Легитимность публичной власти в современной России: особенности понимания социокультурных оснований

Размещено на http://www.allbest.ru/

Легитимность публичной власти в современной России: особенности понимания социокультурных оснований

Мамычев Алексей Юрьевич

доктор политических наук, кандидат юридических наук, доцент

Мордовцев Андрей Юрьевич

доктор юридических наук, профессор

Аннотация

В статье представлены теоретико-методологические основы социокультурного осмысления природы легитимности власти. Авторы приводят аргументы в пользу важности перехода исследования государственной власти в целом, отдельных ее институтов, процессов легитимации и легализации, национальной правовой системы от классовых или либеральных принципов и эвристических схем к различным культурологическим методологемам, используя герменевтические методы изучения российской политико-правовой действительности. В этом контексте в статье представлены и проанализированы аспекты современного консервативно-правового дискурса.

В статье сделан акцент на применение принципа дополнительности в понимании специфики организации властных структур в российской политико-правовой сфере, когда, с одной стороны, имеющие место политические институты, структуры и механизмы во многом обусловливают социальную и культурную реальность, ее характер и вектор развития, а с другой - эффективность их функционирования и устойчивость властных структур, этих важнейших компонентов национальной государственности предопреде-ляются множеством культурных, социоментальных факторов.

Ключевые слова: власть, государство, легитимность, народная монархия, политико-правовая организация общества, социокультурные факторы, национальный лидер, правовой менталитет, политический режим.

Abstract

The article presents the theoretical and methodological foundations of socio-cultural reflection on the nature of the legitimacy of Government. The authors cite the arguments in favour of the importance of the transition study of State power as a whole, individual institution, processes of legitimation and legalization of the national legal system from class or liberal principles and heuristic schemes to different cultural metodologemam using hermeneutic methods of studying Russian political and legal reality. In this context, article presented and analysed aspects of contemporary conservative legal discourse.

The article focuses on the application of the principle of additionality within the meaning of the specifics of organization of authorities in the Russian political and legal sphere, where, on the one hand, having a place of political institutions, structures and mechanisms largely determine the social and cultural reality, its character and direction of development, and on the other - the effectiveness of their functioning and stability of the power structures of the most important components of national statehood predetermined by many cultural factors.

Key words: power, state, legitimacy, popular monarchy, the politico-legal organization of the society, sociocultural factors, national leader, legal mentality, political regime.

Отстаиваемая Монтескье модель тесной сопряженности не только природных, но и моральных факторов, с одной стороны, и содержания институтов публичной власти с другой, стали отправной точкой для развивавшегося после него типа понимания форм правления, форм государственного устройства, политических режимов и иных значимых конструктов организации властных отношений в условиях национальной (шире, социокультурной) специфики, что, разумеется, получило свое наиболее полное выражение в трудах представителей исторической школы (К.Ф. Савиньи, Г. Гуго и др.). Их позиции, собственно, и предопределили консервативный политико-правовой дискурс, который, естественно, задал свой вектор, свою стратегию понимания социокультурных особенностей организации властных институтов.

В частности, в таком теоретико-методологическом (консервативном) контексте для постсоветского политико-правового дискурса проблема поиска оптимальной формы правления в России (как государстве переходного типа) имеет несколько аспектов своего решения.

Во-первых, обоснование оптимальности и все еще сохраняющейся органичности для отечественной государственности монархического правления (конечно, не на уровне публичного дискурса, т.е. декларируемых принципов и направлений развития государственной политики и властно-правовой организации, а воспроизводящейся на уровне скрытого дискурса, в «стиле» политического мышления, практиках публичного и теневого взаимодействия, принятия значимых политических решений и т.п.); во-вторых, рассмотрение вопроса о преемственности многих имперских традиций и принципов организации и легитимации верховной власти, причем, не только на архетипическом или правоментальном уровнях, но и в практической, институциональной плоскости. Например, в дореволюционном русском государствоведение четко выделялись два уровня государственной власти: верховная власть главы государства и управительная власть, организованная по функциональному принципу разделения властей и осуществляющая текущее публично-правовое управление различными процессами [Любащиц В.Я., Мордовцев А.Ю., Мамычев А.Ю. 2013]. государственный власть легитимация

«Самое любопытное заключается в том, что сам российский народ… ни в какую демократию, по существу не верит и решения главных своих проблем от нее не ждет. Согласно, например, опросам ВЦИОМа, только 7,7% россиян в 2004 году полагали, что объединить российское общество могут идеи демократии, свободы и прав человека. Вспомним, что вплоть до февраля 1917 года у власти в России находился христианский государь - случай для просвещенной Европы немыслимый. Более того, даже после трех революций начала ХХ российская (советская) власть сохранила свою персонифицированную сакральную природу - институт партийно-государственных вождей. Советская империя (при всем своем официальном марксизме) может интерпретироваться как извращенное идеологические наследие царской идеи…» [Казин А. 2007: 1].

Политико-правовой процесс в современной России свидетельствуют о сохранение и усилении традиционных ценностно-нормативных систем, этноконфессиональных традиций, устойчивых духовно-нравственных стандартов и норм, которые в условиях трансформации публично-властной организации всегда играют огромную, решающую роль.

Состояние исследований и имеющиеся противоречия. На рубеже XX-XXI вв. российская политическая наука постепенно переходит к осмыслению социокультурной доминанты организации властных отношений, классовые, а также либерально-правовые методологемы уже не отвечают потребностям современного государственно-правового строительства.

Однако исследование состояния и вектора развития отечественных властных практик, вызывает немало проблем и противоречий, тем более, если рассматривать их с позиций сравнительно-правовых и сравнительно-государственных исследований, а также в контексте имеющей место на протяжении нескольких десятилетий процессов конвергенции государства и права [Mamychev A.Y., Mordovcev A.Y., Mordovceva TV 2015].

Отказ от весьма ограниченной по своему эвристическому потенциалу классовой или либеральной модели изучения государственной власти и ее основных форм и переход на широкие культурологические основы приводит к расширению спектра решаемых вопросов и к качественно новым, оригинальным по своему содержанию выводам (В.Н. Синюков, П.А. Сорокин и др.); по большому счету к становлению новых государствоведческих и юридических теоретико-методологических ориентиров и т.п. Кроме этого, их утверждение внесет не мало пользы для российской правотворческой и правоприменительной практик (К.В. Арановский, П.П. Баранов, А.И. Овчинников и др.).

Обобщая новейшие достижения в этой сфере научных исследований можно выделить два основных направления, разрабатывающих либо инновационные (неолиберальные) формы политической коммуникации, где государственной власти и публично-властному управлению отводится весьма малое место как институциональной структуре, обеспечивающей национально-культурное единство и этнополитическую стабильность; либо революционные (неомарксизм, неоанархизм, космополитизм) формы социально-культурного единства, лишающие её какого-либо социального значения в будущем.

В настоящей статье сделан акцент на применение принципа дополнительности в понимании специфики организации властных структур в российской политико-правовой сфере, когда, с одной стороны, имеющие место политические институты, структуры и механизмы во многом обусловливают социальную и культурную реальность, ее характер и вектор развития, а с другой - эффективность их функционирования и устойчивость властных структур, этих важнейших компонентов национальной государственности предопределяются множеством культурных, социоментальных факторов. Концепция легитимности государственной власти выстроена методами понимания и отчасти объяснения, что в целом соответствует эвристическим установкам постнеклассической (понимающей) науки [Панарин А.С. 1994: 11-12].

Основное содержание.

Именно в преемственности имперских начал организации институтов государственной власти, соответствующих им основ формирования публично-властного пространства в России, а значит и в духовном единстве национальной политической и правовой истории, современные консерваторы и видят источник восстановления отечественной традиционной, а значит и монархической государственности.

Поэтому, некоторые из сторонников монархической идеи в последние 5-6 лет пишут о необходимости признания (хотя бы на доктринально-правовом уровне) наличия в стране особой «переходной формы властных отношений»: «Нужна переходная форма от псевдодемократии к действительной народной монархии. Такой формой на Руси XXI века могла бы стать авторитетная президентская власть, реализующая себя одновременно «сверху вниз» - от народного идеала и «снизу-вверх» - от повседневной социальной практики и местной инициативы» [Казин А. 2007: 1].

В целом, эти и иные, подобного рода суждения, имеющие место и в специальной научной литературе, и в публицистике, показывают изменения содержания и особенностей легитимационных практик в отношении российского президента, произошедшие после 2000 г., когда государственная власть приобрела новое, и в принципе адекватное политико-правовым и социально-экономическим ожиданиям населения «лицо».

Вообще, закрепившееся в конце XIX-начале ХХ в. в зарубежном и, затем, в отечественном правоведении и политической философии понятие «легитимность государственной власти» схватывает реальные процессы признания большинством населения тех или иных властных действий на самом общем уровне, т.к., по большому счету, в конкретном социуме речь идет не о легитимации государственной власти вообще (в практике это трудно себе представить) а о более предметном выражении этой категории - легитимации конкретных носителей государственной (или шире - публичной) власти. Конечно, чаще всего, речь идет не о парламентах или правительствах, а о главах государств: монархах или президентах, имеющих ощутимые и признаваемые большинством населения рычаги власти и управления.

В свое время, М. Вебер в работе «Политика как призвание и профессия» выделил несколько «чистых» типа легитимации государственной власти, сразу же отметив их условно-идеальный характер, относительность в конкретном национальном государственно-правовом и социальном поле: «разные приемы, способы и даже типы легитимации переплетаются, комбинируются» [Вебер М. 1990: 34].

Заметим, что в теоретико-методологическом плане М. Вебер предложил «рамочный» проект исследования уровня легитимности государственной власти и факторов, влияющих на сохранение этого важного для последнего «состояния». Он выделил два основополагающих событийно-временных среза: современность и историю. Современность - это повод изучать специфику и уровень легитимности власти в конкретных государствах, т.к. ясное понимание этого важно для создания правовых и политических технологий удержания власти ее конкретными носителями. Исторический контекст предоставляет возможность показать «трансцендентальное в легитимности», ее источники, существующие столько, сколько существует сама власть в конкретном государстве или типе цивилизации.

В российской государственности после 2000 года легитимность власти Президента РФ начинает складываться (примерно, за ближайшие 2-3 года его правления) из трех «легитимирующих» составляющих: харизматической, традиционной и отчасти (в меньшей мере) рациональной. Историческая же практика убеждает в типичности такого пути, его привычности для отечественного социума, коллективного восприятия главы государства («Первого номера»).

Именно такой, комбинированный тип легитимации власти второго Президента РФ положительно отразился на многих политико-правовых, социально-экономических, идеологических, геополитических и даже демографических процессах. Именно после 2000 года стало не только очевидно, что «… как не построит дом без фундамента, так и не поднять страну без идеи этой страны, без идеи Новой России. Собственно, пока нет идеи - нет и страны. Самый острый для общества кризис - экономический, но самый глубокий, порождающий все остальные - идейный» [Чубайс И.Б. 1998: 6].

Со всей очевидностью стало ясно и то, что «легальное не само по себе является источником легитимности, может выступать в таком качестве только в том случае, если существует «вера» в обязательность легального установления… Обычаи, традиции, законы, обеспечивающие существование институтов власти, управление делами общества также нуждаются в легитимации независимо от формы их легального существования и закрепления» [Мирзоев С. 2006: 15]. Хотя, один из важнейших вопросов этой темы суть «существует ли возможность управления или рационального воспроизводства легитимности?» - так и не был разрешен.

В 2008 г. в постсоветской России начинается новая эпоха, связанная не столько с легитимацией власти Президента РФ - легального главы российского государства, сколько с возникновением легитимного института национального лидера, значимость которого уже не исчерпывается ни занимаемой должностью, ни имеющими место конституционными положениями. Этот институт возник объективно, в силу множества факторов, связанных с особенностями отечественного государственного строительства, экономической и политической жизни последних 15-16 лет.

Используя философско-методологическую схему А. Тойнби, можно сказать, что институт национального лидера в постсоветской России - это «Ответ» на «Вызов» времени, ответ отечественной социально-правовой и духовной (этатистски-самодержавной) действительности, укорененной в глубинах национальной истории и вот уже более трехсот лет связанной с парадигмальными противоречиями своего институционально-правового, и политического развития, тем процессам, которые идут в мире, глобализационным импульсам, в полной мере ощущаемым многими странами.

В этом плане согласимся с мнением И. Фроянова, считающего, что «сегодня мы являемся свидетелями ползучей мировой революции, нацеленной на создание «нового мирового порядка», новой «вселенской цивилизации», где нет места национальным государствам с их границами и суверенитетом, где человечество сливается, по выражению Ф.М. Достоевского, в «единое стадо». Эта революция называется глобализацией» [Фроянов И. 2007: 3].

В этих условиях, естественно, идет поиск адекватной национальным интересам модернизационной стратегии, включающей эффективный механизм обеспечения российской политико-правовой и социально-экономической идентичности, а значит и устойчивого развития отечественной государственности, законности и правопорядка, которые просто невозможны в условиях абсолютного господства «заемных» юридических и государственных институтов, что видно, хотя бы из опыта петровского реформирования, когда российское правотворчество свелось (более чем на сто лет) к практике «юридического перевода» и последующему продавливанию в ткань национальной правовой культуры, систему регулирования общественных отношений разного рода скопированных «артикулов» и т.п.

В итоге, в обществе произошло вполне ожидаемое и объяснимое отторжение «нового российского права», импортированных институционально-правовых форм, а русский народ «прослыл» неисправимым «правовым нигилистом», что нам пытались, а некоторые пытаются и в настоящее время доказать и современные (обличенные в «либеральные одежды») реформаторы.

Конечно, самый простой вариант в этой ситуации - вариант «третьего пути». Суть его, примерно, в следующем: «История России ХХ века опробовала две противоположные модели общественного развития. Это модель бюрократического, авторитарного социализма, который, отказавшись от идеалов свободы и справедливости… не сумел выиграть соревнование с капитализмом. И прямо противоположная модель либерального фундаментализма, утвердившаяся в начале 90-х годов, которая сегодня отторгается абсолютным большинством российских граждан. Отсюда следует, что необходим «третий путь», на который может и должна вступить Россия. Это путь соединения (или конвергенции) лучших черт социализма и капитализма. О том, что такое возможно, свидетельствуют отечественный опыт НЭПа и результаты нынешней экономической реформы в Китае» [Савин Б. 2007: 3].

В принципе такого рода подход являет нам образец обычной примитивизации проблемы, что ведет и к простым ответам на сложный вопрос национального бытия. Оказывается, выход из сложившейся, крайне сложной во всех отношениях ситуации в «скрещивании» «надоевшего» социализма (которого в принципе и не было) и некого «желаемого», искомого капитализма (которого также, по большому счету, в России также не было).

В практическом плане развития этого мифа (кстати, статья Б. Славина имеет вполне подходящее для его выводов название) предлагается хорошо знакомое с конца 80-х годов прошлого века развитие демократических и самоуправленческих начал в обществе и на производстве, создание артелей и кооперативов, акционерных товариществ и самоуправляемых трудовых коллективов. Конечно же, в этом контексте звучат и «всхлипывания» по поводу НЭПа и сожаления по поводу игнорирования в начале горбачевской перестройки китайского опыта и т.п. Хочется сказать, что такого рода «сентенции» более подходят для журналистов и некоторых политиков, стремящихся к быстрому «выписыванию рецептов для общественного выздоровления», но вряд ли могут иметь серьезное научное значение, какую-либо эвристическую ценность.

Во-первых, НЭП есть ничто иное, как хорошо известный историкам ленинский вариант «обмана глухонемых» (термин приписывают самому В.И. Ленину) и за рубежом, и внутри Советской России; во-вторых, НЭП была не совместима с основами устанавливаемого большевиками государственно-правового режима, но она смогла и отвлечь внимание тогда еще имевшейся оппозиции от ряда основных проблем государственного строительства, и дать импульс к формированию советской экономической модели. Кроме этого, НЭП - это «передышка» для будущих «славных дел». В этом смысле и НЭП, и Брестский мир явления одного тактического и стратегического порядка, они обусловлены именно той ситуацией, именно теми способами, методами решения насущных проблем, в конечном счете, стилем ленинского политико-правового и экономического мышления, его, видимо, природной государственной «хитростью», особым «чутьем», хотя для страны новая экономическая политика и дала кратковременный положительный эффект, привела к относительной стабильности в важнейших областях жизнедеятельности.

В отношении же китайского опыта, вообще, трудно говорить даже о его «рамочной» преемственности, поскольку «реформы Дэна» рассчитаны на китайский мир, уклад жизни, причудливое для западного рационализма сочетание «марксистско-маоистских» установок и традиционного обыденно-конфуцианского мышления, получивших, действительно, удачную институционализацию в 80-х и 90- годах в политике, праве, экономике.

Ясно, что ни третьего, никакого либо еще пути развития российской государственности в ХХI в. нет и не может быть, т.к. есть один, собственный, самодостаточный проект модернизации, адекватный нам таким, какие мы есть и другими быть уже не сможем (иначе это будут уже на нас, а кто-то иной). Проблема стратегии российской модернизации должна получить собственно научное осмысление. Причем, в начале необходимо проанализировать именно стратегические моменты, не размениваясь на разного рода «мелочи», фрагменты, сущность которых все равно останется загадкой без решения концептуальных вопросов.

В методологическом и теоретическом плане необходимо серьезно оcмыслить изменения конфигурации российского политического режима, формы правления, очевидно, произошедшие в стране с 2000 г., а именно важно рассмотреть особенности и значение основы национальной политической системы - института главы государства (президента) - для дальнейшего развития отечественной государственности и национальной правовой системы, т.к. появление института национального лидера, безусловно, вызвано изменением вектора эволюции государственно-правового (более точная категория с позиции рассматриваемой нами проблемы) режима в постсоветской России.

Стоит отметить, что современной специализированой литературе имеют место быть несколько основных подходов к пониманию его сущности: институциональный, неоинституциональный и социокультурный. Каждый из этих способов трактовки политического (точнее, государственно-правового) режима ценен тем, что вскрывает тот или иной его аспект, поэтому эти три подхода позволяют вскрыть сущность институтов государственно-правового режима и его особую функциональную природу:

1) в рамках институциональной теории обосновывается органическая взаимосвязь государственно-правового режима с формой правления и даже формой государственного устройства (например, сторонники этого направления считают, что федерализм - это «либерализм по вертикале» и т.п.);

2) неоинституционалисты, рассматривают государственно-правовой режим как способ упорядочения, легитимизации политической системы, институтов государственной власти (П.Дж. Димаджио, Дж. Марч, Д. Нортон, Дж. Олсон, Р. Тейлор, Дж. Уоллис, О. Фаворо, П. Халл, Ф. Эмар-Дюверне и др). В рамках нового институционализма властно-политические институты трактуются достаточно широко, с одной стороны, в качестве формальных правил, нормативных моделей, процедур и норм; а с другой - в качестве символических систем, когнитивных сценариев, социокультурных и духовно-нравственных образцов, организующими и управляющими мыследеятельностью людей [Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б., 2011Hall P.A., Taylor R., 1996; Tyler T.R., 1994 ];

3) представители социологического подхода при рассмотрении специфики государственно-правового режима основной акцент делают на балансе во взаимоотношениях социального и политического его начала, т.е. общественных отношений и конкретных политических практик, институтов, процессов.

Более того, практически все представители данного направления сходятся в том, что политические режимы не могут быть трансформированы путем изменения определяющих их существование правовых процедур, т.к. каждый из этих режимов возникает и функционирует в соответствии с укорененной в том или ином обществе и государстве системой социальных оснований. Поэтому любые изменения в его содержании связаны не с формально-юридической стороной государственного режима, а с радикальными метаморфозами экономических и духовно-нравственных отношений, праводуховной (правоментальной) сферы и т.д. В этом плане усилия властных элит, стремящихся к переходу от одного типа государственно-правового режима к другому через создание нового нормативно-правового режима, совершенно бесплодны, если при этом не учтены иные факторы.

Установление диалектических связей между отмеченными подходами позволяет не только вскрыть институциональные и неинституциональные, внешние и глубинные стороны государственно-правового режима, но и обнаружить несколько основных источников легитимации института национального лидера:

1) абсолютная легитимность второго Президента РФ (поддержка 76-78 % населения, а после присоединения Крыма к Российской Федерации еще больше), которая возникает после относительного разрешения чеченского конфликта, удаления столь «ненавистных» для российского обывателя олигархов, и окончательно укрепляется после административной реформы 2000 г., когда, глава государства укрепляет вертикаль власти, резко ограничивает сложившуюся в начале-середине 90-х годов систему «губернаторского местничества»;

2) не согласимся с мнением представителей социологического подхода в правоведении, считающих, что формально-юридические основы не влияют на трансформацию государственно-правового режима. Конечно, прямой зависимости здесь нет, но, например, закрепленные в главе 4 Конституции РФ огромные полномочия Президента РФ, очевидно, являются важной юридической предпосылкой (при наличии, конечно, прочих факторов) для возникновения института национального лидера, который просто не мог бы возникнуть при ограниченном круге властных функций главы государства. Он просто не смог бы себя проявить при решении важнейших вопросов, а его авторитет либо не возник бы вовсе, либо «замылился» в общем потоке решений и действий различных властных органов;

3) институционалисты совершенно правы в том, что трансформация государственно-правового режима неизбежно ведет к постановке вопроса об адекватности и целесообразности той или иной формы правления в конкретном государстве. Не является исключением и постсоветская Россия, в которой все более и более развиваются монархические настроения, получающие не только идеологическое, но и серьезное научное подтверждение. Последнее носит и философский, и политологический, и юридический характер. Здесь стоит в первую очередь, конечно, упомянуть анонимные издания «Проекта России», вторая книга которого вышла в 2007 г., а третья в 2009 (Проект России, 2009) и ее неизвестные авторы утверждают: «Наша идея - монарх, власть которого ограничена религией. Власть, стоящая на двух ногах - алтарь и трон. Обратите внимание, мы желаем восстановления системы и принципа, а не какой-либо монархической фамилии» [Савельев В. 2008: 3].

В рамках политологической науки, современного государствоведения, так же немало умеренно монархических настроений, причем, часто подкрепленных достаточно серьезными в правовом и политическом отношении аргументами, что подчеркивает пусть еще интуитивные ощущения необходимости радикальных перемен в конфигурации институтов публичной власти, к которым Россия уже подошла в процессе своего постсоветского развития [Серегин А.В. 2007: 282-286].

Тем более что по большому счету отечественное государство и общество стремится увидеть в монархе не собственно самого «монарха» (в его классическом варианте, но прежде всего, именно национального лидера, свободного от какой-либо партийной «возни», стоящего выше мнимых выборов, не зависящего даже от Конституции РФ в той мере, в какой это имеет место в отношении Президента, но готового взять на себя ответственность за страну «по совести», по «Правде».

Для начала умеренные неомонархисты считают, что «было бы замечательно, если бы у нашей правящей элиты хватило ума и воли внести в Конституцию «бессрочную» избираемость президента - до тех пор, пока его «хочет большинство народа». Если этого не произойдет, «избираемый царь» фактически будет управлять страной независимо от личности, занимающей в данный момент высший пост в государстве…» [Казин А. 2007: 2].

По большому счету, такие суждения являют собой модернистскую интерпретацию ряда классических правовых идей. Например, в свое время К.Д. Кавелин писал: «В идеале русском представляется самодержавная власть, вдохновляемая и направляемая народным мнением. Сама история заставляет нас создать новый, небывалый своеобразный политический строй, для которого не подыщешь другого названия, как - самодержавной республики» [Кавелин К.Д. 1989: 316].

Общие выводы.

Современный либерально-демократический дискурс, ориентирующий не на внутренние, качественные характеристики политической жизни общества, а на ее формальную структурированность и господство абстрактной идеократической системы (индивидуализированных прав, свобод и проч.) формирует крайне нестабильную политическую среду. При этом глобальная демократическая универсализация основывается на потенциально конфликтогенных социально-политических фикциях, согласно которым только демократическая ценностно-нормативная система способна обеспечить общественное единство, политическую стабильность, сплоченность и международный порядок. Здесь поиск источников «социального зла» переносят с внутреннего мира человека на внешнюю политическую организацию (форму правления, государственное устройство, отдельные политические и правовые институты). Описываемый же в них политический процесс - это реальный или виртуальный кризис, система актуальных или латентных рисков.

В целом можно заключить, что в современной российской политической действительности проявляются три взаимосвязанные и взаимнообусловливающие тенденции:

- во-первых, это стремление к духовно-нравственному обоснованию и легитимированию институтов государственной власти, социально-нравственной (идеократической) ответственности властно-управленческой элиты;

- во-вторых, требование интегрировать (точнее сказать «переплавить», «адаптировать) западноевропейские достижения в области институционально-властной организации, некоторые демократические ценности с социокультурной моделью политической организации и традиционными (исторически сложившимися) практиками публично-властного взаимодействия в системе личность - общество - государство;

- в-третьих, потребность (на уровне массового политического мышления) в восстановлении сильной государственности. Причем конкретно-историческое проявление государственной силы имеет морально-правовой способ обоснования, в котором вертикаль ценностно-нормативной иерархии выстраивается от духовных, абсолютных истин и доминант к социально-политическим.

Поэтому, стремление ряда направлений современной политической мысли к «очищению» властно-политической коммуникации от всего национального, культурного, религиозного приводит к виртуализации и примитивизации политического познания, а значит к сознательному уходу исследователей: от решения сложных проблем организации отечественного государственно-правового пространства как сложноорганизованного и многоукладного общества; от понимания этнонациональных и иных механизмов, обеспечивающих легитимацию и устойчивость публично-властной организации; от выявления реальных причин деформаций публично-властных, юридических, социально-культурных институтов и практик взаимодействия в системе личность - общество - государство.

В этом плане, с нашей точки зрения, необходимо продолжить разработку социокультурной стратегии политических исследований, которая выступает «правопреемником» цивилизационного подхода в государствоведение и направлено на реконструкцию и интерпретацию публично-властных институтов в качестве устойчивых и преемственно воспроизводящихся политических феноменов в определённой социокультурной среде. В этом аспекте социокультурная основа исследования выступает как содержание, а политическая система и отношения (как социокультурные феномены) являются формой политико-правовой жизнедеятельности общества, т.е. первое - это сущностная, качественная характеристика публично-властной организации, а второе - внешнее, специфическое - конкретно-историческое (конвенциональное) репрезентация и оформление социокультурного содержания.

Литература

1. Вебер М. 1990 Политика как призвание и профессия // Вебер М. Избранные сочинения. М. 706 с.

2. Гегель Г.В.Ф. 1990 Философия права. М. 524 с.

3. Казин А. 2007 Демократия в России //Литературная газета. № 45.

4. Кавелин К.Д. 1989 Наш умственный строй. М. 656 с.

5. Любашиц В.Я., Мордовцев А.Ю., Мамычев А.Ю. 2013 Государственная власть: парадигма, методология и типология: монография. В 2-х частях. М.: Юрлитинформ. 840 с.

6. Мирзоев С. 2006 Гибель права: легитимность в «оранжевых революциях». М. 232 с.

7. Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М., 2011.

8. Славин Б. 2007 Мифы разных эпох //Литературная газета. № 43.

9. Панарин А.С. 1994 Философия политики. М. 424 с.

10. Проект России 2007 Выбор пути. Вторая книга. М. 448 с.

11. Проект Россия. 2009 Третья книга. Третье тысячелетие. М. 448 с.

12. Савельев В. 2008 Монархические мечтания //Литературная газета. № 2.

13. Серегин А.В. 2007 Неомонархические концепции идеального государства в России на рубеже ХХ-XXI веков // Порядок общества: идеал в истории политико-правовой мысли и современность. Ростов н/Д. С. 280 - 290.

14. Фроянов И. 2007 Революция для России //Литературная газета. № 33-34.

15. Чубайс И.Б. 1998 Россия в поисках себя. М. 158 c.

16. Hall P.A., Taylor R. Political Science and Three new institutionalism // Political studies. 1996. Vol. 44.

17. Mordovcev A.Y., Mamychev A.Y., Mordovceva T.V. 2015 The convergence of law: the diversity of discouses // // Mediterranean Journal of Social Sciences. 2015. T. 6. № 3. P.262-267.

18. Tyler T.R. Governing and diversity: The effect of fair decisionmaking procedures on legitimacy of government // Law and society review. - Beverly Hills, Calif., 1994. - Vol. 28, No 4.

Размещено на Allbest.ru