящее время - администрация городского округа)) образовали «не- места», лишенные собственной индивидуальности. Во многом эти градостроительные просчеты объясняются замедленной урбанизацией региона в целом, вследствие которой в городе происходила постоянная смена населения: выезд коренных горожан в более крупные города и рост населения за счет мигрантов из сельской местности, к числу которых относились руководители всех уровней и архитекторы, не дорожившие дореволюционным архитектурным наследием. Ощущение утраты старожилами «аутентичных» объектов самоидентификации передают, например, комментарии саранского краеведа С. Б. Бахмустова к альбому фотографий предназначенных к сносу зданий старого Саранска, сделанных в 1960-1970-е гг. его отцом Б.П. Бахмустовым: «Улица Демократическая, некогда 1-я Богословская _ Здесь процветал тот тип отношений, который имел прямые связи с дореволюционным прошлым. Здесь царила несуетность, патриархальность, прочные традиции» [40. С. 49]; «На первый взгляд Низы больше смахивали на деревню, удобно расположившуюся под боком города, но только на первый: именно здесь Саранск бытовал так, как сложилось в XIX веке» [40. С. 198] и т. д.

На постороннего наблюдателя, судя по урбанистическому блогу, современный центр Саранска также производит впечатление одного из безликих российских городов, который «никому не интересен»: «А это центральная площадь. Просто всё закатано в асфальт - и пустота. ... Просто ужасное пространство. ... Вместо общественных пространств - парковки» [41]. Однако впечатления того же блогера от Ижевска также во много аналогичны и указывают на наличие общих градостроительных проблем: «Газоны постепенно исчезают, и дворы превращаются в асфальтовые пустыни для ненаглядных повозок. ... В Ижевске нет ярко выраженного центра. Ходишь по городу, и все время кажется, что где-то через квартал будет центр, но центра нет. Один большой спальный район. .Если же говорить о развитии, для Ижевска важно сформировать центр города, который сейчас не имеет ощутимых границ. Причем эти границы размыты как географически - нет конкретной локализации центра, он разваливается на куски, - так и в смысловом плане: нет центрального места притяжения» [42].

Советская реконструкция Ижевска в статусе столичного города, начатая в более урбанизированном и более удаленном от Москвы промышленном регионе, при наличии определенного ядра городского населения, с более высокой экономической и градостроительной базой по сравнению с Саранском, стала более растянутой по времени (первые 4-5-этажные типовые жилые дома и общественные здания в центре города были построены в конце 1920-х - начале 1930-х гг. [43. С. 164], а в начале 1960-х гг. появились первые 14-этажные здания [43. С. 195], и, несмотря на интенсивный рост населения («Перепись 1897 г. учла 41 тысячу ижевцев..., а уже в 1974 г. город отметил рождение своего полумиллионного жителя; не прошло и десяти лет, как в Ижевске родился 600-тысячный горожанин (1983)» [38. С. 21]), позволила избежать существенных градостроительных ошибок [44. С. 164].

Тем не менее Ижевск также испытал на себе такие последствия советизации, как утрата исторических названий улиц, разрушение исторической религиозной и жилой застройки, перемещение исторического центра и сходный с Саранском результат в виде появления «пустых» в социальном смысле пространств власти. В соответствии с генеральным планом застройки архитектурный центр города переместился с перекрестка улиц Советской и Максима Горького к северу, в район перекрестка Пушкинской улицы с улицей Наговицына, Карлутской и Центральной площадей. В настоящее время запущенное состояние старинных заводских зданий, в том числе памятника архитектуры - исторического 4-этажного административного Ижевского оружейного завода, - контрастирует с благоустроенной набережной Ижевского пруда, в районе которого эти здания расположены. Новый центр был застроен преимущественно советскими «высокомерными» административными зданиями с ограниченным доступом, по стилю аналогичными зданию Мордовского обкома КПСС, между которыми также были созданы обширные пустующие площади с дефицитом социальных функций.

Можно отметить определенное сходство в экспертных оценках градостроителей, разрабатывавших рекомендации по развитию и реконструкции городской среды обеих столиц в 2010-е гг., и выявленных ими недостатках: концентрация публичных пространств преимущественно в центре города, вблизи административных зданий и спортивных сооружений, не являющихся «якорными» объектами для постоянного времяпрепровождения людей и не обладающих инвестиционной привлекательностью, неэффективное «использование городских площадей, которые выполняют в основном административную, а не публичную (коммуникативную) функцию.. Как следствие, в центре города формируются «мертвые» пространства» [45. С. 42-43] (Саранск); «Неиспользуемое пространство по краям площади, высокая ветреность, пустынность территории»; «Открыто и пусто»; «Неиспользуемые территории» [46]; «Все занимаются каким-то базовым благоустройством, а нужно делать именно проект территории, такой живой территории, а не брусчатку перекладывать» [47. С. 11] (Ижевск).

Как показали групповые дискуссии на семинарах по реконструкции Центральной площади Ижевска, в большинстве случаев ее используют именно в качестве пешеходной транзитной зоны, т. е. типичного «не-места», которое идеологи реконструкции пытаются приспособить под другие социальные нужды горожан путем дополнительного зонирования [48. С. 5]. Аналогичным способом, как можно наблюдать, функционирует Советская площадь Саранска, а также созданная в начале 2010-х гг. Площадь Тысячелетия, хотя в обоих случаях городские власти стремятся приспособить их для народных гуляний и торговли в период новогодних праздников, детских городков (Площадь Тысячелетия в летний период, Советская площадь - в новогодний).

Таким образом, в настоящее время Ижевск и Саранск в качестве столиц республик в составе Российской Федерации имеют сходные проблемы, связанные как с модернизацией исторических архитектурных ландшафтов, так и с использованием городской архитектурной среды в целях репрезентации городской и республиканской идентичности. Социологические данные по обеим республикам позволяют заключить, что политика конструирования городской идентичности их столиц на основе республиканской оказывает существенное влияние на самоидентификацию столичного населения. По данным социологических исследований 2000-х гг., в этот период идентификация «Ижевск - столица Удмуртии» (80,9 % опрошенных) в сознании населения города являлась несколько более значимой по сравнению с идентификацией «Ижевск - город оружейников» (71,5 %) [44. С. 51].

Данные массового социологического опроса, предпринятого нами в Мордовии в 2017 г., показывают, что среди населения Саранска доля относящихся отрицательно (18,4 %) или скорее отрицательно (12,8 %) к идее объединения Республики Мордовия с более сильным в экономическом плане регионом России несколько выше, чем среди населения остальных городов и административных районов республики (соответственно 9,3 % и 14,1 %), что, судя по данным фокус-групп, проведенных автором в 2016 г., объясняется именно опасением утраты столичного статуса. Поселенческая идентификация («С кем из данных групп населения вы испытываете чувство общности, и в какой степени?») выражена «сильно» (15,4 %) или «довольно сильно» (41 %) в идентификационной матрице большинства населения города, но ее значимость ниже по сравнению с другими значимыми категориями идентичности, например этнической («сильно» - 17,3 %, «довольно сильно» - 48,5 %), и российской (19,2 % и 47 %), за исключением республиканской (17,3 % и 37,6 %), и поволжской (11,3 % и 38 %), так как Саранск в настоящее время функционирует в качестве зоны транзита уже преимущественно не товаров, а людей в процессе миграции из республики в более крупные города.

В этой ситуации формирование у населения республик и их столиц региональной идентичности, включая желание оставаться жителями своих регионов, представляет собой актуальную проблему, входящую и в число задач столичной политики идентичности в Ижевске и Саранске, а этнизация городской архитектурной среды является одним из инструментов ее решения. Можно отметить, что, как и в сибирских республиках, являющихся объектом исследования В.И. Дятлова, данная политика осуществлялась органами власти Мордовской и Удмуртской АССР и в советский период. В качестве примеров можно привести установку монументов в честь предполагаемых дат присоединения территорий будущих республик к России («Навеки с Россией») в Ижевске в 1972 г. и в Саранске в 1986 г., увековечивание памяти деятелей мордовской и удмуртской культуры, вывески с «этническими» названиями предприятий торговли и бытового обслуживания в центральной части столицы. Эти формы этнизации традиционно были рассчитаны как на городское население, так и на визитеров из числа центрального руководства, а также приезжих из районов республик, которые должны были считать столичные города своими. Так, в центре Саранска уже в советский период работали ателье «Келу» и парикмахерская «Валдоня», а в 60-е гг. XX в. первые автоматы с газированной водой возле ЦПКиО им. А.С. Пушкина содержали оформление в виде рекламного лозунга: «Явавтык симемат!» («Утоли жажду» в переводе с эрзя-мордовского языка). Как отмечает С.Б. Бахмустов от имени старожилов Саранска, «что это значило - никто не интересовался» [49].

Эти технологии придания «национального колорита» городским пространствам используются и в постсоветскую эпоху: так, в Ижевске на эспланаде Центральной площади, ведущей к стеле «Навеки с Россией», появилась скульптура «Ижика» с характерными этническими коннотациями, а в Саранске на значительном расстоянии от монумента в честь 500-летия присоединения мордовского народа к Российскому государству в ознаменование изменения концепции исторической политики в отношении даты этого события в 2012 г. была сооружена Площадь Тысячелетия. Кроме того, изменение конституционного статуса республик в составе Российской Федерации по сравнению с советскими автономными республиками способствовало принятию ими законов о государственных языках, определивших язык вывесок государственных учреждений, а в некоторых столицах (например, Йошкар-Оле, Казани) - также вывесок частных предприятий, зарегистрированных в республике.

В Саранске специальным постановлением администрации городского округа от 4 мая 2017 г., в рамках кампании по подготовке к проведению в Саранске части матчей кубка ФИФА в 2018 г., было предусмотрено размещение в городе табличек с названиями улиц на четырех языках: русском, мордовском (мокша и эрзя) и английском, а также с прежними названиями улиц в случае их переименования (на русском языке) [50]. Крупный шрифт, броская цветовая гамма (белые надписи на синем фонем) и оформление табличек элементами государственной символики Республики Мордовия в виде солярных розеток способствовали хорошей видимости мордовских названий улиц, например: «Мордовская улица - Мокшэрзянь куро - Мокшэрзянь курось», «Юго-западное шоссе - Обедъенкс- чивалгомань покшки - Лямбе-шимадома ширень оцюкись» и т. п. Крупные таблички размещались в основном возле перекрестков и на отдельных многоквартирных домах, в то время как на сохранившейся усадебной застройке, например вблизи туристической зоны на ул. Саранской, включая особняки с дизайнерскими табличками, можно увидеть только номера домов. В Ижевске названия улиц в 2017-2018 гг. не дублировались, однако на центральных улицах города можно было увидеть ряд названий магазинов и кафе («Италмас», «Ошмес» и т. д.) и обращений к потенциальным покупателям на удмуртском языке («Шумпотыса пумитаськом!» - «Мы рады видеть Вас!» и т. п.). В Саранске увеличилось количество вывесок с мордовскими названиями и рекламными слоганами на пр. Ленина: книжный магазин «Масторава», салон красоты «Мазыйка» (от морд-м. и э. «мазы» - «красивый»), продовольственный магазин «Мокшанка», слоган «Пек вадря!» («Очень хорошо!») на мебельном магазине и т. п.

Можно отметить определенные различия между государственно-муниципальными и частнопредпринимательскими инициативами в области этнизации городской среды в Ижевске и Саранске: «этнические» элементы оформления городских пространств (вывески, ограждения, клумбы) чаще всего содержат государственную символику республик - солярную розетку, а в Саранске - также элементы спирального узора («крюки»), в то время как вывески на предприятиях торговли и сервиса основное внимание уделяют языку, включая названия, рекламу или описание графика работы (аптека «Максавит» на ул. Полежаева в Саранске). Однако солярная символика присутствует, например, в оформлении кафе «Горячий пельмень» в Ижевске и других регионах, а также в вывесках городских аптек на ул. Пушкинской в Ижевске.

Национально-государственная символика республик в дизайне городской среды позволяет рассматривать политику ее этнизации как часть «национализирующей» политики, направленной на придание республиканской идентичности более этнического характера наряду с огосударствлением идентичности «титульной» этнической общности и соответствующей отмеченным В.К. Мальковой и В. А. Тишковым характеристикам символической политики республик, которые сводятся к «укреплению в массовом сознании идеи о реальности и незыблемости своей этно-национальной государственности» [51]. Термин «национализация», с нашей точки зрения, в наибольшей степени отражает цели этой политики и ее символическую связь с «титульной» этничностью в республиках, в то время как этнизация городской среды в смысле публичного проявления этничности может быть связана с любой этнической группой в составе местного населения или с несколькими из них.

В задачи наблюдения, предпринятого нами с целью изучения степени этнизации городской среды финно-угорских республик в Ижевске и Саранске, входили:

выявление основных типов знаков «титульной» - удмуртской в Ижевске и мордовской в Саранске - этнической идентичности в архитектурном ландшафте городских улиц и площадей;

измерение количества знаков каждого типа на каждой улице или площади в центральной части города;

определение степени этнизации дизайна архитектурной среды (низкая - 1-3 знака одного типа или 1-2 типа знаков, представленных в единственном количестве; средняя - 1-2 типа знаков, представленные в количестве 2-3 каждый или более; более 3 знаков одного типа; высокая - 3 и более типа знаков) и выявление наиболее этнизированных архитектурных зон;

выявление знаков конкурирующих социальных идентичностей (профессиональной, идеологической и т. п.) и основных зон их концентрации. Происхождение такого рода знаков может быть связано с преднамеренной «символической провокацией», как в исследовании Р. Брубейкера в г. Клуже в Трансильвании, выявившем разнообразие официальных и неофициальных социальных практик символического конфликта венгерской и румынской идентификаций на территории г. Клужа в виде, например, нанесения на городские указатели граффити с венгерским названием города - «Ко- ложвар» - под румынским «Клуж», фотографирования на фоне памятника в таком ракурсе, чтобы избежать попадания в кадр румынского триколора и т. д. [12. P. 3-4]. Однако в случае Саранска и Ижевска конкурирующие знаки идентичности, как правило, связаны с потребностями отдельных групп городского населения (например, халяльные кафе, магазины и ателье женской исламской одежды) или с архитектурным наследием дореволюционной (Ижевск) либо советской (Саранск) эпох.

В качестве объектов исследования были выбраны центральные части города, в основном соответствующие дореволюционной территории Ижевска (между ул. Кирова, ул. М. Горького, К. Либкнехта и Удмуртской, включая также набережную Ижевского пруда и проезд А. Ф. Дерябина) и Саранска (между ул. Ботевградской и Старопосадской - с запада, ул. Республиканской - с юга, ул. Ва- сенко - с севера, пр. Ленина от вокзала до Советской площади, а также ул. Рабочей и Волгоградской со стадионом «Мордовия Арена» - с востока).

Результаты наблюдения в Ижевске и Саранске в 2017-2018 гг. позволяют выделить следующие актуальные способы «национализирующей» этнизации городской среды столиц республик.

Комбинирование символики гербов города и государственной символики республик и ее пропаганда при помощи оформления административных зданий, архитектуры, социальной рекламы, сувенирной продукции и символического оформления общественных мероприятий. Так, постсоветский герб Ижевска получил вместо силуэта башни главного корпуса Ижевского оружейного завода элементы растительности, символизирующие его связь с природой республики, и клещи, которые производят впечатление символа деиндустриализации. В Мордовской АССР эта тенденция проявлялась, например, в совмещении в советском гербе Саранска элементов его дореволюционного герба (лисица и три стрелы в серебристом поле, стилизованные уже в советский период в виде спирали и электродов электрической лампы) с узором мордовской вышивки. После восстановления в 1994 г.

исторического герба Саранска аналогичная тенденция нашла выражение во включении щита с гербом столицы в герб Республики Мордовия, способствовавшем формированию массового восприятия образа лисицы как символа республики через использование образа лисицы в сувенирной продукции и в качестве талисмана спортивных и общественных мероприятий, которое сопровождается его заметной этнизацией в виде придания ей элементов мордовского костюма, украшений и т. п.