К деконструкции антиэкстремистского дискурса

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

ЛГУ имени А. С. Пушкина

К деконструкции антиэкстремистского дискурса

Касьянов Григорий Александрович -к.филос.н., старший преподаватель кафедры философии

На протяжении всей истории человеческой цивилизации грубая предметность мышления, слабо развитая способность оперировать чистыми понятиями поддерживала людские массы в положении легкодоступных объектов манипуляций со стороны носителей разнообразных религиозных и политических доктрин, в особенности, государственных идеологий. Каждой идеологии присуща ярко выраженная амбивалентность. Идеология всегда несёт в себе чёткий критерий деления на "чёрное" и "белое" и соответствующие этому делению дискриминирующие или, напротив, возвеличивающие, одобряющие определения и понятия. Одним из важнейших дискриминирующих понятий, ставших с недавних пор ключевым элементом официальной провластной риторики в современной России, является понятие экстремизма.

На сегодняшний день в отечественной научной литературе нет недостатка в источниках, так или иначе затрагивающих эту острую во всех отношениях тему. Она подробно рассматривается в монографиях, обсуждается на страницах газет, журналов, в эфирах теле- и радиопередач. В этой связи у публики складывается впечатление, будто бы понятие экстремизма уже давно и точно сформулировано, что в среде учёных-гуманитариев имеет место консенсус по вопросу о его содержании. А значит, всякий раз, произнося это слово, мы, якобы, имеем дело с чем-то само собой разумеющимся и понятным. В то же время, легко показать, что такого рода «понятность» - есть не более чем иллюзия.

Как верно подмечают авторы брошюры «Полиция мыслей. Власть, эксперты и борьба с экстремизмом в современной России» Алек Эпштейн и Олег Васильев «… с социологической точки зрения слово "экстремизм" (от фр. Extremisme, от лат. Extremus - крайний), означает приверженность крайним взглядам и мерам, лишено всякого содержательного смысла просто в связи с тем, что любой край оказывается краем в зависимости от того, где оказывается общественный центр, который, в свою очередь находится в состоянии непрерывного движения. Когда-то крайне радикальными считались призывы дать женщинам и евреям избирательное право, а сейчас не менее крайне радикальными в подавляющем большинстве стран (почти во всех, собственно) будут охарактеризованы призывы лишить женщин или евреев этого права. <…> … это означает, что изменились критерии «нормы» и, как следствие, изменилось представление о том, что есть аномалия»А. Эпштейн, О. Васильев. Полиция мыслей. Власть, эксперты и борьба с экстремизмом в современной России. - М.: «Гилея», 2011, с. 18-19..

Примечательно, что латинские корни, лежащие в основе таких слов, как "экстремист" и "маргинал" полностью синонимичны: экстремист - [от лат. Extremus - крайний]http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/1208959 и маргинал [от лат. marginales - находящийся на краю]http://dic.academic.ru/dic.nsf/es/112151/%D0%BC%D0%B0%D1%80%D0%B3%D0%B8%D0%BD%D0%B0%D0%BB . Определяя нечто, как "экстремистское", мы, одновременно указываем на маргинальный характер данного явления, на то, что оно лежит где-то "на обочине жизни", далеко в стороне от мейнстрима. С учётом этого ясно, почему у нас «…экстремизмом называются любые политические, культурные и религиозные проявления, которые не укладываются в мейнстрим - будь то либеральная оппозиция или независимые профсоюзы, «нетрадиционные» религии или современное искусство»Катерина Белоглазова «Запретное искусство: репортаж»

http://aroundart.ru/2011/11/24/zapretnoe-iskusstvo-reportazh/.

Согласно учению Л. Витгинштейна «…значение данного слова - это его употребление…»Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. - М.: Изд-во «Гнозио», 1994, с. 235.. Быть может, стоит пойти именно этим путём и попытаться реконструировать определение экстремизма, изучив практику его речевого применения? В любом случае полезно учитывать этот витгинштейновский принцип. Более того, уместно развить его, сказав, что изменчивая практика употребления любого данного слова обуславливает исторические метаморфозы его смыслов, а значит и попытка составить сколько-нибудь полное представление о спектре возможных значений этого слова, должна осуществляться путём анализа максимально широкой подборки текстов, составленных с его использованием. Разумеется, данный подход должен раз и навсегда лишить нас надежд на получение одного, единственно-верного определения рассматриваемого понятия. Иллюзия возможности такого определения, подкрепляемая наличием соответствующих формулировок искомого определения в текстах законов и других официальных документов, призвана лишь завуалировать действительную полисемантичность и высокую смысловую эластичность данного термина.

Рассмотрение множества различных случаев употребления термина «экстремизм» в отечественной печати: в официальных документах (в т. ч. в законах), в научной, в публицистической литературе, в газетных статьях, заявлениях политических и общественных деятелей - демонстрирует существенное расхождение между декларируемым определением экстремизма, с одной стороны, и реальной репрессивной политикой силовых органов российского государства, осуществляемой под предлогом т. н. "борьбы с экстремизмом" - с другой. Налицо проблема, укоренившегося в общественном сознании россиян (прежде всего представителей власти) двоемыслия, в условиях которого официально и широковещательно под экстремизмом уславливаются и обещают понимать одно, а действуют и применяют насилие против людей, обвиняемых в экстремизме так, как если бы понимали под этим словом нечто иное (причём, почти каждый раз, разное). Разумеется, это проблема не только и не столько гуманитарной науки, сколько правоприменительной практики. Но для того, чтобы скорректировать эту практику в рациональном ключе, необходимо решить сугубо теоретическую проблему понимания понятия "экстремизм", проблему осмысления того, как и кем конструируется это понятие и каким образом оно функционирует: 1) в сознании атомизированного и сравнительно деполитизированного большинства; 2)в коллективном разуме различных политических сообществ; 3) в идеологическом аппарате государства.

Коварство идеологических понятий, к числу которых, как мы полагаем, относится "экстремизм", заключается в том, что эти понятия не столько отражают часть лежащей вне сознания объективной реальности, (как это имеет место с понятиями естественных наук), и не выдвигают своих интерпретаций и способов осмысления, объективно существующих социально-политических и культурных феноменов (как это бывает случае с гуманитарными дисциплинами) а, скорее, конструируют, собирают и пересобирают (в соответствии с требованиями текущей политической повестки) то, что мы, как объекты идеологического воздействия, вынуждены потом воспринимать в качестве социальной или политической реальности.

В современном российском экстремистоведении сложилась абсурдная ситуация: с одной стороны, едва ли не все, пишущие на эту тему авторы, признают ”неоднозначность”, ”полисемантичность” термина экстремизмС констатации неоднозначности данного термина начинается один из первых разделов соответствующей статьи в русскоязычной Википедии: «В разных странах и в разные времена было дано много разных юридических и научных определений понятию «экстремизм». Единого определения на сегодняшний день не существует» // Википедия Свободная энциклопедия http://ru.wikipedia.org/wiki/Экстремизм#cite_note-addrextrem-3 Наличие серьёзных затруднений при попытках сформулировать универсальное определение экстремизма констатируют даже авторы авторитетной монографии под ред. Ю.М. Антоняна: «Имея чёткое и ясное представление о типичных признаках экстремизма, тем не менее очень сложно дать его точную, объективную дефиницию» Экстремизм и его причины / под ред. Ю.М. Антоняна. - М.: Логос, 2011, с. 111.. С другой стороны, приходится сталкиваться с тем, что не только далёкие от гуманитарных наук обыватели, но и авторы специальных исследований по "проблеме экстремизма" оперируют этим термином так, как если бы смысл его был однозначно определён, как если бы мы имели дело с чем-то само собой разумеющимся, что, очевидно, является грубым попранием принципов научного мышления. Проблема приобретает поистине трагический оборот, когда на основе неоднозначного, произвольно-растяжимого определения выдвигаются официальные обвинения и выносятся судебные приговоры.

Однако проблема не только в иллюзии понятности термина, которую просто надо осознать как иллюзию, преодолеть её для того, чтобы перейти от ложного понимания к правильному. Проблема глубже. Откроем одно из наиболее авторитетных изданий по данной тематике, а именно монографию «Экстремизм и его причины» под ред. проф. Ю. М. Антоняна. На первой же странице первой главы этой книги простодушно утверждается следующее: «Несмотря на то, что приверженцы крайних взглядов и соответствующих мер существовали на всём протяжении истории человечества, широкое распространение данный термин получил лишь в первой половине XX века»Экстремизм и его причины / под ред. Ю.М. Антоняна. - М.: Логос, 2011, с. 10.. Сказанное означает, что никакого экстремизма до того, как изобрели этот термин и стали его широко употреблять, попросту не было! Была насильственная политическая борьба, эпизоды гражданских войн, публичные формы выражения ненависти к политическим противникам и призывы к расправе над ними, но цельного концепта, объединяющего неопределённо обширный ряд «радикальных» явлений общественно-политической жизни, не существовало. Более того, общественно-политические науки, несмотря на устойчивый государственный заказ, так и не смогли представить убедительного обоснования познавательной эффективности (а, следовательно, и необходимости) столь безразмерно-широкого, обобщающего понятия. Это означает, что под сомнение должно быть подставлено не только официальное (юридическое) определение экстремизма, но и сама объективность этого понятия, возможность теоретически обособить, соответствующую ему часть социальной реальности.

К ещё большему скепсису в отношении познавательной эффективности и адекватности понятия «экстремизм» побуждает критическое рассмотрение ряда исторических примеров, которые авторы упомянутой выше монографии считают образчиками реального экстремизма. Исторически компетентный читатель начинает недоумевать буквально с первых же строк первой главы монографии. Автор этой главы А. В. Ростокинский приводит следующую историческую справку: «Впервые экстремистами стали именовать сторонников партии Индийский национальный конгресс, выступавших за полную независимость Индии»Там же, с. 10.. Простая констатация этого факта равнозначна признанию того, что прототипами всех будущих «экстремистов» являются героические и самоотверженные борцы за свободу и независимость своей родины от колониального владычества, а идейным вождём этих «экстремистов» является основатель учения о ненасильственной политической борьбе, величайший моральный авторитет - Махатма Ганди. Если подлинные экстремисты именно таковы, какими были последователи Ганди, то не стоит ли брать с них пример, оставив в стороне все эти охранительские камлания на тему «борьбы с экстремизмом»?

Нет, лучше бы мы вовсе не обращались к Антоняну и его соавторам за реальными историческими примерами экстремистских ситуаций, поскольку, с лёгкой руки главного редактора этой монографии, вся новейшая история России от народовольцев до крушения советской системы предстаёт непрерывной чредой экстремистских событий: «Ещё до октябрьского переворота 1917 г. Российскую империю захлестнул вал террора - народовольцев, эсеров, большевиков и т. д. Гражданская война после переворота - тоже экстремистская ситуация, время терроризма и убийств. Ленинские и особенно сталинские массовые репрессии, голод, расстрелы без суда, Великая отечественная война со всеми её последствиям - сверхэкстремизм. Правда, он существенно ослаб после смерти Сталина, но ведь страна продолжала жить в экстремальных условиях тотального коммунистического режима»Экстремизм и его причины / под ред. Ю.М. Антоняна. - М.: Логос, 2011, с. 8.. Тут всё свалено в одну кучу. Такие принципиально различающиеся общественно-исторические категории как «террор», «экстремальность», «тотальность» с лёгкой руки автора подпадают под, якобы, обобщающее их понятие «экстремизма». Где постановка вопроса о возможности применения понятия "экстремизм" к каждому из перечисленных исторических событий и явлений в отдельности? Допустимость такого применения дорефлексивно полагается Антоняном в качестве необсуждаемой и принимаемой на веру предпосылки, что не соответствует даже минимальным стандартам научности. Ярлык экстремизма безосновательно приклеивается к драматичнейшим эпизодам отечественной истории, что изначально задаёт стандарт предельной смысловой неопределённости и размытости анализируемого понятия. Превращение «экстремизма» в максимально аморфное определение, пригодное для пропагандистских истерик и огульного шельмования, как можно более широкого круга политических противников и иных неугодных - вот скрытая цель, которую преследуют хозяева и заказчики антиэкстремистского дискурса.

Как же осмыслить этот многообразно проиллюстрированный мною факт содержательной аморфности и явной внеисторичности понятия "экстремизм", факт, наглядно демонстрирующий провал всех попыток дать такое его определение, которое не допускало бы политически ангажированных толкований? Защищаемый мною вариант ответа на этот вопрос состоит в том, что понятие «экстремизм» (за вычетом относительно легко определяемого «сухого остатка», речь о котором пойдёт в конце статьи) есть не что иное, как ярко выраженная идеологема, т. е. такое понятие, которое не отражает существующую в природе или обществе реальность, а само создаёт эту реальность в общественном сознании путём своего многократного, целесообразного применения. Понятие "экстремизм" невозможно избавить от политической ангажированности, поскольку оно этой ангажированностью порождено и не может не нести на себе её явственного отпечатка.

Если настойчиво пугать ребёнка "букой", то он, скорее всего, на некоторое время поверит в его существование и будет действовать так, как если бы бука существовал, а «бука» обретает, таким образом, некое подобие существования, хотя и чисто виртуального. Точно как же, инициируемое Святой Инквизицией истеричное нагнетание ужасных слухов о бесчисленных кознях ведьм и колдунов, приводило к тому, что эти "ведьмы" и "колдуны", действительно, появлялись. И даже совершенно чуждые каких-либо магических практик рядовые граждане, поддаваясь массовому психозу, начинали воспринимать себя в качестве сообщников «нечистой силы» и сами оправдывали, таким образом, выносимые над ними жестокие приговоры. Концепт "экстремиста" действует в общественном сознании современного российского общества по тому же принципу, по которому действовал жупел "ведьма" в позднесредневековом европейском обществе или клеймо "коммунист" в США времён маккартизма или концепт "враг народа" в сталинском СССР.

В качестве примера рассуждений, базирующихся на бездоказательной предпосылке о реальности экстремизма, можно привести фрагмент из уже неоднократно цитированной выше монографии под редакцией Ю. М. Антоняна. Там, в частности, можно обнаружить ссылку на результаты исследований Центра системных региональных исследований и прогнозирования ИППК РГУ и ИСПИ РАН, а так же лаборатории проблем переходных обществ и профилактики девиантного поведения. В ходе этих исследований у студентов Ростова-на-Дону спрашивали, что они понимают под словом "экстремизм". Далее перечисляется ряд банальных определений экстремизма, полученных в ходе этого опроса и явно отштампованных по шаблонам общественного мнения. Автору первой главы монографии А. В. Ростокинскому этих определений оказывается достаточно для того, чтобы сделать вывод: «Такое разнообразие взглядов свидетельствует в числе прочего о том, что сегодня рассматриваемое явление проникло во все сферы общественных отношений - этнические, религиозные, социальные, политические, бытовые, экономические - и оказывает существенное влияние на общественное сознание, а через него - на различные общественно опасные проявления»Экстремизм и его причины / под ред. Ю.М. Антоняна. - М.: Логос, 2011, с. 11.. А. В. Ростокинский демонстрирует нам образец поистине инквизиторской логики, в которой частные мнения случайно опрашиваемых людей становятся основой для уверенного вывода о повсеместной распространённости ужасного социального зла. Здесь уместно провести аналогию с классическим средневековым трактатом по демонологии «Молот ведьм» Якоба Шпренгера и Генриха Инститориса, где авторы, не жалея мрачных красок, опираясь на бесчисленные слухи и недоказуемые свидетельства, рисуют инфернальную картину всепроникающих дьявольских козней и призывают добрых христиан к беспощадной борьбе с незримым, но вездесущим зломСравните цитату из текста А.В. Ростокинского с высказыванием св. Августина Блаженного, которую, в подкрепление своих слов, приводят Шпренгер и Инститорис: «Это зло (т. е. чёрт) проникает через все пути чувств, рисуется в изображениях, приноравливается к цветам, льнёт к тонам, лежит скрытым в гневе и в обманчивой речи, скрывается в запахах, проникает с испарениями и наполняет туманом все входы к рассудку». - Цит. по Шпренгер, Я., Инститорис Г. Молот ведьм. Пер. с латинского Н. Цветкова; предисл. С. Лозинского. - Изд. 2-е. - Издательство СП «Интербук», 1990, с. 110. Представление о скрыто проникающем зле и страх перед ним роднят древних инквизиторов с нашими кримнологами-экстремистоведами.. Однако поверхностная аналогия с процессами инквизиции - это не главный повод для критического отношения к выводу Ростокинского.

Проблема не в том, что определения "экстремизма", воспроизводимые студентами по заранее внедрённым в общественное мнение лекалам, не верны. Проблема в том, что единственным критерием верности данных определений, является их соответствие этим лекалам, выработанным в соответствии с политическим заказом власти. Сама постановка вопроса: "Что такое экстремизм?" является подтасовкой, поскольку преподносит нам убеждение в реальности экстремизма, как нечто самоочевидное, не нуждающееся в доказательстве и предлагает вести лишь спор о его правильной дефиниции, отвлекая внимание от коренной проблемы - существования экстремизма как такового. Этот бесхитростный, на первый взгляд, вопрос подталкивает респондента на ложный путь, побуждая его искать ответ в сфере социального бытия, в то время как последний успешно скрывается в сфере общественного сознания, в сфере идеологии. Мало того, интервьюер-социолог, ставящий перед нами этот вопрос, создаёт условия для того, чтобы мы на минуту превратились в неосознанных агентов репрессивного аппарата, подводящих ту или иную категорию лиц под дискриминирующее клеймо «экстремиста». Но в том-то и дело, что никакого экстремизма, как объективно обособленного в социальной реальности предмета не существует до тех пор, пока мы сами тем или иным образом не осуществим это обособление (вычленение), не сконструируем искомый предмет на основе понятия, выработанного под конкретную политико-пропагандистскую задачу. Пора привыкнуть к тому, что в сфере идеологии понятие, зачастую, предшествует своему предмету. Только вот «конкретные задачи» в процессе конструирования понятия "экстремизм", чаще всего ставим не мы, а хозяева антиэкстремистского дискурса - представители господствующего класса, законодатели и каратели разного рода.

Недопонимание этой идейной механики встречается не только у дипломированных экспертов МВД и юристов-криминологов, но и у тех исследователейСм. например: Эпштейн А., Будрайтскис И., Пензин А., «Защищая власть от общества десять лет «антиэкстремистской» кампании в России». Свободное марксистское издательство. http://fmbooks.wordpress.com, которые позиционируют себя в качестве критиков официального антиэкстремистского дискурса. Даже они, зачастую, допускают высказывания, по сути, гипостазирующиеГипостазирование - (от греч. hypostasis - сущность, субстанция) - логическая (семантическая) ошибка, заключающаяся в опредмечивании абстрактных сущностей, в приписывании им реального, предметного существования. понятие экстремизма, т. е. преподносящие его в таком виде, как если бы за ним стояла некая объективная и чётко обособляемая социально-политическая реальность, не зависящая от господствующих тенденций общественного сознания и тактико-стратегических трансформаций государственной идеологии.

Правозащитник, вопреки защищаемым интересам общества, ввязывается в заведомо проигрышный для себя спор с государственными чиновниками и охранителями о границах, отделяющих "экстремизм" от "не экстремизма" и думает, что он уже одним фактом этого спора противопоставил себя доминирующей идеологии, освободился от её вязких тенёт. В действительности, господствующая идеология продолжает сохранять над ним значительную долю своего влияния уже в силу того, что сама реальность экстремизма, как объективной реальности признаётся правозащитником, и не подвергается принципиальной критике.

Рассуждая об экстремизме без должного отстранения, любой умеренный противник официоза, неизбежно придаёт этому понятию ту или иную степень реальности. В результате "экстремизм", фигурируя в виде понятия, порождает иллюзию существования соответствующего ему предмета, (так же как слово "Бог" побуждает мыслить этого самого Бога как объективную реальность, а не только как пребывающее в сознании понятие). Так "экстремизм" предстаёт перед сознанием читателя в качестве самостоятельной объективной реальности, независящей от индивидуального или коллективного сознания. Но ведь это именно тот эффект, которого хочет добиться властный субъект (государственный чиновник, депутат, орган власти) посредством мобилизованных им идеологов (социологов, политологов, юристов) - наёмных апологетов репрессивного аппарата.

Критически ориентированный мыслитель способен дать обществу не только этот жалкий спор о том, что считать, а что не считать экстремизмом, но и нечто значительно большее. Заинтересованное в подлинной духовной и политической эмансипации общество ждёт от философа не мелочных торгов с репрессивными институтами, а всестороннего разоблачения идеологических понятий, полного избавления от их манипулирующего воздействия.

В качестве заключения предпримем чуть более подробное изложение нашей позиции по вопросу о способе функционирования идеологии в целом, о её месте и роли в социально-экономической и культурной жизни общества. Это поможет более ясно понять наше отношение к концепту экстремизма, представляющему из себя одну из деталей вмещающего нас идеологического механизма.

Носители власти реализуют свою власть не только в сфере прямого государственного управления, но и в идеологической сфере, в деле определения основных смыслосозидающих понятий общественной жизни. Социальный класс, добившийся государственной власти, не может не обладать более или менее развитым самосознанием. Этот класс проявляет своё самосознание в том, что придаёт отражающим общественное бытие понятиям необходимые им значения, укореняя эти понятия вместе с их значениями в общественном сознании, в т. ч. и в сознании угнетённого класса. Какая политико-идеологическая потребность властной элиты России нашла своё выражение в понятии экстремизма и настойчиво воспроизводит его, наделяя всё новыми и новыми смысловыми оттенками? Мы склонны считать, что такой идеолого-политической потребностью выступает стремление власть имущих найти хоть сколько-нибудь убедительное оправдание для формально-законной расправы над своими политическими оппонентами. «Стигматизация противников в качестве "экстремистов" нужна правящим кругам для того, чтобы развязать себе руки в борьбе с ними, во имя сохранения своего ультимативно господствующего положения»Эпштейн А., Будрайтскис И., Пензин А., «Защищая власть от общества десять лет «антиэкстремистской» кампании в России». Изд. Свободное марксистское издание. - М.: 2012, с. 8..

И напротив, если согласиться с той логикой, которую в готовом виде предлагает нам господствующий дискурс, то мы неизбежно придём к выводу, что многие люди, защищающие свои права, (а так же многие выдающиеся художники, писатели, музыканты) - это преступники и поэтому должны подвергнуться судебному преследованию и наказанию, а чиновники и представители крупного бизнеса, эти права попирающие, добропорядочные граждане. Преодолеть эту репрессивную логику способно лишь политически не ангажированное исследование, основанное на методе контекстуального анализа, т. е. сопоставляющее господствующие идеологемы с реальностью социального бытия, конкретнее - букву "антиэкстремистского законодательства" и официальных заявлений с реальной правоприменительной практикой в этой сфере. экстремизм дискурс печать

Ещё более значимым требованием к исследованию экстремизма станет требование к его общей целевой устремлённости: цели такого исследования должны носить не надзорно-регламентирующий, а, напротив, эмансипационный, оправдательный характер. К счастью, подобные исследования уже существуютК их числу, помимо уже цитированных в настоящей статье, следует также отнести: статью Алексея Пензина ?Под подозрением? в газете «Что Делать» / Сборник текстов к выставке / октябрь 2012; интервью историка, социолога и культуролога Алека Д. Эпштейна философу А.С. Нилогову, опубликованное под заголовком ?Историю во все времена двигали - и будут двигать - только так называемые «экстремисты»? http://www.politzk-ru.org/istoriyu-vo-vse-vremena-dvigali-i-budut-dvigat-tolko-tak-nazyivaemyie-ekstremistyi.html, а так же ряд других публикаций., следовательно, можно утверждать, что начало процессу деконструкции официального антиэкстремистского дискурса в современной России положено, а естественная потребность известной части общества в духовной свободе не оставит этот процесс без необходимой питательной среды и движущих сил.

Дальнейшее развитие поднятой темы должно было бы вывести нас к рассмотрению конкретных административных и уголовных дел, возбуждённых по обвинениям в экстремистской деятельности против представителей оппозиционной интеллигенции - авторов политических прокламаций, художников, мирных акционистов… Знакомство с формулировками обвинений, экспертными заключениями по этим делам, а так же текстами судебных приговоров и другими документами позволяет с однозначной убедительностью высветить сугубо манипулятивный, идеологический характер понятия «экстремизм», чьи объем, и содержание весьма широко варьируются в зависимости от специфики каждого конкретного случая и необходимости квалифицировать его как подпадающий под 282 или 280 статьи Уголовного кодекса. Проблематика, обусловленная разбором конкретных фактов, могла бы сообщить нашему исследованию практическую специфику, вскрыв уже не только теоретические, но и практические, политико-технологические и правовые аспекты его актуальности. К сожалению, размеры нашей статьи не позволяют углубляться в исследование отдельных случаев применения норм антиэкстремистского законодательства. За анализом прецедентов такого рода я отсылаю интересующихся к брошюре Алека Эпштейна и Олега Васильева «Полиция мыслей. Власть, эксперты и борьба с экстремизмом в современной России». - М.: «Гилея», 2011.

Предвосхищая возможные критические замечания, намеренно подчеркну, что признаю затронутую на страницах своей статьи проблематику частным случаем правозащитного дискурса, а точнее, той его части, которая актуализирует вопросы, связанные с защитой свободы слова и прав на ненасильственное самовыражение. Теоретические затруднения, с которыми сталкивается данный дискурс, общеизвестны. Абсолютная, ничем не ограничиваемая свобода слова - невозможна, говорят скептики. Это нереализуемый идеал. Неужели общество всегда обязано будет мириться с пропагандой человеконенавистнических идей!? Спокойно воспринимать напористое распространение расистских, социал-дарвинистских, патриархальных, религиозно-фундаменталистских, гомофобных и прочих, подобных им убеждений!? Разумеется, ответ на подобный ряд вопросов должен быть отрицательным. Перечисленные явления представляют собой тот самый «сухой остаток» объективной реальности, неизменно стоящий за самой махровой идеологемой. Но признание того, что «вредные идеи» существуют, вовсе не означает реабилитации понятия экстремизма, как актуальной категории общественной жизни. Равно как не означает сказанное и то, что меры по противодействию таким деструктивным тенденциям в социуме должны осуществляться путём законодательных запретов. Успешное противостояние подлинному социальному злу (а не мифическому «экстремизму») не может осуществляться за счёт утяжеления и без того обременительного ярма антиэкстремистского законодательства, или идти путём увеличения штата силовых подразделений «по борьбе с экстремизмом», дорогостоящих, неэффективных Центров «Э». Результативная стратегия борьбы с разрушительными идеями требует затраты значительно больших интеллектуальных и материальных усилий. Эта стратегия предполагает реализацию, как минимум трёх масштабных, общенациональных программ. Во-первых, нам необходимо построение устойчивой производственной системы, обеспечивающей высокое качество жизни, справедливое распределение материальных благ и исключающей ярко выраженное социально-экономическое расслоение общества. Во-вторых, необходимо Новое Просвещение народа, общенациональный проект возрождения гуманитарной науки в России, исключающий стремление к духовной изоляции, предполагающий активное освоение передовых достижений западной гуманитаристики. В-третьих, необходима реанимация настоящей, серьёзной политической жизни в российском обществе; необходимо восстановление культуры публичных мировоззренческих дискуссий (в теле- и радиопередачах, на улицах и площадях городов), в ходе которых патологическая сущность любой предположительно опасной идеологии быстро обнаруживала бы себя, становясь более невозможной в данном сообществе. Однако подробное обсуждение этих перспектив уже выходит за рамки заявленной темы и должно быть перенесено в отдельную публикацию.

Размещено на Allbest.ru