П.Д. Юркевич - основоположник отечественной систематической научной педагогики

Прошли времена, когда функции педагога ограничивались сопровождением ученика в гимнасий или в палестру. За долгие века педагогика превратилась не просто в науку со своими многочисленными понятиями и развитым категориальным аппаратом, но и в один из ведущих институтов любого общества. Более того, по словам П.Д. Юркевича, о трудах которого [10; 11] и пойдет речь в этой работе, уровень государства определяется, наряду с армией и экономикой, уровнем образования.

Принято считать, что, говоря об образовании, особенно религиозном образовании, необходимо подчеркивать нравственную сторону. Однако нельзя так редуцировать и, говоря философским языком, необходимо осуществлять образовательный процесс в полноте этики, гносеологии и онтологии.

Из всей плеяды замечательных русских педагогов этому требованию удовлетворял только один незаслуженно забытый, вычеркнутый большевистской цензурой Памфил Данилович Юркевич (1827-1873 гг.).

Личность П.Д. Юркевича

Только в новой России для многих начало открываться это имя, хотя оно занимало достойное место в известных обзорах прот. В. Зеньковского и Н.О. Лосского [2; 8]. Правда, и в них очень скупо отмечены основные вехи жизни этого замечательного человека. Так, у первого не отмечен факт, что Юркевич был профессором Киевской Духовной академии и, как пишет В.О. Ключевский в своих воспоминаниях: ее «украшением» и «перетащили-таки его из Киева к досаде Киевской академии» [11, с. 530], а у второго не отмечен киевский период.

Имеются только два квалифицированных разбора творчества Юркевича: у его ученика В.С. Соловьева и у Г.Г. Шпета. Кроме них можно отметить краткие очерки в «Философской энциклопедии»: Р.А. Гальцевой в статье «Юркевич» [7, т. 5] и А.И. Абрамова [5, т. 3, вступ. статья и примечания], хотя такого уровня мыслителей до него в России, по сути, и не было. Можно назвать, разве, Г. Сковороду, А.С. Хомякова, кн. В.Ф. Одоевского.

О педагогическом мастерстве Юркевича, чему и посвящена настоящая работа, можно судить и из воспоминаний Ключевского: «После каждой лекции в голове остается такое ясное представление о всем прочитанном, что стоит только употребить небольшое внимание, чтобы после быть в состоянии повторить весь ряд мыслей» [11, с. 531].

Борьба Юркевича за полноту бытия

Жизненные перипетии Юркевича во многом связаны с его мужественной гражданской, философской и православной позицией. Нужно хорошо представлять особенности эпохи, когда совпало философское пробуждение русского сознания и «призрак коммунизма» добрался до России.

Можно проследить этапы этого альянса, начиная с Гегеля, который считал, что в движении своей мысли человек может подняться от уровня субъективного мышления, «субстанциального образа существования» до уровня абсолютного умозрения или, говоря современным языком, как выходит сознание из безразличного покоя непосредственной жизни, из «естественного горизонта», «жизненного мира», по Гуссерлю, поднимается над житейской суетою, приходит к «озабоченности», по Хайдеггеру, ощущает «предельную захваченность», по Тиллиху; «начинается философская жизнь, как новый модус или новая ступень народного существования...» [8, с. 234].

Далее начинается разложение гегельянства у Фейербаха, который в своей критике и религии, и гегелевского идеализма апеллировал к психологическим особенностям антропологической структуры человека, совершенно неубедительно и бездоказательно (едва ли не на уровне Крития и Евгемера) декларируя, что человек сам бессознательно и непроизвольно создает по своему образу Бога, приписывая Ему все свои атрибуты, отображая на Него свою деятельность, а затем уже возникает культ. Душу, как мы видим, он еще не отрицал. Просто «приземлил» человека.

Дальше больше. Начинается, в погоне за «обоснованием» единства человека, сведение психических явлений к физиологии. Вундт пытался понять человеческий разум, изучая составные части человеческого сознания так же, как при изучении сложного химического вещества его разбивают на составные элементы. Таким образом Вундт представлял психологию наукой, схожей с физикой и химией, в которой сознание есть набор разделяемых и опознаваемых частей (структурализм). Этот наивный подход был в дальнейшем отметён гештальтпсихологией (несводимость целого к его частям; аналог в ядерной физике дефект массы).

Таким образом, полем битвы стала антропология, два взгляда на полноту человека. Один христианский: «Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Фесс. 5:23), другой, дух отсекающий, материалистический, манифестацией которого стала статья Чернышевского «Антропологический принцип в философии» (1860 г.). Ее трудно анализировать, т.к. «написана она небрежно, очень не выдержана в отношении систематического развития основной мысли... Под именем “антропологического принципа” излагается лишь очерк “новой” антропологии без всякого отношения к философии» [2, с. 133].

Юркевич не мог пройти мимо бездарности и узости этого манифеста и написал достойную отповедь. Отметим лишь несколько характерных мест у Чернышевского и комментарии Юркевича на них.

1. В своем стремлении свести психологию к физиологии Чернышевский пишет: «Философия видит в нем (человеке. Е.Ц.) то, что видит медицина, физиология, химия; эти науки доказывают, что никакого дуализма в человеке не видно», на что Юркевич резонно отмечает: «Какая же тогда надобность в этой науке» [11, с. 112]. Видна справедливость оценки прот. В. Зеньковским уровня философии Чернышевского, не видящим различия философского и «наивного» реализма.

2. Чернышевский пишет: «Психология говорит, что самым изобильным источником обнаружения злых качеств служит недостаточность средств к удовлетворению потребностей. После потребности дышать (продолжает психология) самая настоятельная потребность человека есть и пить». Юркевич иронизирует: «Что скажет естествоиспытатель, если он послышит об этих великих открытиях строгого психологического анализа, именно, что голод заставляет человека воровать, особенно же, что человек имеет потребность дышать, есть и пить» [10, с. 113]. Ирония справедлива, т.к. именно в это десятилетие процветал «Клуб червонных валетов» шайка молодых мошенников, вымогателей, фальшивомонетчиков и т.п., судившаяся в феврале 1877 г. (около 50 человек, преимущественно выходцев из богатых семей) [6, с. 591].

«Чернышевский хочет говорить о человеке как о существе, имеющем желудок и голову, кости, жилы, мускулы и нервы» [2, с. 134], пишет прот. В. Зеньковский, «что ощущение есть предмет так же данный для внешнего физиологического опыта, как сжатие и растяжение мускулов, движение крови, химическая переработка пищи в желудке и т.д.» [Там же, с. 111-112], хотя «ясно, что мысль не имеет пространственного протяжения, ни пространственного движения, не имеет фигуры, цвета, звука, запаха, вкуса, не имеет ни тяжести, ни температуры; итак, физиолог не может наблюдать ее ни одним из своих телесных чувств» [11, с. 115].

И здесь Юркевич, как настоящий ученый, находит глубокое различие между естествознанием и материализмом, справедливо отмечая, «что естествознание изъясняет человеческий организм из материальных оснований, а материализм из этих оснований изъясняет все существо человека, всего человека» [11, с. 119]. В дальнейшем А.Ф. Лосев разовьет эту мысль: «Материя одно из таких законнейших и необходимейших понятий человеческого разума. Почему я должен вырывать одно понятие из цельной диалектической системы всех понятий вообще, ставить его в центр всего и по его имени называть всю свою философскую систему? Все абстрактные понятия в одинаковой мере абсолютны, и нет никаких логических оснований одно из них абсолютизировать в ущерб другому» [3, с. 507]. И далее Лосев призывает материалистов признать, что этот их «миф получает абсолютную утвержденность в мысли, т.е. становится догматом» [Там же].

3. Упорствуя в своих редукционистских устремлениях, Чернышевский заявляет: «Соединение разнородных качеств в одном предмете есть общий закон вещей», на что Юркевич замечает: «В самом деле, не миф ли это, когда нам говорят, что в вещах количественное различие переходит в качественное? Это превращение количества в качество, величины в свойство также непостижимо, как превращения, о которых говорит Овидий» [10, с. 125]. А в «Диалектике мифа» Лосева читаем: «Ведь это же подлинное чудо появление вещей из материи. Возьмите несколько деревянных досок: ни на одной из них нет ровно никакого признака стола. Как же вдруг появляется стол или шкаф? Говорят, из соединения досок и палок. Но ведь “шкафности” не было ни в одной доске и ни в одной палке. Как же она появилась из соединения досок или палок? У вас в кармане нет ни гроша, и у меня в кармане нет ни гроша: как же появится вдруг грош, если мы соединим наши с вами карманы? Ясно, что должно совершиться чудо. Материалисты верят в чудесное, сверхъестественное воплощение чуть-чуть только не Отца, а пока только какой-то глухой и слепой матери-материи...» [3, с. 511].

4. Утверждение Чернышевского, объясняющего «происхождение мира единственно из обстоятельств», вызывает восклицание Юркевича: «Это опять мифология, которая допускает многих действительно творящих богов, называя их обстоятельствами» [10, с. 126].

5. Подверг Юркевич критике попытку Чернышевского уравнять нравственность животного и человека.

6. И, наконец, итог «философских размышлений» Чернышевского. Изучая опыт социальных движений в Западной Европе, Чернышевский пришел к выводу, что не буржуазный либерализм поможет избежать капитализма, а крестьянская народная революция путем ликвидации помещичьей собственности на землю, уничтожения существующей государственности. Сама же революция должна быть подготовлена организацией революционеров. Главные герои у него нигилисты. Можно провести аналогию с сектой анабаптистов (1520 г.), которые принцип свободы в религиозной сфере, декларированный Лютером в 1517 г., провели в жизнь и в общественную, и в политическую, не останавливаясь при этом ни перед какими мерами произвола и насилия. Лютер назвал их исчадьями ада и проклял их в Виттенбурге. Но, и как позже в XIX в. в России, их проповеди овладели умами широких слоев населения и вызвали страшное брожение. Христианские храмы были разрушены, духовенство и состоятельные граждане перебиты, имущество зажиточных граждан было отдано в общее пользование (что произошло и в России в 1917 г.), была допущена и общность жен (было и такое в Саратовской губернии). Разгул либерализма, человекобожия и нигилизма хорошо описаны в известных романах Достоевского и Лескова. О травле, которой подвергались носители традиционных ценностей, позднее перешедшей в настоящий террор, тоже узнаем из этих романов.

«И эта утилитарно-моралистическая травма оказалась в русской душе особенно злокачественной и ползучей. В этом отношении очень показательна известная полемика “Современника” против Юркевича. Впрочем, это не была полемика, но травля. <.. .> Но не столько старались опровергнуть противника, сколько его опозорить и навлечь на него неприятные подозрения» [8, с. 290]. «Критика материализма у Юркевича. вызвала резкие и грубые статьи и заметки в русских журналах; имя Юркевича в русских радикальных кругах долгое время поэтому было связано без всяких оснований с представлением о “мракобесии” и мешало усвоению замечательных построений Юркевича» [2, с. 117-118].

«Самоуверенность автора в том, что только в направлении ему близком, есть истина, переходит постоянно у него в развязность, презрительное отношение ко всем инакомыслящим. Теперь же Чернышевский становится нетерпимым, раздражительным, докторальный тон его становится невыносимым» [Там же, с. 133].

Статья Юркевича была замечена в верхах, и его как оплот традиционных православных ценностей пригласили возглавить кафедру философии в МГУ (1861 г.). Научных работ было им написано немного, но все они оказали существенное влияние на русскую мысль. Так, например, его работа «Сердце и его значение в жизни человека», несомненно, повлияла на работу Б.П. Вышеславцева «Сердце в христианской и индийской мистике». Можно упомянуть про магистерскую и докторскую диссертации С.М. Соловьева. Во многом Юркевич, отчасти и через Соловьева, повлиял на А.Ф. Лосева, как видно из приведенных выше цитат.

Педагогическая деятельность П.Д. Юркевича

Наряду с научной деятельностью, Юркевич много внимания уделял и преподаванию, как в МГУ (на его лекции ходили попечитель и ректор университета, многие профессора, причем некоторые отменяли свои лекции, чтобы послушать Юркевича), так и на ниве народного просвещения, в учительской семинарии военного ведомства, где им написаны «Чтения о воспитании» (1865 г.) и «Курс общей педагогики» (1869 г.). «Несколько статей и книг Юркевича были посвящены вопросам воспитания» [2, с. 117].

Травля со стороны либеральной общественности, а она, как и во все времена, занимала ведущие позиции в журналистике, в немалой степени коснулась и педагогической деятельности Юркевича. «Желчная печать не упускала ни одного случая, и нападки на ненавистного мыслителя продолжались непрерывно. Юркевича уподобляли даже экскрементам Диогена» [4, с. 102]. Приведем лишь один пример нападок со стороны П.Н. Ткачева, активного участника революционного подполья 1860-х гг., публициста, рассматривающего философию лишь как инструмент преобразования мира на основе «справедливого социального устройства», лишенного метафизической утонченности истинного философа, заменившего ее агрессивностью и дерзостью. Он сравнивает мысли Юркевича с «плодами: снаружи они заманчивы и, по-видимому, много обещают; внутри они наполнены какою-то гнилою жидкостью, издающей отвратительный, одуряющий запах»; «философия [Юркевича] сводится к магии и кабалистике», «фантастические бредни ребяческих умов» [6, с. 11], «полицейские советы» [Там же, с. 27], «вот вам изнанка мистического идеализма московских чернокнижников» [Там же, с. 35]. По Ткачеву, мысли Юркевича - это «гнусная попытка под личиной идеалистической фразеологии и туманной мистики оправдать все дикое и безобразное, все нелепое и злое, все отвратительное бессмысленное, что только имеет какое-нибудь место, ...» [Там же].

Более высокая научная репутация в глазах «либеральной общественности» и в дальнейшем более счастливая судьба наследия ожидала К. Ушинского. Приняв «правила игры», он сразу сузил антропологическую сущность человека. Первая же глава в его труде «Человек как предмет воспитания, опыт педагогической антропологии» называется «Нервная система» (что дало повод Юркевичу иронично заявить о «ненормальном состоянии нервов самих педагогов», которые сводят душу к «рефлексам своего тела» [10, с. IV]). О духе же Ушинский собирался поговорить лишь в третьем томе, который, что символично, так и не был написан. И дело не в кончине Ушинского в 1871 г., а в том, что ему просто нечего было бы сказать, т.к. и философский уровень Ушинского невысок.

Деятельность еще одного значительного педагога, А.С. Макаренко, могла происходить только в условиях жесточайшего идеологического прессинга, под патронажем и в сотрудничестве с соответствующими органами. Какое уж тут воспитание; строилось платоновское «Государство», в худшей его интерпретации.

По-настоящему научный подход в педагогике демонстрировал лишь Юркевич. Любое умозаключение дедуктивно, и исходить в своих дискурсах следует из более общих понятий, что и делает Юркевич, говоря, что «воспитание судьба духа» [10, с. IV], исходя из антропологической полноты человека. Если представить, что возникла бы необходимость, по примеру Плутарха, составить «Сравнительные жизнеописания»: Юркевич и Ушинский, Платон и Аристотель, Достоевский и Толстой, то автор, в соответствии с духом данной статьи, в отличии от него, несомненно склонился бы не ко вторым, а к первым именам, конечно же не отрицая значимость и вторых.

В данной работе сделана попытка, едва ли не первая в России, осветить, хотя бы в тезисном виде, основные моменты в педагогическом наследии Юркевича. Структура данной работы следует примерно структуре «Курса» Юркевича [10].

Цели образования по П.Д. Юркевичу

Возможные альтернативные цели

Анализируя «все споры о цели нашего существования» [10, с. 11] с древнейших времен, Юркевич сводит их к двум мнениям: «одни видят эту цель в счастии, другие в добродетели» [Там же]. Вопрос с чем соединяет человек понятие счастья. Но в любом случае, «самое искание счастия есть уже несчастие» [10, с. 15]. Лучшее же определение добродетели Юркевич находит у Аристотеля: «добродетель есть то, что признает добродетелью человек добродетельный» [Там же, с. 11].

Идея добра таким рефреном проходит через творчество Юркевича, что, несомненно, повлияло на выбор его учеником С.М. Соловьевым названия его фундаментального труда: «Оправдание добра». Прочитав же у Юркевича фразу: «Счастливым каждый может и хочет быть по-своему, и все правила счастья индивидуальны, но нельзя быть по-своему честным или добросовестным...» [Там же, с. 13], каждый образованный человек вспомнит первую фразу в «Анне Карениной» (Толстой внимательно следил за педагогической литературой).

Ни в коем случае не принимает Юркевич утилитаризм в педагогике. В дилемме «Нужда от низшего, или любовь к высшему», он безоговорочно считает, что «во все воспитательные меры нужно вносить высший моральный дух» [Там же, с. 10].

Не обошел Юркевич и только-только возникшую проблему патриотизма и космополитизма. Так же, как человек разводит в саду яблоки, груши и вишни, а не какой-то «овощь вообще» (орфография Юркевича), так и «все, что имеет действительность, есть всегда и необходимо частное и что космополитический характер получает оно вследствие своего внутреннего достоинства.» [Там же, с. 25-26].

Юркевич об университетах

«Развитие» университетов от уровня «1.0» до «4.0»

В соответствии с принятой в настоящее время классификацией, уже Ученые советы вузов принимают решение о переводе обучения на уровень «3.0».

Платон об образовании: «Образование, имеющее своим предметом и целью деньги, власть или какую иную мудрость, лишенную разума и справедливости, низко и неблагородно, да и вовсе недостойно называться образованием» [5, т. 4, с. 92].

Упоминая средневековые университеты («1.0»), Юркевич пишет о «благородном духе той эпохи, которая разделяла с Платоном убеждение, что знание есть добродетель» [11, с. 523]. Богословский, медицинский и юридический факультеты символизировали единство души и тела, как тела человеческого, так и социального.

В «гумбольтовских университетах» («2.0») он еще видит какой-то поиск истины, «независимость от мотивов эгоизма» [Там же, с. 525]. Но предсказал Юркевич и современный тренд университеты «3.0» и даже уже «4.0»: «превращение университетов в политехнические школы» [Там же, с. 526].

В свое время лауреат Нобелевской премии Е. Вигнер прямо писал: «Хотя об этом не принято говорить вслух, мы все знаем, что с общечеловеческой точки зрения цели нашей науки намного скромнее, чем цели, например, древнегреческой науки, и что наша наука с большим успехом увеличивает нашу мощь, чем наделяет нас знаниями, представляющими чисто человеческий интерес» [1, с. 176]. А ведь Вигнер, на наш взгляд, еще идеализировал действительность. О целях явных или неявных хозяев жизни писал еще Платон: «Они надеются в один прекрасный день изобрести Атланта, еще более мощного и бессмертного, способного еще тверже удерживать все на себе, и нисколько не предполагают, что в действительности все связуется и удерживается благим и должным» [5, т. 2, с. 58]. О попытке камуфляжа истинных целей правителей писал и Шеллинг: «Ибо, к примеру, осуществление совершенного правового строя, совершенное развитие понятия свободы и все тому подобное все это в своем скудном содержании одновременно слишком безосновно, чтобы дух мог найти в этом точку покоя» [9, т. 2, с. 355]. Об этом не менее ярко писал и Юркевич, говоря о тенденции «помещать каждую науку в область средств и разобщать ее системой целей, которые при этом навязываются нам только грубым механизмом личных нужд и склонностей...» [11, с. 525]. Получается, годы в вузе нужны лишь для приобретения специальной учености как «полезный инструмент для добывания различных выгод в человеческом обществе» [Там же], ничем не напоминая ему о его высшей личности.

О воспитании