Государство и эволюция: катастрофы XX в. и вызовы XXI в

В ходе постиндустриальной глобализации последних десятилетий была сформирована глобальная олигархия, представляющая собой единство глобального (экстратерриториального) финансового капитала и политических элит державы-гегемона. Но в последнее время вызывает вопросы ее способность, при такой конфигурации глобального управления, выступать в роли эффективного промоутера капиталистической экспансии. Прежняя система территориального контроля посредством континуума национально-территориальных государств не обеспечивает развития и провоцирует стагнацию капитализма, побуждает олигархию искать новые принципы управления глобальным пространством. В частности, пытаться радикально реформировать систему территориального контроля на основе неиерархической глобальной организации политической власти, с привлечением политических элит региональных держав, объединенных интересами приращения капитала в обновленном сообществе глобальной олигархии. Актуальным вызовом XXI в. становится проблема выработки (подобно Вестфальской системе) новой системы отношений между державами, использующими экстратерриториальные принципы мобилизации необходимых им для развития ресурсов. Это, в свою очередь, ставит перед каждой из них трудную задачу разумного самоограничения и выработки компромисса с иными себе подобными.

Такая неоднозначная перспектива побуждает максимально кратко, тезисно сформулировать вызовы, встающие перед политической наукой первой половины XXI в. (большинство из них, безусловно, остаются за рамками данной статьи, но тем не менее потребуют от политологического и экспертного сообществ в самое ближайшее время серьезных исследовательских усилий).

Главной интригой и главным геополитическим вызовом XXI в. остается поиск некатастрофического для мира решения проблемы демонтажа иерархического миропорядка Pax Americana. Связанными с этой проблемой являются: а) разработка подходов к изучению феноменов экстратерриториальной юрисдикции; б) исследование возможностей инверсии взаимоотношений универсализма и автохтонных ценностно-культурных пространств и пр.; в) разработка геостратегических альтернатив режиму униполярности глобальной системы региональных (цивилизационно ориентированных) государственных образований. В последнем случае речь идет о державах, способных адаптировать политический арсенал модерна к собственной уникальной ценностно-культурной среде и тем самым обустроить глобальное политическое пространство на новых основаниях глобального сосуществования, по новым системным правилам.

В ряду вызовов более специального характера следует отметить растущую потребность в становлении конкурентного глобального «пространства разнообразия» культурных моделей развития, разнообразия культурно-цивилизационных практик, ценностных и идейных альтернатив, дополняющих и трансформирующих классические принципы институционального обустройства современного государства.

Наконец, возвращаясь на новом этапе (пресловутом витке диалектической спирали) к одному из ключевых вопросов политической повестки эпохи зарождения и первых попыток практического воплощения принципа территориальной государственности, к вопросу о политической субъектности, сформулируем еще один актуальнейший сегодня вызов миру политики. В формулировке, данной в свое время Карлом Поланьи, он звучит условно как императив, обращенный к современному обществу: способно ли оно взять под контроль «стихию» капиталистического рынка или же, напротив, рынок поставит под свой тотальный контроль общество? Сегодня эта дилемма, лишь актуализировавшаяся за прошедшие восемьдесят лет, предстает как настоятельная потребность политического выбора стратегической перспективы развития (либо неразвития) в современном глобализованном мире.

Литература

1. Ахременко, А. С., Горельский, И. Е., Мельвиль, А. Ю. 2019. Как и зачем измерять и сравнивать государственную состоятельность разных стран мира? Теоретико-методологические основания. Полис. Политические исследования 2: 8-23.

2. Барановский, В. Г. 2017. Трансформация глобального миропорядка: динамика системных изменений. Полис. Политические исследования 3: 71-91.

3. Барановский, В. Г., Наумкин, В. В. 2018. «Мир веры» и «мир неверия»: экспансия и редукция религиозности. Полис. Политические исследования 6: 8-31.

4. Гринин, Л. Е. 2019. Исламизм: история и современность. История и современность 2: 3-35.

5. Ильин, М. В. 2008. Возможна ли универсальная типология государств? Политическая наука 4: 8-41.

6. Ильин, М. В., Кудряшова, И. А. (ред.). 2011. Асимметрия мировой системы суверенитета: зоны проблемной государственности. М.: МГИМО-Университет. 248 с.

7. Ильин, М. В., Мелешкина, Е. Ю. 2010. Балто-Черноморье: времена и пространства политики. Калининград: Изд-во КГУ им. И. Канта. 386 с.

8. Коломер, Ж. 2008. Великие империи, малые нации: неясное будущее суверенного государства (реферат). Политическая наука 4: 42-61.

9. Колосов, В. А. 2018. Пограничные исследования в России и за рубежом: теоретические подходы и достижения. В: Колосов, В. А. (ред.), Российское пограничье: вызовы соседства. М.: ИП Матушкина И. И. С. 17-38.

10. Коротаев, А. В., Шишкина, А. Р., Лухманова, З. Т. 2017. Волна глобальной социально-политической дестабилизации 2011-2015 гг.: количественный анализ. Полис. Политические исследования 6: 150-168

11. Лапкин, В. В. 2017. Социально-политический контекст трансформации идентичности в ХХI веке. В: Семененко, И. С. (отв. ред.), Идентичность: личность, общество, политика. Энциклопедическое издание. М.: Весь мир. С. 88-101.

12. 2018а. О национальном vs имперском обустройстве современного миропорядка. Полис. Политические исследования 4: 37-55.

13. 2018б. Пространственно-территориальные альтернативы политического развития в эпоху глобальной трансформации. История и современность 4: 30-49.

14. Макрон заявил о конце гегемонии Запада. 2019. РИА Новости 27 августа.

15. Окунев, И. Ю. 2013. Политико-географические аспекты государственности. В: Гаман-Голутвина, О. В., Окунев, И. Ю. (ред.), Сравнительная политология: трансформации мирового порядка, региональных режимов и государственности. Материалы VII Конвента РАМИ, сентябрь 2012 г. М.: Аспект Пресс, МГИМО-Университет. С. 23-34.

16. Паин, Э. А., Федюнин, С. Ю. 2017. Нация и демократия. Перспективы управления культурным разнообразием. М.: Мысль. 266 с.

17. Пантин, В. И., Лапкин, В. В. 2014. Историческое прогнозирование в XXI веке: Циклы Кондратьева, эволюционные циклы и перспективы мирового развития. Дубна: Феникс+. 456 с.

18. Скиннер, К. 2002. The State. В: Хархордин, О. В. (ред.), Понятие государства в четырех языках. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, Летний сад. С. 12-74.

19. Страус, А. Л. 1997. Униполярность (Концентрическая структура нового мирового порядка и позиция России). Полис. Политические исследования 2: 27-44.

20. Berger, S., Miller, A. 2015. Nationalizing Empires. Budapest: Central European University Press. 691 pp.

21. Colomer, J. M. 2007. Great Empires, Small Nations: The Uncertain Future of the Sovereign State. London; New York: Routledge. 114 pp.

22. Duncombe, C., Dunne, T. 2018. After Liberal World Order. International Affairs 94(1): 25-42. DOI: https://doi.org/10.1093/ia/iix234.

23. France: Macron reconnaоt “la fin de l'hйgйmonie occidentale sur le monde”. 2019. TRT Franзais Aoыt 27. URL: https://www.trt.net.tr/francais/europe/2019/08/27/france-macron-reconnait-la-fin-de-l-hegemonie-occidentale-sur-le-monde-1259398 (дата обращения: 27.08.2019).

24. Ikenberry, G. J., Parmar, I., Stokes, D. 2018. Introduction: Ordering the World? Liberal Internationalism in Theory and Practice. International Affairs 94(1): 1-5.

25. Kolstш, P. 2006. The Sustainability and Future of Unrecognized Quasi-States. Journal of Peace Research 43(6): 723-740.

26. Machiavelli, N. 1961. Il Principe. Torino: Einaudi. 99 pp.

27. Murray, D., Brown, D. (eds.). 2012. Multipolarity in the 21st Century: A New World Order. New York: Routledge. 224 pp.

28. Reich, S., Lebow, R. N. 2014. Good-Bye Hegemony! Power and Influence in the Global System. Princeton: Princeton University Press. 208 pp.

29. Skinner, Q. 1989. The State. In Ball, T., Farr, J., Hanson, R. L. (eds.), Political Innovation and Conceptual Change. Cambridge; New York; Melbourne: Cambridge University Press. Pp. 90-131.

30. Tizzard, D. A. 2017. American Unipolarity: The Uneven Distribution of Power. Global Politics Review 3(2): 10-25.

Примечания

[1] О содержательном различении концептов пространства и территории подробнее см.: Лапкин 2018б.

[2] “La fin de l'hйgйmonie occidentale sur le monde <…> а l'йmergence de nouvelles puissances dont nous avons longtemps sous-estimй l'impact <…> la Chine au premier rang, mais йgalement la stratйgie russe menйe avec plus de success…” (цит. по: France… 2019; см. также: Макрон… 2019).

[3] Граница суверенного территориального государства подобна клеточной мембране, с помощью которой клетка ограждает себя от внешней среды, строго контролирует и регулирует свой метаболизм, более того, влияет на окружающую ее среду посредством, например, выделяемых клеточных медиаторов. Контролируемая полупроницаемость границы территориального государства стала решающим фактором стремительной трансформации составлявшего его изначально полиэтнического сообщества в этнически однородное.

[4] Речь идет о попытке формирования системы территориальных политий на севере Италии в середине XV в., в рамках так называемой Итальянской лиги (Lega Italica), концептуальную фиксацию чего связывают с введенным Н. Макиавелли в «Государе» «зонтичным понятием» Stati (государство, состояние), объединяющим Repubbliche (республики) и Principati (монархии): «Все государства-состояния, все державы, которые имели и имеют власть над людьми, были или являются республиками или монархиями» (Machiavelli 1961: 3). Так, Квентин Скиннер обнаруживает у Макиавелли «некоторые элементы узнаваемой современной концепции государства» (Skinner 1989: 98; см. также: Скиннер 2002; Ильин 2008: 11).

[5] В период активного нациестроительства «обособленный» внутренний рынок национального государства становился действенным инструментом властного принуждения к единству языка, конфессии, исторического нарратива и культуры. Сегодня в гротескных формах эту политику принуждения этнических меньшинств к культурной, ценностной и языковой однородности пытается проводить олигархический режим постмайданной Украины.

[6] Важной особенностью этих трех держав, отличающей последних от их прочих европейских партнеров, была слабость (а в случае Австрии - отсутствие) системы заморских колоний (подробнее об этом будет сказано ниже).

[7] Напомним, например, что в первой половине XIX в. характеристика Османской империи как «больного человека Европы» (“sick man of Europe”) вызывала дискуссию лишь в части «болезни», но не принадлежности к европейскому сообществу государств.

[8] «…Нации для себя, империи для колоний - вот формула, которая описывает державы-метрополии европейского типа в их зрелом виде на протяжении XIX - начала XX века» (Паин, Федюнин 2017: 56).

[9] Стоит, впрочем, отметить случай Швейцарии - весьма показательное исключение, особая территория специализированных коммуникаций.

[10] В Африке это были Германская Восточная Африка, Германская Юго-Запад-ная Африка, Германская Западная Африка (сейчас соответственно Руанда, Бурунди, часть Танзании, Намибия, Камерун и Того). В Океании - Германская Новая Гвинея (включая Маршалловы, Марианские, Северные Соломоновы, Каролинские острова, остров Науру и др.), Германское Самоа, острова Палау и т. д. Упомянем также и оккупацию Циндао в Китае (1897-1914 гг.).

[11] Именно веками складывающаяся структурная амбивалентность Германии (прежде всего - Пруссии, имевшей свою историческую Восточную территорию, но также и обширные земли на Рейне) обусловила амбивалентность ее колониальной стратегии, а также предопределила - в период биполярного мира - ее распад на два государства, западное (ФРГ) и восточное (ГДР).

[12] Обратим внимание, сколь печально закончилась для России попытка в самом конце XIX в. обрести в качестве колоний китайскую Маньчжурию (Желтороссию) и Корею. В противостоянии России, причем на стороне другого претендента на эти территории - Японии, оказались практически все мировые державы, в первую очередь Великобритания и США.

[13] Отметим также, что значительные части входивших в состав Российской империи Армении и Бессарабии оказались включены по итогам послевоенного урегулирования в состав соответственно Турции и Румынии.

[14] Конфликтность и противоречивость трендов реальной политики и политической концептуализации проблемы территориального размежевания в период после Второй мировой войны отмечает и В. А. Колосов: «Хотя попытки создания наднациональных политических и экономических институтов в Европе начались почти сразу после 1945 г., именно в эпоху холодной войны материализовалась идея национальной гегемонии. Принцип национального суверенитета как источник геополитической стабильности, обеспеченной в том числе государственными границами, служащими эффективными маркерами суверенитета, оставался почти неприкосновенным» (Колосов 2018: 23).

[15] М. В. Ильин справедливо указывает на изначальную концептуальную широту представлений о государстве: «…и государство, и государственность оказываются целым собранием разнородных явлений и понятий, то есть так называемыми зонтичными понятийными категориями. …Существуют признанные члены мирового сообщества, среди которых попадаются существа разных пород и видов, а то и отрядов и семейств…» (Ильин 2008: 10, 11).

Размещено на Allbest.ru