Онтологические характеристики современного процесса модернизации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского

Кафедра прикладной политологии

ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ СОВРЕМЕННОГО ПРОЦЕССА МОДЕРНИЗАЦИИ

Екатерина Валерьевна Николаева

АННОТАЦИЯ

модернизация трансформационный коммуникативный

Современный научный дискурс продолжает оперировать пониманием модернизации государства в рамках классической теории модернизации. Однако комплекс эмпирических и теоретических тенденций дает основание говорить о модернизации как отдельном и неоднородном феномене. В статье анализируются различные типы модернизации, выделяются их структурные, процессуальные и коммуникативные характеристики.

Ключевые слова и фразы: модернизация; теория модернизации; типы модернизации; коммуникативная характеристика модернизации; разделение типов модернизации.

ANNOTATION

ONTOLOGICAL CHARACTERISTICS OF PRESENT-DAY PROCESS OF MODERNIZATION

Ekaterina Valer'evna Nikolaeva, Department of Applied Political Science, Nizhnii Novgorod State University named after N. I. Lobachevskii

Modern scientific discourse has continued to operate with the understanding of state modernization within the framework of modernization classical theory. However, the complex of empirical and theoretical tendencies affords the ground for the description of modernization as a separate and heterogeneous phenomenon. The author analyzes different types of modernization, and determines their structural, procedural and communicative features.

Key words and phrases: modernization; modernization theory; types of modernization; communicative characteristics of modernization; division of modernization types.

Модернизационная парадигма в современном научном дискурсе находится во фрагментарном состоянии, сложившемся в силу разделения между теоретиками, практиками и исследователями процессов модернизации. Обращаясь к содержанию самого понятия «модернизация», необходимо изначально отметить, что оно был искусственно сформулировано и ведет свое происхождение от латинского «modern», которое было морфологически встроено в слово «модернизация» в строго заданном смысле. По этому основанию можно увидеть, что теория модернизации построила свою логику на модели ретроспективной историчности. Ее классическая версия предложила обобщенную и референтную модель общества через идеализацию Просвещенческих идей, изображая их фронтальный вид.

С. Хантингтон охарактеризовал процесс модернизации как 1) революционный, 2) комплексный, 3) системный, 4) глобальный, 5) протяженный, 6) гомогенный, 7) стадиальный, 8) необратимый и 9) прогрессивный [14, p. 288-290].

Онтологизация такого подхода обусловила необходимость использовать христианскую, затем превратившуюся в позитивистскую, идею линейного целенаправленного движения и разработать собственный «бинарный код», как назвал его Д. Александер [10, p. 171], который подразумевает переход от традиционного к современному обществу. Линеарный образец был заимствован, по Э. Фогелю, из потока значений, движущемуся от Греко-римской Античности через Средневековье к современному Западу, заложившему его философское основание от Аристотеля и Цицерона, Апостола Павла и Фомы Аквинского, Вольтера и Кондорсе, Конта, Спенсера и Сен-Симона до Вебера и Дюргейма, Парсонса, Алмонда, Лернера, Леви и др.

Предметность традиции в рамках теории объединила и заменила различные типы общества «от примитивных бесписьменных обществ, племенных федераций, патримониальных, феодальных, имперских систем, городов-государств и т.п.», согласно Ш. Эйзенштадту [12, р. 151], до авторитарных и тоталитарных, согласно С. Хантингтону и Х. Линцу [14; 16]. Это позволило Г. Алмонду разделить все политические системы на два основных типа «развитые» и «неразвитые» [20, p. 23-24].

Обобщив характеристики современного общества, Ш. Эйзенштадт сформулировал набор признаков, сопровождающих модернизацию: дифференциация на функциональные сферы политики, экономики, культуры, рост, мобилизация, секуляризация, рационализация, демократизация [11, p. 2-5].

Таким образом, понятие модернизации приобрело идеал-типическое содержание, а с помощью эффекта теории феномен западного развития получил название «модернизации» и свойство позитивистской объективности.

В европейской литературе (Б. Тернер, Ю. Хабермас, Г. Деланти) по истории Модерна мы находим, что слово «modern» происходит от «mоdеrnus» -- термина, использовавшегося христианскими теологами V века для противопоставления новой исторической эпохи языческим обществам Средиземноморья (рассматривавшимся ими в качестве «аnticuus»). Ж. Ле Гофф показывает, что его сознательно использовали уже во времена каролингского Ренессанса IX в. для противопоставления «своего времени» древности. В целом в эту эпоху производные от modernus имели преимущественно нейтральный смысл. Они обозначали современников, живущих -- в отличие от предшествовавших им antiqui -- в настоящее время. В период раннего Ренессанса понятие «modern» начинает устойчиво использоваться в теологии и философии в значении «новое время». Гуманисты и деятели Реформации под «новым временем» понимали не отрезок недавнего прошлого, а свое настоящее как противоположность прошлому; таким образом, «истории Нового времени» для них не существовало. Утвердив понятие античности как эталона культуры прошлого, гуманисты возвысили на этой основе современность. В эпоху Просвещения прилагательное «mоdern» было использовано для подчеркивания различий между формирующимся индустриальным строем и феодальными порядками; затем появилось и существительное «mоdernity», с помощью которого стали обозначаться европейские общества, начиная с конца XVII века.

Различие между терминами «модернити» и «модерн» не возникало вплоть до XIX века, только с его наступлением утвердилась целостная по форме и по смыслу концепция Нового времени. По словам Ю. Хабермаса, противопоставляя романтизм классицизму, современность обретает собственное «радикализированное осознание, которое освобождается от всех исторических связей и сохраняет за собой лишь абстрактное противопоставление традиции и истории в целом» [9, с. 8-9]. С этого момента понятия «Древний мир», «Средние века» и «Новое время» подразумевают не просто конкретные периоды, а концепцию определенного социального устройства. Согласно Э. Трёльчу, «следует различать Новое время в широком и узком смысле. В первом смысле оно начинается с XV в., с нового военного и бюрократического государства, с суверенитета по отношению к церкви и империи; во втором -- с Английской революции и Просвещения...» [8, c. 576-577]. В этом контексте отечественные историки А. Полетаев и И. М. Савельева приходят к выводу о том, что Новое время и модернизм совпадают исторически только в Европе и странах переселенческого капитализма [Там же].

Следовательно, развивая мысль социолога П. Вагнера, можно увидеть, что эпоха «модернити» для социальной науки, с одной стороны, стала условием рефлексивного познания мира в середине XX в. С другой стороны - целью концептуализировать и проанализировать «модернити» как самостоятельную историческую форму. В первом значении «модернити» несет философское и эпистемологическое содержание. Во втором значение приобретает суть эмпирического и исторического примера. Это дало возможность социологам разделить и представить «модерность» как эру и как набор институтов.

В результате теория модернизации, говоря словами Э. Гидденса, «высвободила» исторический Модерн, вывела его в международное пространство. В историческом контексте американо-европейское доминирование в развитии на момент середины XX в. стало основным фактором, вызвавшим эффект догоняющего развития во внешней международной среде. В качестве дополнения сложились концепции догоняющего развития и так называемых «эшелонов первичной и вторичной модернизации», которые поддерживали логику теории модернизации. Разделение на первичный и вторичный процессы давало возможность сохранить преемственность западного пути развития в международном контексте и подтвердить его универсальность.

Теория модернизации перевела временные нормативные категории Модерна в пространственные, т.е. кодировала их. Ссылаясь на исследование И. Ерохова, мы можем говорить о том, что система ПарсонсаАлмонда заложила механизм автоматической собственной легитимности через категорию рациональности М. Вебера как нормативной базы [2], здесь, говоря словами Ж. Бодрийяра, «цель не полагается в итоге, а наличествует изначально, зафиксированная в коде» [1, с. 129].

В таком содержании, начиная с 50-х гг. XX в., теория модернизации получает свою реализацию через экономические программы в структуралистском варианте, которые строились на логике рассуждений перехода от аграрного к индустриальному, т.е. современному обществу, у С. Кузнеца, У. Ростоу, С. Липсета, Э. Тоффлера, а затем в 70-х гг. через политическую программу демократического транзита в бихевиоралистском варианте. В историческом итоге своей практики применения материал постсоветских, ближневосточных и африканских политических процессов показал, что освободившийся Модерн через теорию модернизации свелся к квазипространственным формам политических гибридов.

Реагируя на внешний вызов, традиционная, в контексте теории модернизации, политическая система начинает сталкиваться с проблемой верификации собственной легитимности. Если происходит резкое сокращение внутренних идентификационных ресурсов, легитимирующих наличие ее социокультурного пространства, начинается кризис легитимности государственной власти, что влечет необходимость заимствования. Оппозиционная элита, спекулируя символом современности публично, заимствует его, что позволяет ей решить вопрос собственной политической субъектности и создать, перефразируя К. Маркса, «образ для других», «образ для себя» и «образ в себе». Однако социальное поле восприятия внесенного достаточно узкое и неподготовленное, потому что дистанция международного признания в данном случае измеряется временем. Соответственно, сам процесс перехода ускоряется, превращаясь в технологию легитимации власти новой реформаторской элиты. В данном случае А. Пшеворский четко указал на факт того, что сам процесс «реформирования» создает только дискурсивные, но не институциональные рамки легитимации власти приходящей элиты [7]. Ч. Тили, Х. Спрюйт и другие представители роккановской традиции доказали в своих исследованиях тесную связь между процессами консолидации границ, внешним международным признанием и внутриполитическим развитием, так как согласно выводам Ч. Тилли, заполнение системы государств существенно ограничивало более поздних участников государственного строительства [21].

Таким образом, международные процессы создали тенденцию зависимости формирования государства от «внутренних» к «внешним» факторам.

Геополитическая аргументация на фоне гибридных трансформаций 70-90-х гг. повлекла ряд исследований по адаптационному потенциалу государства и стратегиям влияния. Это показало, что доминирующей в политике модернизирующихся государств стала модель «выживания», как определил ее А. Этциони. В рамках данного подхода Д. Розенау выделяет четыре типа политической адаптации: уступчивая, неуступчивая, содействующая и консервирующая [17, р. 6-8]. Продолжая, Ф. Шмиттер предложил классификацию способов воздействия международных акторов на процессы демократизации: 1. Контроль (установление демократии одной страной в другой стране посредством внешней политики, открыто применяющей санкции: позитивные и негативные); 2. Диффузия (воздействие одного государства на другое посредством исключающих принуждение «нейтральных», иногда международных каналов); 3. Приручение (сознательное использование принуждения путем установления особых условий распределения выгод со стороны международных институтов); 4. Воздействие, основанное на согласии (сложный набор взаимодействий между внешними акторами и внутренними группами, который порождает новые демократические нормы и ожидания снизу; такие взаимодействия способны привести как к стремлению защитить демократию путем присоединения к региональному блоку, так и к присоединению к другой демократии).

В результате, чтобы приспособиться к освоению новых форм социальности, политические системы были вынуждены принять нормы глобализирующегося модерна.

Схематично системный анализ и структурализм в XX веке показали функционирование государства в модели «интрасоциентальной» и «экстрасоциентальной» среды в работах Г. Экстайна, Д. Истона, Т. Парсонса, Г. Алмонда, на которых основывается теория модернизации. Особенностью данной логики развития стало ее фокусирование на уровне нации-государства и обращение к универсальному социальному контексту. Она предложила новое определение политической коллективности за пределами государства, определив ее одновременно и инструментом международного признания.

Однако «эпистемический оптимизм» теории модернизации, как выразился Р. Фрайзер, сделал ее заложницей собственной претензии на универсальность. Кризис единого идеала в результате деформации процессов модернизации в иных национальных условиях вызвал реакцию пересмотра феномена модернизации: сложилась неомарксистская критическая проблематика зависимого политического развития в работах И. Валлерстайна, А. Франка, Т. Дус Сантуса, А. Самина и др., которая по своей сути повлияла на будущий «антимодернистский» и «контрмодернистский» дискурс у А. Турена, Э. Тирикьяна, Ж. Бодрияра; реанимировался культурологический подход у С. Хантингтона и Ч. Тэйлора, Ф. Риггса, К. Гирца, Л. Рудольфа.

Ответом стали обратные исследования, раскрывающие новое качество развития радикального, рефлексивного, организованного модерна у Э. Гидденса, У. Бека, Д. Форнеса, П. Вагнера, его многолинейности у Ш. Эйзенштадта.

На основе общего спектра оценок модернизации отечественный исследователь И. В. Побережников объединил основные результаты критического подхода к теории модернизации: 1) отказ от односторонней линеарной трактовки модернизации, 2) признание национальных моделей модернизации, 3) признание конструктивной, положительной роли социокультурной традиции и религии, 4) внимание внешним, международным факторам, глобальному контексту, модернизация как эндогенно-экзогенный процесс, 5) признание в модернизационных процессах роли социальных акторов, 6) признание зависимости между результативностью модернизации и гармонией между культурными, политическими, экономическими ценностями и приоритетами и наличными ресурсами, 7) признание возможности различного поведения сегментов конкретного общества в условиях модернизации, 8) осознание некорректности интерпретации модернизации как непрерывного процесса [6].

Исследования С. Хантингтона показали, что модернизация может проходить в двух сценариях: модернизация без вестернизации или вестернизация без модернизации [15, р. 75]. В этой же логике Ч. Тейлор сформулировал концепции культурной и акультурной модернизации [19]. Его позицию поддержал в своей монографии отечественный политолог Б. Капустин. В культурных теориях модернизация - способ существования в Современности. При таком видении модернизация бесконечна. Акультурная теория абстрагируется от национального и предлагает универсальные критерии развития [3, c. 88, 93]. Б. Г. Капустин резюмирует: в культурных теориях модернизация - способ решения проблемы современности конкретным обществом. Он выделил следующие различия в акультурных и культурных теориях: универсализм и уникальность развития, абстрактность и конкретность в понимании модернизации, финализм - открытость, интегрированность - самопротиворечивость Современности, анонимность действующих факторов - субъектность процесса [Там же, с. 119].

Исследование Б. Капустина продолжило линию рассуждений С. Хантингтона и поставило вопрос о необходимости разграничить методологически понятия «модернизация» и «вестернизация». По мнению С. Хантингтона, вызов вестернизации должен привести к национальной модели модернизации, т.е. к тому типу развития, который диктуется национальными потребностями. «Национальный» в данном контексте понимается не как этноцентристский, а как соответствующий интересам основной геополитической единицы современности - национального государства [15].

Таким образом, основания обзора теоретического и эмпирического материала позволяют говорить о наличии определенных онтологических характеристик понятия модернизации. Практика показывает, что о модернизации можно говорить как о неком феномене, что, следовательно, не позволяет оформить ее в качестве самостоятельной категории с четким содержанием. Соответственно модернизацию можно зафиксировать в различных смысловых рамках: во-первых, модернизация - это тип уникального западного развития. Однако подобная трактовка ставит гносеологическую проблему существования немодернизационного развития; во-вторых, модернизация - это способ перехода к современному, в значении «западному», обществу. Данное понимание соответствует трактовке В. Иноземцева [5] модернизации как способа догоняющего развития; в-третьих, модернизация - это тип уникального национального развития; в-четвертых, модернизация - это дискурсивная технология легитимации власти в результате догоняющего развития. В этом контексте в исследовательском смысле уместно говорить о национальных политиках модернизации.

Исходя из этого, можно выделить три характеристики модернизации с позиции структурализма, как определенной модели общества, с позиции процессуального подхода, как перехода к новому типу общества, с позиции коммуникационного подхода, как дискурсивной технологии легитимации власти.

В настоящее время в научных исследованиях не разделяется структурная, процессуальная и коммуникационная природа модернизационных процессов. Актуальность данного вывода имеет значение в анализе модернизациии политической системы. Понимание природы процессов модернизации предоставит возможность в исследовательских целях разделять типы процесса модернизации на национальном уровне и корректно определять качество и целенаправленность трансформационных процессов.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.

2. Ерохов И. Кризис нормативности. М.: Праксис, 2008.

3. Капустин Б. Г. Современность как предмет политической теории: монография. М.: РОССПЭН, 1998.

4. Линецкий А. В. Международный контекст демократии в посткоммунистической Центральной и Восточной Европе [Электронный ресурс] // Политэкс. URL: http://www.politex.info/content/view/414/30/ (дата обращения: 01.12.2011).

5. Модернизация России: условия, предпосылки, шансы: сборник статей и материалов / под ред. В. Л. Иноземцева.

6. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2009. Вып. 1.

7. Побережников И. В. Модернизация: теоретико-методологические подходы // Экономическая история: обозрение / под ред. Л. И. Бородкина. М., 2002. Вып. 8.

8. Пшеворски А. Демократия и рынок: политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М., 1999.

9. Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о прошлом: теория и история: в 2-х т. СПб.: Наука, 2003. Т. 1.

10. Хабермас Ю. Политические работы / сост. А. В. Денежкина; пер. с нем. Б. М. Скуратова. М.: Праксис, 2005.

11. Alexander J. Modern, Anti, Post and Neo: How Social Theories Have Tried to Understand the «New World» of «Our Time» // Zeitschrift fьr Soziologie. 1994. № 3.

12. Eisenstadt S. N. Modernization: Protest and Change. Englewood Cliffs: Prentice Hall, 1966.

13. Eisenstadt S. N. Tradition, Change, and Modernity. N. Y., 1973.

14. Huntington S. P. Political Development and Political Decay // World Politics. 1965. Vol. XVII.

15. Huntington S. P. The Change to Change: Modernization, Development, and Politics // Comparative Politics. 1971.

16. Vol. 3. № 3.

17. Huntington S. P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996.

18. Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation. Southern Europe, South America and PostCommunist Europe. Baltimore - L.: The Johns Hopkins University Press, 1996.

19. Rosenau J. The Adaptation of National Societies: a Theory of Political Behavior and Its Transformations. N. Y.: McCalebSeiler, 1970.

20. Rudolph L. I., Rudolph S. H. The Modernity and Tradition: Political Development in India. Chicago - L., 1967.

21. Taylor Ch. Modernity and the Rise of the Public Sphere. California: Stanford University Press, 1992.

22. The Politics of the Developing Areas / G. Almond et al. Princeton, 1960.

23. Tilly Ch. Reflections on the History of European State-Making // The Formation of National States in Western Europe / ed. Ch. Tilly. Princeton: Princeton University Press, 1975.

Размещено на Allbest.ru