О развитии понятия публичной сферы у Ю. Хабермаса

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

«Истина, а не авторитет создает закон». Именно в этом направлении происходило развитие западной политической мысли, которое и сформировало англосаксонскую модель государства и правовых отношений в государстве, означающее примат права и рациональных суждений, призванных ограничить государственную власть и стать гарантом против установления диктатуры и произвола со стороны отдельных правителей. Согласно этой парадигме политической мысли, правильное в государстве должно совпадать со справедливым, а господство власти должно быть низведено до простого исполнения правовых норм, обязательных для всех членов общества.

По мнению Ю. Хабермаса гарантом западной демократии и либеральных ценностей выступают не только соответствующие юридические законы, но и также возникшая в XVII в. развитых западноевропейских странах сфера т.н. «политической публичности» [1, с. 106-107]. Сфера политической публичности, равно как и сфера публичности вообще понимаются при этом как некое место, предназначенное для открытых дебатов, дискуссий и выражения своего собственного мнения. Подобные общественные дебаты можно обнаружить еще в Древней Греции - в древнегреческом полисе. Тем не менее, со временем изменяется предмет политических дебатов - если в Древней Греции речь идет о политических задачах совместно действующих граждан, то позднее начинают обсуждаться гражданские задачи, направленные на обеспечение бесперебойного развития товарооборота внутри стран и между европейскими странами. Отсюда проистекает и главная политическая задача буржуазной публичной сферы - правовое регулирование различных вопросов гражданского общества и создание «противовеса» монархическому авторитету.

Хабермас подчеркивает полемический характер политической публичной сферы XVIII в., который проявился в противостоянии между установками в духе Макиавелли по сохранению господства над неразумным народом и принципом гласности, основывающемся на юридических законах. Идеи необходимости ограничения королевской власти, наиболее ярко проявившиеся в Англии, находят отклик также и в других европейских странах. К примеру, во Франции Монтескье с его работой «Дух законов» сыграл большую роль по распространению и популяризации во Франции умеренных конституционных идей: «В свободном государстве каждый человек должен управлять собою сам. Но это невозможно в больших странах и неудобно в малых. Поэтому система прямого законодательства народа заменяется системой законодательства представителей. […] Представители должны иметь от избирателей только одну общую инструкцию, а не спрашивать от них инструкции по каждому вопросу. […] Право подавать голос в своем округе, говорит Монтескье, должно принадлежать всем гражданам» [2, с. 63]. Таким образом постулируется примат закона над мнением. В социальной философии категория закона начинает применяться Т. Гоббсом: «И кто бы ни обладал законодательной или верховной властью в любом государстве, он обязан править согласно установленным постоянным законам, провозглашенным народом и известным народу, а не путем импровизированных указов» [3, p. 182].

Только законы обладают постоянством и универсальностью, а также являются разумными правилами, которые регулируют человеческое поведение - именно так и возникает понятие, вынесенное в заголовок данной статьи, о том, что «истина, а не авторитет создает закон». При этом если тайны, использующиеся для сохранения господства (Н. Макиавелли), ассоциируются с волюнтаризмом, гласность означает модель правления, основанную на рациональных законах и публичности. Локк связывает публично оглашенный закон с общим согласием, Монтескье - с человеческим рассудком. Постепенно в буржуазной публичной сфере развивается «политическое сознание, которое в противовес абсолютному господству формулирует понятие и требование общих и абстрактных законов, а со временем научится предъявлять себя и публичное мнение в качестве единственного легитимного источника этих законов» [1, с. 108-109].

Абстрактная универсальность законов и является гарантией от «субъективности» при рассмотрении каждого конкретного случая в политике. Общие единые правила дают возможность для раскрытия внутреннего мира и потенциала людей. Хабермас рассматривает возникновение политически действующей публичной сферы в разных странах - нетрудно догадаться, что впервые этот феномен появляется в Англии XVII-XVIII вв. - колыбели западного либерализма. Основание Банка Англии в 1694 г. и связанный с этим выход на новый уровень развития капитализма послужили первым толчком для появления феномена политической публичной сферы, поскольку с этими процессами была связана отмена института предварительной цензуры - так резонерство проникает в прессу, которая делает прозрачным процесс принятия политических решений.

В 1726 г. появляется журнал Craftsman - данное событие стало знаковым, поскольку с этого времени пресса в Англии превращается в публичный «критический орган»: «Постоянное комментирование и критика действий короны и решений парламента поднимаются, таким образом, до уровня института. Это изменило публичную власть […] власть становится «публичной» в двойном значении. Степень развития публичной сферы оценивается отныне по накалу дискуссии между государством и прессой» [1, с. 116]. И хотя парламент Англии выступал против публичности слушаний, после пожара 1834 г. в новом здании парламента были устроены уже постоянные репортерские трибуны. Хабермас отмечает, что благодаря этим процессам в Великобритании происходило «срастание» резонерствующей публики с функциями политического контроля.

С развитием капиталистического способа производства в Англии происходят и структурные изменения объективных интересов различных групп общества - так, буржуазные слои протестантского торгово-производственного среднего сословия начинают заявлять о своих собственных интересах и создают нечто вроде постоянно расширяющегося предпарламентского двора. Так возникают различные парламентские фракции и парламентское меньшинство начинает апеллировать к публичной сфере, для того, чтобы громогласно заявить о своих интересах. Особенно показательной в этой связи является речь Фокса в нижней палате парламента в 1792 г. - именно эта речь знаменует собой появление такого феномена как public opinion. Фокс заявил следующее: «Обращение к публичному мнению - это, безусловно, правильно и разумно… Предположим, публичное мнение не совпадает с моим. […] Тогда я должен уйти в отставку - это мой долг перед моим королем, перед моей страной и перед моей собственной честью. Ведь у них, возможно, есть более предпочтительный план и средства для его выполнения… Но одно совершенно ясно: я должен дать публике инструменты для формирования мнения» [4, p. 974]. Таким образом, в ходе своего выступления Фокс открыто обращается к публике, которая уже не воспринимается им в качестве толпы чужаков, которую при желании можно удалить с заседания парламента.

Таким образом, парламентский абсолютизм в Великобритании постепенно отступает и создаются условия для появления правительства общественного мнения. Важным моментом в этом процессе стало издание в 1834 г. «Тамвортского манифеста», когда впервые одна из партий открыто публикует свою избирательную программу. С этого этапа публичное мнение в Великобритании начинает формироваться как результат столкновения различных аргументов по какому-либо определенному вопросу.

Если обратиться к развитию политической мысли во Франции, то там с середины XVIII в. можно увидеть те же процессы, что и в Англии - увеличение степени публичности государственной власти и возможность людей, не являющихся профессиональными политиками, свободно высказывать свое мнение по насущным вопросам государственной политики. Критика существовавших в то время во Франции феодально-абсолютистских порядков привела как к росту числа политических трактатов, так и к проникновению политических сюжетов в художественную литературу - таким способом политическое сознание буржуазии пыталось проследить связь между частными неудобствами режима абсолютизма и отсталостью его принципиальных основ.

При этом политические писатели Франции в качестве образца для государственного строя обращались именно к Англии как наиболее передовой буржуазной страны Европы того времени, а позднее и к США. Декларация независимости и конституция США подводили итоги процессу развития политической публичной сферы и формирования свободной политической мысли XVII-XVIII вв. и представляли собой юридически оформленные документы, которые в известном смысле обобщили политические дискуссии и идеи политических трактатов этой эпохи. При этом американские документы «давали как раз то, чего не могли дать великие французские теоретики - не теоретические аргументы, а практические образцы. Значительная часть конституций Североамериканских Штатов, как и федеральная конституция, были переведены на французский язык и могли, таким образом, непосредственно влиять на французское буржуазное общественное мнение» [2, с. 362-363].

Специфика развития Франции состояла в том, что буржуазия, обладая значительными финансовыми богатствами, не могла оказывать существенного влияния на развитие политических процессов в стране. По замечанию Хабермаса, в отличие от Англии, французская буржуазия «не была соединена с потомственным дворянством и высшим чиновничеством в однородный высший круг, который мог бы опираясь на свой престиж политически представлять в споре с королем интересы капиталообразующих классов. […] Король по-прежнему монополизирует публичную власть» [1, с. 123-124]. И только революция во Франции сразу создает то, для чего в Англии потребовались столетия поступательного развития - феномен политически резонерствующей публики. Так возникают клубные партии, на основе которых позднее появляются парламентские фракции; также появляется ежедневная политическая пресса и политические заседания начинают проводиться публично. Все это завершается выходом Конституции 1791 г., которая вобрала в себя основные идеи Декларации прав человека и гражданина 1789 г. Одной из главных установок этой Конституции была констатация того факта, что «свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать, печатать, отвечая лишь за злоупотребление этой свободой в случаях, предусмотренных законом» [5, S. 33f].

Следует отметить, что французская история внесла некоторые коррективы в развитие политической публичной сферы в этой стране - в январе 1800 г. Наполеон отменил свободу прессы, которая была восстановлена Бурбонами где-то к середине 1814 г.

Что касается Германии, то здесь формирование парламентской формы организации политической жизни происходит еще позже, чем в Англии и во Франции - после французской Июльской революции в ряде южных и юго-западных германских земель в 1815 г. представительские органы продолжили традиции сословного представительства. Почему же Германия позднее всех западноевропейских стран вступила на путь буржуазного развития, приведшего, среди прочего, и к формированию феномена свободной политической сферы? Хабермас подчеркивает, что немецкие реалии того времени отличались от английских наличием «сословных барьеров, которые вообще дольше оберегались континентальным абсолютизмом. В особенности это касается барьеров между дворянством и буржуазией», а бюргеры-буржуа, в свою очередь, «строго выдерживают дистанцию с народом, к которому помимо сельского населения […] относятся мелкие лавочники, ремесленники и рабочие» [1, 128].

Можно проследить много общего между развитием Германии и России в XVIII - XIX веках - процессы запаздывающей модернизации, ориентация общественно-политической мысли, главным образом, на консерватизм и установки романтизма в философии. Консерваторы пытались «оградить земельные порядки от новых веяний товарно-денежных отношений. […] Столь ясно выраженное стремление придать земельным отношениям извечный характер, мало подверженный субъективным веяниям времени, объясняется и тем, что земля как основа общественного устройства являлась олицетворением власти, освящая ее уходящими вглубь веков традициями» [6, с. 166]. Так, консерватор и романтик А. Мюллер утверждал, что «земельная собственность в своей неизменности есть только символ, внешний образ невидимой, более прочной основы, которая формирует законы» [7, S. 221].

В Германии того времени особую роль начинает играть образование людей - вплоть до того, что критерием буржуазии становится соответствующее образование - коммерческое дело, юриспруденция, медицина и т.д. Хабермас отмечает, что Германия отличалась от Франции еще и тем, что германские дворяне были несамостоятельными по отношению к княжеским дворам, а политическое резонерство находит свое место, прежде всего, в частном общении представителей буржуазного слоя. Особую роль в формировании независимого политического мнения начинают выполнять газеты и журналы, также появляются читательские общества - прообраз будущей политической публичной сферы.

Таким образом, развитие публичной сферы в Англии, Франции и Германии демонстрирует нам тот факт, что публичная сфера в XVIII в. в этих странах начинает выполнять политические функции, она способствует формированию и высказыванию мнений, отличных от мнения официального правительства. Постепенно публичная сфера начинает занимать центральное место в обществе и становится организационным принципом буржуазных правовых государств с парламентской формой правления. Соответственно политически действующая публичная сфера получает «нормативный статус органа самоподдержания буржуазного общества с государственной властью, соответствующей его потребностям» [1, с. 131]. Хабермас подчеркивает, что основной предпосылкой для возникновения такой развитой политической публичности стал либерализованный рынок, который в процессе своего развития передает оборот в сфере общественного воспроизводства в компетенцию частных лиц, общающихся между собой - таким образом приватизация буржуазного общества достигает своей наивысшей развитой формы и процессы приватизации начинают автономно функционировать по законам свободного капиталистического рынка, подчиненного закону экономической целесообразности, а не политических интриг отдельных лиц.

Постепенно растет товарооборот между странами, а владельцы товаров при этом обретают частную автономию - частную в смысле свободного распоряжения капиталистической собственностью. Начинает развиваться и частное гражданское право в направлении создания системы норм, регламентирующей взаимодействие между собой частных лиц без оглядки на их сословные и государственные позиции. Институт частной собственности и базовые свободы в экономической деятельности быстрее всего юридически оформляются в Англии, чем в странах «римской» правовой традиции. Проекты таких юридические законов при этом предлагаются на рассмотрение и обсуждение не только для узкого круга специалистов, но и для широкого публичного обсуждения. Развитие частного права шло последовательно в направлении ликвидации сословных ограничений и отмене барьеров, мешающих экспансии индустриального капитала. Со временем предприниматели начинают сами определять сферу своей деятельности, требования к нанимаемому персоналу и рабочим, равно как и размер их заработной платы. Для того, чтобы достичь такой степени предпринимательской свободы, потребовалось много времени - к примеру, лишь с 1757 г. в Англии мировые судьи перестают регулировать уровень зарплат населения - сначала это произошло в текстильной промышленности, а к 1813 г. свободный наемный труд стал возможен уже во всех отраслях экономики Англии.

Во Франции процессы либерализации предпринимательской деятельности становятся возможны лишь после революции и к 1791 г. регулирующая функция государства была сведена к минимуму. Соответственно, в Пруссии эти процессы были запущены в результате реформ Штейна и Гарденберга после поражения правительства в 1806 г. Кардинально изменяется и законодательство о праве наследования - в 1843 г. в Англии был принят закон о реформе, который разрешал наследование не «коллективным хозяйственным единствам», а индивидуальному собственнику. Начинается свободное движение товаров - вначале внутри национальных государств, а затем уже и между странами - так промышленный капитал пробивает пути и выходит из-за пределов национальных границ своего государства. Данные процессы завершаются тем, что «рынок товаров, земли, труда и собственно капитала будет почти во всех случаях подчиняться исключительно свободной конкуренции» [1, с. 135].

Хабермас отмечает, что институциональные рамки современных демократий в своей основе имеют три основополагающих элемента:

· частную автономию граждан, имеющих право вести жизнь, которую они сами определяют;

· демократическое равенство и, наконец,

· независимую политическую публичность - историческое формирование которой и рассматривается в данной статье.

Именно независимая политическая публичность призвана объединить между собой государство и гражданское общество - политическая публичность представляет собой сферу свободного формирования мнения граждан и их волеизъявления. Если обратиться к трудам Хабермаса в целом, то нетрудно заметить, что этому элементу политической жизни - независимой политической публичности - он отводит центральную роль в демократических обществах. Уже сами конституции демократических государств в первую очередь призваны защитить сферу частной жизни граждан [8, с. 113].

Вся логика развития западноевропейских государств демонстрирует нам объективную заинтересованность предпринимателей в устранении регламентации и контроля со стороны государства, а также в отмене государственных привилегий. Великобритания наиболее наглядно показала все преимущества laissez - faire, т.е. невмешательства государства в рыночные процессы, когда в результате такой установки можно «выиграть все, не потеряв ничего». Свободная торговля между странами и эффективность свободной конкуренции как за рубежом, так и внутри стран стали определяющими на либеральном этапе развития всего западного мира. Соответственно в конце XVIII - середине XIX вв. (в разных странах по-разному) буржуазное общество в качестве частной сферы настолько эмансипируется от предписаний власти, что независимая публичная сфера в полной мере разворачивается в буржуазном правовом государстве.

Поэтому можно отметить, что в западноевропейских странах и США произошел отказ от идеалов античной демократии, начало которому положили американская и Великая французская революции. Либеральное сознание первой половины XIX в. не сомневалось в универсальности и возможности практической реализации нового демократического идеала во всех странах земного шара - наиболее доказательным примером этой установки был расцвет и укрепление демократии в Соединенных Штатах Америки. «Первая новая нация» все отчетливее раскрывала и свои положительные, и свои отрицательные черты, но она была […] реальностью» [9, с. 118] и той моделью общественного развития, которая доказала свою наибольшую экономическую эффективность во всем мире. Среди всех рассмотренных стран именно английский либерализм демонстрирует то, чего так не хватает французскому или немецкому либерализму - «устойчивость и преемственность традиции, плавное, лишенное драматических разрывов развитие тем, идей, проблем» [10, с. 34].

Обращаясь к концепции возникновения и развития независимой политической публичной сферы в западных странах, которую представляет Ю. Хабермас, нетрудно заметить, что все его внимание сосредоточено на рассмотрении экономических факторов в жизни общества - их он считает определяющими и влияющими на все сферы общества - в том числе и на политическую и духовную (вполне в духе марксизма, с тем, однако, отличием, что у Хабермаса капитализм выступает не как поработитель человека, а как гарант личных свобод индивида и свободного развития общества в целом).

Хабермас подчеркивает регулирующую роль «ненасильственных решений рынка», которая рождается анонимно и автономно в процессе товарообмена [11] и противостоит, таким образом, ангажированности политических решений. Даже юридические законы и гарантии призваны нейтрализовать произвол политической власти в пользу экономической целесообразности - такая установка капитализма проистекает даже не из-за волюнтаризма политической власти, а из-за ее непредсказуемости - рынку нужны прозрачные и предсказуемые правила игры для своего последовательного развития. «Заранее оценить шансы на получение прибыли можно лишь в ситуации, которая развертывается сообразно просчитываемым ожиданиям. Поэтому соответствие компетенции и соблюдение форм правосудия - это критерии буржуазного правового государства. Его организационные предпосылки - «рациональное» управление и «независимая» юстиция» [1, с. 138].

Объективность законов рынка означает, что никто не может манипулировать этими законами в своих целях - к примеру, цену товаров определяет баланс спроса и предложения и никто не в силах повлиять на этот механизм в своих корыстных целях. Однако, если рыночные законы и правила возникают «естественным» путем, то законы государства всегда должны быть установлены кем-то и достаточно долгое время на Западе законодательство не соответствовало оптимальным образом буржуазным отношениям. Отсюда, по мнению Хабермаса, и возникла необходимость появления публичной сферы в качестве общественного института для того, чтобы содействовать взаимосвязи законов и публичного мнения. Само понятие закона включает в себя и момент насильственно закрепленного притязания на господство, однако законы в буржуазном обществе носят, прежде всего, рациональный характер: «закон - это не воля одного или многих людей, а нечто разумно всеобщее; не voluntas, но ratio » [12], подчеркивал Карл Шмитт, на политическую теорию которого так любит ссылаться в своих трудах Хабермас.

В контексте данной статьи следует отметить, что работы К. Шмитта (1888-1985) не потеряли своей актуальности и сегодня - они оказывают существенное влияние на развитие политической теории в той мере, в какой они «революционизируют политическую философию методологически» [13]. При этом размышления Шмитта можно напрямую соотнести и с основными положениями политической философии Хабермаса, поскольку создание и развитие концепций публичной сферы и делиберативной демократии возникли как прямой ответ и как критика соответствующих положений теории политического К. Шмитта. С другой стороны, идеи Хабермаса наглядно демонстрируют нам путь Германии (как страны с тяжелым тоталитарным прошлым), из «консервативной» интеллектуальной традиции к пониманию идей либерализма в типичном англосаксонском духе [14, 15, 16].

Итак, Хабермас, разделяет точку зрения Шмитта о том, что законодательство в демократическом государстве должно представлять собой не результат политической воли и должно быть основано на рациональной договоренности всех игроков свободного рынка. Публичная сфера при этом призвана «растворить» господство политической партии как таковое - v eritas non auctoritas facit legem : «Дискуссия должно перевести voluntas в некое ratio, которое возникает в процессе публичной конкуренции частных аргументов как консенсус по поводу того, что является практически необходимым с точки зрения общего интереса» [1, с. 141]. В демократических государствах принципы публичной сферы прописаны в правовых документах и выступают в роли регулятора работы государственных органов.

При рассмотрении формирования феномена публичной сферы в западных странах, Хабермас дает не только историко-экономический ракурс данной проблемы, но и углубляется в рассмотрение самой идеи общественного мнения и показывает, как идея «Public opinion - opinion publique - цffentliche Meinung» возникла в западноевропейской философии. Среди наиболее значимых мыслителей, внесших свой вклад в разработку этой проблематики он называет И. Канта и его учение о праве, Гегеля, К. Маркса, Дж. Ст. Милля и Алексиса де Токвиля. Именно Кант определил публичность как принцип посредничества между политикой и моралью, тогда как Гегель и Маркс показали диалектику развития понятия публичной сферы. В свою очередь Милль и Токвиль подчеркнули амбивалентность понимания публичной сферы в различных теориях либерализма.

Кант в своем трактате «К вечному миру» полагает, что гражданское устройство каждого государства должно быть республиканским, отношения государств между собой - пацифистскими, а правовые законы должны проистекать из требований практического разума. По мнению Канта, гласность в политике является единственным принципом, который может согласовать и гармонизировать с одной стороны задачи и цели политики, а с другой - принципы морали. Просвещение людей приводит к тому, что индивидуальное использование разума начинает совпадать с его публичным применением: «Хотя и утверждается, что властями может быть отнята свобода говорить или писать, но только не свобода мыслить. Однако сколько и насколько правильно мы мыслили бы, если бы не думали как бы сообща с теми, с кем обмениваемся своими мыслями!» [17].

Кант подчеркивает, что на историческом пути своего развития разум требует единения эмпирических сознаний в качестве соответствия интеллигибельному единству сознания вообще, а функция публичной сферы заключается в том, что она выступает посредником между эмпирическим и интеллигибельными мирами. Универсальная публичная сфера является универсальностью эмпирического сознания вообще, которое Гегель определит уже как «публичное мнение» - так «публичное согласие» Канта начинает пониматься Гегелем уже как «цffentliche Meinung» (публичное мнение - нем.).

Хабермас отмечает, что Гегель определяет задачи публичной сферы в традиционных представлениях XVIII в. - как рационализацию господства: «Долженствующее получить значимость получает таковую теперь уже не благодаря силе, в малой степени - благодаря привычке и нравам, а главным образом благодаря пониманию и доводам. […] Принцип современного мира требует, чтобы то, что каждый должен признавать, обнаруживало себя перед ним как правомерное» [1, 181]. Кант распространяет принцип публичности на все сферы общества и понимает этот принцип как критерий истинности, Гегель же выводит науку из сферы публичных дебатов и говорит о том, что наука не относится к сфере публичного мнения.

Публичность в понимании Гегеля представляет собой способ «государственно-гражданской» интеграции сверху и служит для интеграции субъективного мнения в объективность, которая воплощается в полной мере в государстве как действительности нравственной идеи. Отношение Гегеля к публичному мнению при этом неоднозначно - он полагает, что публичное мнение заслуживает как уважения, так презрения одновременно. Уважать публичное мнение следует за его сущностную основу и идею, а презирать - за его конкретные прояления, а потому для достижения истинного знания (к примеру, в науке) необходима независимость от публичного мнения. Карл Маркс использует этот момент гегелевской философии и начинает иронично относиться к политически действующей публичной сфере - он критикует публичное мнение как «фальшивое сознание», призванное «замаскировать» истинные буржуазные классовые интересы.

Капиталистическая система, по мнению Маркса, использует любые проявления прав человека в своих собственных целях, а потому человек в капиталистическом обществе остается лишь «несвободным собственником», агентом в процессе использования капитала. Публичность же как центральный принцип гражданского общества в глазах Маркса становится просто идеологией. Только лишь в случае обобществления средств производства публичная сфера смогла бы способствовать рационализации политического господства. Таким образом, из имманентной критики буржуазной публичной сферы Маркс создает свою социалистическую концепцию: «Критика и контроль со стороны публичной сферы распространяются на ту часть буржуазной частной сферы, которая, с учетом обладания средствами производства, отводилась до этого частным лицам, - а именно, на область общественно необходимого труда» [1, с. 192]. Человека Маркс отождествляет не с буржуа и не с частным собственником, а с гражданином, свобода которого определяется ролью этого гражданина в обществе.

Постепенно, в ходе развития капитализма в западных странах, публичная сфера становится полем конкуренции интересов, когда законы, возникающие «под давлением улицы», плохо поддаются пониманию с позиций «разумного консенсуса» публичных политических дебатов. Речь начинает идти лишь о поиске некоего компромисса между различными частными интересами, полагает Хабермас. Милль, рассматривая такое положение дел, обращает внимание на рост протестных настроений против аристократии по денежному, половому или расовому признаков, а также рост настроений против крупной буржуазии. Также и Токвиль в 1848 г. начинает говорить о необходимости наделения правом голоса широких народных масс. Так возникают представления о необходимости допуска в сферу политической публичности граждан, не обладающих частной собственностью и/или образованием. Поэтому в XIX в. в западных обществах осознается важность проведения избирательной реформы, от неизбежности которой не спасет наличие принципа гласности и политической публичной сферы.

Можно отметить неоднозначное отношение к принципу публичности у Милля и Токвиля. Милль обращает внимание на «иго публичного мнения» и его моральные средства принуждения, поскольку господство публичного мнения в государственной политике может привести к власти посредственность, вызвать засилье массового мнения в плохом смысле этого слова. Для Токвиля публичное мнение представляет собой принуждение к конформизму, а не конструктивное обсуждение и конструктивную критику законов. Милль и Токвиль приходят к осознанию того, что публичное мнение хотя и ограничивает власть, но и само публичное мнение нуждается в определенном ограничении от произвола масс: «Буржуазное правовое государство на первых порах было далеко от того, чтобы объединять так называемые демократические и исконно либеральные моменты, то есть разнородные мотивы. Но теперь, с позиций либерализма, оно толкуется как раз в таком дуалистическом смысле» [1, с. 200-201].

По мнению Хабермаса, далее, в XX веке после расцвета либерализма капитализм постепенно «организуется», что ведет к разрушению баланса между публичной и частной сферами и контуры буржуазной публичной сферы постепенно размываются. Либеральная, равно как и социалистическая модели устройства государства не дают возможности в полной мере раскрыться потенциалу публичной сферы, что ведет к ее распаду: публичная сфера теряет свою главную политическую функцию в современном обществе и становится не в состоянии обнародовать факты из сферы политики для контроля и воздействия со стороны критически настроенных граждан государства. Это ведет к усилению секретности в областях, ранее бывших публичными и, таким образом, публичная сфера утрачивает силу своего принципа - критическую гласность «по мере своего расширения в качестве сферы и выхолащивания частного пространства» [1, с. 207].

Это основные этапы развития понятия буржуазной публичной сферы, когда она возникает в процессе развития капитализма сначала как требование экономической сферы, затем переходит в сферу политики и, в итоге, с развитием либеральной модели государственного устройства, постепенно утрачивает свою роль в политической и экономической жизни развитых западных государств. Где же выход из сложившейся ситуации и как пойдет развитие Запада далее?

Хабермас предлагает свою собственную концепцию делиберативной демократии, призванную возродить принцип публичных политических дебатов в процессе принятия важных решений и законотворчества: в его дискурсивной теории политической свободы акценты смещаются с конкретного воплощения воли в актах выбора на процедурные требования к процессам коммуникации и принятия решений.

Западные государства в будущем создадут новый «космополитический» миропорядок, где будут главенствовать не законы правительств разных государств, а непосредственно граждане и разнообразные гражданские движения. Поэтому политические партии сегодня должны обязательно обладать духом предвидения и в рамках национального пространства действий партий должны предвидеть то, что может произойти в рамках целых сообществ государств - таких, как, например, сообщество стран-членов ЕС. Таково видение Хабермаса будущего возможного политического развития западных государств и будущего демократии, либерализма и политической публичной сферы в частности.

Литература

политический публичность либеральный парламентский

1. Хабермас Ю. Структурное изменение публичной сферы: исследования относительно категории буржуазного общества. М.: Весь мир, 2016. 342 с.

2. Волгин В.П. Развитие общественной мысли во Франции в VXIII веке. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1958. 416 с.

3. Locke J. Two Treaties of Civil Government. London, 1953. 216 p.

4. Parliamentary History. London, 1817. 1574 p.

5. Hartung F. (Hg.) Die Entwicklung der Menschen-und Bьrgerrechte. Gцttingen, 1954.

6. Мусихин Г.И. Власть перед вызовом современности: сравнительный анализ российского и немецкого опыта конца XVIII - начала XX веков. СПб.: Алетейя, 2004. 288 с.

7. Mьller A. Die Elemente der Staatkunst. Auszьge // Elm L. (Hg.) Konservatives Denken, 1789-1848/49. Darstellungen und Texte. Berlin, 1989. 564 S.

8. Хабермас Ю. Ах, Европа. Небольшие политические сочинения, XI. М.: Весь мир, 2012. 160 с.

9. Салмин А.М. Современная демократия: очерки становления и развития. М.: Форум, 2009. 384 с.

10. Пантин И.К. (отв. ред.) Европейская политическая мысль XIX века. М.: Наука, 2008. 487 с.

11. Galbraith J.K. American Capitalism. Boston, 1952. P. 31.

12. Schmitt C. Verfassungslehre. Berlin, 1957. S. 148.

13. Мюрберг И.И. Свобода в пространстве политического. Современные философские дискурсы. М.: Идея-Пресс, 2009. 236 с.

14. Пархоменко Р.Н. Идея свободы в консервативной интеллектуальной традиции: Россия и Германия. М.: Ленанд, 2014. 296 с.

15. Пархоменко Р.Н. Теория делиберативной демократии Ю. Хабермаса // Философия и культура. -- 2012.-№ 4. С. 40-49.

16. Пархоменко Р.Н. Дискурс, демократия, политическая публичность как составляющие германской нормативной концепции либерализма (Ю. Хабермас) // Философская мысль. -- 2016.-№ 4. С.39-49.

17. Kant I. Werke. Berlin 1922. Bd. IV. S. 389.

Размещено на Allbest.ru