Начало кризиса советского коммунизма

Размещено на http://www.allbest.ru/

Национальный исследовательский университет

Высшая школа экономики

Начало кризиса советского коммунизма

профессор Васильев Леонид Сергеевич

Аннотация

Важно подчеркнуть, что в принципе идеология, которая объективно брала на себя функции религии - а такое имело место, как только что шла речь, даже в случае с конфуцианством в Китае, - должна была не только постоянно воспитывать, причем не насилием, но убеждением, население. Ей следовало добиваться, чтобы ее догмы и принципы сравнительно легко и безболезненно были приняты всеми и стали непререкаемой нормой. Именно так и произошло два с половиной тысячелетия назад в древнем Китае. Но то Китай и соответствовавшее его традициям конфуцианство. А с коммунистической псевдорелигиозной идеологией в Советском Союзе с совершенно иными его историко-культурными реалиями такое не происходило. Правда, индустриализация за счет миллионов уничтоженных крестьян в благодатное для этого время мирового кризиса успешно изменяла облик всей страны. Создавалось впечатление, что еще чуть-чуть - и вот оно, давно уже обещанное светлое будущее. Но к духовному комфорту людей это почти не имело отношения. Прибавьте к сказанному, что на современных промышленных предприятиях должны были работать не только грамотные, но и квалифицированные люди. И власти в этом достаточно быстро - после ряда законов и процессов, направленных против «вредителей»,- убедились. Людей стали лихорадочно учить, а города, где теперь жила основная и к тому же наиболее продвинутая часть населения, обрели более нормальные условия для жизни. Но все это означало лишь то, что время полупервобытного крестьянства уходило в прошлое, а на смену ему шло другое, с совсем иным населением и новым восприятием реалий. Однако снова важно заметить, что о духовном комфорте людей советская псевдорелигия почти не заботилась.

Важно подчеркнуть, что в принципе идеология, которая объективно брала на себя функции религии - а такое имело место, как только что шла речь, даже в случае с конфуцианством в Китае, - должна была не только постоянно воспитывать, причем не насилием, но убеждением, население. Ей следовало добиваться, чтобы ее догмы и принципы сравнительно легко и безболезненно были приняты всеми и стали непререкаемой нормой. Именно так и произошло два с половиной тысячелетия назад в древнем Китае. Но то Китай и соответствовавшее его традициям конфуцианство. А с коммунистической псевдорелигиозной идеологией в Советском Союзе с совершенно иными его историко-культурными реалиями такое не происходило. Правда, индустриализация за счет миллионов уничтоженных крестьян в благодатное для этого время мирового кризиса успешно изменяла облик всей страны. Создавалось впечатление, что еще чуть-чуть - и вот оно, давно уже обещанное светлое будущее. Но к духовному комфорту людей это почти не имело отношения. Прибавьте к сказанному, что на современных промышленных предприятиях должны были работать не только грамотные, но и квалифицированные люди. И власти в этом достаточно быстро - после ряда законов и процессов, направленных против «вредителей»,- убедились. Людей стали лихорадочно учить, а города, где теперь жила основная и к тому же наиболее продвинутая часть населения, обрели более нормальные условия для жизни. Но все это означало лишь то, что время полупервобытного крестьянства уходило в прошлое, а на смену ему шло другое, с совсем иным населением и новым восприятием реалий. Однако снова важно заметить, что о духовном комфорте людей советская псевдорелигия почти не заботилась.

И потому, хотя идеологическая пропаганда делала все для воспитания подрастающего поколения в духе коммунистических идеалов и немало в этом преуспевала, люди по мере успехов страны изменялись в соответствии с требованиями времени и обстоятельств. Это означало, что во всяком случае немалая уже интеллектуальная верхушка, пусть в большой своей части состоявшая все еще из преданных идее верующих, получала пищу для сомнений и позволяла себе сомневаться. А религии не терпят сомнений. Они просто не могут существовать, если что-либо подобное возникает. Любые сомнения либо обретают формы ереси, обычно тщательно выкорчевываемой, либо ведут к возникновению новой религии где-либо рядом со старой. И на примере жестоких расправ вождя в 30-х гг. со старыми большевиками, имевшими свое и несколько отличное от внедрявшихся представление о социализме и коммунизме, о сущности и толковании марксистских догм, это хорошо видно. Словом, здесь мы снова видим разительное сходство коммунистической доктрины с религиозной: не должно быть никаких сомнений!

Но сомнения, вопреки всему, не исчезали. Разумеется, кое-кто из поверивших верил, а то и сейчас верит в реальную возможность достижения когда-либо в конечном итоге обещанных доктриной результатов. Но, поскольку этого слишком долго не происходило, жизнь неуклонно вела и ведет к вымиранию поколения с большим количеством поверивших и к замене его новыми, разочаровавшимися в идее. Такова жизнь. Люди склонны верить в чудеса, но они же перестают верить, коль скоро обещанные на грешной земле чудеса не наступают. Теперь о самих сомнениях. Они были разного рода. Одни недоумевали по поводу неизмеримого количества «врагов народа», подвергшихся репрессиям и уничтоженных режимом. Другие скорбели в связи с судьбой деревни, откуда они сами были родом и которая - в уцелевшей от голода и репрессий ее части - не только не приближалась к обещанному прежде всего именно ей светлому будущему, но и оказалась обобранной до нитки и едва дышащей. Третьи, кое-что узнавая о мире помимо пропагандистской лжи, не могли не удивляться тому, как живут люди за пределами столь счастливой страны победившего социализма.

А узнавать становилось все легче по мере того, как СССР, который настаивал на ненависти к мировому капиталистическому окружению (врагами были все за границей), втягивался в противоречивые политические события за пределами страны. То начиналась вооруженная кампания участия в войне с фашизмом в Испании, а то, напротив, страна искала дружбу с фашизмом за счет части Польши или всех государств Прибалтики, куда можно было и съездить и где можно было успеть увидеть, как на самом деле выглядит мир проклятого пропагандой зарубежного капитализма.

Конечно, сомнения и недоумения аккуратно гасились лживыми вестями советских масс-медиа. Но ведь люди, пусть далеко не все, привыкали уже понимать, что к чему, где ложь, а где правда. Они, разумеется, в большинстве помалкивали. Однако чем выше становился уровень понимания ситуации среди нового, уже вроде полностью воспитанного коммунизмом поколения, тем сложней оказывалась ситуация, о которой идет речь. И в этом коренное отличие коммунистической идеи от религии. Религия тоже нуждается в постоянной реабилитации. Но для нее ничто не составляет труда. Она вечна потому, что ничего не торопится обещать, тем более здесь и сейчас. А если это идеология типа конфуцианства, то тут важно фиксировать значимую принципиальную разницу: конфуцианство учит, как вести себя, чтобы добиться желаемой цели (в этом, стоит заметить, его важное сходство с западным протестантизмом) , а коммунизм требует лишь постоянного непосильного труда и де-факто мало к чему приводит. коммунизм империалистический маркс буржуазный

И, отвлекаясь от внутренней политики, вспомним о том, что агрессивно-империалистическая сущность переинтерпретированной доктрины Маркса с ее озлобленными нападками на процветающий мир буржуазной демократии и не отмершими лозунгами мировой революции постоянно ориентировали общество на войну. Общество строящегося коммунизма не имело никакой возможности думать о будто бы готовом наступить светлом будущем. Ведь оказывалось, что, несмотря на уверения о возможности строительства этого будущего в одной отдельно взятой стране, на деле вскоре выяснилось, что это невозможно. Это недостижимо потому, что сначала должны быть ликвидированы все враги вне социалистической страны (тезис, очень понравившийся в свое время и Мао). Если вдуматься, то это значило, что ни о каком светлом будущем не приходится и помышлять. Сначала нужна война. Война большая и нелегкая. А что такое война, советским людям объяснять не приходилось.

В современной историографии проблемы начала Второй мировой войны вызывают много споров. Далеко не все, особенно в нашей стране, знают все связанные с ней детали. Поэтому стоит начать издалека. Суть проблемы в том, что в стране победивших большевиков с первых дней ее существования был взят курс на мировую революцию. И если вначале кое-кто надеялся, что эту идею подхватят другие, особенно на буржуазном Западе, где - если верить марсксистско-коммунистической догме - обстановка для этого будто бы давно уже созрела, то со временем стало ясно, что это не так. Значит, нужно готовиться к захватнической войне, к войне на вражеской территории. Собственно, весь процесс индустриализации, все пятилетки и созданный за счет многих миллионов умерших от голода и репрессий крестьян, да и не только их, промышленный потенциал страны был направлен на создание военной мощи социалистического Советского Союза.

Усилиями советских людей, которым пропаганда ежедневно внушала, что, если они не пожертвуют собой, их страна погибнет под ударами врагов, военная индустрия была создана. Оставалось малое - добиться подходящих условий для начала войны. А это тоже был далеко не простой вопрос. Нужно было умело подготовить почву, о чем постоянно и напряженно думал вождь. Именно он сначала распорядился принять активное участие в войне в Испании. Это была серьезная проба сил, которая, насколько можно понять, не разочаровала главного отечественного стратега. Но, не дожидаясь конца войны, он начал переговоры с нацистами и, шантажируя их возможным соглашением с ненавидимыми ими обоими, вождем и фюрером, буржуазно-демократическими либеральными Англией и Францией, добился в августе 1939 г. сепаратного соглашения. Это соглашение с приложенными к нему секретными статьями, означало заключение союза, который скреплялся переделом расположенных между СССР и Германией восточноевропейских территорий.

Параллельно в стране велась пропаганда, смысл которой сводился к тому, что война не просто неизбежна, но необходима и - главное - что она будет вестись на чужой территории. А соглашение 1939 г., обеспечивавшее прирост пограничной территории за чужой счет, как бы подтверждало это обещание. Мало того, оно придавало вес каждому слову обожествленного вождя, почти религиозного пророка, от которого - это хорошо понимали все - зависела жизнь каждого, снизу и до самого верха. Вождь все знает и все делает к лучшему - в этом благодаря всесильной пропаганде не должно было быть сомнений. Но сомнения оставались и они, хотя и скрывались, никогда не высказывались вслух (репрессии 30-х гг. всех научили), были далеко не напрасными. Ведь для того, чтобы начать успешную войну, доставшуюся СССР на западе новую пограничную полосу следовало подготовить. Однако этого не происходило. Вождь не страдал откровенностью. Напротив, самое важное из своих стратегических планов он не разглашал, но осуществлял, причем настолько быстро, насколько это было реально возможно. И это приводило к роковым неожиданностям. Те из старшего поколения, кто помнит канун войны с нацистами, хорошо знают, что в 1941 г., накануне трагического 22 июня, в СССР официально опровергались сообщения о неких «провокационных измышлениях» на тему о готовящейся войне между Германией и СССР. Если бы это делалось для видимости, такое можно было бы понять. Но беда, обернувшая страшным стратегически просчетом, в том, что вождь, который углубился в расчеты и не хотел слышать то, о чем ему доносили со всех сторон, имел собственные представления о желательном для него дне начала войны. И его расчеты разошлись с германским планом «Барбаросса» всего на какие-то две недели. Однако именно эти недели и спутали все его карты.

Стратегический просчет вождя, открывший дорогу врагу к Москве и стоивший жизни многим миллионам, как солдат, так и мирного населения, раскрыл глубину недовольства в СССР. Вспомним, с какой легкостью немцами была создана из пленных миллионная армия во главе с генералом А. Власовым Как быстро и просто на гигантской и наиболее густо населенной оккупированной части страны, практически вплоть до каждой деревни, возникла разветвленная сеть полицаев. И сколь многочисленными стали отряды националистов, особенно на присоединенной в 1939 г. чужой территории, наиболее активно противостоявшей коммунистическим властям.

Это было своего рода массовое проявление сопротивления тоталитаризму левого толка, ничего хорошего советской власти не сулившее. Конечно, отступление одновременно породило и упорно противостоявший врагу патриотический подъем. Он, собственно, и спас страну. Но какой ценой! Цена складывалась не только из десятков миллионов погибших. В нее входило и изменение отношения к зарубежным капиталистическим странам, пришедшим на помощь СССР и ставшим его союзниками в борьбе с нацистской Германией. Союз с ведущими странами Запада и масштабная помощь от них ломал привычные позиции режима. Коммунизм, оказывается, больше не враг вроде бы всегда и навеки враждебному капиталистическому Западу. Кроме того, выяснилось, что уничтоженная большевиками православная церковь нужна режиму, восстановившему ее позиции и тем наглядно продемонстрировавшему, что псевдорелигиозная доктрина коммунизма не в состоянии быть адекватной заменой религии. Заменой коммунистической идеи в тот экстремальный момент, когда упование на мистическую помощь свыше оказалось крайне важным фактором психического, да и физического здоровья и жизненных сил нации, стала церковь.

Нельзя сказать, что все это сильно пошатнуло позиции вождя. Даже напротив, достигнутая под его руководством победа как бы укрепила их, а создание коммунистического блока стран, распространившегося до Берлина и даже далее на запад, создало впечатление достигнутого, наконец, страной наивысшего ее могущества, что не могло не отразиться на некотором упрочении статуса коммунистической идеи. И все-таки на самом деле все было не совсем так. И лучше всего ощущал это вождь. Сам он стремительно старел, а коммунизм как псевдорелигиозный стержень страны давал все новые трещины. Приближавшаяся трагедия доктрины была в том, что новое послевоенное поколение переставало в нее верить и, что было неизмеримо важней, уже не испытывало из-за этого чувства страха перед режимом. Стоит заметить, что происходило это как бы само собой, без особых видимых социополитических осложнений, тем более еще без открытых вызовов режиму. И режим не очень хорошо представлял себе, что следует делать.

Конечно, лучше всего было бы прибегнуть к очередному раунду массовых репрессий. Но после войны, лишившей страну десятков миллионов людей, преимущественно мужчин, обрушиться снова на всех без особого разбора, как то было десятилетием назад, казалось и было чем-то весьма опасным. А ситуация в первые послевоенные годы, когда вождь волею судеб и за счет многих миллионов жизней оказался на вершине мировой политики и, похоже, был готов к новым авантюрам, объективно вовсе не выглядела бесперспективной. Напротив, дух некоего величия созданной им гигантской коммунистической империи влиял на людей. Он даже подчас создавал ощущение превосходства над остальным миром. Однако длилось это не слишком долго. И, стоит заметить, все это послевоенное время вождь, желавший не упустить возможности и успеть сделать как можно больше, чувствовал себя не слишком уютно. Он - быть может, впервые в жизни, если не считать нескольких дней в момент начала войны с нацистами, - постоянно чего-то опасался. Опасался, что не успеет. Боялся, что не сделает нужного, не обеспечит тылы. С нетерпением ждал, когда, наконец, появится собственная атомная бомба, которая уравняет шансы противостоявших сторон. Злился, когда рухнули надежды на советский Израиль. С тревогой озирался на уже перестававшее панически бояться за свою жизнь ближайшее его окружение. Словом, покоя не было, как уходило понемногу и его железное в прошлом здоровье. А что все это значило для коммунистической идеи?

Очень многое. Идея держалась отнюдь не на догматической трактовке доктрины, как то может показаться. Она зиждилась - и не только в СССР, но и при Мао в КНР или при Кимах в КНДР, даже при Тито в Югославии, хотя последний не был столь жестким тираном, как остальные, - в основном и прежде всего на железной воле и беспримерной жестокости диктатора. Без такого диктатора тоталитарный режим, особенно в его крайней модификации (с более умеренными и не полностью тоталитарными режимами в Испании или Португалии, тем более в некоторых других, менее значительных странах, дело обстояло чуть иначе), слишком долго просуществовать, как правило, был не в состоянии. Срок его существования, особенно в большой стране, - несколько десятилетий. И хотя в отдельных случаях может быть не вполне так, в принципе это следует считать нормой.

Размещено на Allbest.ru