О постсоциалистическом авторитаризме (анализ югославского опыта)

Размещено на http://www.allbest.ru/

О постсоциалистическом авторитаризме (анализ югославского опыта)

Павел Кандель

В октябре 2000 г. “режим С. Милошевича”, просуществовавший в Югославии более десяти лет, несмотря на международную изоляцию, мощное внешнее давление, экономические санкции, а отчасти благодаря им, бесповоротно ушел в историю. Но только ли исторический интерес представляет отныне эта тема? Ведь именно к этому склоняет расхожая, целенаправленно упрощенная трактовка югославской “октябрьской революции” как “падения последней коммунистической диктатуры в Европе”.

Приняв, однако, версию о “коммунистической диктатуре” за достоверную, невозможно ответить на вопрос: почему же среди всех стран Центральной и Юго-Восточной Европы только в СРЮ правопреемница компартии и ее лидер избежали общей участи в 1989-1990 гг. и сохраняли власть столь долго? При подобном подходе не понять, почему антикоммунистические режимы Ф. Туджмана в Хорватии и С. Бериши в Албании и ставший во второй половине 90-х годов в оппозицию Белграду режим М. Джукановича в Черногории оказались “близнецами” своего врага, отличаясь от него идеологией и внешнеполитической ориентацией, но не сущностью и методами властвования? И чем тогда объяснить характер правления вышедшего из антикоммунистической оппозиции В. Мечьяра в Словакии, которое сильно напоминало югославский вариант? Но если политическая родословная и идеология всех этих режимов не раскрывают их природы, то и напрашивающиеся аналогии с Кубой, Северной Кореей или Китаем не слишком убедительны. Более продуктивно сравнение с авторитарно-популистскими моделями, хорошо изученными на примере многих стран Азии, Африки и Латинской Америки, как в “левой”, так и в “правой” разновидности. Схожие политические практики легко опознаются на собственном повседневном опыте и жителями большей части постсоветского пространства (за исключением Прибалтики). Таким образом, в “режиме Милошевича” гораздо больше оснований видеть не “последнюю коммунистическую диктатуру”, а первый образец “постсоциалистического авторитаризма”.

Общими характеристиками подобных политических систем “управляемой” или “нелиберальной демократии”, где формально-демократические институты служат средством сохранения авторитарной власти, являются:

- концентрация важнейших властных полномочий и наибольшей неформальной общественной мощи в руках лидера;

- его харизматическая популярность и массовая поддержка;

- отсутствие действенного разделения властей и доминирование исполнительной над остальными ветвями власти;

- “слипание” власти и собственности у правящей элиты;

- конституирование и изменение политического механизма не по согласию всех политических сил, а по усмотрению самой власти;

- как правило, президентская или президентско-парламентская форма республики;

- подстраивание механизма выборов под нужды правящей партии;

- ее доминирование в средствах массовой информации (особенно электронных);

- отношение к оппозиции как антисистемной силе, при формальном ее допущении к участию в политической жизни;

- искусное использование режимом слабости и разобщенности политических противников;

- преобладание манипулятивных средств поддержания незыблемости власти при готовности использовать и репрессивные методы;

- идейная всеядность и повышенная изменчивость политического курса, гибко реагирующего на смену общественных умонастроений.

Эволюция большинства постсоветских государств (включая Россию) подсказывает, что “симулирующие” демократию политические устройства далеко не исчерпали своих ресурсов. Поэтому анализ причин формирования, логики развития и пределов жизнеспособности постсоциалистического авторитарного режима СРЮ даже после его кончины сохраняет актуальность и неакадемический интерес. Подлинное изучение этой темы лишь начинается, и данную статью уместно рассматривать скорее как постановку проблемы, нежели ее решение.

Что такое “режим Милошевича?”

милошевич режим авторитаризм югославский

Югославская система власти при отходе от социализма к иному общественному строю, разумеется, создавала наиболее благоприятные условия для сохранения политического господства лично С. Милошевича и правящей Социалистической партии Сербии, в которую преобразовался Союз коммунистов. Но определение ее как “коммунистической диктатуры” по сути снимает саму проблему долговременной устойчивости подобного режима, которая десять лет представляла неразрешимую задачу и для югославской политологии, и для западных политтехнологов. Ведь даже в октябре 2000 г. мало кто предсказывал победу оппозиции. Стоит напомнить, как возник и эволюционировал данный режим, чтобы понять, почему он пал.

С. Милошевич - правитель, безусловно, не менее самовластный, чем большинство его постсоветских коллег. Но на вершинах власти он укрепился и удерживался не вопреки воле народа, а точно улавливая общественные запросы. С начала 80-х годов СФРЮ, как и другие социалистические страны, безысходно погружалась в экономический и социально-политический кризис. Инертность престарелой партийной верхушки не только не отвечала ни остроте проблем, ни общественным ожиданиям, но и контрастировала с бурлением политической жизни в Польше, Венгрии, СССР. В Сербии всеобщее недовольство усугублялось растущей неудовлетворенностью положением республики в федерации и сербского народа в СФРЮ. Примечательно, что многие сербские “диссиденты”, ставшие впоследствии лидерами демократического движения (включая и В. Коштуницу), начинали оппозиционную деятельность с критики “антисербской” Конституции СФРЮ, принятой в 1974 г.

В этих условиях С. Милошевич выступает как провозвестник “антибюрократической революции” и борец за “третью Югославию” “Первой” именуется обычно королевская Югославия (1918-1941), “второй” - социалистическая или “титовская” (1945-1991)., в которой Сербия займет подобающее ей первое место. Два политических изобретения сделали его массовым кумиром и непререкаемым вождем. Он узаконил сербский национализм на политической сцене (прием дотоле запретный для югославской номенклатуры) и вывел политику на улицы, апеллируя к массам через голову аппарата. Это позволило обновить сербскую политическую элиту и привести к власти заждавшихся своей очереди, переполненных энергией молодых сторонников. Массовыми митингами и демонстрациями протеста в 1988-1989 гг. удалось устранить неподконтрольных руководителей Воеводины, Косово и Черногории и напористо продавливать свои требования на федеральном уровне. Популярность новоявленного “народного трибуна” того времени сравнима с ельцинской славой конца 80-х - начала 90-х годов. Не случайно и Сербская Православная Церковь и такие влиятельные центры интеллектуальной жизни, как Сербская академия наук и искусств, Союз писателей Сербии и Белградский университет, которые впоследствии перешли в оппозицию режиму, в то время его активно поддерживали.

Когда логичным следствием цепной реакции взаимопорождающих и противоборствующих национализмов стал распад страны, С. Милошевич не вспоминал о былом “югославизме”. Он - во главе борьбы за “Великую Сербию”, лишая зарождавшуюся антикоммунистическую оппозицию наиболее популярных лозунгов. Несколько лет войны и санкций привели к перемене настроений народа. И С. Милошевич уже в новой роли “миротворца”. Ради мира и выхода из международной изоляции он пошел даже на разрыв с прежними подопечными - лидерами боснийских и крайинских сербов, которых сам же и поднял на войну. Оппозиция по инерции клеймила сдачу Сербской Крайины в Хорватии и Дейтонские соглашения, закончившие войну в Боснии и Герцеговине, как предательство. Но эта справедливая моральная оценка политически лишь укрепляла позиции С. Милошевича, точнее почувствовавшего веяния времени.

К концу 90-х албанские националисты в Косово переходят к вооруженной борьбе, и С. Милошевич вновь на коне как защитник святыни национальной истории и территориальной целостности. Последовательная пристрастно антисербская политика западных держав дает режиму дополнительный козырь - отстаивание суверенитета и независимости страны от внешней агрессии. В этих условиях зажим СМИ и резкое ограничение возможностей политической деятельности оппозиции могли быть представлены как борьба с предателями отечества.

С. Милошевич бывал националистом, если это сулило успех, но без колебаний жертвовал национальными интересами ради собственных. Под его водительством прежняя партийно-государственная номенклатура продлила свое пребывание у власти на десять лет. Но по своей программе Социалистическая партия Сербии (СПС) стремилась уподобиться европейской социал-демократии, а по месту в политическом спектре - левоцентристско-националистической. Для выражения ортодоксально-коммунистистических взглядов и эксплуатации “югоностальгии” старшего поколения С. Милошевич отрядил свою жену М. Маркович в специально под нее созданную партию “Югославские левые” (ЮЛ). Ради этой цели он, несмотря на ропот своих соратников, не постеснялся расколоть правящую партию и ее фракцию в парламенте. Вместе с тем право представлять крайне националистические воззрения С.Милошевич охотно уступил Сербской радикальной партии во главе с В. Шешелем, гордящимся прозвищем “сербского Жириновского”, и Партии сербского единства Ж. Ражнятовича (по кличке “Аркан”) - криминального “авторитета” и одного из создателей сербских иррегулярных вооруженных формирований в Хорватии и Боснии, специализировавшихся на выполнении наиболее грязных дел. Тем самым выгодно оттенялись “умеренность” и “центризм” самого С. Милошевича и правящей СПС.

И панславистская риторика и демонстративное антизападничество были излюбленными средствами пропагандистской машины С. Милошевича. Однако о завершении войны в Хорватии и Боснии он предпочел договариваться с США, а после Дейтонских соглашений государственные средства массовой информации усиленно акцентировали “нормализацию” отношений СРЮ с западными державами. И если бы не их упрямое неприятие белградского правителя и пристрастно антисербский подход, мы могли бы стать свидетелями дальнейшей эволюции в этом направлении.

Югославские власти, декларативно определившись в пользу рыночной экономики, не спешили, однако, с полномасштабной приватизацией. Она, впрочем, и не могла быть эффективной в условиях внешней изоляции и гиперинфляции. Хотя закон о приватизации был принят еще в 1989 г., ее результаты в 1994 г. были пересмотрены и к концу 90-х в частном секторе югославской экономики создавалось около 40% ВВП Maak K..J., Erhardt W. Ein nachhaltiges Reformklima tut not. Wirtschaftliche Stabilisierung auf dem Balkan // Internationale politik. 2001. № 3. S. 17.. Однако верхушка режима и сотрудничавшие с ним “новые сербы” получили немыслимые прежде возможности обогащения. Большая часть директорского корпуса одновременно занимала руководящие посты в законодательной и исполнительной власти и в руководстве правящей партии, что считалось недопустимым в социалистической Югославии. Предприниматели - поначалу главные доноры оппозиции - были принуждены “добровольно” финансировать СПС и ЮЛ. Их контроль над экономикой, как и средствами массовой информации, стал, по точному замечанию известного сербского политолога О. Прибичевича, гораздо сильнее, чем во времена Союза коммунистов Pribiжeviж O. Vlast i opozicija u Srbiji. Beograd. 1997. S. 119..

Одни югославские экономисты описывали состояние сербской экономики в 90-е гг. как “первоначальное накопление”, другие - предпочитали говорить о “политическом капитализме” Арандаренко М. Србиjа деведесетих: првобитна акумулациjа или политички капитализм // Српска политичка мисао 1995. № 4. С. 33-50. . Однако в любом случае речь шла о таком слиянии власти и собственности, о таком перераспределении национального дохода в пользу власть имущих и о таком возрастании социального расслоения, которые свидетельствовали о формировании принципиально иной реальности, отличной от “самоуправленческого социализма”.

Переход к многопартийности в СРЮ был явно вынужденным шагом. Но за последнее десятилетие в стране прошло больше выборов и референдумов, чем в каком-либо другом государстве Центральной и Восточной Европы. Назвать эти выборы вполне справедливыми и честными трудно. Власти обеспечивали себе предпочтительные условия и желательной перекройкой избирательных округов, и постоянным варьированием избирательных систем, и доминированием в средствах массовой информации (особенно электронных), и использованием “административного ресурса”. Не чурались они и прямых подтасовок в необходимых случаях и размерах.

Между тем правящая партия не только никогда не завоевывала абсолютного большинства, что было бы естественно при тотальной фальсификации волеизъявления народа. Ее соперники в совокупности зачастую получали больше голосов избирателей, чем СПС. Так, на выборах в Скупщину Сербии в 1990 г. за нее проголосовало 46,08%, в 1992 г. - 29%, в 1993 г. - 36,6%, в 1997 г. - 34,2%, на выборах в Вече граждан Скупщины СРЮ в 1992 г. - 31,4%, в 1996 г. - 42,4%. Даже в сентябре 2000 г., когда С. Милошевич проиграл В. Коштунице пост президента СРЮ, при избрании депутатов союзного парламента партии правящей коалиции сохранили большинство мандатов и, если бы не ее распад, имели право претендовать на формирование правительства. Даже одержимые сербофобы признавали, что “выборы 1992 и 1996 гг. были по существу свободными” и результаты “разве что слегка подправлены” Meiez V. Jugoslawien auf dem Prufstand // Internationale politik. 2001. № 3. S.1.. Да и серьезные югославские исследователи основную проблему видели не в искажении воли народа, а в том, что “никто еще в Сербии явно не объяснил, почему люди следуют за Милошевичем?” Павловиh Д. Jeдна претпоставка политичке послушности // Српска политичка мисао. 1995. № 4. С. 73..

Вместе с тем самые благожелательные для противников режима прогнозы и подсчеты показывали их слабость. Их постоянное больное место - внутри- и межпартийные дрязги и расколы, ревнивое соперничество оппозиционных вождей, одновременно податливых на закулисные сделки с властью. Это и давало С. Милошевичу, незаурядному тактику и гроссмейстеру политической интриги, необходимое поле политического маневра. Именно искусное раздробление противоположного лагеря и лавирование между его националистическим и демократическим крылом, формальная коалиция СПС со своим черногорским аналогом - Демократической партией социалистов Черногории (а после ее раскола с Социалистической народной партией Черногории) и “прикормленной” Новой демократией, а также неформальные договоренности с другими партнерами позволяли властям контролировать парламент.

Режим не брезговал силовым давлением на оппозицию и жестко отвечал на ее попытки внепарламентских действий протеста. Более того, непогрешимость С. Милошевича никому не позволялось ставить под сомнение и в рядах правящей партии, все не проявившие достаточной лояльности неизменно удалялись с политической сцены. По существу система личной власти, утвердившаяся в Югославии в 90-е гг., оказалась даже менее либеральной, чем однопартийная монополия Союза коммунистов в некоторые периоды его эволюции. Скажем, введенная незадолго до смерти И. Броз Тито система коллективного руководства и постоянной ротации была прямо направлена на то, чтобы не допустить концентрации власти в одних руках.

Можно, однако, согласиться с теми независимыми югославскими авторами, которые считали неосновательными утверждения, что “нынешняя власть опирается преимущественно на репрессии и манипуляции”¹¹ Илиh В. Десница у данашноj Србиjи // Српска политичка мисао. 1995. № 4. С. 95.. Действительно, прямым террором, да и то посредством анонимных убийств, отмечена лишь последняя пара лет правления С. Милошевича. До той поры харизматического авторитета и мастерства изобретательного политтехнолога бывало достаточно, чтобы его власть в стране оставалась незыблемой, назывался ли он председателем ЦК СК Сербии (1986- 1990), занимал ли пост президента Сербии (1990-1997) или являлся президентом СРЮ (1997-2000), формально наделенным довольно ограниченными полномочиями. Показательно, что сам С. Милошевич имел заметно более высокие результаты и на выборах, и в опросах общественного мнения, чем СПС. Его силу фактически признавали и его враги: так, в 1990-1995 гг. большинство оппозиционных партий сосредотачивают свою критику на социалистах, избегая задевать “отца нации”, популярность которого делала атаки на него контрпродуктивными²² Pribiжeviж O. Op. сit. S. 20..

Сложившийся в СРЮ в 90-е гг. режим научно некорректно называть ни коммунистическим, ни диктаторским. Он в принципе отказался от государственной (общественной) монополии на средства производства. Хотя воздействие государства на экономику даже возросло, характер его в корне изменился. Во взаимоотношениях политики и экономики в югославских условиях трудно не заметить прямые аналогии с практикой большинства постсоветских режимов, куда более усердных в приватизации, гораздо более открытых иностранному капиталу и числящих компартии среди своих противников. Точно так же и однопартийную монополию на власть в СРЮ сменила жесткая (пусть и деформированная) политическая состязательность, вынуждая бывших коммунистов сменить идеологический профиль и регулярно подтверждать свою легитимность на выборах. При очевидном цезаризме С. Милошевича его власть и авторитет опирались на такую массовую поддержку, какой его соперники не могли похвастать. Убедительна характеристика югославского политолога В. Васовича: “Государство в Сербии представляет собой определенную разновидность мажоритарной президентско-парламентской республики, во многом подобной французской. Но в своем практическом функционировании политический порядок выходит за конституционно-правовые рамки… Можно говорить о своего рода смешении или сплаве президентско-парламентской и патерналистско-клиентелистской системы власти” Цит. по: Србиja и цивилно друштво // Српска политичка мисао. 1995. № 4. С. 191..

Источники стабильности режима

В поисках разгадки магической устойчивости режима югославская политология, в целом к нему неблагосклонная, опробовала несколько различных версий. Однако и сегодня, когда ответ уже найден практикой, убедительного научного объяснения все же нет. Но каждая из выдвигавшихся и зачастую опровергавших друг друга гипотез оказывалась полезным приближением к истине. Если видеть причину незыблемости власти экс-коммунистов и лично С. Милошевича лишь в коммунистической родословной и преемственности по отношению к социализму, то излишен был их националистический поворот и необъясним его феноменальный успех. Если свести объяснение только к популярности и востребованности национализма, то остается неясным: почему и отход режима от националистических целей помог его укреплению, а приверженцам последовательно националистического курса принес поражение?

Когда стало ясно, что и коммунизм, и национализм, и миротворчество равно способствуют успехам правящей партии и ее вождя, а попытки обыграть режим на каком-то из этих полей оказываются одинаково неудачными, последовал вывод, что идеологические объяснения загадочного феномена вообще неточны, а решающее значение имеет авторитарная структура массового сознания в Сербии, для которого главные качества идеального лидера - сила и непобедимость, подтверждающие его способность решать любые проблемы, всякий раз беря верх над противниками. Все, кто противостоял С. Милошевичу в конце 80-х - начале 90-х гг., неизменно бывали сокрушены, а провалы его собственной политики искусно ставились в вину проигравшим и маскировались изменением курса. Это и создало ему ореол непогрешимого и чудодейственно успешного вождя - залог его последующего политического превосходства Павловиh Д. Jедна претноставка политичке послушности // Српска политичка мисао. 1995. № 4. С. 73-86..

Подобный подход несомненно плодотворен. Но полностью игнорировать потенциал и социалистических, и националистических идей и интересов в СРЮ - неоправданная крайность. Справедливо отмечено, что все “нережимные” югославские партии являлись политически “правыми” (хотя, как и “режимные”, пытались представить себя “центристскими”). При этом “правые” пренебрегали очевидным фактом, что социализм отвечал реальным интересам широких социальных слоев. Соответственно националистическое крыло оппозиции оказалось неспособно выявлять и выражать существующие различия интересов в рамках национальной общности, а демократическое - руководствовалось мало привлекательной неолиберальной схоластикой. Однако политические свободы для значительной части населения менее важны, чем экономические блага, а авторитарные наклонности общественного сознания обусловлены не только пережитками патриархальности и коммунистическим наследием, но и существенным вкладом в модернизацию общества и улучшение положения значительных социальных групп таких вполне авторитарных исторических персонажей, как государи из династии Обреновичей или позднее И. Броз Тито Илиh В. Указ. соч. С. 96.. В результате оппозиция не только предоставила власти, по существу, все политическое пространство налево от центра, но оказалась расколотой и малоубедительной как выразительница идей и интересов правой части политического спектра.

Между тем социализм в Югославии, в отличие от других стран Центральной и Восточной Европы, был не “экспортирован” из СССР, а порожден подлинно народной революцией. Свою самостоятельность он отстоял и в конфликте со Сталиным в 1948-1953 гг. и постоянным размежеванием с КПСС в последующие годы. Поэтому для антисоветизма - мощного источника антикоммунизма во многих странах региона - в Югославии отсутствовала почва. Даже политологи, близкие оппозиции, признавали за югославским вариантом социалистического строя несомненные сравнительные преимущества: быстро выросший жизненный уровень, насыщенный потребительский рынок, свободный выезд за границу, информационную открытость и известный плюрализм прессы, большую свободу в личной, культурной и научной жизни, определенную религиозную терпимость и меньший объем политических репрессий, фактическую свободу забастовок, сохранение мелкого частного сектора в сельском хозяйстве и ремесле, элементы рыночной экономики в общественном секторе и относительную самостоятельность предприятий. Все это обусловило такой уровень и образ жизни, о котором значительная часть населения вспоминала с ностальгией, перенося ее на партию и лидера, символизировавшего преемственность по отношению к прошлому.

Многочисленные социологические исследования показывали, что и в период всеобщего краха коммунизма на рубеже 80-х - 90-х гг., и позднее социалистические по сути идеалы социальной справедливости, коллективизма и патерналистского государства доминировали в массовых представлениях Vasoviж M. Politicka socijalizacija i promene politicke kulture // Fragmenti politicke kulture. Beograd. 1998. S. 101-102.. При этом в Сербии и Черногории социалистические ценности довольно органично накладывались на традиционные. Поэтому процесс ретрадиционализации, формально представавший как отрицание социалистической идеологии, в сербском и черногорском обществе в действительности активизировал протосоциалистические традиционные сегменты общественного сознания. Тем самым формировалась благоприятная среда для синтеза традиционализма и социализма. Между тем и вполне материальные, жизненно важные социально-экономические интересы значительных групп населения, составлявших большую часть электората (пенсионеры, промышленные рабочие, крестьяне, служащие, домохозяйки) долгое время побуждали их поддерживать власть, а не оппозицию, отдавая предпочтение стабильности. Казалось бы, катастрофическое падение жизненного уровня и резкое социальное расслоение начала 90-х гг. должно было сработать против правящей партии. Однако в этих условиях особенно возросла потребность в социально-защитных функциях государства, а рискованные, зачастую и прямо угрожающие перемены не могли стать привлекательной альтернативой.

Социалистическая партия Сербии не только легитимировала свою власть в качестве гаранта социальной стабильности и защитника интересов широких социальных слоев, но и осознанно подчиняла свою экономическую политику сохранению собственной социальной базы. Сдерживание приватизации и радикальной либерализации рынка, государственная поддержка экономически недееспособных промышленных гигантов позволяли избегать массовых увольнений. Гарантированный минимум зарплаты даже находящимся в вынужденном отпуске, дотирование цен на основные продукты питания и коммунальные услуги долгое время были необходимым условием выживания, пусть и весьма скудного¹¹ Pribiжeviж O. Op. сit. S. 16-17, 25-26.. В тоже время “средний класс”, обыкновенно считающийся социальной базой демократии и либеральных экономических преобразований, был разорен и практически исчез.

Социологическое исследование 1995 г. показало, что восприятие политических партий в Сербии как выразителей интересов определенных социо-профессиональных категорий вообще развито довольно слабо. Идентифицировать их по этому критерию готова лишь четверть опрошенных, а сами партии предпочитали роль защитника общенародных интересов, где правящая партия выглядела убедительней оппозиционных (22% против 7-10%). Одновременно СПС и по имиджу и по структуре избирателей выделялась как представительница наименее обеспеченных социальных слоев (пенсионеров, крестьян, рабочих), а оппозиционные партии рассматривались как политические представители маргинализированного среднего слоя и (или) интеллигенции, нередко даже вопреки структуре их избирателей²² Slavujeviж Z. D. Imidћ partija Srbije // Fragmenti politicke kulture. Beograd. 1995. S. 206-221.. Все это подтверждает, что не только идеологически, но и социально правящая партия выглядела гораздо выигрышней, чем оппозиция.

Общеизвестно, какую важнейшую роль в самосохранении режима С. Милошевича сыграло использование им силы национализма. Однако и эту причину нельзя считать универсальной. Ведь все оппозиционные партии (включая демократические) безуспешно пытались обыграть власть и с этих позиций, а наиболее радикально-националистическая и откровенно шовинистическая версия национализма в прямом столкновении с официальной неизменно проигрывала. Принесший удачу поворот правящей партии от националистического курса к миротворчеству в середине 90-х гг. - ценой частичного отказа от прежних целей и бывших попутчиков - также требует объяснения.

Ответ отчасти связан со своеобразием сербского национализма. Хотя во второй половине 80-х гг. именно С. Милошевичу и значительной части сербской элиты принадлежала пионерская роль в политической мобилизации на националистической основе, хотя к рубежу 80-х - 90-х гг. этноцентризм, ксенофобия и глубокое недоверие к внешнему миру в Сербии и Черногории, так же как и в других республиках бывшей СФРЮ, становятся массовыми психозами, многое позволяет предполагать реактивно-функциональный характер этнизации сербского самосознания и неорганичность для него идей национальной исключительности и самоизоляции. К подобному выводу склоняют результаты многолетних социологических исследований.

В начале 70-х в Хорватии на политическую сцену в первый раз выступило массовое националистическое движение. Но опросы сербской молодежи в это время показывали крайне малую межэтническую дистанцию (меньшую, чем во многих развитых странах) по отношению к другим югославским народам и малый удельный вес национальной самоидентификации. Это отчасти подтвердилось и в 1987 г., когда вновь начал набирать силу национализм. Даже накануне распада прежней Югославии в 1990 г. сербы (в отличие, скажем, от словенцев) на первый план выдвигали общеюгославскую принадлежность¹¹ Kuzmanoviж B. Retradicionalizacija politicke kulture // Fragmenti politicke kulture. Beograd. 1998. S. 268-269.. И хотя националистическая политика правящих элит уже принесла свои плоды и межэтническая дистанция резко увеличилась (обнаруживая довольно высокую степень зависимости от развития этно-политических конфликтов), сербы из Боснии и Хорватии (где спустя год разразятся наиболее жестокие и кровавые столкновения) показали себя как наиболее открытые общности. Впрочем, известно, что именно среди них и были наиболее распространены “смешанные” межнациональные браки. Даже в 1992-93 гг., во время сербо-хорватского и сербо-мусульманского противоборства большинство в Сербии и Черногории высказывалось против идеи мононационального государства. Не менее любопытны опросы общественного мнения в пору, когда югославский кризис вступил в мирную фазу (1995 г.): хотя в СРЮ большинство опрошенных в страданиях сербов было склонно винить западные державы и организации, даже во много большей степени, чем хорватов и мусульман или Ф. Туджмана и А. Изетбеговича, идея скорейшего вступления СРЮ в ЕС (но не в НАТО) пользовалась наибольшей популярностью²² Vukomanoviж D. Antagonistiиka akulturacija srba i crnogoraca // Fragmenti politicke kulture. Beograd. 1998. S. 313, 334, 335..

Все это позволяет понять, почему именно двойная легитимация СПС и ее вождя, и в качестве преемников югославского социализма, и как защитников национальных интересов, оказалась наиболее выгодной. Радикально националистической оппозиции мешали не только антилевая риторика и полное отрицание “второй” Югославии. Демонстративный шовинизм и слишком архаичный антикосмополитизм также не вполне соответствовали характеру сербского национализма. Демократической же оппозиции, ориентированной на западные образцы политического и экономического устройства, было еще труднее играть роль борцов за национальное дело в условиях пристрастно антисербской политики западных держав. Поэтому и те и другие пропустили момент, когда “героическая эпоха” сербской истории избыла себя в массовом сознании и императивом стал возврат к сколько-нибудь нормальной жизни и нормализации отношений с внешним миром. Правящая партия и здесь оказалась инициатором перемен, поскольку, заняв позиции в центре, имела большую свободу политического маневра.

Глубинным препятствием утверждению демократии в СРЮ многие исследователи считали неправовую политическую культуру сербского общества, историческую неразвитость сербской демократии, доминирование авторитарно-традиционалистских ценностей. Но эти справедливые в широком историко-философском контексте соображения также не помогали найти убедительное объяснение своеобразию югославского феномена.

Скажем, авторитаризм и недемократизм господствующей элиты казался логичной причиной псевдодемократического развития СРЮ в 90-е гг. Однако после социологической проверки данной гипотезы ее вынужден был отвергнуть сам автор. Выяснилось, что сербская политическая элита по возрастной и образовательной структуре мало отличается от польской, венгерской и российской, по степени принадлежности к прежней номенклатуре - близка российской, а по своим взглядам - гораздо менее авторитарна и более демократична, чем среднестатистический гражданин. Вместе с тем ее политическое поведение (как власти, так и оппозиции) далеко от демократизма, терпимости и широты взглядов Антониh С. Демократиjа и политичка элита у Србиjи // Српска политичка мисао. 1995. № 4. С. 51-71.. Вождизм, популизм, бескомпромиссность, восприятие политических противников как врагов, подлежащих уничтожению, - эти характерные черты югославской многопартийности отмечали многие исследователи.

Действительно, сварливый норов оппозиционной среды, амбициозность и ревнивое соперничество ее вождей сильно дискредитировали идеи, которые они взялись отстаивать. Не случайно в 1995 г. около трети опрошенных не смогли оценить, чьи интересы выражают политические партии, треть полагала - лишь своих лидеров, а с мнением “политические партии лишь ссорят народ” согласилось свыше половины Slavujeviж O. Op. Сit. S. 208-209, 221.. Одновременно более 50 % высказывали продемократическую ценностную ориентацию, хотя принципы политической демократии пользовались большей популярностью, чем экономическая либерализация. Таким образом, разделение сербского общества по линии традиционализм-модернизм или авторитаризм - демократия не тождественно его расколу на правящий режим и оппозицию. Следовательно, основополагающие социокультурные ориентации сами по себе не предопределяли политическую дифферинциацию, а лишь задавали координаты пространства политической конкуренции и поддавались самой различной политической аранжировке. Логично, что удачу приносила наиболее широкая по охвату композиция разнородных элементов и максимальная гибкость в их сочетании и использовании. Можно поэтому согласится с мнением, что СПС в своих политических расчетах оказалась гораздо искуснее своих соперников, попросту “недоросших” до власти, а С. Милошевич долгое время проявлял себя много лучшим знатоком настроений народа, чем оппозиционные лидеры Pribiжeviж O. Op. Cit. S. 33-34, 49..

Подобное объяснение, и сугубо технологичное, и слишком нелестное для противостоящих режиму сил, не многих могло устроить. Не удивительно, что югославская общественная мысль в определении причин неудач демократии в стране обратилась к поиску их глубинных основ и максимально обобщающих теоретических моделей. Например, к концепции гражданского общества, историческая неразвитость которого в Сербии и обусловила-де силу и устойчивость авторитаризма Potisnuto civilno druљtvo. Beograd. EKO centar. 1995. 496 s.. Стоит упомянуть и прямо противоположную точку зрения, высказанную в отечественной науке Ю.И. Рубинским. Парадоксально, хоть и не совсем безосновательно, он усмотрел источник этнического национализма и других выражений традиционализма в Юго-Восточной Европе и близких по уровню развития регионах не в государстве, а в характере самого гражданского общества Выступление Ю.И Рубинского на международной конференции “Проблемы региональной безопасности и сотрудничества как фактор развития гражданского общества” (Москва, Институт Европы РАН, 18 мая 2001 г.).. Конечно, традиционализм, даже чтобы власть могла его активировать и использовать, должен был быть укоренен в самом социуме. Верно, что для государственных структур действенны, по крайней мере, внешние, экономические и политические ограничители, хоть как-то рационализирующие и модернизирующие их поведение, а стихийные движения общественности здесь более эмоционально безрассудны и нередко архаичны.

Все же думается, что блистательный парадокс - плод методологической ошибки: неправомерного отождествления гражданского общества с любой формой внегосударственной организации и общественной самодеятельности. Ведь тогда к проявлениям гражданского общества следует отнести также мафиозные образования, теневые этнические группировки в экономике, неправительственные вооруженные формирования, религиозные секты и братства, кланово-родовые и традиционно-соседские общности, вообще все патриархальные неформальные институты и обихоженные нормы “обычного права”, включая, скажем, кровную месть. Ведь все это продукты внегосударственной самоорганизации общества. Очевидна неоправданность расширительного толкования понятия “гражданское общество”. Таковым точнее считать совокупность лишь тех форм общественной самодеятельности и неформальной институционализации, в которых индивид социализируется именно как гражданин, а не просто как составная часть любой органической целостности.

При подобном уточнении сильные элементы традиционализма в югославском обществе столь же правомерно считать низовой основой самопроизвольно воспроизводящихся авторитарных тенденций, как и саму государственную власть. Поэтому теоретически значим вывод, что гражданское общество в Сербии могло утвердиться, лишь найдя способ сосуществования с исторически обусловленным сильным государством Павловиh Д. Србиjа и цивилно друштво // Српска политичка мисао. 1995. № 4. С. 194.. В конкретно политическом плане это означало, что оппозиция могла одолеть власть, только оживотворив демократический проект синтезом с традиционализмом. Не случайно победу ей в конечном счете принес В. Коштуница, в ком демократические ценности наиболее органично соединились с традиционалистскими.

Между тем и радикально-националистические партии, максимально ориентированные на традиционалистско-авторитарные сегменты общественного сознания и их социальных носителей, и такие демократические организации, как Сербское движение обновления В. Драшковича и Демократическая партия Сербии В. Коштуницы, пытавшиеся по-разному соединить демократические идеи и ценности с национально-традиционалистскими, долгое время были бессильны в противоборстве с режимом. Помимо множества перечисленных политических и социально-экономических факторов свою роль сыграло и то, что постсоциалистический авторитаризм сумел удачнее воплотить такую связь модерна и традиции, которая отвечала уровню социально-экономического и социокультурного развития переходного общества, уже вылупившегося из скорлупы патриархальных структур, но еще испытывавшего их сильное наследственное влияние. Суммируя все разнообразные трактовки причин устойчивости авторитарного правления в СРЮ, легко прийти к заключению о его закономерной неуязвимости, которое история все же опровергла. Означает ли это, что предлагавшиеся объяснения ошибочны? Рискнем высказать другую достаточно смелую гипотезу: подобные режимы рушатся под воздействием тех же самых факторов, которые ранее способствовали их укреплению. И в этом, как ни парадоксально, есть своя логика.

Закономерности распада

Суть постсоциалистического авторитаризма - самосохранение во власти правящего класса и его лидера любыми способами. Поэтому идейно-политическая всеядность, отсутствие долгосрочной стратегии и сколько-нибудь последовательной принципиальной политики - их органическая черта, а не просто личный недостаток С. Милошевича или следствие политической близорукости югославской номенклатуры. Следовательно, каждая тактическая победа режима над тем или иным политическим противником, достигнутая резкой переменой курса и сменой идейно-политической легитимации и союзников, приближала его стратегическое поражение. Ширилось сомнение в приверженности господствующей элиты и ее лидера каким-либо идеям и ценностям, сужалась их социальная опора, все более ограничивалось поле политического маневра, множились ряды обиженных и недовольных даже среди былых сторонников

Когда режим последовательно проиграл все, что обещал отстоять - Крайину, Боснию, Косово, впереди замаячил вооруженный конфликт в Черногории, территория страны, вместо желанной Великой Сербии, стала угрожающе приближаться к размерам “белградского пашалыка” начала XIX века, а все националистические попутчики оказались неоднократно обмануты и преданы, национальная идея начала работать против власти. Когда после почти десяти лет блокады и натовских бомбардировок жизненный уровень населения достиг дна, социальная поляризация стала нетерпимой, а роскошество первого семейства и его приближенных - прямым вызовом обществу, былые социальные достижения социализма оказались приговором правлению социалистов. Когда на упования спокойной, нормальной жизни и возвращения Югославии в мир власть смогла предложить лишь несгибаемое противостояние всему свету, исчерпало себя и официальное миротворчество. После долголетнего и неуклонного ухудшения жизни во всех сферах и по всем параметрам в какой-то момент стабильность утрачивает статус приоритетной ценности, опасения “как бы не было хуже” перестают действовать, а неотрефлексированное желание перемен начинает набирать критическую массу.

“Отработав” все возможные способы идейной легитимации, режим утрачивает идеологические опоры. Оказавшись неспособной поддерживать даже прожиточный минимум, власть лишает себя социальной поддержки. Проверенные приемы внесения раздоров в ряды оппозиции после многократного использования становятся все менее эффективными. Отказ опробованных механизмов манипуляции закономерно толкает режим к усилению его репрессивного характера. На ропот в собственном стане вождь отвечал изгнанием критиков, перебегавших на противоположную сторону, на активизацию противников - стремлением искоренить любую оппозицию, что стало дополнительным внешним фактором ее консолидации. Первые чувствительные проигрыши в избирательных баталиях побуждают режим ко все более явным подтасовкам и нарушению им самим установленных правил “управляемой демократии”, лишая его остаточных признаков законности. В условиях все менее гарантированной лояльности и растущих сомнений в долговечности существующего порядка режим обращается к прямому террору для сокрытия накопившихся “грехов” и обеспечения послушности. Но череда громких и нераскрытых убийств вчерашних союзников, безотказных функционеров, приближенных бизнесменов и оппозиционных деятелей вызывает прямо противоположный психологический эффект - ощущение нетерпимой всеобщей небезопасности.

Между тем система личной власти эволюционировала так, как ей и надлежит. Былые победы укрепляли безапелляционность С. Милошевича и веру в свое высшее предназначение прямо пропорционально числу совершаемых ошибок и росту колебаний среди правящей элиты. Ранее искусный в создании союзов и расколе противников, он стал множить врагов и стимулировать их объединение. Логичным итогом стал последний самоуверенный шаг в пропасть, к которому его никто не вынуждал. Перекроив конституцию и введя прямое избрание президента СРЮ (ранее избиравшегося союзным парламентом) всенародным голосованием, он назначил до-срочные выборы задолго до истечения своих полномочий.

Для очередного торжества режима было сделано все, чего ранее оказывалось достаточно для посрамления противников. Опасные конкуренты были заранее выведены из игры. Объединение черногорской и сербской оппозиции предотвращено. Сама она долго не могла выработать единую политическую линию и выдвинуть общего кандидата. Бойкот выборов, объявленный президентом Черногории М. Джукановичем, и отказ Сербского движения обновления В. Драшковича, считавшегося наиболее серьезной противостоящей силой, объединиться с Демократической оппозицией Сербии, давали власти заметную “фору”. Националисты опять не сошлись с демократами, а основной соперник, В. Коштуница, никогда не пользовался особой популярностью. Все средства массовой информации были взяты режимом под свой контроль. Официальная пропаганда на полную мощь задействовала обычно успешный стереотип внешнего врага и его внутренних пособников, казавшийся особенно неотразимым после натовских бомбардировок и неприкрытой западной политической и финансовой помощи оппозиции. На крайний случай был заготовлен силовой сценарий сохранения власти, который и до начала реализации уже был сильным средством давления. Результат, однако, оказался прямо противоположным.

Личный проигрыш С. Милошевича вызвал паралич и агонию режима. И заклятый враг демократов В. Шешель, и давний соперник В. Коштуницы - В. Драшкович поспешили признать его победу. Еще остававшиеся легальные средства политического самосохранения (левое большинство в федеральном и сербском парламенте) не были использованы. Нагло показная фальсификация итогов голосования логично спровоцировала всенародное возмущение. А сил для его подавления не оказалось: и большая часть полиции, включая элитные части, и армейская верхушка, сомневавшаяся в лояльности войск, не проявили готовности участвовать в перевороте или гражданской войне. Непременный участник правящей коалиции, Социалистическая народная партия Черногории вступила в торг с Демократической оппозицией Сербии. Не пожелав поступиться частью власти на законных основаниях по итогам выборов, режим потерял ее целиком в уличном противостоянии.

За конкретными событиями, приведшими к югославской “октябрьской революции”, можно выявить общие закономерности распада постсоциалистического авторитаризма, самым непосредственным образом обусловленные его сущностными характеристиками. Будучи по своей природе переходным промежуточным режимом между реальным социализмом и общественным строем рыночной экономики и политической демократии, он не может ни вернуться назад, ни решительно двинуться вперед. Но и длить до бесконечности свою переходность он также не в состоянии. “Политический капитализм” соединивший пороки социализма с капиталистическими изъянами, - крайне неэффективная модель организации экономики, недееспособность и социальная неприемлемость которой выявляются довольно быстро. Поэтому претензии на преемственность по отношению к социалистической системе скоро обнаруживают свою безосновательность. Но и попытки легитимировать свою власть националистической идеей, при всей предрасположенности к ней посттоталитарного полумодернизированного общества, также имеют ограниченный срок годности. В “лучшем” случае - при удачной реализации националистических целей - эта идеология перестает быть актуальной. В худшем случае, как в Югославии, неправильная оценка ситуации и соотношения сил, приводят страну к национальной катастрофе. Чрезмерная и цинично прикладная эксплуатация обеих идей способствует особо быстрому их изнашиванию, да и пределы эффективности самых изощренных политических технологий не бескрайни. Утратив идейную легитимность и социальную опору из-за исчерпания ресурсов переходности, постсоциалистический авторитаризм оказывается на развилке между сползанием к откровенной диктатуре, поддерживаемой лишь грубой силой, и трансформацией в реальную демократию.

Диктатура, однако, уже не может получить ни общественно значимого оправдания внутри страны, ни международного признания. Даже псевдодемократические характеристики подобного режима становятся объективными ограничителями его антидемократического перерождения - приучив и население, и собственную элиту к манипулятивным методам политической борьбы, не просто перейти к откровенно репрессивным способам удержания власти. К тому же интересы главы режима и правящего класса объективно начинают все более расходиться. Значительная его часть, заняв выигрышные социально-экономические и общественно-политические позиции и рассчитывая на их сохранение при эволюционном развитии, все менее склонна рисковать ими, связывая судьбу с лидером, утратившим популярность, непобедимость и чувство реальности. В результате в решающий момент пробы сил начинают колебаться даже силовые структуры, бывшие верной опорой власти. Но и мирный путь к действительно демократической системе к этому моменту фактически уже отрезан, ибо не только не сулит успеха, но и не дает никаких гарантий политического самосохранения ни лично вождю, ни его ближайшему окружению. Закономерным видится финал: при попытке демонстрации силы режим не в состоянии скрыть дрожащие руки, массовый протест отдает власть оппозиции вопреки ее собственным расчетам и в результате кажущегося случайным стечения обстоятельств. У историков появляется предмет для бесконечных дискуссий: низвергнут ли постсоциалистический авторитаризм демократической революцией или произошло его саморазрушение?

Размещено на Allbest.ru