Многопартийность: перемены на западном фронте

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Института Европы РАН

МНОГОПАРТИЙНОСТЬ: ПЕРЕМЕНЫ НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ

Владимир Швейцер доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник

партия политический демократия

По мере приближения очередных выборов в Государственную Думу РФ в обществе вновь набирает силу дискуссия о роли и месте политических партий, их возможностях в структурах законодательной и исполнительной власти. При этом, как и в прошлых избирательных кампаниях, в качестве важного аргумента “за” или “против” ссылаются на партийно-политическую систему Запада. Многим представляется, что эта конструкция есть нечто неизменное, поддающееся лишь незначительной косметической корректировке. Доказательная база строится на работах таких корифеев европейской политологии, как М. Вебер и М. Дюверже, цифры и факты берутся из справочников, выпущенных в свет 20-25 лет тому назад. Между тем мир не стоит на месте, и это банальное выражение безусловно применимо к такому подвижному элементу западно-европейской демократии, как многопартийность.

Симптомы кризиса

Очевидно, что эволюция партийно-политической системы происходит параллельно с теми изменениями, которым подвержено общество в целом. При этом движение может быть разноскоростным. И коль скоро партии осуществляют политические функции, а сама политика всегда была производной от глубинных социально-экономических процессов, то партийно-политические системы находятся постоянно в роли догоняющих, приспосабливающихся, подстраивающихся к тенденциям глобального, регионального и национального развития, прежде всего в хозяйственной сфере. Издержки здесь неизбежны, и они проявляются как в функционировании партий в политической системе соответствующих государств, так и в их внутреннем развитии. Наиболее характерной чертой последнего является, практически повсеместно, снижение численности членов партий. И это происходит в обстановке прироста населения в странах Европейского Союза. Еще более показательно то, что процент европейцев, приходящих к избирательным урнам (если иметь в виду парламентские выборы), достаточно стабилен и колеблется в среднем на уровне 70-80% электорального корпуса Старого Света.

Было бы известным упрощением сделать вывод, согласно которому избиратель разочарован всей системой власти в своих государствах. В таком случае он должен бы все более становиться не только непартийцем, но и абсентеистом. Но поскольку последняя тенденция в целом не прослеживается, то закономерен вывод об определенном неверии граждан в возможность как-то повлиять изнутри на процесс формирования партийной линии. Регулярно возникающие коррупционные скандалы, бюрократизация партийной жизни, иерархическая структура партий, игнорирование в той или иной форме мнения партийных низов - все это лишает смысла членство европейцев в политических партиях. Система внутрипартийной иерархии ослабляет возможность контроля над деятельностью тех, кому доверено представлять партии в парламенте. По существу, парламентские фракции все больше становятся “партией в партии”, решая многие проблемы не только без использования механизма консультаций с партийными низами, но и подчас пренебрегая мнением партийного ареопага, что иногда ведет к острым внутрипартийным кризисам.

Налицо и другая причина снижения потребности граждан Европы в политическом самовыражении. В последние два-три десятилетия партийный билет перестал быть важным фактором в карьере европейца. Если в прошлом даже на уровне отдельных предприятий и учреждений членство в одной партии с руководством имело карьерный смысл, ибо единомышленник при прочих равных получал больше шансов для продвижения по служебной лестнице, то сейчас ситуация коренным образом меняется. Научно-техническая революция выдвигает на передний план проблему профессиональной квалификации, и здесь политическая ориентация, очевидно, отходит на задний план. Тем более, что даже в высших эшелонах государственной власти предпочтение отдается тем, кто более компетентен. Нередки случаи, когда и при формировании правительств, причем не только коалиционных, но и однопартийных, на посты министров иностранных дел, обороны, здравоохранения, культуры и т. д. приглашаются не партийные функционеры, а авторитетные в своем деле специалисты. О многом говорит и то, что беспартийные кандидаты, пользующиеся общественным авторитетом, имеют неплохие шансы на президентских выборах, вне зависимости от формы волеизъявления - плебисцитной или парламентской.

Практика европейских политических партий свидетельствует, что они далеко не всегда идут в ногу с техническим прогрессом, не улавливая вовремя тесную взаимосвязь между новыми тенденциями в этой сфере и своими внутрипартийными делами. Сегодня крайне незначителен интерес общества к партийной прессе, многие газеты и журналы почили в бозе, ибо у партий нет средств на собственные издания, тем более, что на них не подписываются даже сами партийцы. У партий, как правило, нет денег на радио и телеканалы. Не решена пока и проблема выхода на партийную среду через Интернет. Причем здесь возникают проблемы не только у маломощных в политическом и финансовом отношении партий, но и у фаворитов европейского партийного пространства. Вот что говорил, в частности, в своем выступлении на “круглом столе” в ИЕ РАН (июль 2000 г.) заведующий международным отделом правления СДПГ А. Пост: “...сегодня наша цель состоит в том, чтобы оснастить 12 500 базисных ячеек СДПГ практически во всех населенных пунктах Германии Интернетом и электронной почтой. Только в этом случае можно завоевать людей на свою сторону” Современная социал-демократия в Европе: вызовы и шансы. М, 2000. С. 25. .

Проблема “партии и технический прогресс” имеет и еще один негативный для партийной жизни аспект. Коль скоро основной задачей каждой партии является максимально возможное присутствие во властных структурах, то ради этой цели смещаются акценты в период избирательных кампаний. На смену активистам-функционерам, традиционно обращавшимся непосредственно к избирателю, приходят специалисты-политтехнологи, подчас обслуживающие сразу несколько партий. Соответственно распределяются и партийные средства, причем в пропагандистском арсенале новых вербовщиков присутствуют не столько идейно-политические мотивы, сколько средства дискредитации политических противников. В результате идентичность самих партий резко снижается, а пиаровские методы становятся главным фактором избирательных кампаний. Наиболее характерным примером подобного рода стала девальвация партийной системы Италии, рухнувшей на рубеже 80-90-х годов под шквалом коррупционных скандалов. В обстановке общественного недоверия к партиям как таковым возникло, в частности, чисто пиаровское образование “Вперед, Италия”, где деньги телемагната Берлускони помогли сформировать правопопулистскую квазипартию.

Ослабление партий как главных экспонентов политической культуры западного общества вызывает у части европейцев стремление найти некую альтернативу вроде бы устоявшейся схеме взаимодействия гражданского общества, населения и государственной власти. К концу ХХ века все большую силу обретают разного рода гражданские инициативы, участники которых связаны не какими-то формальными отношениями, а духовной общностью. К экологистам и альтернативщикам 70-80-х годов присоединились антиглобалисты сегодняшнего дня. Именно их действия, порой выходящие за грань правил и норм демократического общества, являются отражением нерешенности (или нерешаемости) проблем, порожденных новым этапом общественного развития, проблем, на которые традиционные партии не смогли дать вразумительного ответа. Одним из методов тех, кто разочаровался в деятельности политических партий, является вполне легитимное желание решать насущные проблемы посредством референдумов, когда граждане могут обойтись без посредников в виде партий, получая прямой ответ на вопросы, которые в противном случае могли бы увязнуть в рутине партийных словопрений. Гражданские инициативы, как непартийные объединения, являются в известной мере реакцией индивидов, обладающих достаточным политическим кругозором. Эпоха НТР сделала многих более самостоятельными в выборе средств участия в общественной жизни. Их автономное самоопределение явно переросло рамки такой формы политической социализации, как партия. Взрослое население Европы сегодня более дифференцировано, чем еще четверть века назад. Оно ищет такую форму участия в общественных процессах, которая бы не сдерживала их инициативы формальными рамками партийной дисциплины. По существу, внепартийные движения привлекательны для многих именно своими открытыми формами политического самовыражения, возможностью непосредственного выдвижения наболевших проблем.

Если гражданские инициативы являются своего рода политической контркультурой снизу, то система корпоративного решения насущных проблем стала по сути устоявшимся противовесом сверху чисто партийному принципу осуществления власти. Особенно это заметно в сфере экономики, когда хозяйствующие субъекты мирового рынка предпочитают договариваться с государством, минуя сложные процедуры внутри- и межпартийных согласований. “Группы интересов” решают проблемы вне партийных инстанций, превращая, в частности, механизм социально-политического партнерства в партнерство чисто социальное. При этом партнеры, особенно на уровне отдельных отраслей производства, а тем более в сфере отношений международного уровня, никоим образом не связаны с партийными кругами, даже будучи формально членами соответствующих партий. По существу современный корпоративизм является частью механизма глобализации, в котором партии никак не представлены. Возможно, речь идет о своего рода неомасонстве, где какая-либо организационная связь членов с иной - в нашем случае партийной - структурой никоим образом не должна влиять на процесс регулирования глобальных процессов.

Авторитарный, глобализационный неокорпоративизм все более становится антиподом демократической системы многопартийного регулирования национальных экономик. В условиях вышеобозначенного кризиса партий это обстоятельство особенно настораживает. Тем более, что новые властители мира совсем не обязательно будут в открытую оттирать партии от центров решения глобальных проблем. Вполне возможно, что на вооружение будет взята “европейская модель”, когда Европарламент, формально представляющий широкий спектр партий Старого Света, фактически является лишь рекомендательным органом в сложной системе законодательной и исполнительной власти Европейского Союза. Аргументом для суперглобалистов может стать и малая популярность у населения стран-членов ЕС выборов в Европарламент. Во всяком случае, то обстоятельство, что лишь примерно половина европейцев, участвующих в национальных выборах, приходят решать судьбу тех, кто претендует на страсбургские кресла, служит формальным поводом к минимизации партийного фактора в сфере решений глобального характера Подобные настроения могут опираться на опросы общественного мнения, проведенные весной 2002 года в 15 странах Евросоюза. Согласно результатам опросов, лишь 18% респондентов доверяют политическим партиям своих государств, в то время как профсоюзам - 38%, правительствам - 39%, парламентам - 42% (см. Eurobarometer, 2002, № 57. Р. 7,8.)..

Новая система координат

Вряд ли кто-либо усомнится в том, что меняющийся на наших глазах мир затрагивает не только партии как таковые, но и заставляет вносить определенные, порой весьма существенные, коррективы в научно-политические дефиниции европейского партийного пространства. Между тем многие российские политологи и политики продолжают - последние явно в своих корыстных сугубо партийных интересах - интерпретировать многопартийный организм Старого Света по явно устаревшей схеме - левые, правые, центр. Такая самоидентификация должна придать своего рода дополнительную политическую солидность тем, кто пытается приобщить себя к соответствующим партийным лагерям Запада.

Действительно, на стадии становления и развития капиталистической общественной формации такое дробление было исторически объяснимо. Правыми называли себя представители консервативно-либерального направления и сторонники политического клерикализма. Их суть состояла в достаточно осмотрительном реформировании сложившихся структур и норм поведения с учетом ценностных установок прошлого. Что касается левых, то их отклонение от норм, заданных основателями капиталистического общества, проецировалось в реальной жизни на поиск путей эволюционного (социал-демократы) либо радикального (коммунисты) преодоления сложившейся системы. В обоих лагерях имелись и крайние фланги - фашизоидные радикалы с правой стороны и леваки - с другой, готовые изменить основы общественного устройства, в том числе и насильственными, тоталитарными методами. Что касается центризма, то он никогда не являлся сущностным компонентом для каких-либо партий, а был лишь политическим эвфемизмом - синонимом практики согласия, компромисса, договоренности. Умеренные, как правило, располагались внутри обеих основных - правых и левых - “политических семей” Не противоречит этому выводу и самоидентификация партий как “центристских”. Например, в период Веймарской республики существовала Католическая Партия центра. Под такими же названиями действуют в послевоенный период некоторые партии скандинавских стран, ориентирующиеся на городские и сельские средние слои..

К концу ХХ века в Европе сложилась общественная система, которую можно условно обозначить как социализированный капитализм - триединство социальной рыночной экономики, социального государства и социально-политического партнерства. Мотором развития экономики здесь были правые, зачинателями социальных преобразований - левые, прежде всего социал-демократы, но также и коммунисты в той степени, в какой они мобилизовывали трудящихся в рамках закона на борьбу за свои социальные права. Правовое государство складывалось совместными усилиями и правых и левых, стремившихся создать барьер на пути экстремистов из обоих лагерей. Эти же силы сформировали и партнерские институты, стремившиеся преобразовать классовые разногласия в переговорный процесс.

Социализированный капитализм, являясь плодом совместных усилий основных политических лагерей, показал одновременно и ограниченность фундаментальных ценностных установок прошлого. Консерваторы, либералы и политклерикалы не смогли создать общество традиций и неограниченного права частной собственности. Социал-демократы лишь частично реализовали концепцию “демократического социализма”, ибо, даже называемая “постоянной задачей”, она воплотилась лишь в надстроечных структурах капиталистических общественных отношений. Крах “реального социализма” показал нереализуемость коммунистического варианта, хотя определенное недоверие к тому, что происходило в СССР, высказывалось в международном коммунистическом движении еще за два десятилетия до известных событий.

90-е годы ХХ века и начало века ХХI внесли качественные перемены в европейский и мировой общественный порядок. Набирающая обороты европейская интеграция, развивающаяся не только вглубь, но и вширь, противоречивый процесс глобализации с сопутствующими ей явлениями делают казалось бы устоявшуюся диспозицию на левых и правых явным рудиментом, ложным политическим ориентиром. Пригодная на этапе становления ограниченного национальными рамками социализированного капитализма, эта диспозиция мало что объясняет в партийном пространстве новой системы интеграционных и глобализационных отношений. Сегодня в одном лагере находятся те, кто с определенными оговорками готовы признать эту систему, а в другом - силы, исповедующие национально-государственную ограниченность, видящие в интеграции и глобализации главным образом негативные моменты.

Системщиками, на наш взгляд, являются и партии либерально-консервативного толка вместе с уходящими с политической арены чисто клерикальными партиями, и социал-демократы с тяготеющими к ним реформировавшимися коммунистами, и бульшая часть экологического лагеря, обретшая себя в коалиционных правительствах ряда государств. Все партии системщиков можно, в первом приближении, дифференцировать на экономсистемщиков (либералы, консерваторы, демохристиане), делающих традиционно упор на рыночные, но уже в интеграционно-глобализационном аспекте, ценности. Свою идентичность сохраняют и бывшие левые. Они по определению соцэкосистемщики, отстаивающие в рамках новой системы приоритеты социально-экологического развития.

Достаточно пестрым выглядит на первый взгляд лагерь тех, кого мы обозначим как антисистемщиков. С одной стороны, это бывшие правые радикалы, чья ксенофобия, антиинтеграционная и антиглобализационная риторика позволяют определить их как антисистемщиков-националистов. Но вместе с ними оказались и те, кто хочет подорвать доверие к новой системе, с другой стороны - леваки троцкистского толка, нереформировавшиеся коммунисты, радикальные экологисты. Их можно назвать антисистемщиками-интернационалистами, ибо они отнюдь не ксенофобы, а, наоборот, солидарны с населением “третьего мира”, выступают против ущемления прав национальных меньшинств в своих государствах. К антисистемщикам можно причислить и регионал-сепаратистов, в своих крайних проявлениях выступающих с ретроградских позиций обособления территорий, на которых соответствующие партии действуют, вплоть до разрушения существующих национально-государственных границ.

Вхождение Европы и мира в целом в новую систему политико-экономических, мультикультурных и мультиинформационных отношений делает весьма умозрительной схему “политических волн”, якобы захлестывающих время от времени Старый Свет. Вводимые, хотя и с большим трудом, единые правила игры в хозяйственном, правовом и социальном пространстве не дают возможности правящим партиям предпринимать резкие шаги вне обозначенных границ. Впрочем, и в последней трети ХХ века волны, будь то “консервативная” 80-х годов, либо “социал-демократическая” 90-х, не выглядели особенно грозно. Они не только не смогли размыть устои социализированного капитализма, но даже не внесли сколь-нибудь заметных корректив в жизнь европейских государств. Похоже, что адепты “волнообразования” исходят не столько из содержательной стороны деятельности тех или иных правительств, сколько из их чисто формальной принадлежности к бывшим “правым” либо “левым”. На практике же получалось, что курс жесткой экономии проводился почти одновременно при М. Тетчер и Г. Коле, при Ф. Миттеране и Ф. Гонсалесе. С другой стороны, “короткая волна” социал-демократизма рубежа ХХ-ХХI века не дала оснований говорить о каком-то осязаемом реформаторском прорыве. Скоротечное появление в ряде правительств праворадикалов не позволяет говорить о какой-то смене ориентации. Системщики (бывшие правые), вынужденные в специфических условиях послевыборной тактической борьбы привлечь в правительство антисистемщиков, не дают шансов последним делать что-либо выходящее за рамки принятых правил игры.

Не подтверждает “теорию волн” и отсутствие желания у европейских политиков искать какие-то партийноориентированные общие знаменатели. Наиболее показательна в этом отношении деятельность фракций и групп в Европарламенте. Во многих случаях депутаты голосуют не столько по партийному, сколько по страновому принципу, что вполне объяснимо нынешней фазой интеграционных процессов, когда происходит сложная притирка национальных экономик. И здесь идеологические компоненты партийных объединений, вполне естественно, отступают на задний план перед сугубо прагматическими решениями. Отметим и другое обстоятельство. Некогда влиятельные международные объединения партий все более утрачивают роль центров по координации действий единомышленников, превращаясь, в лучшем случае, место встреч для обсуждения проблем, решения по которым принимаются в других местах. Практически заглохла деятельность Либерального, Демократического (консервативного), Христианского Интернационалов. Не тот, что в “эру Брандта”, и Социнтерн: партии, входящие в его ряды, уже не могут руководствоваться последней Стокгольмской (1989 г.) декларацией принципов. Принципы эти не выглядят чем-то эксклюзивным на фоне ценностей, провозглашаемых бывшими политическими антагонистами социал-демократов, а аналитическая часть документа и вовсе не дает ориентиров в новой системе Европы и мира ХХI века.

Таким образом, кризисные тенденции, которые прослеживаются у партий современной Европы, несут на себе не только характер затяжной внутренней болезни, но вполне осязаемы в практической деятельности данных субъектов политики. Именно этим можно объяснить те метания электората, которые мы наблюдаем в целом ряде случаев. Доля постоянно голосующих за одни и те же партии неуклонно снижается, уступая место пограничным электоральным слоям, политические предпочтения которых носят не стабильный, а ситуационный характер. Расколы одних партий, появление партий-однодневок (под лидера), нарастающие сложности при формировании коалиционных правительств, усиление внутрифракционной борьбы даже в годы однопартийного нахождения у власти - вот неполный перечень симптомов того неустойчивого состояния, в котором европейская многопартийность вступила в новое тысячелетие.

Другая Европа

Кризис западноевропейской партийной системы как следствие обстоятельств объективного и субъективного свойств не дает тем не менее оснований для вывода о завершении в обозримом будущем этой формы представительной демократии. Партии - наиболее чуткий барометр общественных настроений - смогут и в дальнейшем выполнять функции соорганизатора многих сторон жизни меняющегося на наших глазах мира. Иное дело, что содержательная сторона партийной деятельности должна преобретать такие качества, которых требуют от нее кардинально обновляющаяся европейская и общепланетарная ситуация. В первом приближении можно предположить формирование системы устойчивых связей партийных, движенческих и корпоративных структур. Очевидно, что подобная система представительства интересов, скорее всего, появится в ХХI веке в странах, претендующих на роль лидеров мирового сообщества.

Европейская многопартийность не выродится окончательно также и потому, что процессы глобализационного и интеграционного свойства постепенно будут охватывать все европейское пространство, а не только его западную часть. Формирование общности европейских экономических, политических, социальных, оборонных, культурных систем предполагает повсеместное стабильное функционирование политической надстройки. Десятилетия однопартийного тоталитаризма отнюдь не искоренили естественную для населения государств прежнего “социалистического содружества” тягу к плюрализму идей и действий. Политическая культура жителей стран, небольших по территории, непосредственно граничащих с западной частью континента, стран, где многопартийность, прерванная диктатурами правого и левого толка, все же сохранилась в исторической памяти народа, благоприятствовала становлению политических партий, функционированию вполне надежной системы представительной демократии.

Более сложным видится путь к стабильной многопартийной системе на европейской части территории бывшего СССР. Лишь прибалтийские республики, в силу их исторического развития и сохранившейся в целом европейской ментальности большинства населения, относительно гладко прошли этап становления плюралистической демократии. И, по существу авторитарный, нынешний режим Беларуси, и хаотичная многопартийность современной Украины, где во главу угла ставятся проблемы личного (а не коллективно-партийного) обладания властью, и сотрясаемая политическими кризисами Молдова - все эти молодые, независимые государства явно отстают от своих восточноевропейских и прибалтийских соседей в процессе освоения принципов формирования системы представительной демократии.

В полной мере восприняв такие болезни европейского политического пространства, как коррумпированность властных структур и “черный пиар”, политические партии этих государств не изжили еще присущие советскому властному менталитету методы формирования партийных элит по принципам личной преданности (особенно это характерно для Закавказья), а отнюдь не по профессиональной компетентности и приверженности каким-либо устойчивым идеям. Последние вообще играют явно подчиненную роль, ставя в тупик исследователей, желающих классифицировать партии по типологическим характеристикам, принятым на Западе.

Сходной выглядит и ситуация в российском партийно-политическом пространстве. Строго говоря, ни одна из политических партий, представленных сегодня в Госдуме РФ, не является аналогом (идеологическим, политическим, социальным) основных экспонентов западноевропейской многопартийности. К примеру, КПРФ, несмотря на идеологическую ориентацию на посткоммунистические ценности и социальную ориентацию на малообеспеченные слои населения, занимает по целому ряду проблем внешней и внутренней политики национал-патриотические позиции, никак не присущие традиционным коммунистам. Другой пример нестыковки партийных критериев - ЛДПР. Ее очевидный национал-патриотизм густо замешан на апологетике экономического консерватизма при очевидной ориентации на криминализированную часть “новых русских”. Не слишком убедительно в своей самоидентификации и тяготеющее к интеллигенции “Яблоко”, называющее себя либерально-социальной партией, хотя подобная идеология прослеживается скорее у части европейских социал-демократов, чем у либералов. Более последователен в приверженности внешнему образцу СПС, являющийся не только идеологически и политически консервативным образованием, но и не скрывающий своего тяготения к имущему классу современной России. Наибольшую сложность для типологизации представляет партия “Единая Россия”. Будучи “партией от власти”, то есть созданная путем верхушечных соглашений лидеров “Отечества”, “Единства” и “Всей России” по инициативе власть предержащих, она в своих программных документах пока что не показала пример оптимального сочетания - изначально заявленных - социал-либерализма первых, национал-консерватизма вторых и региональных устремлений третьих. Общей же пока является ее социальная база - чиновничество всех уровней, уже находящееся во власти и стремящееся сохранить свои рабочие места.

Невозможность традиционно типологизировать основные российские партии, когда практически в каждой из них присутствуют порой взаимоисключающие либо редко совпадающие на Западе позиции, делает малозначимой, по сути, их дифференциацию на левых и правых. Скорее всего, они являют собой какой-то неизвестный партологии подвид, чьи идейно-теоретические конструкции и политическая практика не столько преследуют цель прояснить их ориентацию, сколько привлечь к себе внимание большинства электората, не обладающего высоким уровнем политической культуры. В известной степени такая модель партийного поведения зависит и от не имеющего европейского аналога огромного геополитического пространства России, региональная обособленность которой требует от экспонентов политической борьбы, поиска особых, подчас противоречивых, способов собирания электората. В условиях неструктурированного переходного общества тактика “негармоничного букета” может принести определенные выгоды, хотя с позиций перспектив формирования в России партийно-политической системы она выглядит явно тупиковой.

Не сулит российским партиям радужных перспектив и законодательная база, определяющая границы их функционирования. Вопреки общепринятой системе участия партий в формировании органов представительной и исполнительной власти, последняя в сегодняшней России отделена от них вполне зримым барьером. Нынешняя российская Конституция не предполагает формирования правительства как логического следствия выборов в Государственную Думу. Президент делает это по собственному усмотрению, лишь согласовывая с нижней палатой своего избранника. Что касается верхней палаты - Совета Федерации, то он вообще не избираемый, а делегируемый из субъектов Федерации орган, где к тому же не предполагается наличие каких-либо партийных фракций. Заметим, что в Европе аналогичные Совету Федерации органы либо избираются путем общенародного голосования, либо формируются посредством местных выборов. Кроме того, партийцы, даже избранные в таком качестве на должность губернаторов субъектов РФ, слагают (добровольно!) свои партийные полномочия. Это касается и тех, кто назначается на посты в кабинет министров. Правда, у должностных лиц есть небольшая возможность сохранить связь с партией. Вопреки европейской практике, да и здравому смыслу, должностное лицо может иметь статус лидера партии... не являясь ее членом! Впрочем, стремясь несколько скорректировать эту неувязку, Госдума приняла Закон “О госслужбе”, специальная статья которого предоставляет отдельным категориям высших должностных лиц право быть членами партий. Активно дискутируется вопрос о возможности формирования правительства на партийной основе.

Свою лепту в выхолащивание и доведение до абсурда принципов функционирования российской многопартийности внес и ныне действующий Закон “О политических партиях”. Запретительный или, в иных случаях, ограничительный характер ряда существенных положений Закона виден невооруженным глазом. Вопреки европейскому опыту этот документ фиксирует минимальную цифру членства (десять тысяч человек), причем обязывает партии создавать свои низовые организации во всех субъектах РФ. Невзирая на устоявшиеся в Европе традиции, Закон запрещает создание региональных партий, даже если они не претендуют на нечто большее, чем участие в местных органах власти. Партии не могут быть созданы по конфессиональному либо профессиональному признаку, что также не соответствует европейской практике, когда христианско-демократические, рабочие либо аграрные партии исторически были одними из наиболее активных участников политического процесса. В России запрещена партийная деятельность на производстве и по месту учебы, что также не вписывается в европейскую шкалу партийных правил. В целом же Закон дает широкий простор недопущения либо пресечения деятельности тех, кто по содержанию своей политики не вписывается в контекст преобразований, проводимых власть имущими Подробнее на эту тему см.: Швейцер В. Послесловие к Закону. “Выборы. Законодательство и технологии” 2002, февраль, № 2. С. 24-27. .

Очевидно, что вхождение России в общеевропейское пространство предполагает следование если не каким-либо фиксированным нормам, то хотя бы общепринятым принципам демократичекого сообщества. Политические партии как фактор европейской представительной демократии должны иметь равные шансы в качестве носителей общественных настроений. Какая-либо дискриминационная линия в отношении этой части гражданского общества ставит под сомнение искренность официальных заявлений о стремлении к формированию в нашей стране полноценной демократической системы.

Размещено на Allbest.ru