Геополитическое знание в эпоху модернизации: реликт или приоритет

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

«География - это судьба» - фраза, которую приписывают Наполеону. Для геополитики география - не судьба, а возможность. (Вспомним, например, концепцию «поссибилизма» Видаля де ла Бланша.) Отто Шеффер пишет, что геополитика изучает то, как государство преодолевает законы пространства. Тут важен нюанс - «преодоление» не означает «отмену» (законы физики тоже преодолеваются, но так, что берутся во внимание, с ними считаются, они ставятся на службу человеку; они - возможность), а означает «опору» на эти законы, что на выходе дает нам технологию. У Реймона Арона могущество государства связано с его умением и способностью распоряжаться пространством, населением и ресурсами (основными детерминантами внешней политики) для обеспечения эффективности своей внешнеполитической деятельности. Тоже ведь «преодоление» - перечисленные детерминанты могут быть ограниченными, либо же не мобилизованными (не приведенными в состояние, необходимое для решения определенных задач) в силу отсутствия тех или иных (производственных, управленческих, организационных и т.д.) технологий (методов и инструментов для достижения желаемого результата). Геополитика поэтому неотделима от технологического прорыва, в котором, если прибегнуть к Хэлфорду Макиндеру, инициативу проявляет человек, но «всеобщее физическое регулирование» осуществляет природа. И регулирование это, по выводу Х. Макиндера, особенно осязаемо в так называемую «послеколумбову эпоху», где «мир в своих самых отдаленных пределах» уже открыт, а человечество будет иметь дело с «замкнутой политической системой» глобального масштаба.

Не является ли «послеколумбова эпоха» Х. Макиндера предшественником концепции «полного мира» (Герман Дэйли), вокруг которой, например, разворачиваются суждения авторов юбилейного Доклада Римского клуба «Come On! Капитализм, краткосрочная выгода, население и разрушение планеты» (2017). Сравним: «Время пустого мира» определяется в Докладе как время, «когда население было маленьким, а щедрость природных ресурсов на этой земле казалась бесконечной», как время, «когда разрасталось Европейское Просвещение и Америка выглядела как место, где поселенцы и предприниматели могли бесконечно найти новое пространство» [10]. У Х. Макиндера «послеколумбова эпоха» ознаменована тем, что: «В Европе, Северной и Южной Америках, Африке и Австралии едва ли найдется место, где можно застолбить участок земли». Но Х. Макиндер, с именем которого иногда связывают «день рождения геополитики» и который призывает государственных деятелей «послеколумбовой эпохи» отвлечь свое внимание от территориальной экспансии», обратив его «к борьбе за согласованную созидательную деятельность», безвозвратно «устарел», как «устарела» и вся геополитика в современном глобализированном постиндустриальном и высокотехнологическом мире с его информационными технологиями и мерами экономического воздействия. А вот авторы упомянутого выше Доклада, предлагающие «поставить под вопрос легитимность абсолютного суверенитета государств с учетом глобального масштаба последствий тех или иных действий», бесспорно на острие времени. И это несмотря на то, что при беглом сравнении их тезиса с идеей Х. Макиндера в глаза бросается именно сходство, а не противоположение.

Геополитика и модернизация: парадокс сосуществования

С геополитикой связан некий парадокс. В то время как политический и медийный дискурсы переполнены геополитической риторикой и прилагательным «геополитический» (контекст, выбор, проект и т. д.), в научном дискурсе продолжает иметь место осторожное и в какой-то мере предосудительное отношение к геополитике вплоть до ярлыка «лженаучности». Не углубляясь в причины указанного парадокса (их осмысление могло бы стать предметом отдельного рассмотрения), отметим, что последняя «вспышка» антигеополитических настроений с их неизменно муссируемой темой «устарелости» геополитики приходится на 90-е годы ХХ столетия и фиксируется на фоне провозглашенного после распада СССР «конца истории», означающего триумф западной идеи как отсутствие каких-либо жизнеспособных альтернатив либерализму. «Консервативная» геополитика противопоставляется «прогрессивному» либерально-демократическому мышлению, поскольку последнее предполагает аннигиляцию «территориальных суверенитетов» в некоей «абстракции глобального мира». В плане идеологическом такая аннигиляция и означает забвение «идеологических претензий на иные, более высокие формы общежития», а в плане организационно-производственном - создание «сложной “постиндустриальной” экономики, в которой большую роль играют информация и технические новшества». В обоих случаях не пространство, а время (синонимический ряд: модернизация, инновация, реформирование, инновационные технологии) провозглашается «существенным детерминантом развития нации», благодаря которому она лишь и может стать «членом мирового сообщества», причем ее связь с территорией является случайной и не имеет какого-либо значения для этого процесса. В обоих случаях неминуемо «жертвование» территорией, пространством как «всеми связанными с территориями традициями, способами правления, образами мира и т.п.» и в целом геополитикой в угоду времени, мобильности и, в конечном итоге, в угоду модернизации-универсализации как залогу современности. Причем к такой «жертве», исходя из того, что «почти весь мир существует в рамках единого капиталистическо-рыночного экономического порядка», подталкиваются лишь те, кто находится вне «англосаксонской традиции геополитического мышления». Что же касается самой этой традиции, то: «здесь геополитика видится вполне совместимой с либерально-демократическим пониманием политики». Игнорирование этой совместимости со стороны последнего после завершения «холодной войны» было столь категоричным, что в итоге привело к игнорированию «физических параметров, налагаемых местностью» и, как следствие, обернулось иллюзией всесилия «реактивных скоростей в информационный век».

Геополитика и высокие технологии, или «сколько стоит дым от паровоза» геополитический государство технология

На первый взгляд, уяснение и принятие во внимание указанной связки геополитики с «либерально-демократическим пониманием политики» важно в свете сформулированной Генри Киссинджером задачи продвижения США своих ценностей, которые они считают «универсально востребованными» и подлежащими закладке в основу мирового порядка, с учетом «культурной и географической конфигурации других регионов». Но для «признания реальности истории и культуры других регионов» вполне достаточно наработок регионалистики и дисциплин, сопряженных с нею. В то же время неотъемлемой составляющей образа будущего мироустройства, выработанного и защищаемого сегодня «англосаксонской традицией геополитического мышления», на которую «Макиндер по сей день оказывает влияние» (!) является техническо-организационный базис и его производства, и его продвижения в качестве универсального. Наряду с экономической глобализацией этот базис включает и «революцию цифровых технологий», благодаря которой «способы обработки и передачи информации объединяют регионы как никогда прежде».

Сам термин «модернизация» сегодня принято увязывать с термином «цифровизация», который, в свою очередь, все более перебирает на себя семантику терминов «современный», «прогрессивный», «будущий». Но всеобщее распространение цифровых технологий, их проникновение во все сферы человеческой жизнедеятельности не может не натолкнуться на следующий вопрос-вывод. А именно: перед распространением и использованием, не подлежат ли указанные технологии производству? И если информация, как писал Н. Винер, - это «обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспосабливания к нему наших чувств», то цифровые технологии представляют это обозначение в виде набора символов двоичной системы (1 и 0), что и позволяет с их помощью оперировать данными (хранить, обрабатывать, передавать) в больших объемах и на больших скоростях.

Ничего не производя, а лишь представляя информацию в виде «цифры», эти технологии, машинизируя рутинные (вычислительные) составляющие ментальной деятельности человека и «предоставляя данные для принятия информированных решений», создают возможность «существенно повысить эффективность и качество в производстве и потреблении товаров, работ и услуг, а также в процедурах управления». Из этого парадокса произрастает иллюзия не только субъектности цифровых технологий, но и их самодостаточности для решения тех или иных проблем, и даже некоей нематериальности. Однако, скажем, роботизация как «использование интеллектуальных робототехнических комплексов», невозможна без предварительного их производства. Беспроводная сеть передачи данных (Wi-Fi, 3G, 4G, а теперь и 5G) не будет создана без мощных передатчиков сигнала с подведенными к ним кабельными (!) линиями связи и электроснабжения. «Облачные» технологии - суть не более чем метафора, которая скрывает за собой сложнейший инфраструктурный объект, состоящий из вполне физически осязаемых технических устройств, вещественное исполнение которых, в свою очередь, невозможно без полезных ископаемых: руды, нефти, газа, угля. И, конечно же, электроэнергии. Это как у Льюиса Кэрролла: «Знаешь, сколько стоит дым от паровоза? Тысячу фунтов - одно колечко!».

То есть, перефразируя Михаила Лифшица, «эти телесные знаки, символы, звучащее слово, напечатанная книга и прочие скрижали культуры» (компьютер - чем не «скрижаль культуры» ?!), будучи «удлинением нашего мозга, протезами», прежде чем «расширить его возможности», «предоставляя данные для принятия информированных решений», прежде все же должны быть созданы из наличного «тут и сейчас» вещества.

«Формула геополитики», которую не принято замечать

Если вынести за скобки собственно производственно-технологическую составляющую этого процесса, то исходным его условием оказывается доступ производителя к добыче требуемых природных ископаемых, включая «весь цикл - разведку месторождений, их разработку, переработку ископаемых, доставку и сбыт». Либо - к рынкам сбыта в смысле самостоятельного выбора поставщика или же покупателя, а значит, и способа транспортировки, исходя из соображений экономической выгоды. Что касается последнего, то решающей здесь оказывается установленная Х. Макиндером («безнадежно устаревшим»?) формула экономической целесообразности морских торговых коммуникаций относительно сухопутных (далее - «формула геополитики»). А именно: не стоит забывать, замечает Х. Макиндер, что в случае океанической торговли товар проходит четыре этапа - фабрика-производитель, порт погрузки, порт разгрузки и, наконец, склад в точке продажи. Трансконтинентальная же железная дорога сокращает путь прохождения товара до двух этапов - фабрика-производитель и склад импортера. Поэтому, по заключению самого Х. Макиндера, спрос на услуги морской торговли можно не только сохранить, но и увеличить, если перестав воспринимать ее лишь как посредничество, обеспечить формирование «вокруг континентов зоны проникновения, чья внутренняя граница грубо обозначена линией, вдоль которой цена четырех операций <...> равна цене двух операций и перевозке по континентальной железной дороги».

Далее напрашивается вывод, что расширение очерченной таким образом «зоны проникновения» возможно за счет введения торговых и иных ограничений (не только экономического характера, но, например, и имиджевого) по отношению как к государствам-кандидатам на включение в эту зону в случае их попыток самостоятельного, осуществляемого в обход носителей морской мобильности ведения хозяйственной и торговой деятельности и, как следствие, установления экономических связей между собой. Так и по отношению к государствам, которые не охвачены «зоной проникновения» буквально, но либо заинтересованы в экономических отношениях с государствами, входящими или «претендующими» на вхождение в «зону проникновения», либо могущими, не в последнюю очередь за счет установления таких отношений, продемонстрировать свою мобильность, то есть бурный экономический и технологический рост, что в конечном итоге приведет к изменению соотношения «конкурирующих сил нынешней международной политической жизни» не в пользу народов, контролирующих морские коммуникации. Скажем, санкции США против китайской компания Huawei аналитики во многом увязывают с ведущей ролью Huawei в разработке мобильных сетей пятого поколения, расценивая сами санкции как способ давления на европейских союзников, чтобы те отказались от оборудования Huawei при развертывании мобильных сетей 5G. Война в Персидском заливе, по выводу Г. Йордиса фон Лохаузена, была войной США против объединенной Европы, центром которой является экономическое могущество Германии. Противостояние было не прямым военным противостоянием, а имело целью установление контроля над одним из источников ее экономического процветания - арабо-персидской нефтью. Американские санкции против компании Allseas - тоже из темы «морского могущества», поскольку США заинтересованы в поставках на европейский рынок своего сжиженного газа, разумеется, морским путем. «Нация, которая стремилась обеспечить за собой несоразмерную долю благ морской торговли, прилагала все старания для исключения из участия в них других наций или присвоением себе монополии мирным законодательным путем, или запретительными постановлениями, или (когда эти пути не приводили к цели) прямым насилием». К тому же в стратегии морской войны, писал Карл Шмит, с ее обязательным тяготением к блокаде берегов страны-противника, врагом оказывается любой, кто «ведет торговлю с неприятелем и имеет с ним экономические отношения». Такая стратегия оправдана потому и в мирное время, где «она может одержать самые решительные свои победы занятием в стране, покупкой или договором, превосходных позиций, приобретение которых войной было бы, может быть, труднодостижимо».

Х. Макиндер о «целях стратегического значения» в современном мире

Интересно что, исходя из логики морской стратегии, описанной Альфредом Мэхэном, страной-противником для США опосредованно оказывается Европа, но не буквально, а в плане необходимости сохранения за ней статуса «геополитического плацдарма Америки на евразийском континенте». Центральной проблемой для Америки, заключает Збигнев Бжезинский, является то, как построить Европу, «которая остается связанной с Соединенными Штатами» и готова поддерживать американские геополитические приоритеты относительно соседних регионов, особенно России и Ближнего Востока. Впрочем, если вспомнить «тезисы мирового господства» того же Х. Макиндера, то не трудно заметить, что они имеют не только антироссийскую направленность, поскольку приобретают смысл лишь в ситуации, «когда вы хотите удержать Германию вне Хартленда, блокируя ее вход через Восточную Европу». «В России же, - пишет Х. Макиндер, - все равно утвердится какая-то форма автократии, главное - чтобы эта автократия не была немецкой». И потом, Россия все равно будет контролировать северную часть Хартленда независимо от того, кто использует Восточную Европу для своих «целей стратегического значения». Собственно же антироссийская направленность указанных тезисов связана с риском, что «осевое государство» осуществит экспансию на пограничные территории Евро-Азии и использует свои «необъятные континентальные ресурсы для постройки флота». Поскольку это возможно, «если Германия захочет присоединиться к России в качестве союзника», то Восточная Европа должна быть преобразована из «сугубо исторического обобщения, относящегося к областям, куда <...> Германия, Австро-Венгрия, Турция - могли в истории перекрывать доступ силам, властвующим на Океане», - иначе говоря, из «исторического обобщения» относительно зоны силового проникновения «народов моря» вглубь Хартленда - во вполне реальную базу их постоянного присутствия на «западной окраине Хартленда» (Р. Каплан). Или - в так называемый «Хартленд в целях стратегического значения» пространство, контроль над которым позволит указанным силам расширять «зону проникновения» в Евро-Азии. И политически - оформлена таким образом, чтобы, с одной стороны, воспрепятствовать установлению экономических и военно-стратегических связей между Германией и Россией, а, с другой, гарантировать «закрытие» последней в северной части Хартленда и, тем самым, обречение ее на существование на «задворках мирового хозяйства». «Будет ли угроза исходить от немцев, будет ли - от русских, она будет исходить из центральной земли, и противопоставить ей можно только союз между народами, населяющими маргинальные зоны Евразийского материка, и островными народами, британцами или американцами». Чем не основание для трехстороннего меморандума (Украина-Польша-США) от 31 августа 2019 года о расширении поставок сжиженного природного газа (СПГ) из США в Польшу, а оттуда - в Украину? Да, Польша - это член ЕС, а не «маргинальной зоны Евразийского материка», но с расширением Европы на восток, писал Зб. Бжезинский, целиком связано и расширение НАТО в том же направлении. Переформатирование всей Европы по типу макиндеровского «Хартленда в целях стратегического значения» нацелено на предупреждение превращения ее в «пространство явно немецкого политического первенства», вследствие которого Европа может перестать быть «евразийским плацдармом для американской силы и потенциальным трамплином для распространения в Евразии демократической глобальной системы». И только «Атлантическая Европа», то есть находящаяся в системе трансатлантической связи, является, по признанию Зб. Бжезинского, залогом стабильности равновесия сил в Евразии, которое и позволяет, сохраняя сложившийся тут геополитический плюрализм, предупредить и возникновение континентального соперника США на пространстве «от Лиссабона до Владивостока», и расширить сферу американского влияния.

Обратная сторона «формулы геополитики», или предостережение Рудольфа Челлена

Если рассматривать упомянутую выше «формулу Макиндера» и ее программно-политический аналог в виде «тезисов мирового господства» как своеобразное развитие положения А. Мэхэна о трех составляющих морского могущества нации то можно сделать следующий вывод. Наращивание морской мобильности нации не только ведет к расширению внешних рынков, но и не может не превращать территории государств, вовлекаемых в формируемую таким образом «зону проникновения», в «безопасный рынок покупки сырья». И, в конечном итоге, в пункт «пополнения продовольственных и других припасов» то есть в ресурсную базу. Что, в свою очередь, обеспечивает контроль над доступом (извлечение и переработка) к требуемым природным ископаемым, а не только над операциями их купли-продажи (пути транспортировки). Механизм такого превращения более чем доходчиво описан Алексеем Едрихиным. А именно: сначала в страну является «частная торговая предприимчивость»; возникающие недоразумения между ней и местными властями дают повод для вмешательства иностранного государства в целях защиты своих подданных (тут, по признанию А. Мехена, важно умение «пользоваться всеми случайностями»); такое вмешательство было нацелено на получение права участвовать в местном управлении. «Раз посеянные таким образом семена начинали прорастать и с течением времени покрывали собою всю страну». Примечательно, что, по заключению А. Едрихина, этот механизм имел и обратную сторону в виде принятого американцами «твердого решения» «не допустить ни одно из иностранных государств к приобретению угольных станций на расстоянии 3000 миль от Сан-Франциско и Центральной Америки».

И все потому, что доступ к природным ископаемым предполагает контроль над территорией, в которой они находятся. Контроль, который, в свою очередь, невозможен без территориального господства государства, то есть без организованного последним управления территорий. Но именно геополитика, цель которой «не территория [land]», но всегда и исключительно политическая организация, пронизывающая ее, то есть территориальная форма власти [rike]» является ключевым элементом организации государства как формы жизни. Элементом, упразднение которого неизбежно ведет к разрушению всей системы государственного управления как таковой, то есть «государственной власти в полном смысле этого слова», включая «господство, начальство, правовую организацию механизма реализации задач управления». Именно геополитика как учение о территориальном господстве обеспечивает организацию государственной власти с учетом и использованием «влияния пространства, его формы и местоположения» и, оперируя понятием «географической индивидуализации» «держит в поле своего зрения целостность государства», которая невозможна без «обручения» государства со своими «географическими отличительными чертами». Но главное - то, делает вывод Р. Челлен, что «территориальное господство [rike] является телом [kropp] государства». А значит, «ни одно государство не может длительное время осуществлять господство над территорией другого государства, так как тело не может одновременно служить двум господам». Какое-то из них обречено будет уйти, так как «немыслимо отсутствие власти государства над своим телом». Вот почему геополитика не актуальна лишь тогда, когда не актуальна задача выстраивания государством собственной системы контроля-мобилизации своих ресурсов и когда такую систему начинает выстраивать на его территории другое государство, само собой разумеется, в своих интересах.

То есть разнообразные формы контроля над территорией вкупе с пространством сформированных в ее пределах культурно-исторических отношений становятся действенными лишь при условии контроля над «естественной стороной» государства, каковой, согласно Р. Челлену всегда была и остается земля. Поэтому, пишет Р. Челлен, «все государства - землевладельцы», «государство состоит из “земли”» «государство не может никуда переехать» и «не может висеть в воздухе», а «мы не можем думать о государстве в отрыве от земли, не колебля при этом собственное понятие государства». Игнорирование геополитики оборачивается утратой господства над своей территорией со стороны государства, «прикрепленного к земле», и организацией этой территории, но уже другим государством, руководствующимся собственными организационно-управленческими лекалами (правовыми, социальными, культурными и т.д.) и, возможно, даже с сохранением внешних атрибутов первого. Но, как подметил в свое время А. Едрихин, «естественное право на землю принадлежит не тому, кто сидит на ней, а тому, кто добывает из нее богатства». А это, в свою очередь, невозможно без территориального господства, а, значит, и геополитики как учения о нем.

«Отвергнутая» геополитика: кто в выигрыше?

Парадокс, но игнорирование геополитики приводит к геополитике, но уже как «вполне совместимой с либерально-демократическим пониманием политики». Лукавство - в том, что тезисы об «аннигиляции пространства», о «поглощении пространства временем», о «ничтожности особенностей пространства» и т.п. фактически созвучны таким темам «отринутой» геополитики, как: «ничейное пространство» и «пространство без народа» у немцев «вакуум силы» и «вакуум власти» у американцев. Современные их вариации - «экспансия Европы на Восток» «расширяющееся евроатлантическое сообщество» «геополитически “ничейная земля”, которая отодвигается в восточном направлении». И, конечно же, «Good Governance», которое с 1997 года имеет статус программы, предложенной Всемирным банком развивающимся странам в качестве нормативной глобальной модели управления и предусматривающей оформление культурно-исторических пространств этих стран в соответствии с определенным набором требований. Как то: «разумное управление государственным сектором» (эффективность, результативность и экономичность); прозрачность (подотчетность, обмен и свободная циркуляция информации); нормативная правовая база для развития (правосудие, уважение прав и свобод человека). И за всеми этими «целями развития» не стоит ли банальное желание сохранить за собой возможность «добывать богатство» из земли, к которой «прикреплены» те или иные государства, или контролировать коммуникации, позволяющие расширять собственные внешние рынки? Не потому ли, например, в матрице англосаксонской версии геополитики Северный морской путь не может не быть международной транспортной артерией, ведь дешевая и быстрая доставка российского сжиженного природного газа по Северному морскому пути в страны Юго-Восточной Азии ставит крест на стремлении американцев закрепиться на этом перспективном рынке? А контроль над пресноводными ресурсами может осуществляться исключительно Всемирным Банком, но никак не государствами, на территории которых эти ресурсы находятся.

Когда геополитика действительно «неактуальна»?

Информационные технологии потому не отменяют геополитику, что нуждаются в природных ископаемых для своего производства, а, значит, и в доступе к ним, сохраняя, тем самым, важность «территориального господства [rike]» (Р. Челлен) как заточенной под интересы «государства-землевладельца» системы мобилизации природных ресурсов. Выстраивание же системы мобилизации ресурсов территории одного государства в интересах другого государства неминуемо требует убеждения первого в никчемности и ненужности геополитики. Ведь именно она позволяет в «послеколумбову эпоху» «вычислить перспективу развития некоторых конкурирующих сил нынешней международной политической жизни», исходя из «материальных условий их мобильности». А значит, и противостоять этой перспективе, перехватывать контроль над указными условиями, предотвращая и/или сдерживая тем самым наращивание другим государством, скажем так, «мобильности мобилизации» этих «материальных условий» в его интересах. И, наоборот, обеспечивая такое наращивание исключительно в интересах собственных. Не потому ли, когда, например, геополитике противопоставляют геоэкономику, скромно умалчивают, о какой именно версии геоэкономики идет речь? О той, которая на самом-то деле и не является антагонистом геополитики, поскольку, по замыслу Эдварда Люттвака, призвана обеспечить «внутренне сплочение» перед «консолидирующей экономической угрозой» в лице «транснационального капитала, чья логика может не совпадать с геоэкономическими задачами наций». А, рассматривая геоэкономику как элемент геополитики, - еще и вооружить государство стратегией, позволяющей ему обеспечить максимальные конкурентные преимущества своим «народнохозяйственным комплексам». Или же речь о той версии геоэкономики, которая отдает «геоэкономические задачи нации» на откуп «корпорациям-анклавам», грозящим в угоду сиюминутным интересам прибыли превратить территорию государства в «архипелаг <…> из островов богатства посреди океана бедности». Не является ли поэтому игнорирование геополитики симптомом устранения запроса на государственное строительство и государственное управление? Признанием аннигиляции запроса на организацию пространства государства под углом зрения его (государства) извечных интересов (выживание, безопасность и слава, по версии Реймона Арона. Не являются ли постоянные попытки обвинить геополитику в «архаичности», «устарелости», «несоответствии» и т.п. свидетельством действительно своеобразной «опасности» геополитики, состоящей в том, что она предельно заостряет вопрос как о субъекте управления на той или иной государственной территории, так и том будущем, которое может (и должно) стать настоящим для этого государства? В этом контексте интересен вопрос очередности. Мы отказываемся от геополитики как реликтового знания в современном мире и, вследствие этого, теряем «территориальное господство [rike]» как систему мобилизации (приведения в состояние, обеспечивающее успешное выполнение какой-либо задачи) ресурсов в интересах своего государства? Или же мы демонтируем «территориальное господство [rike]», вернее «не возражаем» против возведения такового, но уже в интересах и по стандартам другого государства и, вследствие этого, отбрасываем геополитику как реликт для себя? В любом случае геополитика увязана с ментальной составляющей государственного строительства.

«Отказ» от геополитики и «нежелательность неизбежного»

«Нежелательность неизбежного» - своеобразная вариация на тему «борьбы с неизбежным», поднятой Р. Капланом в его известной книге. Эта вариация, как по мне, довольно метко раскрывает содержание и истинные цели так называемого «отказа» от геополитики. Намеренно заострим этот тезис. Геополитика может исчезнуть в двух случаях. Либо человечество перестанет быть частью физического мира и на основании этого позволит себе проигнорировать его законы. Как следствие - и необходимость выстраивания системы контроля над природными ресурсами в единстве всех его составляющих. То есть произойдет что-то подобное следующему: «…я ещё раз повторяю, у нас нет физических тел. А раз мы не имеем физические тела, мы не нуждаемся в материальных жизненных ресурсах. Нам не нужны ни воздух, ни вода, ни пища животного происхождения, ни иные материальные блага. Поэтому моей цивилизации незачем завоевывать ваш мир». Завоевать, как демонстрирует меню форм контроля над пространством в современном мире можно не только с помощью установления военного контроля над последним. Впрочем, как отмечалось выше, меры экономического характера определены еще А. Мэхэном в качестве неотъемлемого элемента морской стратегии. А у Р. Арона к составляющим могущества государства «во времена мира» причислены не только средства экономического давления, но и психополитические средства, а также и средства насилия, которое, в свою очередь может быть символическим («дипломатия канонерок») и потаенным («покушения в сумерках»).

Либо же в случае выстраивания системы отношений между «конкурирующими силами нынешней международной политической жизни», при которой, если говорить языком Х. Макиндера, «зона проникновения» четырех составляющих океанической торговли не консервирует и не ограничивает мобильность двух составляющих сухопутной торговли. Ее контуры проступают, например, в размышлениях Вениамина Семенова-Тян-Шанского, вплотную приблизившегося к идее такой формы «могущественного территориального владения», которая позволит обеспечить продуктивный синтез сухопутных и морских транспортных коммуникаций как двух равноценных составляющих системы мировых средств сообщения. И тем самым, снять вопрос о культурном превосходстве морских и сухопутных государств, ориентируя их на совместное «преодоление пространств» Земли посредством развития каждым своих, то есть находящихся в его территориальном владении, составляющих «великих мировых путей». А не на борьбу друг с другом за возможность подчинить себе всю систему таких путей в целом.

Первый случай - из ряда фантастических (невероятных), так как неизбежность существования человека в физическом мире - это судьба, которую можно отменить вместе с самим физическим миром. Борьба с такой неизбежностью изначально обречена на поражение. И «отказ» от геополитики тут просто уводит от темы контроля над природными ресурсами, а, точнее, от темы субъекта такого контроля.

Второй случай, на первый взгляд, тоже фантастичен (несбыточен). Но именно он в статусе «лишь вопроса времени» был «вычислен» Х. Макиндером и рассматривался им как нежелательный для носителей морского могущества. Неизбежность, очерченная вторым случаем, - это возможность, на условия реализации которой указывает, например, Р. Арон, формулируя «два урока», следующие из макиндеровских «тезисов мирового господства». Да и косвенно сам Х. Макиндер, ведя речь о важности «относительной численности, мужества, оснащенности и организации конкурирующих народов» как еще одной составляющей «баланса политического могущества», наряду с «более постоянными» «материальными условиями мобильности» этих народов. «Если точно подсчитать все это, - отмечает Х. Макиндер, то мы сможем выяснить разность, не прибегая к силе оружия». А значит, и удерживать эту разность в нужном соотношении, «не прибегая к силе оружия». Обсуждение второго случая, связанного с неизбежностью, на которую, по признанию Х. Макиндера, можно повлиять, как минимум, предполагает знание геополитики, причем, как видим, не только ее «англосаксонской традиции». И «отказ» от геополитики тут намерен не просто отвратить внимание от возможности повлиять на неизбежное. Но и законсервировать тот сценарий влияния, который предусмотрен указанной традицией, а, конкретнее, «формулой геополитики», которую не принято замечать.

Размещено на Allbest.ru