Образ демократии в массовом сознании (на примере г. Тулы)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Образ демократии в массовом сознании (на примере г. Тулы)

Токарев А.А.,

аспирант кафедры сравнительной политологии МГИМО(У) МИД РФ, tokarev-ne@yandex.ru

Содержание статьи

За недолгое время изучения массового сознания путём проведения социально-политических исследований у нас возник устойчивый стереотип: что угодно российские граждане понимают под "демократией", только не её детерминирующие признаки. "Законность", "справедливость", "порядок", "объективность суда" чаще всего слышали мы (ожидая: "свободы", "выборы", "права", "равные возможности"), когда спрашивали респондентов "что такое демократия?" Когда количественные методы были исчерпаны, мы обратились к качественным. Но ни фокус-групповые интервью, ни глубинные интервью с экспертами не изменили нашего отношения к массовому сознанию, отказывающемуся понимать сущность демократического режима. Именно поэтому мы решили применить некоторые методы социальной психологии - такие проективные методики, как "свободные ассоциации", "завершение предложений", "персонализация" и др., а также психографический метод к исследованию образа демократии в массовом сознании. Оговоримся, что мы не ставили себе задачу выделить определённый тип демократии (либеральный, косолидированный, электоральный, англо-саксонский и т.д.), образ которого доминирует в массовом сознании. Для выполнения настолько подробной классификации мы не обладали необходимой выборочной совокупностью.

Исследование, описанию результатов которого посвящена данная работа, носило сугубо региональный (и можно сказать - местный) характер. Выборка была ограничена пределами города Тулы. Поскольку в данном исследовании мы не касались вопросов истории, культуры и социально-экономического развития, не видим значимых препятствий экстраполировать мнение туляков о типах "демократии" на более значительные территории (например, Тульскую область), хотя и понимаем, что "технический" барьер в виде малой выборочной совокупности может помешать это сделать.

Нам неизвестно о применении психографического метода в отношении моделей политических режимов, однако подобное не исключаем - поэтому и не считаем данную работу новаторской.

Считая, что разговаривать с респондентом на языке науки опасно (и крайне непродуктивно), мы не стесняли себя рамками политологического дискурса при описании конкретных методик, вопросов и ответов, а также при оформлении данного доклада. Очевидно также: его восприятие не может быть полным без рассмотрения топик-гайда и раздаточных материалов, полученных респондентами, поместить которые мы не можем из-за незначительного объёма публикации.

Развитие психографического метода в России (вернее, его использование в отношении политической сферы) шло под руководством профессора МГУ Е.Б. Шестопал. Ею были осуществлены исследования (см.: [Шестопал, 2000, 2005]), направленные на изучение образа российской власти прежде всего, таких его бессознательных характеристик, как цвет, запах, визуализация. Безусловно, запаховые ассоциации Александра Лебедя с потом и кровью, Владимира Путина с морским бризом, а Виктора Черномырдина с коньяком во второй половине 90-х годов позволяют гораздо глубже понять отношение населения к ним, нежели простое шкалирование "нравится/не нравится", "одобряю/не одобряю", "поддерживаю/не поддерживаю" и т.д. Сам по себе рисунок респондента в некотором смысле освобождает его: от желания казаться правильным, от попыток угадать, что от него хочет социолог, от традиционного "а мне за это ничего не будет?" Помимо этого, очевидно: рисунок несёт в разы больше информации, чем даже полноценный ответ на открытый вопрос (анкеты, опросного листа, топик-гайда). Наконец, если мы принимаем на веру, что императивы поведения человека заключаются, прежде всего, в его бессознательном, нам необходимо не давать ему говорить, чтобы хоть как-то ограничить сознательные ответы.

Таким образом, проективные методики, использование которых направлено на погружение человека в определённую ситуацию, и конкретно психографический метод должны быть использованы для получения объективных результатов социально-политических исследований. К тому же уже при проведении описанного ниже исследования мы убедились, что часто рисунок человека, далёкого от политики и (в данном случае - ещё важнее) от политологии, исчерпывающе и просто демонстрирует конкретные социально-политические реалии, на изображение которых учёный-политолог может потратить много слов и времени и описать при этом не до конца.

Примерно год назад, в июне 2009 года мы провели серию неформализованных групповых интервью (три группы по восемь человек: младшая (20-32), средняя (35-43) и старшая (51-66 лет). Мы ставили перед собой задачу определить образ демократического режима в массовом сознании и попытаться разграничить российское понимание его отечественного и западного вариантов. Это, безусловно, потребовало, во-первых, обобщения (и упрощения) наиболее успешных консолидированных либеральных демократий (США, Великобритании, Франции, Италии, ФРГ), объединённых ярлыком "западные демократии" (оговоримся, что не использовали в качестве страновых примеров другие успешные демократии, например, Бразилию, Индию, Польшу, Японию, Мексику, Швецию и десятки других, поскольку субъективно считаем, что устройство их политических систем совершенно не известно абсолютному большинству наших респондентов), во-вторых - бесконечного повторения не отвечающей реалиям фразы "российская демократия". И то, и другое показалось нам необходимым для проведения успешной операционализации в системе предмета исследования.

В самом начале каждого интервью мы опирались на прямые вербальные характеристики признаков демократии, пытаясь понять общие ассоциации с этим словом (пока без разделения на российскую и западную). В результате сформировалось два больших пласта понятий: первый - процедурный, вмещающий такие слова как "свобода слова", "свобода печати", "конкуренция", "свобода самовыражения", "выбор", второй - субъектовый, состоящий из конкретных акторов политического процесса ("независимая пресса", "президент", "власть", "общество", "государство", "личность", "парламент"). И если первый пласт в целом отвечает классическим определениям либеральной демократии, то второй не несёт значимой смысловой нагрузки, показывая лишь знание респондентами конкретных названий должностей, инструментов и процессов, имеющих отношение к политике (и отнюдь не обязательно к демократии).

После этого мы спрашивали у респондентов, ситуацию в каких государствах они только что описывали. Абсолютное большинство имело ввиду государства Запада и было откровенно удивлено нашим вопросом, вследствие чего мы вынуждены были формулировать следующий вопрос: "Опишите российскую демократию". После этого респонденты уходили от прямых, чётких ответов и предлагали непонятные (применительно к политической сфере) образы, обозначающие совокупность людей и негативные проявления их собраний ("народ", "шум", "рынок", "свалка", "стая", "поле луговое", "множество"). Очевидно, что вербальный образ "российской демократии" в массовом сознании не сформирован, размыт и характеризуется отсутствием конкретных признаков. Сами слова "российская" и "демократия", находящиеся рядом, вызвали у респондентов неприятные эмоции. демократия сознание психографический

Любые наши попытки уточнить темпоральные границы "российской демократии" также наталкивались на непонимание респондентов. Такие (ещё более несуразные с точки зрения теории либеральной демократии) словосочетания, как "демократия Медведева", "демократия Путина" и "демократия Ельцина" большинством были отнесены к "непонятным понятиям". Заметим, что последняя "демократия" оказалась единственной, к которой сформировалось конкретное отношение. Оценки респондентами данного периода зависят от "ракурса" его рассмотрения. "Демократия Ельцина" по результатам в старшей и средней возрастных группах оказалась одним из наиболее негативных понятий (ниже в "рейтинге одобрения понятий" оказались только "социалистическая" и "народная" демократии, хорошо знакомые респондентам старшего возраста по пропагандистской работе Советского Союза - государства, далёкого от либеральной реальности). Мы предполагаем, что такой результат отнесения (на наш взгляд) максимального приближения к либеральной демократии - эпохи "демократическим образом избираемой авторитарной власти" - к "негативным демократиям" объясняется комплексным восприятием данного явления. Когда мы попросили респондентов пояснить своё отношение к "демократии Ельцина" относительно политической сферы общества (т.е. исключая отрицательные социально-экономические последствия), выяснилось, что "да, была демократия", "больше, по крайней мере, чем сейчас", была, конечно: Ельцин пытался убрать льготы высокопоставленным чиновникам", "была: СМИ - свободные совершенно, писали, чего хотели". Возможно, именно неспособность институтов демократического режима и демократически избранной власти справиться с социально-экономическими проблемами в 90-х годах, предопределили оценки успешности российского транзита. Таким образом, в данном случае вопрос "Если "демократия была", но не помогала, то зачем такая демократия нужна?" остался открытым.

Возвращаясь к оценкам современного российского политического режима, мы спрашивали у респондентов, что могли бы лично они сделать "для развития демократии в стране", оценивая степень их включённости в жизнь общества - один из основных показателей анализа либерально-демократических режимов. Естественно большинство не предлагало никаких либеральных реформ, оправдываясь почти одинаково: "мы - люди маленькие", "так ведь я - не власть". Ожидая подобные результаты, мы заранее подготовили бэйджи "президент Медведев", предполагая, что возможность прикоснуться к "большой политике" разовьёт реформаторские фантазии респондентов.

Действительно, "президенты Медведевы" после перевоплощения гораздо охотнее рассуждали о необходимых институциональных новациях: "открыл бы свободу для СМИ. Посредством вентиля. Мне кажется, информация фильтруется и блокируется правительством…"; "правительство дает указания партиям слиться, разлиться… надо сделать так, чтобы реально люди могли проявить себя. Те же партии, те объединениях, те же СМИ"; "ввести штраф за неявку на выборах". Мы снова были удивлены столь различными оценками прямого вербального и подсознательного отношения к демократии. Основываясь на своих реальных социальных статусах респонденты проявляли апатию относительно реформ и незнание реалий современной политики, однако, после "попадания во власть" те же люди обнаруживали адекватные знания касательно необходимых изменений, способных либерализовать политическую систему. Большинство респондентов чувствовало (хотя и не выражало открыто) отсутствие "свободы в России". После нашей просьбы закончить предложение "Если бы я жил в демократической стране…", они обращали внимание на политические права: "…я бы жила в соответствии со своим достатком", "…была бы свобода СМИ", "…могла бы сказать то что думаю", "…моё мнение что-нибудь да значило, могло на что-то влиять". Таким образом мы поняли, что (по крайней мере, в Туле) невозможно формирование гражданского общества "снизу". Большинство по-прежнему надеется на власть в любых реформистских начинаниях. Т.е. либо "президент" начнёт "строить демократию", либо её не будет вовсе.

Таким же однонаправленным выглядело самоопределение граждан относительно системы координат "свобода личности vs. свобода государства". Респондентам было предложено выбрать своё положение в современном российском обществе при помощи комбинаций словосочетаний "свободный человек"/ "несвободный человек"/ "свободная страна"/ "несвободная страна". В старшей и средней возрастных группах преобладали ответы "несвободный человек в несвободной стране", в младшей - "свободный человек в несвободной стране". Только два респондента заявили, что считают себя "свободными гражданами свободного государства". Однако, то, что респонденты старшего возраста адекватно оценивают ситуацию с политическим свободами в России, на наш взгляд, не устраняет надежды на реализацию самоопределений молодых сограждан.

Рисунки обоих видов "демократий" никак нами не ограничивались. "Демократия по-российски. Демократия по-западному. Рисуйте, что хотите", - просили мы респондентов, ожидая раскрепощения их фантазии. Мы были удивлены, что ни один респондент не подглядывал, что рисует сосед, значит, у каждого ещё до наших интервью был сформирован свой подсознательный образ, тем не менее, не способный выразиться вербально.

Для рисунков "западных демократий", "либеральных демократий" характерны, прежде всего, символы, обозначающие благосостояние: банкнота, автомобиль, мешок с деньгами, "$", "€". Респонденты обозначали своё отношение к "западным демократиям" фразами "жить хорошо, а хорошо жить ещё лучше", "есть где-то рай на этом свете". Участники старшей группы охотно согласились с выдвинутой одним из пенсионеров квинтессенции "Протестантской этики и духа капитализма": "потрудился - заработал - счастлив". Даже негативное отношение к Западу, совершенно не удивительное в старшей возрастной группе, компенсировалось подсознательным пониманием причин их "богатства" и "жирования" [Рис. 1]. Отвратительный толстый человек ("средний американец", как пояснил автор рисунка) символизирует членство в обществе потребления. Однако, оно стало возможно только благодаря труду.

Другой рисунок [Рис. 2] изображает "западную демократию", как тучу, поливающую "капитал, права, свободы", в результате чего, вместо одного цветка на поле появляется их множество - снова отчётливо видна взаимосвязь между социально-экономическими благами и конкретными условиями ("труд", "права и свободы", "капитал"), которые необходимы для их создания.

Наиболее значимым для понимания глубинных механизмов восприятия респондентами либеральной демократии, на наш взгляд, является рисунок, изображающий оратора и слушающих его зрителей [Рис. 3]. На голове оратора - символ власти и подчинения - корона (заметим, данный символ традиционен для обозначения и российской и западной "демократий"), но главная особенность изображённой дискуссии в расположении "зрителей", которые сидят как будто в греческом амфитеатре и находятся выше "короля". В отличие от большинства изображений структуры отношений общества и личности с властью в рамках российской политической системы, которые обычно представлены в форме пирамиды, восходящей лестницы, на рассматриваемом рисунке власть подотчётна обществу. Вообще однозначно разделяющий "российскую" и "западную" демократии признак - расположение символов власти и общества, государства и личности, органов управления и народа [Рис. 4, 5, 6] - в "западных демократиях" выше всегда символы народа, в "российской" - наоборот. Человечки в "западных демократиях" зачастую одинаковых размеров, в "российской" - представители власти всегда больше.

Характерный рисунок российской модели демократии [Рис. 7] не только не предполагает партнёрских отношений личности и государства, но изображает "правительственную машину", давящую людей. Автор рисунка пояснил, что "машина" обозначает не только автомобиль, но и "государственный механизм", "бюрократическую махину". Отметим понимание данным респондентом того, что власть большинства (которое сидит в машине и кричит "ха-ха-ха") отнюдь не определяет либеральную демократию, предполагающую также учёты интересов меньшинств. Обратное соотношение возможностей большинства/меньшинства представлено в рисунке другого респондента - "западной демократии" [Рис. 6]. "Народ" находится над "парламентом", в руках у депутатов кирки, данная ситуация недвусмысленно описана: "Меньшинство работает на большинство".

Постоянный повторяющийся символ "российской демократии" - стена (чаще всего с характерными зубцами [Рис. 4, 5]). "Стены" рисовались респондентами для обозначения как внешних, так и внутренних ограничений: одни обозначали "железный занавес", "отгороженность России от мира", "особый российский путь", другие - закрытость российской власти, её корпоративность. Наоборот, один из рисунков "западной демократии" содержал открытые ворота, с проложенной дорогой и подписью "путь во властные структуры".

В целом, рисунки "российской демократии" идентичны рисункам, изображающим российскую власть: традиционно они включают такие элементы, как Кремль, кулак (заметим на многих рисунках "западных демократий" - различные вариации пожимания рук - власти и общества, человека и человека), забор, отображающие удалённость власти, её могущество и силу принуждения. Отдельно стоит отметить рисунки, касающиеся ограничения информационного пространства. Коробки, внутри которых "бегают журналисты", аквариум "с подкармливающей СМИ рукой и плавающими покорно рыбками", наконец, напрямую обозначенный "представитель силовых структур", наблюдающий за печатным изданием. Снова граждане, вербально обозначающие незнание общественно-политических реалий, на рисунках точно отображали основные функции государственной информационной политики (ограничение прав и свобод и легитимация власти).

Тезис о "народной подсознательной мудрости", несколько раз заявленный выше, находил своё подтверждение в рисунках, изображающих конкретные политологические термины. Их авторы, скорее всего, не знали словосочетания "кризис идентичности" или "плебисцитарная демократия", но достаточно полно изображали их. Кризис идентичности - на рисунке 4: собравшиеся люди не понимают, какие идеи их объединяют, но вместе с тем, они слушают коронованную власть, находящуюся за высоким забором или кремлёвской стеной, плебисцитарная демократия - на рисунке 5: "над всем стоит кремль", под ним находится избирательная урна, к которой идёт "много-много народа", т.е. легитимность вождя зависит от результатов плебисцита, единственной функцией которого и является одобрение политики этого вождя, всё это при отсутствии других органов власти, избираемых народом. При этом президент [Рис. 8] шаржировано представляется коронованной особой со скипетром, державой и попираемой изменённой строкой из царского гимна.

Нельзя не отметить, что образы российской и западной "демократий" в значительной степени гиперболизированы: не так ограничены политические права и свободы в России, как в рисованных крепостях и замках, и не так легко пройти в представленные открытые настежь ворота, например, в США - западные выборы кажутся респондентам лёгким соревнованием, свободным от жёсткой конкуренции.

Характерной чертой образа "российской демократии" является её объективизированность (крепость, Кремль, президент) и опредмеченность (топоры, кулаки, скипетры, державы). Восприятие "западной демократии" в данном контексте отличается описанием демократических процедур (чаще всего изображением выборов).

Основным (и парадоксальным) результатом данного исследования стал вывод о соответствии бессознательных характеристик политических режимов (на Западе и в России) их политической практике. Первый тип политического режима характеризуется, как экономически эффективный и социально успешный, предоставляющий "право голоса" независимо от статуса, реализующий взаимную ответственность государства и общества, государства и гражданина, тогда как второй - включает элементы диктатуры, патерналистских отношений правительства и народа, имеет характер подавления и ограничения прав и свобод, ассоциируется с бедностью.

Литература

1. Шестопал, Е.Б. Новые тенденции восприятия власти в России [Текст]/ Е.Б. Шестопал // Полис. - 2005. - №3. - С. 137-151;

2. Шестопал Е.Б. Психологический профиль российской политики 1990-х: Теоретические и прикладные проблемы политической психологии [Текст]/ Е.Б. Шестопал. - М.: РОССПЭН, 2000. - 431 с.

Приложение

Рис. 1. "Обжорство+труд"

Рис. 2. "Капитал, права, свобода - результат"

Рис. 3. "Всеобщее принятие решений. Обсуждение"

Рис. 4

Рис. 5. "Над всем стоит Кремль. Избирательная урна. Много-много людей идут к ней"

Рис. 6. "Меньшинство работает на большинство"

Рис. 7. "Правительственная машина. Большинство: ХА-ХА-ХА"

Рис. 8. "Боже, президента храни!"

Размещено на Allbest.ru