Локализация фрактальной исторической парадигмы "Восток - Запад" как инструмент диагностики и потенциального урегулирования вооруженного конфликта на Донбассе

Размещено на http://www.allbest.ru

ЛОКАЛИЗАЦИЯ ФРАКТАЛЬНОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЫ «ВОСТОК - ЗАПАД» КАК ИНСТРУМЕНТ ДИАГНОСТИКИ И ПОТЕНЦИАЛЬНОГО УРЕГУЛИРОВАНИЯ ВООРУЖЕННОГО КОНФЛИКТА НА ДОНБАССЕ

Пиляев И.С.

Дихотомия ценностей, цивилизационно-культурных и геополитических устремлений присуща евразийскому пространству как по определению (поскольку в самом его названии заложена оппозиция двух разновеликих крыльев континента: Европа - Азия), так и в историческом измерении, по крайней мере, со времен монгольского нашествия. Характерно, что вплоть до начала ХХ века в западном христианстве ветхозаветные библейские народы «Гог и Магог» отождествлялись с русскими и татаро-монголами.

Причем такая дихотомия классической Европы (т.е. Европы исторического пространства империи Каролингов) и классической Азии, как ценностной экстраполяции великого Китая, является универсальным свойством Восточно-Европейского пространства на макрорегиональном, национальном, региональном, субрегиональном и местном уровнях.

Драматические события, связанные с вооруженным противостоянием на Донбассе, с новой силой актуализируют проблему диагностики и профилактики локальных и региональных конфликтов в странах постсоветской Евразии на основе культурно-исторического опыта и инструментария различных отраслей знания.

Целью данной статьи является междисциплинарный научный анализ исторической и цивилизационно-культурной природы вооруженного конфликта на Донбассе в свете последних достижений синергетики и социогуманитарных наук, в частности мир-системной теории, универсальной истории и клиодинамики. вооруженный конфликт донбас

Концепция статьи основывается на трудах теоретиков мир-системной теории (Ф. Бродель, И. Валлерстайн, А. Гундер Франк, А. В. Коротаев), моделирования циклической динамики социальных процессов (Н. Д. Кондратьев, Дж. Арриги, В. И. Пантин, Л. Г. Бадалян, В. Ф. Криворотов), синергетики (С. П. Капица, С. П. Курдюмов, Г. Г. Малинецкий), универсальной истории (Д. Кристиан), клиодинамики (П. В. Турчин), социоестественной истории (Э. С. Кульпин), современных исследователей аксиологической дихотомии «Запад - Восток» и восточной природы московско-российской государственности (А. С. Ахиезер, Л. Н. Гумилёв, С. Н. Гавров, С. И. Каспэ, Э. С. Кульпин, А. И. Кудряченко, Н. И. Михальченко, А. Л. Янов и др.), новаторских работах последнего времени по нелинейной динамике и фрактальным закономерностям исторического процесса (И. В. Ефимчук, В. В. Афанасьева, К. В. Кочелаевская, А. Г. Лазерсон).

Идеи нелинейности и множественного самоподобия исторического процесса восходят к индоевропейской мифологеме "круга-времени", встречаются у пифагорейцев, Гераклита, античных стоиков, в учении греческого раннехристианского теолога и философа Оригена (любимого писателя Григория Сковороды), в эпоху Ренессанса (когда закономерно повысился интерес к циклической концепции времени), в идее о «Вечном Возвращении» («Центр везде. Кривая - путь вечности» - основополагающей мысли всей философии Ницше, в релятивистских законах мироздания А. Пуанкаре, Г. Минковского и А. Эйнштейна, ноосферном мировоззрении В. И. Вернадского и П. Тейяра де Шардена, в авангардных идеях Велимира Хлебникова о «гиперпространстве», динамизированном волновым (циклическим) временем, наконец, в новейшей концепции универсальной истории Дэвида Кристиана (Австралия), синтезирующей историю на трех уровнях - в масштабе человечества, планеты и Вселенной - на основе когерентности законов эволюции. Для Д. Кристиана история - это «фуга, двумя главными темами которой являются энтропия [...] и, как своего рода контрапункт, - созидательные факторы, формирующие и поддерживающие, несмотря на напор энтропии, сложные, но временные равновесия». Примечательно, что концепция Д. Кристина получила активную поддержку на мировом уровне, в частности через глобальный сетевой проект «Большая история» Билла Гейтса.

Фукуяма видит закономерность универсальной истории в возрастании равенства человеческой свободы согласно определению Гегеля: «Восточные народы знали, что один свободен; греки и римляне -- что только некоторые свободны; в то время как мы знаем, что все люди абсолютно (человек как таковой) свободны». Таким образом, указанную универсальную закономерность, в частности в приложении к постсоветскому пространству, можно выразить через глобальную когнитивную парадигму «Восток - Запад».

В последней трети ХХ века синергетикой были открыты топологически нетривиальные объекты (т. н. странные аттракторы), радикально меняющие привычные представления о пространстве. Каждый из этих объектов является нерегулярной, самоподобной структурой, малые части которой в произвольном увеличении подобны ей самой. Такие объекты были названы фракталами (лат. fractus - измельченный, дробный), а их нетривиальное топологическое свойство - фрактальностью.

Фрактальную структуру имеют макрокосм (звездные кластеры, галактики, вселенная) и микрокосм (все макромолекулы, геном человека, структура ДНК, воды, света, звука, электромагнитных волн и т.п.). Изучением фрактальности занимается ныне не только математика, фрактальная геометрия, но и экономика с ее теориями больших и малых циклов, теория информации, космология, синергетика и другие науки. На рубеже ХХ-XXI вв. в результате междисциплинарного исследовательского бума стало ясно, что фракталы являются типичными и для природы, и для социума.

Универсальным свойством фрактальности обладают многие значимые социальные объекты: коммуникационные сети, финансовые структуры, социальные сообщества (мегаполисы, бизнес-кластеры, политические партии, профсоюзы, религиозные организации, культурно-просветительские общества), культурные артефакты (национальные и цивилизационные ценности, традиции, нормы морали, права и т.д.). «Особое интегративное единство социетальных психофракталов, как этального, объединительного образа своего общества» представляют собой этносы, что остается вполне справедливым и в условиях глобализма. Как отмечают В. В. Афанасьева, К. В. Кочелаевская и А. Г. Лазерсон: «Пространственная фрактальность влечет за собой временную, обуславливает существование фрактальной сети событий во времени - существуют биологические и социальные временные фракталы: эпидемии, миграции, динамика популяций, рост социальных сетей, распространение информации, движение финансовых потоков». Феномен фрактального роста определяет такие значимые социальные процессы, как формирование общественной мысли, политических и геополитических ориентаций и предпочтений, модели социально значимого поведения.

Если воспользоваться введенным для естественных наук А. А. Ухтомским и развитым для социогуманитаристики М. М. Бахтиным термином «хронотоп» в понимании закономерной связи пространственно-временных координат живых, неизгладимых из бытия событий, то в историческом хронотопе действует на всем временном протяжении некая фрактальная парадигма, доминанта переноса энергии, импульса в неравновесных средах (пространствах) человеческой истории, задающая движение во времени так, как задается движение в пространстве. Как указывает в фундаментальной академической статье «Фрактальность истории» И. В. Ефимчук: «пространственно-временная фрактальность исторического процесса в целом - правило, а не исключение и отслеживается на всем его протяжении именно в силу единства, общности закономерностей развития, лежащих в основе циклической динамики социума». В Европе такая фрактальность впечатляюще явлена в сходстве истории и даже географических очертаний Древней Греции и Западной Европы, а в Западном мире - в поразительной аналогии между Восточной Римской империей и Европой, между Западной Римской империей и США.

В связи с этим знание особенностей структуры социальных, в том числе историко- и политико-аксиологических фракталов, оказывается не только теоретически важным, но и практически необходимым.

Современной эпохе присуща нарастающая фрактальность виртуальных культурных феноменов, которыми преисполнено общественное сознание (мифы, архетипы, религиозные, нравственные, политические, научные идеи, ценности, социальные проекты и т.п.) с его новыми, ускоренными формами приватно-ценностной мимолетности. Отсюда вытекает возможность активного переформатирования социального пространства через актуализацию или отключение тех или иных аксиологических, идейно и политико-культурных образов, архетипов, кодов, мифологем и т.п. Понимание этого позволяет выстраивать и реализовывать успешную стратегию и практику урегулирования конфликтов, подобных постмодернистской гибридной войне, начавшейся в 2014 г. на территории Украины.

Нами выдвинута и обоснована гипотеза о фрактальной природе трансформационных процессов на постсоветском пространстве, которая исходит из самоподобия процессов, в частности конфликтов, разворачивающихся на континентальном, международно-региональном, национальном, внутринационально-региональном и локальном уровнях, их обусловленности определенной иерархически организованной исторической парадигмой, задающей развитие указанного геополитического пространства, существенным образом влияя на его конфигурацию и динамику.

В этом смысле вооруженный конфликт на Донбассе представляется локализацией фрактальной исторической парадигмы противостояния Запада и Востока, в аксиологическом и цивилизационно-культурном измерении по крайней мере последних двух с половиной тысячелетий выраженного в дихотомии «Европа - Китай», а в Новой и Новейшей истории - «Евроатлантическое сообщество - Евразийское сообщество» (последнее ныне институционализировано в рамках ШОС), порождает гибридные, а следовательно, весьма конфликтогенные по природе феномены «исторической России» и «Русского мира». Отсюда вытекает вывод о наличии не только цивилизационно-культурной и геополитической биполярности, но и фрактальности исторического и этнокультурного развития пространства бывшего Древнерусского государства.

Рассмотрим историко-иерархический срез вышеуказанной фрактальной парадигмы в контексте генезиса и развития украинской государственности.

Как известно, монгольское нашествие на Русь в середине ХIII в., опиравшееся не только на передовые вооружения (осадные катапульты, пороховые бомбы и т.д.), но и технологии управления большими внешними пространствами и народами, заимствованные из покоренного монголами Китая (доктрина универсальной монархии и система ярлыков, как отголоски китаецентризма, разделение подданных на различные слои, фиксированное налогообложение, использование для нужд управления местной элиты и др.), привело к разделу Руси между Ордой и Европой. Титул короля Русского королевства, пожалованный в 1253 г. папой римским Даниилу Галицкому, носили его потомки вплоть до конца XIV в. Далее титулы «Король Руси», «Властелин и наследник Руси» перешли к королям Польши. Короли созданной в 1569 г. Речи Посполитой носили титул «Великий князь Рус(с)кий». Таким образом, название «Великое княжество Рус(с)кое» и титул «Великий князь Рус(с)кий» в XVII-м и даже XVIII в. касались земель современной Украины и не имели отношения к Московскому государству, официально именовавшемуся Великим княжеством Московским, а с 1547 г. - Рос(с)ийским царством.

Выдающиеся русские философы, историки, писатели, геополитики (Г. П. Федотов, Н. А. Бердяев, Н. С. Трубецкой, А. Н. Толстой, М. Н. Покровский, Л. Н. Гумилёв и др.), признавая стержневую роль борьбы Востока и Запада в российской истории, заложили фундамент альтернативной - по отношению к киеворусской - концепции происхождения евразийской цивилизации, выводя её не из княжеского Киева, а из монгольских Сарая и Каракорума (Л. Н. Гумилёв считал Россию исторической преемницей не только Монгольского улуса, а и Тюркского каганата, военной силой впервые объединившего Евразию ещё в V ст.). Таким образом, Московское государство со времен Ивана III рассматривалось прямым наследником империи Чингизидов, унаследовавшей и реализовавшей в новых исторических условиях привнесенные монголами из завоеванного ими Китая принципы эффективного управления огромной империей.

Ментально-ценностная генетика Московской великодержавности от Орды не изменилась и с выходом на авансцену европейской политики Российской империи, заимствовавшей у Европы множество символов культурных артефактов. Как отмечает известный российский философ и историк Э.С. Кульпин: «Хотя в области технической, а затем и всей культуры Петр I «двинул» Россию в Европу, но в ментальности поставил заслоны на этом пути». Примечательно, однако, что на протяжении так называемого Петербургского периода русской истории, то есть с начала ХVШ в. до 1917 г. и, соответственно, за всю эпоху существования Российской империи Россия никогда, за исключением короткого периода неудачной для нее Крымской войны 1853-1855 гг., не находилась в конфронтации практически со всей Европой, как это случилось после присоединения Крыма в 2014 г. Такая конфронтация была характерна для большевистской России в период 1918-1924 гг., т. е. до волны дипломатического признания советского правительства западными государствами. Поскольку, например, в эпоху холодной войны конфронтация имела место между Западной и Восточной Европой, а не между интегрированной Европой и Россией.

Таким образом, территории Киевской Руси после ее распада на протяжении веков аккумулировались вокруг остро конфликтующих центров: условно европейского (Галицко-Волынская Русь, Великое княжество Литовское, Польша, Речь Посполитая, Австрия, Австро-Венгрия, снова Польша) и евразийского (Владимиро-Суздальская Русь, Великое княжество Московское, Рос(с)ийское царство, Российская империя). Лишь непродолжительный исторический период - в 1939-1941 и 1944-1991 гг. - эти центры находились в формате единого государства - СССР, фрактальная дихотомия в котором прослеживалась с макроуровня (цивилизационный контраст между европейскими республиками Прибалтики, Белоруссией, Украиной, Молдавией и республиками Средней Азии, а внутри РСФСР - между подчеркнуто европейским Северо-Западом и евразийскими регионами Поволжья, Северного Кавказа, Урала, Сибири, Даурии) до субрегионального и даже локального уровня (этнокультурный и аксиологический контраст между слобожанскими районами Донбасса и его мобилизационно индустриализированными районами, ставшими базой непризнанных ДНР и ЛНР). Таким образом, в течение более семи веков после монгольского нашествия наблюдаем не только цивилизационно-культурную и геополитическую дихотомию, но и четкую фрактальность исторического и этнокультурного развития пространства бывшего Древнерусского государства: Русь Западная - Русь Восточная, украинский этногенез на западнорус(с)ких землях стран Центральной Европы - украинский этногенез на территории Российской империи, советский Запад - советский Восток, Украина - Россия, Правобережная Украина - Левобережная Украина, слобожанский Донбасс - мобилизационно индустриализированный Донбасс).

Следует отметить, что линия соприкосновения враждующих сторон на Донбассе, упоминаемая Минским меморандумом от 19 сентября 2014 г. в контексте взаимного отвода тяжелых вооружений, имеет исторические параллели с линией разграничения территорий Слободской Украины (Слобожанщины), Кальмиусской паланки Войска Запорожского периода Новой Сечи, с одной стороны, и Войска Донского, с другой, сложившейся на середину XVIII в., после указа российского правительства от 30 апреля 1746 г. При этом исторически начало «укрощению» донцов, преобразованию их неограниченных вольностей на жалованные Кремлем «свободы и привилегии» (по сравнению с другими «царевыми слугами») положила грамота царя Ивана IV Грозного от 3 января 1570 г., связавшая Дон с Московским государством в противовес отношениям казаков с польским королем. Таким образом, наблюдаем, как фрактальная дихотомия ценностей и геополитических ориентаций на широком степном пространстве проживания казачества между Днестром и Доном с течением исторического времени обретает институциональный формат в виде украинской и донской казачьих автономий, которые во взаимных отношениях олицетворяют на этом уровне, тесно переплетаясь в языке, обычаях и культуре, соответственно крайнюю восточную границу аксиологически-поведенческой Европы и крайнюю западную границу аксиологически-поведенческой Евразии (или, по Л. Гумилёву, соответствующих суперэтносов). Здесь очевидны исторические параллели с вышеупомянутым фрактально-дихотомическим разделением Руси между Ордой и Европой, воплотившимся в появлении и последующем обострении титулярно-светской (король (великий князь) Руси - великий князь (царь) Руси) и конфессиональной дихотомии (последняя, например, в 1461-1589 гг. персонифицировалась в оппозиции «Митрополит Киевский и всея Руси - Митрополит Московский и всея Руси»). Однако ценностно-поведенческая дихотомия «Европа - Евразия» самоподобно и многократно обнаруживается дальше на низших уровнях, например, в предпочтениях и ориентациях казачества Войска Запорожского соответствии Левого и Правого берегов Днепра или в пределах территории Войска Донского - между ареалами обитания (и системами ценностей) донских казаков и других коренных жителей - калмыков.

Вооруженный конфликт на Донбассе ярко высветил, что, как еще во времена Перестройки подчеркивал Лев Гумилёв, общность или сходство культурной традиции, преемственности определенных мемориально-музейных форм отнюдь не определяют единства поведения живых людей, которая поддерживается их пассионарностью. «Москва, - подчеркивает Л. Гумилёв, - не продолжала традиций Киева, как это делал Новгород. Напротив, она уничтожила традиции вечевой вольности и княжеских междоусобиц, заменив их другими нормами поведения, во многом заимствованными у монголов, -- системой строгой дисциплины, этнической терпимости и глубокой религиозности». Так же как стереотипы поведения жителей Киевской Руси (и в её этническом обломке - Новгородской республике) и Московского государства существенно различались (хотя культурная традиция, основанная на православии и церковнославянском языке, в основном была заимствована Москвой у Древней Руси), так и стереотипы поведения населения преимущественно русскоязычного Киева кардинально отличаются от стереотипов поведения населения индустриальных районов Донбасса или той же Москвы.

Когда российская власть делала весьма рискованный выбор в пользу возвращения Крыма, она, вероятно, исходила из того, что отныне стратегический вектор движения российской модернизации, как она видится Кремлем, - бассейн Тихого океана, куда смещается в XXI в. мировой центр финансово-экономического и идейно-политического могущества. Китай постепенно возвращает позиции мирового полюса силы, которые он занимал практически на всем протяжении письменной истории человечества вплоть до середины XVIII в., и в этом контексте актуализируется китаецентричный формат большого евразийского пространства, где Китай все больше будет обретать характеристики ядра и центра принятия ключевых решений для форматируемой под свои экономическое могущество и «мягкую силу» «Поднебесной». Итак, "Pax Americana" или "Pax Sinica"? Евроатлантоцентризм или китаецентризм?

Вывод Л. Н. Гумилёва о том, что общее культурное достояние могут иметь совершенно разные этносы (суперэтносы) с различными, даже диаметрально противоположными системами ценностей и моделями поведения, важен не только для осознания принципиально различных моделей поведения во время Майдана преимущественно русскоязычных (и, соответственно, русскокультурных) Киева и Днепропетровска, с одной стороны, и Севастополя, Симферополя, Донецка или Луганска, с другой. То же касается и существенной разницы между моделями поведения Российской империи, сталинского СССР и путинской Российской Федерации, в образовательный и культурный фундамент которых была положена древнерусская и классическая русская литература (с соответствующими архетипами). Однако если Российская империя в лице ее политической элиты со времен Петра Великого считала себя членом европейского концерта, играя ведущую роль и в созданном Венском «Священном союзе» европейских монархов, и в Антанте, то сталинский СССР и путинская Россия, по сути, рассматривают Европу как враждебного «Другого». Причем такое отношение совпадает и с мнением подавляющего большинства западных лидеров в отношении современной России.

Впрочем, как показала постсоветская история, Л. Н. Гумилёв ошибался, когда считал, что киево-русский этнос окончательно исчезает с разгромом и покорением Новгорода - «последнего этнического обломка Киевской Руси» - Москвой около 1480 г., т.е. в момент окончательной ликвидации монголо-татарского ига и начала формирования российского суперэтноса. Ведь киево-русский этнос продолжил свое существование в Литовской Руси, а далее, пусть и в превращенной форме, - в восточно-христианской традиции Речи Посполитой, Австрии и Австро-Венгрии, послужив субстратом для этногенеза украинского народа и украинской нации, как преемников преимущественно европейских ценностей Киевской Руси. Как указывал в этой связи видный украинский историк и социолог Вячеслав Липинский: «основным отличием Украины от Москвы есть не язык, не племя, не вера и не аппетит крестьянина на земельку барскую - одним словом не все признаки культурно-национальные и не лозунги социальные - а иное, сложившееся столетиями устройство политическое, иной (…) метод организации правящего слоя, иное взаимоотношение верхов и низов, государства и общества - тех, кто правят, и тех, кем правят».

В этом историческом контексте фактически весь регион Центральной и Восточной Европы, Северной и Центральной Евразии можно рассматривать как макрорегиональную экстраполяцию (проекцию) цивилизационно-культурной дихотомии современной Украины. Превращение указанной дихотомии из источника разрушительных конфликтов в стратегическое преимущество Украины, как потенциальной «Швейцарии Большой Европы», должно стать, на наш взгляд, стратегической задачей национальной внешней политики в конкурентном взаимодействии XXI века.

Фазовые пространства нелинейных систем содержат множество образов всех возможных движений, только один из которых реализуется в данный момент времени и при заданных внутренних и внешних параметрах. Все другие возможные состояния являются виртуальными до тех пор, пока изменение условий не приводит к их реализации. Однако именно эти скрытые в реальности, виртуальные до поры до времени состояния чаще обусловливают направление и особенности развития системы.

Например, Киев, подобно Донецку, в начале 1980-х гг. был довольно типичным советским городом, где подавляющее большинство населения жило в советской идеологической, ментальной, культурной и бытовой «матрице». На первых этапах горбачевской Перестройки Киев (примерно до середины 1988 г.) выглядел этаким «заповедником» советско-коммунистической номенклатуры на фоне динамичных изменений идеологической и культурной среды тогдашних Москвы и Ленинграда. Однако национально-демократическое пробуждение, которое охватило сначала круги национально мыслящей интеллигенции и студенчества, а дальше - широкие массы населения украинской столицы, катализировало социокультурные и аксиологические маркеры сознания, связанные с глубинными ценностями и традициями Руси-Украины (в частности, исторической памятью Литовских статутов и Магдебургского права), в течение ряда десятилетий пребывавшие в подавленном латентном состоянии, но в процессе Перестройки превратившиеся в мощный фактор общественно-политических процессов, который, в свою очередь, коренным образом повлиял на переформатирование ментальности широких масс киевлян. В то же время в Донецке указанный фактор был весьма слабым и не повлиял существенным образом на переформатирование ментальности местного населения, а информационная политика на Донбассе в течение всего периода независимости вплоть до событий весны 2014 г. никак не способствовала аксиологической реструктуризации региональной ментальности, наоборот, только усиливала пророссийские ориентации и ностальгию по советской эпохе.

Таким образом, в культурно-историческом контексте глубинной сутью войны на Донбассе является дихотомия исторического развития Руси после ее раздела между Ордой и Европой и обусловленная этим историческая борьба за «Киеворусское наследство»: будет ли оно монополизировано Московской, Евразийской Русью, или Русь-Украина, тяготеющая к традициям и ценностям Центральной Европы, устоит перед системными вызовами современности и выступит в исторической перспективе цивилизационно-культурной и аксиологической альтернативой имперско-евразийской Москве.

В свете вышеизложенного представляется закономерным, что инструментом урегулирования вооруженного конфликта на Донбассе был признан, после апробирования Женевского и Нормандского, именно Минский формат. 21 декабря 2014 г. на встрече с белорусским лидером Александром Лукашенко президент Украины Петр Порошенко назвал Минские переговоры, признанные ООН, Европейским Союзом и странами «Большой двадцатки», «основой мирного процесса в Украине», на данный момент «безальтернативной моделью деэскалации ситуации на части территории Донецкой и Луганской областей». Ведь именно Белоруссия, с точки зрения действия парадигмы «Восток - Запад», в силу своей цивилизационно-культурной генетики и современного геополитического положения, является для вооруженного конфликта на Донбассе той условно «золотой серединой», которая уравновешивает «тезу» и «антитезу» указанной парадигмы до уровня «синтезы» потенциального урегулирования.

Учёт вышеуказанной исторической парадигмы при разработке стратегии и практических действий сторон, заинтересованных в урегулировании вооруженного конфликта на Донбассе, может содействовать как восстановлению мирной жизни в этом многострадальном регионе, так и профилактике конфликтогенных угроз в других регионах постсоветского пространства. Размещено на Allbest.ru