Региональное своеобразие народной семейной педагогики

Размещено на http://www.allbest.ru/

Региональное своеобразие народной семейной педагогики

В.Б. Помелов

В последние время в отечественной педагогике и семейной практике возрастает потребность в ценностях народной педагогики, что определяется усилением интереса к историческому и, в частности, культурному прошлому России, необходимостью использования ранее накопленного духовного потенциала народов нашей страны с целью противостояния усиливающимся негативным тенденциям обесценивания национальной культурной традиции, дискредитации идеологических и духовных устоев общества, противодействия историческому беспамятству, утрате национальных и государственных идеалов.

Игнорирование в течение длительного времени опыта народного, прежде всего семейного, воспитания и образования привело к забвению многих элементов традиционной педагогической культуры русского народа и других народов России.

В условиях унитарного государства подверглись значительной деформации их национальная психология и менталитет, традиционный образ жизни и привычные способы взаимодействия с окружающей природной и социальной действительностью.

Ослабление семейных уз, ставшее следствием политического противостояния и миграций, зачастую вынужденных, перенос центра тяжести в воспитательной работе с семьи на школу и ряд других причин привели к ослаблению значимости семейного, в том числе этнического, воспитания, к утрате целого ряда ценных исторически сложившихся на протяжении столетий средств народной педагогики.

Современные дидактические и воспитательные методики далеко не во всем обеспечивают достижение необходимого уровня духовного и нравственного развития молодежи. Один из главных недостатков некоторых из них состоит в оторванности от многовекового опыта народа. Как следствие, современная молодежь слабо знает историю своей страны, края, народа, зачастую скептически и с усмешкой относится к народному искусству, религии и другим источникам нравственности и культуры, что является невосполнимой потерей для воспитания подрастающего поколения. Активное освоение духовного наследия прошлого, составной частью которого является народная педагогика, выступает в качестве одного из действенных средств, противостоящих указанным деструктивным тенденциям [1].

Народная педагогика представляет собой специальную отрасль педагогической науки, изучающей роль народных масс в создании педагогической культуры, их самобытный опыт и идеи в области образования и воспитания и объединяющей педагогические знания и опыт народа, нашедшие свое воплощение в практике семейного, трудового воспитания, в наиболее характерных чертах традиционного образа жизни народа, в промыслах и ремеслах, в традициях, обрядах и праздниках, в фольклоре и т. п. В разнообразных формах народной культуры сохранились представления о смысле жизни, о прекрасном и безобразном, о добре и зле. В настоящее время исключительно актуальна мысль К. Д. Ушинского о том, что народность является основой воспитания и что национальный характер воспитания сохраняется благодаря пребыванию человека в сфере народной жизни и культуры [2].

Наиболее отчетливо выраженными чертами народной семейной педагогики, обеспечивающими ее жизнеспособность в постоянно изменяющихся условиях функционирования, являются сосредоточение в локальных очагах (центрах) и, как следствие, видовая и содержательная адаптированность к конкретным обстоятельствам осваиваемой историко-генетической, природно-географической, этнической и культурно-образовательной региональной среды. Поэтому исследования в области народной педагогики невозможны без обращения к изучению ее предмета в конкретных ареалах распространения.

Другой важной чертой отечественной народной семейной педагогики является то обстоятельство, что основой региональной духовной культуры, в том числе регионального своеобразия народной педагогической мысли, выступает русская этнокультура и российская педагогика. Тесное взаимодействие этнокультур, в том числе их педагогических составляющих, осуществляющееся благодаря усилиям региональных педагогов, приводит к взаимному обогащению педагогической традиции всех этносов, населяющих страну, а также русской этнокультуры.

В то же время стремление к утверждению этнической самобытности народа вызывает необходимость опоры, прежде всего, на национальные образовательные и воспитательные основания. В итоге в процессе исторического развития народная педагогика постоянно обогащается за счет всевозрастающего многообразия входящих в ее состав этнических компонентов. Это имеет одним из своих следствий активное взаимодействие педагогических элементов национальных культур и формирование стремления к их достаточно самостоятельному развитию на базе универсальных для этой области научного знания принципов, методов и форм.

Региональное многообразие и постоянная изменчивость условий функционирования побуждают народную педагогику к постоянному саморазвитию, обогащению научного, аксиологического, фактологического, образовательного и воспитательного потенциалов, способствуют накоплению в ее структуре элементов, обеспечивающих самодостаточность и локальное (региональное) своеобразие народной педагогики. Эти элементы проявляются в отчетливо выражающейся специфике использования и совершенствования вышеотмеченных традиционных средств фольклора, ремесел, праздников и т. д.

В дооктябрьский период подавляющая часть населения Вятской и соседних с ней губерний проживала в сельской местности, а значительная часть городского населения еще не утратила духовных, производственных и родственных связей с селом. Педагогическое сознание народа, так же как и другие формы общественного сознания в доиндустриальный период, в значительной степени было «опрокинуто в прошлое» [3]. Это означает, что основы нравственного, трудового, физического, эстетического воспитания формировались в процессе напряженного сельскохозяйственного и ремесленного труда; в рамках традиционного образа жизни, присущего этносу; на основе соблюдения обычаев, обрядов и традиций, в том числе религиозных; в ходе проведения традиционных праздников и сопутствующих им игр и увеселений; посредством развития различных видов фольклора; через формирование общественного мнения окружающих.

Реализация воспитательных возможностей средств народной педагогики находила свое осуществление, прежде всего, в семье. Под семейным воспитанием в народе всегда понималась забота о передаче детям трудовых навыков и жизненного опыта, сохранение сложившихся в течение многих поколений традиционных семейных и социальных отношений, а также сообщение им религиозно-нравственных понятий и представлений. При этом преследовались две основные задачи: подготовка подрастающего поколения к жизни и сохранение этнической и социальной идентификации. Первая задача родителями четко осознавалась и сознательно решалась посредством передачи детям трудовых умений и навыков. Решение второй задачи, осуществлявшееся, во многом, попутно и, в значительной степени, вне семьи, состояло в посещении церкви, в принятии участия в совместной с другими семьями коллективной трудовой деятельности, например в так называемых «помочах», и в народных праздниках, в увеселениях, играх и в других коллективных действиях.

Суровый климат рассматриваемых регионов побуждал крестьян к упорному труду. Состязательные отношения с природой требовали от них проявления больших усилий в выполнении сельскохозяйственных работ, упорства в овладении трудовыми умениями и навыками, передаваемыми из поколения в поколение. Стремление воспитать трудолюбивую смену имело важное социальное значение. Поэтому как в бедных, так и в зажиточных семьях родители не могли допустить того, чтобы их дети входили в жизнь потребителями, нахлебниками.

Крестьяне придавали делу воспитания важное значение, поскольку семейное благополучие, согласие и достаток в семье во многом зависели от умения родителей воспитать детей. При этом в крестьянской среде меньше всего думали о специально организованной воспитательной работе с детьми, о необходимости целенаправленного развития их умственных, физических и духовных сил. Нормы нравственности, культуры, трудовые приемы не преподносились в форме специального обучения, а передавались посредством личного примера взрослых [4]. Детский труд занимал важное место в системе семейного воспитания. Руководствуясь интересами развития и укрепления хозяйства, крестьяне стремились воспитывать детей трудолюбивыми и умелыми, с ранних лет приучали их к земледельческому и домашнему труду. С четырех лет дети начинали помогать взрослым в работах по дому, в огороде и поле, заботились о младших, пасли домашнюю птицу. В семь-восемь лет мальчикам доверяли уход за лошадьми, а в восемь-десять и управление ими. С этого же возраста они начинали боронить, жать, молотить, заготавливать дрова, участвовать в основных сельскохозяйственных работах. С десяти-тринадцати лет мальчикам поручалась пахота, а с пятнадцати-семнадцати лет косьба. К этому времени юноша и девушка считались взрослыми и трудились наравне с родителями.

Традиционное половозрастное разделение детского труда нашло отражение в фольклоре народов, населявших наш регион:

«Когда мне семь исполнилось лет, веретено дала мне мать. Когда мне девять минуло, меня посадили за ткацкий стан. А двенадцати лет меня послали с серпом на поле» [5].

В дооктябрьский период семейные коллективы как русских, так и нерусских крестьян Вятской и соседних с ней губерний включали обычно от двух до четырех поколений. В 1858 г. количество таких семей доходило до 95% [6].

Наличие в семьях представителей нескольких поколений создавало благоприятные условия для осуществления воспитательного воздействия на детей. Основная нагрузка в этом деле ложилась на матерей, старших братьев и сестер, стариков. Участие отцов в воспитании детей состояло в приучении мальчиков к проведению сельскохозяйственных работ и обучению ремеслу, прежде всего его наиболее распространенным видам, таким, как гончарное, портновское, плетение лаптей и т. п. Значительно реже отцы занимались умственным и нравственным воспитанием посредством проведения нравоучительных бесед, рассказывания сказок, чтения книг и т. п. Мужчины, которые занимались этим делом, получали в Казанской губернии от односельчан презрительное прозвище «бабик». Девочек, помимо выполнения обычной женской работы, приучали к рукоделию, ткачеству, вышиванию, вязанью, изготовлению скатертей, женских украшений и т. д.

Дети быстро осваивались с хозяйством, узнавали мелочи и секреты хозяйственного обихода, но уже к шестнадцати-семнадцати годам, достигнув той степени в умственном развитии, на которой стояли их родители, они как бы «застывали» на этом уровне и оставались на нем уже всю последующую жизнь. В условиях отдаленной глухой вятской провинции дети, быстро усвоившие весь наличный в деревне запас сельскохозяйственных сведений и наблюдений, зачастую не имели возможности пополнить их свежими знаниями.

Воспитание детей «домовитыми» хозяевами и хозяйками, выступавшее в качестве главной цели семейного воспитания, было традиционным, общим практически для любого российского региона; здесь не было какой-то особенной, существенно выраженной вятской, казанской или нижегородской специфики. Это воспитание осуществлялось в процессе приучения к выполнению обычных, широко распространенных и традиционных видов труда. Региональное своеобразие использования домашнего труда в качестве воспитательного средства народной педагогики усматривается нами в приобщении детей к овладению многочисленными ремеслами, которыми в рассматриваемый период особенно славилась Вятская, а также соседние с ней губернии. «В Вятской губернии мы встречаем почти все роды ремесел, начиная с токарных и мебельных, требующих опытных мастеров, тонкого вкуса и старательной отделки, до выделки кож и приготовления простого крестьянского сукна, изготовляемого почти в каждом крестьянском доме» [7].

Общее количество ремесел в Вятской губернии достигало восьмидесяти видов. Из них более половины были связаны с обработкой древесины: столярный, санный, плотницкий, тележный, колесный, бондарный, углежогный, смолокуренный, выделка рогож, изготовление мочала и др. [8]

Широкое распространение получили такие сложные виды ремесел, как изготовление гармоней и скрипок (Вятский уезд), шкатулок из капа (Нолинский уезд) и т. п. [9] При этом секреты ремесла передавались из поколения в поколение не только в отдельных семьях, но на производстве отдельных видов изделий специализировались целые селения. Так, в Сарапульском уезде было развито свыше 30 видов ремесел, причем витье веревок было распространено, например, в селе Нуразово, плетение коробов в деревне Салауши, изготовление дуг и полозьев в деревнях Варзи и Бизяки, лопат в деревнях Вишур и Средний Сирек, вязание рыболовных сетей в деревнях Ситяковой и Порым и т. д. [10]

Таким образом, крестьянские дети осваивали не только традиционные сельскохозяйственные работы (пахота, посев, бороньба, уборка урожая, уход за скотом), но и специализированные промыслы, содержавшие особенно значительный педагогический потенциал, реализация которого, несомненно, способствовала развитию общего кругозора, имела важное значение для физического, трудового и особенно эстетического воспитания.

Ввиду того, что природно-климатические условия проживания русского народа и других народов европейского Русского Севера были примерно одинаковыми, основные виды ремесел, в целом, не носили этнической дифференциации. Некоторая национальная специфика в выборе ремесел состояла в том, что, например, каждый этнос вносил свои национальные элементы в развитие того или иного ремесла. Так, например, удмуртские, марийские и коми мастера-резчики по дереву значительно больше внимания уделяли форме вещи, нежели ее декору. Среди них было гораздо больше резчиков, в то время как нижегородские, вятские и казанские русские и татарские мастера славились художественной отделкой изделий.

Освоение детьми технических и декоративных свойств древесины и других материалов носило творческий характер, который начинался с выбора подходящего материала, определения цели выполнения изделия, изготовления его при полном соблюдении необходимой технологии и привнесении в него элементов индивидуального своеобразия. Поэтому изделия кустарных промыслов (прялки, комоды, кухонная утварь, ящики для инструментов и т. п.) были штучной работой, зачастую обладавшими значительными художественно-эстетическими достоинствами и поэтому служившими украшением жилища.

Изготовление (или покупка) каждой вещи, необходимой в хозяйстве, требовало немалых усилий и средств. Поэтому детей приучали их ценить и беречь. Девочек учили умению украшать жилища. Обычно на стенах развешивались узорные прялки, на видном месте ставились расписные сундуки. В особом порядке на полках ставились деревянные ковши, миски, солонки. Тканые полотенца, столешницы-скатерти, половики служили фоном для резных и расписных изделий. Изготовление деревянной утвари было обязанностью мужчины, который еще до женитьбы должен был приготовить весь хозяйственный инвентарь, выполнявший декоративную, утилитарную и обрядовую функции и включавший орудия труда, посуду, мебель и т. п. Реализация последней функции осуществлялась в ходе свадеб, молений, братчин, канунов и других обрядов, каждый из которых сопровождался церемонией, для чего была необходима не только специальная одежда, но и особая посуда. Так, солонка-уточка предназначалась для свадеб как символ счастья и благополучия будущей семьи.

Крестьяне-ремесленники пытались воспитать у детей в процессе работы потребность к достижению максимально возможных результатов (от этого, в частности, зависела продажная стоимость изделия), но, как правило, в рамках раз и навсегда установленных декоративных и объемных форм. Такое необычное сочетание тяги к творчеству и художнического самоограничения было отражением мировоззрения крестьянина, в сознании которого поиск новых средств эстетического самовыражения сочетался с опасением выхода за пределы привычных способов освоения мира.

Тенденции традиционализма и консерватизма, некоторой обособленности крестьянина от явлений, способных разрушить сложившуюся систему его мировосприятия, нашли свое проявление в фольклоре: «За тебя я не пойду, не пойду. / Коромысло твое без насечки, без насечки. / Я насечку сделаю, сделаю. / Звезды с неба станут насечками. / За тебя я не пойду, не пойду. / У тебя ковш без ободка, без ободка. / Ободок я сделаю, сделаю. / Солнце с неба станет ободком, ободком» [11].

В песне подчеркивается мысль о том, что молодому поколению следует во всем следовать заветам родителей и их образу жизни, ни в коем случае, даже если речь идет всего лишь о резьбе на коромысле, не отступать от некогда «утвержденных» далекими предками образцов.

Взрослые старались внушить детям мысль о том, что ценность работников, особенно невест, во многом оценивается по степени владения ими разнообразными ремеслами. При этом для мужчин главным оставалось умение качественного выполнения основных сельскохозяйственных работ. Этнографы отмечали, что в Вятской губернии «ткачеством занимается каждая женщина и девушка-вотячка и посвящает ему все свободное время: прядет, ткет, вяжет, вышивает, красит пряжу, различные пояски и тесьму, ковры и полотенца» [12]. Достоинства девушки-удмуртки во многом определялись тем, насколько она искусна в ткачестве и шитье. При выборе рисунка и фасонов молодые портнихи ориентировались на искусство мастериц из сел Шаркан и Сосновка Сарапульского уезда, слывших центрами зарождения моды у удмуртов, поскольку там были открыты ткацкие мастерские. Девушки обменивались наиболее удачными фрагментами орнамента и узора. Если с изделия снимался образец вышивки или узора, на это изделие нашивалась кисточка. По количеству этих кисточек можно было судить о славе девушки как искусной мастерицы [13]. Таким образом, разнообразные виды ремесел, получившие распространение в рассматриваемых регионах и служившие одним из важнейших средств народной педагогики, отличались явственно выраженной половозрастной предназначенностью, локальным и этническим своеобразием, а также комплексным воспитательным воздействием на формирование личности.

Особенности исторического генезиса народов Среднего Поволжья определили становление специфики их образа жизни, который выступает в качестве еще одного воспитательного средства народной педагогики. Воспитательную значимость традиционного для конкретного этноса образа жизни рассмотрим на примере удмуртского народа.

Вятский краевед В. П. Кашин, служивший писарем в Сюмсинской волости Малмыжского уезда Вятской губернии, оставил яркую сравнительную характеристику «экономического быта и нравственного культа русского и вотского населения». Он писал: «Вотяк враг всякой роскоши в жилище, одежде и пище. Он не щеголяет в сапогах, шароварах и ситцевой рубашке, а одевается в то, что он сам сумел приготовить. Он не заботится о приготовлении вкусного обеда, а довольствуется тем, что собрал со своей нивы: горох, картофель, огурцы, изредка ячменная каша без масла. Чай и блины уже роскошь, их потребляют в праздники. Причем обед не состоит из нескольких блюд» [14]. Краевед отмечает исключительную бедность, неряшливость и грязь, которые сопровождают быт удмуртов: «Животные живут в одном помещении с людьми круглый год. Размножившиеся тараканы не только не составляют неудобства жилища вотяка, но они служат помощником по кухне неряшливой хозяйки, так как расставленная кое-где обеденная посуда, чашки и ложки отлично очищаются тараканами, избавляющими хозяйку от лишней заботы о необходимости их промывания» [15].

Г. Е. Верещагин, А. И. Анастасиев и другие ученые-этнографы и педагоги отмечали бережливость и трудолюбие как наиболее отличительные личностные черты удмуртов. Они самые аккуратные налогоплательщики. Мужчины-удмурты всегда примерные семьянины, а женщины, в отличие от некоторых представительниц других народов рассматриваемых регионов, занимали высокое положение в семье. Разводы в удмуртской семье крайне редкое явление, поскольку они ослабляют ее экономическое положение. Исключительное трудолюбие удмуртов объяснялось приобщением к нему детей с самого раннего возраста [16].

Исследователи неизменно отмечали значительно большую степень свободы, которую предоставляли своим детям русские крестьяне, отлучавшиеся на полевые работы и отхожие промыслы. Следствием отсутствия всякого надзора становилось развитие склонностей к шалостям, а «сквернословие у русских детей считается едва ли не красноречием, в том числе и у девочек». «Несомненно, что если ребенок при первоначальном воспитании предоставлен самому себе, то из него выйдет сомнительного свойства гражданин и, пожалуй, малополезный общественный деятель», справедливо заключал Кашин. Дети удмуртов, напротив, находясь постоянно с родителями, изолированные от «своеволия детских затей и шалостей», постепенно приспосабливаются к образу жизни и поведению старших. В итоге из них выходит «скромный, безропотный труженик, примерный экономист и неуклонный исполнитель как семейных, общественных, так и государственных обязанностей» [17].

Различия в воспитании русских и удмуртских детей ведут и к различиям в уровне благосостояния этих народов. В доказательство этого приводится такой пример: «При требовании весной ежегодной хлебной ссуды из общественных магазинов оказывается, что на десять нуждающихся русских приходится один вотяк, а при уплате податных сборов... на десять вотяков, уплачивающих исправно, приходится один русский и даже меньше». В голодном 1891 г. именно вотяки пришли на помощь голодающим русским. «Разность экономического благосостояния русских и вотяков так очевидна, отмечает В. П. Кашин, что невольно поражает воображение. Русские нищие в 1891-1892 гг. толпами бродили по уездам, собирая милостыню; вотяков же среди них не было» [18]. Таким образом, этнические особенности образа жизни оказывали существенное влияние на формирование духовного облика того или иного народа, на уровень его материального благосостояния и, выступая в качестве одного из средств народной педагогики, во многом определяли характер семейного воспитания.

Одним из важнейших составляющих комплексного понятия «образ жизни» как средства народной педагогики являются взаимоотношения супругов, положение женщины и детей в семье. Положение женщины в крестьянских семьях в рассматриваемых регионах было фактически бесправным. Муж, по понятиям крестьян, был ответственен за нанесение жене побоев только в том случае, когда бил ее без всякой причины или при свидетелях грозился ее убить [19]. Уважительными причинами для того, чтобы «поучить жену», считались ее непослушание, нерасторопность в домашних делах и др. [20]

В русской крестьянской среде в рассматриваемых регионах признавалось даже право мужа на лишение жены жизни в случаях убийства ею своего ребенка или намеренного вытравливания плода. Самое жестокое наказание следовало в случае супружеской неверности. Т. Ф. Иванов так описывал наказание жены мужем в селе Три Озера Спасского уезда Казанской губернии: «Муж жестоко наказывает жену, застав ее на месте прелюбодеяния, и бьет до тех пор, пока она не перестанет кричать и все тело не будет сине-багровым, а лицо в крови. Кроме того, обстригает ей косу, подбивает глаза и раздевает донага. Облив дегтем, осыпав пухом, мякиной, соломой, водит по деревне полунагую, надев на голову дырявый мешок, корчагу, решето, запрягает рядом с лошадью в телегу, надевши на нее узду и хомут, и погоняет кнутом. Связав ей руки и ноги, привязывает ее к столбу, к коннику в избе, не давая ей пищи несколько дней и сечет кнутом или древесными ветлами. Деревенские на такую расправу смотрят как на издевательство, но если жена заслуживает, одобряют, говоря: “Прибавь ей кнутом-то, хорошенько проучи ее”» [21]. К прелюбодеянию и разврату народ относился весьма строго повсеместно, считая их «жестокими преступными действиями», поскольку подобный поступок со стороны женщины задевал личную честь всех членов семьи [22]. Неверностью жены объясняли рождение неполноценных детей. Все же преобладающим было представление о том, что отношения между супругами должны основываться на согласии и миролюбии, уступчивости и трезвой жизни. «У мужа с женой лад, так не надо и клад», говорили крестьяне Спасского уезда Казанской губернии.

Одним из следствий дифференциации воспитательной деятельности матери и отца в семье имели место определенные различия в объеме и характере их власти над детьми. Отец имел право отдавать своих детей внаем, отделять сына, определив ему по своему усмотрению часть общесемейной собственности, награждать детей, выделять приданое и т. д. Однако приоритет распоряжаться судьбой детей не всегда принадлежал отцу. Иногда в таких вопросах, как выбор одного из сыновей в рекруты, мать апеллировала к сельскому сходу, который мог принять во внимание ее мнение [23].

Бесправное положение распространялось не только на замужних женщин, но и на незамужних девушек, чем нередко пользовались различные проходимцы. Так, крестьянин Карим Рахимов из деревни Мамашерово Кошкинской волости Малмыжского уезда Вятской губернии уговорил некоторых односельчан отправить с ним в Ставропольскую губернию своих дочерей. В поисках лучшей доли согласились ехать семь девушек. По приезду в Ставрополь Каримов продал их за 250-300 рублей каждую. Чтобы отвести от себя удар и придать своему преступлению вид законности, он пригласил муллу Рахметуллу Исмаилова, который, не обращая внимания на мольбы и протесты девушек, обручил их с покупателями. На вырученные деньги Рахимов открыл торговлю. Сообщение об этом случае поместил на своих страницах «Волжский вестник» (Казань. 1905. 22 февр.).

Народная и религиозная, особенно мусульманская, мораль строго следила за нравственностью. Проявление интереса мужчины к женщине, не соответствовавшее нормам Корана, рассматривалось как кощунственное посягательство на исключительные права ее мужа, в том числе и потенциального. Уклонение насильника от брака с обесчещенной девушкой рассматривалось в народной морали в рассматриваемых регионах как тяжкое преступление. При отказе виновника взять ее в жены, крестьянская община насильно принуждала его к женитьбе. В татарских деревнях получил распространение русский обычай обмазывания дегтем ворот дома скомпрометировавшей себя девушки. Однако нередко исполнение этого обычая было просто местью девушке, ответившей отказом на предложение одного из парней.

Родителям принадлежало право выбора брачного партнера для своих детей. Однако степень родительской власти при вступлении детей в брак в рассматриваемых регионах имела некоторые территориальные особенности. В Царевококшайском уезде Казанской губернии, в Яранском и Елабужском уездах Вятской губернии родители имели право принуждения детей к браку с лицами, которых они считали наиболее подходящими. В случае сопротивления дочери родители даже обращались за помощью к земскому начальнику. Имели место случаи публичного наказания на сельской площади девушек, осмелившихся пойти против воли родителей [24]. В Нижегородской губернии лишь в Ветлужском районе выбор брачного партнера чаще всего зависел от согласия жениха и невесты, хотя и здесь непременным условием заключения брака было родительское согласие [25].

Суровые условия существования крестьянских семей в рассматриваемых регионах порождали строгое, требовательное, и вместе с тем, доброе отношение к детям. Характер взаимоотношений родителей и детей ярко проявляется в фольклоре. Так, в народных марийских песнях образы отца и матери рисуются в светлых, поэтических тонах:

«Не дорого серебро, не дорого золото,

Не дорого масло, не дорог мед.

Наши отцы и матери очень дороги [26].

Символами дружной семьи служат образы «муравейника», «пчелиной семьи». Дети сравниваются с «цветами», «сереброкрылыми птицами», «золотыми пряжками». Расставание детей с родителями сродни горю. Родители ждут детей, как «весенних птиц». Символом встречи служит образ серебряного моста:

«И ты вдалеке, и я вдалеке. Между нами серебряный мост.

Под серебряным мостом играет серебряная рыба.

Вместе с детьми и родственниками радуется она» [27].

Народные песни призывали беречь и лелеять родителей. Не случайно сиротские песни наполнены страданием и горечью: сироту «мать оставила средь огня-пламени, отец на голом льду»:

«Если знала бы глубину Белой, не села бы на паром.

Если знала бы горечи жизни, не родилась бы.

При родителях мы на окне цветам подобны.

При невестке и при брате сору под столом подобны» [28].

семейный педагогика воспитание удмуртский

Горе сиротства сравнивается с «покинутыми птенцами посреди поля», с «одинокими деревьями у дороги», с «облаком, висящим в осеннюю стужу», с «земляникой, растущей на самой стежке».

Вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что взаимоотношения между членами традиционной крестьянской семьи, являвшиеся важнейшей составной частью образа жизни населения, и сам образ жизни, изучаемый с позиций нашего исследования как важное воспитательное и образовательное средство народной педагогики, характеризовались спецификой, определявшейся особенностями хозяйственно-экономического уклада сельского населения и проявлявшейся на фоне соответствующих явлений российского масштаба.

Значительное место в традиционной народной педагогике рассматриваемых регионов отводилось религии, выступавшей в качестве важного воспитательного средства. Одной из обязанностей старших в семье было обучение детей «Страху Божию». С трехлетнего возраста детей начинали учить молиться, водить в церковь. Им внушали разного рода поверья, страх перед домовым, «показывали» его, надевая шубу наверх шерстью. Однако вятским крестьянам было присуще преимущественно внешнее обрядовое благочестие. Недостаточное развитие школьной сети имело одним из следствий то, что многие крестьяне не знали церковно-славянский язык и поэтому плохо понимали содержание молитв. В то же время молитвам придавалось предохранительное значение, ими начинались все важные семейные дела [29]. Но в некоторых местах, например в Сарапульском уезде Вятской губернии, даже считалось, что девушкам не следует часто ходить в церковь [30].

Среди русских крестьян Казанской губернии были распространены невенчанные браки, скреплявшиеся лишь сельским старостой [31]. Не всегда соблюдалось требование обязательного родительского благословения, имели место браки между раскольниками и православными без разрешения церкви [32].

Все эти факты указывают на то, что в рассматриваемых регионах среди русского населения церковно-религиозное влияние в ряде случаев носило в определенной степени обрядовый характер. Несколько поверхностное, «внешнее» отношение крестьян к религии нашло свое отражение в фольклоре, например в пословице: «На бога надейся, да сам не плошай».

В то же время обрядовые культы марийцев и удмуртов, уходящие своими истоками в древние языческо-мифологические представления этих народов, занимали существенное по своей значимости место в их жизни, что не могло не оказывать большого воздействия на нравственное, психическое и умственное развитие детей, выступая тем самым составной частью народной педагогики.

Религиозные представления этих «лесных» народов были теснейшим образом связаны с природным окружением, прежде всего с лесом и рекой и их обитателями. Марийцы совершали обряды моления высшим (добрым) духам и приносили им в жертву животных у священных культовых деревьев (береза, липа, дуб) в специальных рощах-мольбищах (кусото). Рощи богов марийцы содержали в чистоте, огораживали пряслами от скота; лес отсюда не брался. Сюда было не принято ходить без нужды, здесь нельзя было кричать и охотиться. Другой вид рощ рассматривался как место для совершения жертвоприношений низшим (злым) духам, таким как, кереметь, а также курык кугу ен (горный большой человек), мукш шырт (пчелиный кереметь), кудаводыж (домовой) и др. В этих рощах находиться было еще более опасно: нельзя было ни к чему прикасаться, произносить вслух имя керемети. Проезжая мимо нее, мужчины сходили с лошади и падали ниц, а женщины отворачивали лицо [33]. Страх перед кереметями был так велик, что мариец старался не только не думать о них, но даже не смотреть в сторону воображаемого места их пребывания [34]. Эти и другие поверья, характеризовавшиеся ярко выраженным локальным своеобразием и составлявшие основу религиозно-языческих представлений марийцев, удмуртов, коми, естественным путем усваивались их детьми.

Высоко ценился у народов рассматриваемых регионов культ предков («старых людей»), в котором сочетались почтение к ним, преклонение и надежда на сверхъестественную помощь с их стороны. Любая мысль, высказанная ими при жизни, считалась законом для потомков. Основным мотивом в этих высказываниях было урегулирование семейной жизни, определение места и роли каждого ее члена в зависимости от возраста. Наибольшего уважения заслуживали пожилые люди, как наиболее близкие к ушедшим предкам [35].

Религиозные верования, отразившиеся в народной педагогике нерусских народов Среднего Поволжья, побуждали их почитать и умерших, оставшихся без родственников на земле. Эти умершие, ввиду того что их никто не поминает, находятся в вечных мучениях и могут наслать на поля бедствия. Поэтому один раз в три года каждая деревня проводила обрядовый обед в их честь, жертвовала черного быка, кости которого закапывались на кладбище. Этот обычай был характерен для чувашей, удмуртов и марийцев [36]. Религиозные верования накладывали определенные традиционные запреты. Например, во время цветения хлебов запрещалась всякая работа, связанная с повреждением земли, так как земля считалась беременной. В этот период нельзя было копать землю, возводить постройки, заготавливать дрова, косить, стучать, полоскать белье в реке и т. п. Не разрешалось даже одеваться в пеструю одежду, иначе такая же пестрота могла передаться посевам [37]

Начало жатвы также сопровождалось моленьем. Первым доверялось жать тому, кто считался счастливым и имел «легкую руку». По окончании жатвы совершали обряд «виле» (новины по-удмуртски): из муки нового урожая пекли лепешки (табани) и варили кашу. Этот обряд снимал табу на употребление хлеба нового урожая. Аналогичные обряды имели место у русских («пожинки») и марийцев (упура найрам«новое пиво»).

Религиозные верования и соответствующие им обряды служили, с одной стороны, одним из важных средств формирования этнического единства, а с другой стороны, выступали в качестве воспитательного средства. Это находило свое выражение в требовании неуклонного соблюдения традиции почитания старших, соблюдения определенной гражданской субординации в семье и сельском обществе. Педагогическое значение языческих верований, а также мусульманской и православной религий было двояким. Доминирующий в религиозном сознании культ табу, то есть ограничений и запретов, преклонения перед высшими существами, с одной стороны, формировал в детском сознании такие нравственные качества, как скромность, сдержанность, почтение к старшим, стремление к самоограничению своих потребностей, а с другой стороны, религиозные догмы духовно закабаляли нерусские народы и становились все большим препятствием для их этнического самоопределения, включавшего в качестве одной из своих важнейших составляющих вопросы семейного воспитания и обучения.

Примечания

1. Макарцева Н. Н. Духовные ценности русской народной педагогической культуры // Педагогика. №1. С. 81.

2. Ушинский К. Д. О нравственном элементе в русском воспитании // Ушинский К. Д. Собр. соч.: в 6 т. Т. 2. М., 1988. С. 32.

3. Березина Т. И. Трудовое воспитание в народной педагогике русских крестьян Сибири. 1861-1917: дис.... канд. пед. наук. Новосибирск, 1991. С. 4.

4. Некрылова А. Ф., Головин В. В. Уроки воспитания сквозь призму истории. СПб., 1992. С. 3.

5. Сборник удмуртских песен / сост. П. К. Поздеев. Ижевск, 1960. С. 53-54.

6. Лештаева Н. В. Внутрисемейные отношения русского сельского населения Казанского Поволжья: Вторая половина XIX начало XX вв.: дис.... канд. ист. наук. Казань, 1994. С. 112.

7. Государственный архив Кировской области (ГАКО). Ф. 575. Оп. 140. Д. 253. Л. 123.

8. ГАКО. Ф. 582. Оп. 140. Д. 253. Л. 37.

9. Там же.

10. Владыкин В. Е. Очерки этнической и социально-экономической истории удмуртов (до начала XX в.): дис.... канд. ист. наук. М., 1969. С. 80.

11. Королева Н. С. Народное искусство пермских финно-угров (коми, коми-пермяков, удмуртов) XIX XX вв.: дис.... канд. ист. наук. М., 1968. С. 197.

12. Федоров Г. Д. Ткацкий и красильный промыслы у вотяков // Отчеты и исследования по кустарной промышленности России: в 2 т. Т. 2. Пг., 1915. С. 100.

13. Владыкин В. Е. Указ. соч. С. 297.

14. Кашин В. П. Сравнительный очерк экономического быта и нравственного культа русского и вотского населения в пределах Малмыжского уезда // Вятские губернские ведомости. 1892. №73. С. 4.

15. Анастасиев А. И. Вятские инородцы и их школы // Журнал министерства народного просвещения. 1904. №6. С. 78.

16. Богословский Г. Краткий исторический очерк Казанской епархии с приложением биографических сведений о казанских архиепископах. Казань, 1892. С. 5, 6.

17. Там же.

18. Там же. С. 6.

19. Там же. С. 120; Соловьев Е. П. Крестьянская семья. Казань, 1875. С. 11.

20. Столяров А. А. Русская сельская семья Среднего Поволжья: XVI начало XX вв.: дис.... канд. ист. наук. Казань, 1981. С. 104.

21. Российский этнографический музей. Фонд князя В. Н. Тенишева. Иванов Т. Ф. Разлад в личной жизни. Развод. Ф. 7. Оп. 1. Д. 471. Л. 3.

22. Соловьев Е. П. Преступление и наказание по понятиям крестьян Поволжья // Сборник народных юридических обычаев: в 2 т. Т. 2. СПб., 1900. С. 277.

23. Богаевский П. М. Заметки о юридическом быте крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии // Труды этнографического отделения ИОЛЕАЭ. М., 1899. Т. 2. Кн. 9. Вып. 1. С. 3.

24. Лештаева Н. В. Указ. соч. С. 116.

25. Троицкий В. Ю. Национальные духовные традиции и будущее русского образования // Педагогика. 1998. №2. С. 3-7.

26. Марийские народные песни / сост. К. А. Четкарев. Йошкар-Ола, 1956. С. 215.

27. Иванов И. С. Марийская необрядовая народная лирика: дис.... канд. филол. наук. Йошкар-Ола, 1970. С. 55.

28. Там же. С. 58.

29. Липинский А. Материалы для географии и статистики. СПб., 1868. Ч. 1. С. 544.

30. Зеленин Д. К. Народный обычай «греть покойников». Харьков, 1909. С. 4.

31. Веснин Л. Современный великорус в его свадебных обычаях и семейной жизни. М., 1892. С. 45.

32. Столяров А. А. Указ. соч. С. 105.

33. Фукс А. К. Казанские татары в статистическом и этнографическом отношениях. Казань, 1844. С. 246.

34. Васильев М. О кереметях у чуваш и черемис. Казань, 1904. С. 8.

35. Маркелов М. Г. Культ умерших в похоронном обряде волгокамских финнов. Мордва, мари и вотяки // Религиозные верования народов СССР: сб. этнографич. материалов. Т. 2. М.; Л., 1931. С. 277.

36. Емельянов А. И. Курс по этнографии вотяков. Вып. 3. Казань, 1921. С. 34.

37. Козлова К. И. Очерки исторической этнографии марийского народа: дис.... д-ра ист. наук. М., 1968. 732 с.; Козлова К. И. Этнография народов Поволжья. М., 1964. 175 с.

Размещено на Allbest.ru