Вопрос формирования концепции патриотического воспитания

Размещено на http://www.allbest.ru/

Вопрос формирования концепции патриотического воспитания

Первое: понимание важности проблемы (генезис). Первая в истории России целостная концепция патриотического воспитания (и школьного в том числе) была предложена создателем системы русских классических гимназий, президентом Российской академии наук, министром народного просвещения в правление императора Николая I (1825-1855) графом Сергеем Семеновичем Уваровым (1786-1855). Эта концепция оставалась господствующей в образовательной системе империи вплоть до Февральской революции 1917 г. Европейски образованный, серьезно занимавшийся изучением классических древностей, министр народного просвещения С.С. Уваров являлся одной из самых знаковых фигур николаевского царствования. В историю России он вошел как создатель знаменитой триады: «православие, самодержавие, народность», сыгравшей важную роль в развитии русской общественной мысли XIX в.

Уваров писал: «Формула отличалась блистательной простотой и доступностью. Она поднимала знамя старомодного патриотизма и звучала гордым утверждением национальных ценностей. Она объясняла, насколько быстро должна Россия идти в будущее, в чем смысл этого движения и каковы его внешние проявления. С другой стороны, она не отличалась точностью, потому что ее составляющие могли толковаться по-разному, и одновременно была своего рода формулой умолчания, ведь в ней ничего не говорилось о социально-экономическом устройстве общества. По этим причинам она являла собой и удобное политическое орудие для правоверных, и удобную мишень для недовольных» [1]. За удачно сформулированной идеей николаевского министра прочно закрепилось и другое название - «теория официальной народности». «Уваровская троица» стала основой для преподавания гуманитарных дисциплин в школах и университетах России.

Второе: онтологическая (социально заданная) обусловленность постановки проблемы патриотического воспитания. Потребность в создании развернутой концепции патриотического воспитания и образования наших соотечественников была обусловлена в рассматриваемое время рядом объективных факторов. К их числу следует отнести революционные выступления первой трети XIX в. во Франции, Бельгии, Италии, Германии, а также польское национально-освободительное движение. Эти события способствовали усилению консервативно-охранительных тенденций на Европейском континенте.

В свою очередь восстание декабристов 14 декабря 1825 г. в России также способствовало укреплению консервативного крыла русской интеллектуальной элиты в лице Николая Михайловича Карамзина (1766-1826). Идейное влияние последнего на С.С. Уварова несомненно. Поэтому, вступая в должность министра народного просвещения, граф С.С. Уваров попытался найти самобытный и органичный традициям страны путь развития, позволявший (по его мнению) избежать России тех социально-политических потрясений, которые переживала Европа в первой трети XIX в. В отчете, представленном императору Николаю I после инспекционной поездки в Москву, С.С. Уваров убеждал государя в том, что России необходимо «…образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплою верою в истинно русские охранительные начала «православия, самодержавия и народности»». Охранительные начала, по мысли николаевского министра, должны были стать последним якорем спасения, который «…позволит России выдержать бурю» [2]. Уваров писал: «Не ученость составляет доброго гражданина, верноподданного своему государю, а нравственность его и добродетели. Они служат первым и твердым основанием общественного благосостояния» [3].

Таким образом, одна из ключевых задач новой уваровской модели воспитания (задача вполне идеологическая по своей природе) заключалась в том, чтобы уберечь учащихся разных уровней, прежде всего гимназистов и студенчество, от влияния европейских революционных идей и воспитать значительное количество достойных, «полезных и усердных орудий правительства». «Во всеподданнейшем отчете о десятилетнем управлении министерством» Уваров правильно определял свою задачу: «Укрепить отечество на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народов; найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие». Правильно рассуждал он и тогда, когда думал, что, нашедши «главные начала», их «надлежало включить в систему общественного образования» [2].Третье: мощное философское звучание проблемы патриотизма и неоспоримая прогностическая важность и значение развития концепции. Главная задача состояла в том, чтобы не потерять будущие поколения образованных русских людей, а воспитать из них патриотов своего Отечества, способных с полной самоотдачей трудиться на благо России. Идеологическим подтекстом этой установки стала глубокая убежденность С.С. Уварова и других русских консерваторов того времени в неприемлемости принципов национально-государственного устройства европейских держав для России. Отсюда и установка на культивирование национально-государственных особенностей Российской империи в качестве ключевой составляющей системы патриотического воспитания и образования; только на этом пути, несмотря на повсеместное распространение разрушительных начал, Россия сохраняла возможность оставаться самобытной, удерживая ключевые, основополагающие религиозные, моральные, политические начала, ей исключительно принадлежавшие.

Очевидно, что создание подобной идеологии и ее реализация в системе народного образования - задача в высшей степени трудная. Успех ее выполнения мог быть достигнут только в том случае, если бы в России была такая система образования, которая, опираясь на национальные корни, одновременно находилась бы в органической связи с европейскими системами образования. Очевидно, что Россия, несмотря на свою самобытность и уникальность, не могла бы обойтись без европейского влияния. С.С. Уваров настаивает на том, чтобы «…решительно откинуть все, что несет в себе семена беспорядка и потрясений» [4]. В качестве охранительной меры С.С. Уваров предлагал создать систему такого образования и воспитания в России, которое одновременно было бы «…нравственным, религиозным и классическим» [5].

Самый сложный и противоречивый концепт, вызывающий споры вплоть до сегодняшнего дня, - это народность. Несомненно, Уваров прекрасно понимал всю сложность и многогранность этого понятия. Характеризуя принцип народности, он подчеркивал, что этот вопрос тесно связан с функционированием Русского государства. «Чтоб одно могло удержать всю свою мощь, - размышляет он в письме императору, - другое должно сохранить свою целостность; каковы бы ни были столкновения, которые им довелось пережить, оба они живут общей жизнью и могут еще вступить в союз и победить вместе» [2, с. 97].

Формируя новый тип общественного сознания, пронизанный охранительными принципами, граф Уваров старается уберечь просвещенную часть русского народа по преимуществу от «разрушительных предрассудков» 19 в. Вместе с тем он всячески подчеркивает важность динамичности в развитии общества, без чего ему грозят стагнация и распад. «Народность не состоит в движении назад, ни даже в неподвижности», - рассуждает он на страницах своего знаменитого письма. В интерпретации народности он пытается «…сохранить неприкосновенным святилище наших народных понятий, черпать из него, поставить эти понятия на высшую ступень среди начал нашего государства и, в особенности, нашего народного образования» [2].

Как показала историческая практика, это была поистине невыполнимая задача, поскольку совмещение объективных потребностей исторического развития России с консервативно-охранительными идеологическими установками не могло быть достигнуто вполне. Россия не могла позволить себе «меняться не меняясь». Вероятно, осознавая это, С.С. Уваров становился все более и более утопичным в своей интерпретации народности. Этот утопизм, отдающий романтическими настроениями, входил во все большее противоречие с объективными характеристиками русской жизни и служил дополнительным симптомом того, что идеологическая основа самодержавной империи начала трещать по швам, не выдерживая лобового столкновения с объективной реальностью.

Намеренно нарочитая, поистине ни на чем не основанная идеализация тех или иных черт русского национального характера, приобретшая на финальном этапе существования Российской империи навязчивый характер, просматривается и в высказываниях С.С. Уварова: Россия «…хранит в своей груди убеждения религиозные, убеждения политические, убеждения нравственные - единственный залог ее блаженства» [2].

Отмеченные выше наблюдения позволяют нам сделать следующие выводы: охранительная программа графа С.С. Уварова не могла быть в принципе реализована на практике в силу своего фундаментального изъяна - заведомой утопичности. По сути, мы имеем дело с подменой реальной исторической России, с ее сложностью, противоречивостью и неоднозначностью, своеобразной «виртуальной реальностью», сплошь сотканной из набивших оскомину мифологем «православности», «самодержавности» и «народности». Поэтому в высшей степени неудивительно, что эта модель патриотического воспитания так и не смогла создать тип русского патриота, готового сражаться за «царя и Отечество» до последней капли крови.

Не пройдя испытания временем, она ушла в небытие в феврале 1917 г., когда после отречения последнего императора не нашлось ни одной сколько-нибудь значительной группы патриотически настроенных русских, в том числе в армейских и гвардейских частях, которая была бы готова защищать престол и монархию до конца (то же самое произошло и с идеями коммунизма!).

Вместе с тем сам характер этой религиозности, православной по преимуществу, был более чем противоречивым и неоднозначным. В частности, современный английский ученый О. Файджест в своей книге «A People's Tragedy. The Russian Revolition 1891-1924» (2003) отмечает, что в России тех лет «…рост городов значительно опережал темпы строительства церквей, в результате чего миллионы рабочих, будучи выдернутыми из деревни с ее храмом, оказались осуждены на безбожное существование». Но дело не только в «кирпичах». Как подчеркивает английский историк, «…церковь также не смогла найти контакт с городским населением, обратиться к новым проблемам городской жизни так, как это сделала методистская церковь в годы британской индустриальной революции» [6, с. 65].

Главный недостаток уваровского проекта заключался в гипертрофированной, заведомо завышенной оценке степени православности русского общества кануна революционных потрясений начала XX в. Современные исследования по вопросу о религиозности русского народа однозначно указывают на то, что «…только тонкий слой христианства был нанесен на древнеязыческую народную культуру. Это в равной мере относилось и к наивным представлениям о Боге, и к почитанию икон, и к почитанию святых, отождествлявшихся с многочисленными языческими культами прошлого. Вместо веры часто можно было видеть набор диких суеверий. Суеверия христиан вошли в поговорку. Они верили, что их жизнь отравлена демонами и злыми духами, налагающими чары на урожаи, скот и вызывающими бесплодие женщин» [6, с. 67].

Все это позволяет утверждать, что православие в России было в большей мере имперской идеологией, стилем мышления правящей бюрократии, нежели созерцательно-мистическим опытом. Это и предопределило ту поразительную самозабвенность, с которой «народ-богоносец» под руководством своих новых большевистских вождей принялся громить и осквернять старые святыни, чтобы тут же их заменить на новые во время богоборческой кампании начала 1920-х гг.

Все эти проблемы требуют дополнительного и всестороннего обсуждения. Несомненно одно: уваровская триада есть нечто большее, чем случайный набор идеологем, имеющих узкоприкладное, временное значение. Триада для русского национального характера носит глубинный архетипический, почти мистический характер, отражение чему мы находим на множестве примеров, почерпнутых из фольклорной культуры («три сына», «три брата», «тридесятое царство», «три воды», «три травы»), а также в классической русской литературе (знаменитая гоголевская «птица-тройка»). Уваровская триада заключает в себе все составляющие базовой российской социокультурной парадигмы, исторические варианты которой чаще всего сводятся к модификации внешне формальных ее аспектов. Православие в ней символизирует веру, духовность, идеал, наличие общей национальной сверхзадачи (впрочем, заведомо недостижимой), мистический опыт, проистекающий из области трансцендентного, и потому являющийся чем-то апеллирующим к иррациональному в человеческом сознании.

Здесь не следует преуменьшать значения особенностей православия как одной из основных христианских конфессий. Широко известно, что в отличие от западных версий христианства (в частности, от западноевропейского протестантизма) для православной традиции всегда была характерна доктринальная, догматическая жесткость, моральная ригористичность, четкое противопоставление двух аспектов бытия - земного и небесного, а также соборный характер, подпитывавший тенденции нивелирования индивидуального, личностного начала. В России данная тенденция многократно усиливалась факторами социально-экономического, географического и даже климатического порядка и т.п.

Что касается второй составляющей уваровской триады - самодержавия, то она выступает как коррелят государственной власти как таковой, ее суверенитета, самодовлеющего характера. В свою очередь это с необходимостью предполагает такое восприятие власти, при котором она оценивается как самодостаточная, исключающая любое истолкование властных функций и самого государства в модусе служения общественному благу, обществу и уж тем более индивиду. Терминологически самодержавие заключает в себе и установку на некий автономный статус государственной власти в России по отношению к остальному обществу, неподотчетность и фактическую бесконтрольность таковой со стороны общества.

Наконец, третья составляющая - народность. В высшей степени аморфное, размытое понятие, синоним массы, занимающей подчиненное положение по отношению к первым двум элементам триады. Нарочитая неопределенность термина «народность» на уровне архетипических составляющих российского сознания обнаруживает удивительную особенность такового. Речь идет об отсутствии суверенной личности, гражданина, наделенного неотъемлемыми свободами, правами и обязанностями.

Заметим, что употребление термина «народность» подспудно предполагает некую попытку оправдания наличествующего положения вещей в России на разных этапах ее исторической эволюции в связи с фактическим диктатом деспотического государства. Оправдание последнего происходит за счет отсылки к якобы свойственному русскому народу стремлению с готовностью принять всевластие начальника, руководителя, царя, олицетворяющего безграничное господство бюрократии, некую якобы имманентно свойственную русскому человеку тягу к «сильной руке» [7].

Итак, рассмотренный в статье опыт создания целостной концепции идеологического, патриотического воспитания должен быть глубоко философски отрефлексирован в теориях образования и воспитания современной России, которые учитывали бы исторически обусловленные характеристики российского общественного сознания, специфику русской культуры. Дело в том, что социальные основы и аксиологический аспект развития современного образования будут неадекватны и неполны без учеты российского исторического опыта, и это не позволит сконструировать «адекватную» и работающую концепцию как самого образования-воспитания, так и его основы - патриотического воспитания. Сегодня задача построения гражданского общества, укрепляющая роль России в мировом сообществе в условиях глобализации, призывает к конструктивному и равноправному диалогу с другими народами и может быть успешно решена. И мы можем говорить о перспективах нивелирования и преодоления отмеченных выше отрицательных черт, заключенных в триаде графа С.С. Уварова, а также о постепенном наполнении этой формулы новым позитивным содержанием, отвечающим потребностям современной демократической России, и, что особенно важно, - без утраты наработанных веками ценностей русской культуры.