Дискурс декоммунизации Киева в опыте переименований

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дискурс декоммунизации Киева в опыте переименований

Людмила Малес

Киевский национальный университет имени Тараса Шевченко

Артемий Дейнека

Киевский национальный университет имени Тараса Шевченко

Аннотация

Статья посвящена изменениям символической карты Киева в 2014-2017 годах, происходивших под влиянием Революции Достоинства, до и после принятия пакета законов о декоммунизации. Изучались стратегии, особенные случаи и специфика переименований урбанонимов в рамках исполнения законов о декоммунизации, а также всех переименований данного периода, не подпадающих под их действие. Анализу были подвергнуты как характеристики старых и новых урбанонимов, так и тексты дискуссий, разворачивающихся вокруг них в ходе голосования и публичного обсуждения. В ходе реконструкции дискурса переименований выведено несколько основных позиций (краеведческая, героико-патриотическая и деколонизации). В частности, по следам дискуссии «Московский мост -- враг Украины?» сформулирована потребность дополнения процессов декоммунизации деколонизацией, осмысления урбанонимии как идеологического инструмента разных эпох.

Ключевые слова: декоммунизация, деколонизация, Киев, урбанонимия, переименования в городе, публичные дискуссии, городская среда

Abstract

THE DISCOURSE OF KYIV'S DECOMMUNIZATION IN THE FRAME OF TOPONYMIC RENAMING

Lyudmyla Males

Taras Shevchenko National University of Kyiv

Artemiy Deineka

Taras Shevchenko National University of Kyiv

The article discusses changes of the symbolic map of Kyiv during the period of 2014-2017 caused by the Revolution of Dignity before and after the adoption of the set of laws on decommunization. The strategies, special cases and character of urban renaming were under the study, including examples of renaming that don't fall under these laws. The meanings of old and new urbanonymy (street names), texts of discussions flared up around this problem during the voting and other examples of public deliberation were analyzed. In the course of the reconstruction of discursive strategies, several basic positions were identified (local history, heroic-patriotic and decolonization). Using materials of the discussion called «Is Moskovsky (Moscow) Bridge an Enemy of Ukraine?», authors articulate the public need to expand the processes of decommunization by those of decolonization, and comprehend urban naming as an ideological weapon of different times.

Key words: decommunization, decolonialization, Kyiv, street names, urban renaming, public discussions, urban environment

Академический дискурс урбанонимии: между лингвистикой, историей, географией

декоммунизация киев переименование урбаноним

В социологической среде топонимическая проблематика почти не воспринимается как своя, поскольку её принято ассоциировать с лингвистическими, историческими и географическими дисциплинами, где проводятся, прежде всего, описательные и сравнительные исследования словообразования, типологии, географической распространенности, истории возникновения определенных названий. Об этом свидетельствуют как материалы симпозиумов и сборников по данной тематике (Berg 2009; Ainiala & Vuolteenaho 2009; IGU/ICA 2015), где упоминания социологической теории и методологии единичны (Ruprecht-Karls-Universitat Heidelberg 2013: 12, 3132), так и работы, касающиеся дисциплинарной специфики исследования урбанонимии (Hrichchina 2017; Krsko 2013). Соответственно, меньше изучены вопросы субъектов наименований, связей с социальной средой, символической значимости и т.д., а также в редких случаях задействована методика социологических исследований как опросного типа, так и анализа документов, построения и анализа массивов данных.

Но даже не учитывая социологическую специфику, в отечественной библиографии вопросов урбанонимии есть тематические лакуны, не связанные с дисциплинарными ограничениями, а скорее обусловленные особенностями места и времени исследовательской ситуации. Так, в бывшем СССР и в странах соцлагеря к избегаемым темам относилась явственная именно на этом пространстве связь наименований и переименований с идеологией. Поэтому ангажированность урбанонимии в этих странах не изучалась ввиду идеологических же причин. В то же время в критической культурной географии эти взаимосвязи детально анализировались на примерах из разных периодов и культур, исследовались влияния поликультурности региона на урбанонимию (Azaryahu 1997; Berg 2009; Ainiala & Vuolteenaho 2009; Eriksen 2012).

Также сравнительно реже в исследовательское поле попадают процессы массовых переименований (в частности, после падения тоталитарных режимов) их мотиваций, типологии и динамики. Поскольку такие изменения урбанонимии в ходе (де) коммунизации происходили в Центрально-Восточной Европе, то именно их опыт сегодня активно рефлексируется и подлежит описанию. Такие исследования стран бывшего социалистического лагеря наиболее близки киевской ситуации (Abramowicz 2010; Azaryahu 1997; David 2012; Krsko 1996; Odalos 2006; Sindelarova 2010; Rajic 2012; Vaculik 2013; Bilins'ka 2014).

Так, Ярослав Давид, анализируя ангажированность коммунистической идеологией урбанонимических систем городов, построенных в эпоху социализма - Гавиржов, Острава-Поруба, Острава-Забжег, Нова Дубница (Чехия), Нова Хута (Польша) и Шталинштадт (теперь Айзенхюттенштадт, Германия) -- приходит к выводу, что их урбанонимия значительно менее подверглась декоммунизации, по сравнению с историческими городами. Он видит тому несколько причин: отсутствие досоциалистической истории и, соответственно, урбанонимии; сложности для местных властей создания большого количества новых названий; элиминация со временем идеологической нагрузки из коммунистических названий; меньшая идеологическая ангажированность урбанонимии таких городов в сравнении со старыми центрами, вокруг которых они возникали; наконец, то, что урбанонимия также может рассматриваться как культурное наследие, памятник эпохи (David 2012: 57-58). Похожие тезисы появляются и в дискурсе декоммунизации в Киеве как аргументы против переименований.

Сравнивая с опытом декоммунизации стран бывшего социалистического лагеря, Олег Белей отмечает неоднородность этого процесса в Украине до 2014 года, его растянутость во времени, а также незавершенность в большинстве областей. До начала процесса декоммунизации 2014 года Киев, по мнению автора, принадлежал к умеренно декоммунизированной части страны.

«[С]амая большая часть Украины (западные области: Закарпатская, Черновицкая, центральные области: Хмельницкая, Винницкая, Кировоградская, Черкасская, Полтавская, северные области: Житомирская, Киевская и город Киев, Черниговская, Сумская) в отношении процесса трансформации советской урбононимии, начиная с момента провала путча в Москве 19 августа 1991 года и провозглашения независимости страны, стабильно демонстрирует умеренный (либеральный) характер» (Belei 2014: 101-102).

В Украине политическая ангажированность топонимии в посткоммунистическом обществе в последние три десятилетия также начала изучаться весьма активно. Появилась целая серия исследований в упомянутых уже лингвистической, исторической, географической дисциплинах, позволивших получить интересные описания, классификации наименований, частотные распределения разных типов урбанонимов, их мотивационной базы на материале различных украинских городов и регионов (Bachyns'ka & Tyshkovec' 2014; Halaj 2009, Gnatjuk 2013; Kudrejko 2015; Ljashenko 2005; Mosiienko 2014; Neher 2013, 2014; Tytarenko 2015; Shul'han 2013).

Взаимные конвертации капиталов символического и политического пространств украинского общества анализируются как сквозь политики наименования досоветской и советской эпохи (Borysenko 2001; Hrycak 2007; Makhortykh 2014b; Reznik 1999; Riznyk 1999; Takhtaulova 2015; Khoroshkovatyj 2004), так и сквозь постсоветские политики (Venhrynjuk 2012; Makhortykh 2014a; Neher 2013, 2014; Reznik 1999; Semena 2010). Особо выделяются переименования немецкой оккупации Киева 1941-43 гг., их исследует Тетяна Себта (Sebta 2013).

Основами направлениями работы с урбанонимическими данными становятся их сбор, описание и типология. Немногочисленность переименованных урбанонимов первых годов независимости в большинстве городов или же небольшое количество урбанонимов, например, в западных областях, где переименования были значительные, позволяют авторам делать выводы на основе подсчета доли переименований или приведения списков соответствующих типов урбанонимов в своих публикациях. Однако следует отметить тщательный анализ изменений городской топонимики, предпринятый рабочей группой по декоммунизации публичного городского пространства Винницы, где помимо характеристики современной урбанонимии была отслежена также динамика и мотивация переименований городских объектов от раннесоветского времени до 2016 года (Karoyeva 2017).

Но масштабность практик изменений названий в городах-миллионниках, волнообразный их характер требует создания объемного массива данных об урбанонимии в её динамике. О создании подобного расширенного реестра урбанонимии упоминается относительно урбанонимии Днепра и Днепропетровской области (Zhuravel' 2015). Возможно потому система урбанонимии Киева, насчитывающая почти три тысячи наименований, редко становится объектом таких системных исследований.

Библиография работ по киевской урбанонимии преимущественно состоит из исторических или публицистических очерков о названиях отдельных городских объектов или же их групп (Dekhtjar'ova 2010: 30-99). Наибольшее количество таких публикаций принадлежит журналисту Петру Позняку, архитекторке Юлии Ивашко, историку Виталию Ковалинскому, исследовательнице топонимии Лидии Пономаренко (Dekhtjar'ova 2010: 100-108). В частности, результатом урбанонимических исследований Лидии Пономаренко и её коллег стали фундаментальные справочные материалы (Ponomarenko 1992, 2003). С середины ХХ века издавались также справочники «Их именами названы улицы Киева» (Shestakov & Govorkova 1967), где предпринимались попытки обеспечить справками и дополнительной литературой о политических и военных деятелях, о людях культуры и искусства, запечатленных в урбанонимии, экскурсоводов, агитаторов или самих жительниц и жителей, чтобы те смогли расшифровать таблички названий, таким образом обеспечивая выполнение ими идеологической функции.

В исследованиях зачастую упускаются из виду сопутствующие пере- и наименованию процессы (материалы общественного обсуждения, документы городских властей, электронные петиции, публикации в медиа), содержательные характеристики которых разнообразны и не поддаются непосредственному наблюдению. Внимание к этим вопросам не только в контексте декоммунизации, но и общей проблематики урбанонимии пока единичное, такой опыт пока только нарабатывается: исследования представления темы в медиа (Mamalyha & Danyl'chuk 2009; Sidenko 2012), формирования экспертного сообщества (Domarans'kyj 2011), топонимической политики органов власти (Meljakov 2012), (Reznik 1999). Близкие тенденции и в центральноевропейских исследованиях урбанонимии отмечает Павел Одалос (Odalos 2014).

Социологический дискурс урбанонимии: концептуальная рамка и дизайн исследования

Преимущество социологического исследования видим в возможностях целостного описания объекта путем измерений различных значимых смыслов урбанонимов (центральность, значимость, ангажированность, укорененность и т.д.), что позволило также создать массив данных урбанонимии Киева с детальной характеристикой их формальных и смысловых характеристик. Опыт создания такого массива и результаты его статистической обработки, освещенные в авторских публикациях (Males 2014a; Males 2014b), позволили создать необходимый контекст изучения и дискурса декоммунизации в узком его понимании, поэтому в начале основной части данной статьи изложим некоторые его выводы.

В основу анализа текстов общественной дискуссии декоммунизации лег социологический концептуализирующий взгляд в русле критической теории. Поструктуралистские трактования символического и физического пространств использования понятий капитала, позиции (Bourdieu 1993) будут продолжены подходом акторно-сетевой теории Бруно Латура (Latour 2005), расширяющей круг участвующих в дискурсе включением предметной среды (на примере кейса «Московский мост»).

В методико-методологическом плане мы прибегли к дискурс-анализу Тёна ван Дейка (Dijk 2015), также находящемуся в русле критического анализа. Такая интерпретация текстов петиций, публичных обсуждений, медиа устанавливает позиции и акторов, занимающих их, на сегодняшний день.

О самом дискурсе будем говорить как в широком, так и узком смысле. Такое масштабирование понятия дискурса задал Тён ван Дейк, где широкое толкование охватывает всё коммуникативное событие, а узкое -- вербальное выражение (текст или разговор), ван Дейк также предлагал и другие типы: дискурс как разговор, как тип разговора, как жанр и даже социальная формация (Dijk 1998). В нашем же случае дискурс в узком смысле обозначает активное разворачивание темы, где задействованы многие акторы, различные политики, в центре внимания (не)заявленные позиции и приемы по их продвижению -- такое понятие дискурса ближе к широкому толкованию Тёна ван Дейка. Широкое же понимание дискурса предстает как тема не столько в её злободневности, сколько в причинах актуализации в своем историческом существовании, в игнорировании или эксплуатации властью, что ближе к археологическому подходу Мишеля Фуко, его формациям объектов (Foucault 1996: 41-50). Это широкое толкование, где для вычленения культурного, социального, политического подтекста, ресурсов, сил и власти необходимо больше социологической чувствительности, например, к причинам молчания. К примеру, таким «молчаливым» дискурс декоммунизации был ещё несколько лет назад, да и всё советское время тоже. Эти разные по масштабам дискурсы -- узкий и широкий -- связаны между собой.

Таким образом, концептуальная рамка исследования, предложенного в данной статье, включает постструктуралистский (Пьер Бурдьё), дискурсивный (Мишель Фуко, Тён ван Дейк), акторно-сетевой (Бруно Латур) подходы, а также разрабатываемый Людмилой Малес социкультурный анализ (Males 2011).

Данные, анализ которых представлен в настоящей статье, включают в себя: созданный Л. Малес массив урбанонимии города Киева; данные и сопроводительные документы электронного голосования по вопросам переименования на сайте Киевской городской государственной администрации (КГГА) как форма общественного обсуждения; электронные петиции по вопросам переименования, а также материалы дискуссий, проводившихся по поводу процесса декоммунизации в публичном и медиа пространстве. Массив урбанонимии позволил охарактеризовать урбанонимическую систему города, насчитывающую около трёх тысяч единиц, и проследить динамику её изменений в практиках переименований. Он был создан на базе информации справочников, карт и документов (решений горсовета Киева). С помощью плотного описания урбанонимии максимально полно фиксировались фактические параметры улиц и площадей, этимология их названий, символическая значимость, все предыдущие наименования конкретного объекта. В результате чего для кодирования каждой из урбанонимичных единиц в массиве создано более 80 признаков. Как подмассив выделены все переименования периода декоммунизации, к которым сформированы дополнительные признаки.

Результаты исследования, предложенные в данной статье, разбиты на следующие части: реконструкцию широкого дискурсивного контекста переименований в Киеве (представленную в разделе «Дискурсивные стратегии переименований в Киеве (с конца XIX в. до наших дней))», структурирование (раздел «Дискуссия декоммунизации: три определяющих дискурсивных позиции») и восстановление процесса символической борьбы декоммунизации вокруг таких кейсов, как общественное голосование, Московский мост, петиции граждан (в соответствующих разделах).

Дискурсивные стратегии переименований в Киеве (с конца XIX в. до наших дней)

Можно предположить, что современные дискурсивные позиции касательно киевской урбанонимии сформированы не в отрыве, а в связи с опытом прежних переименований, общим оперированием символическим пространством. Для этого изложим основные характеристики киевской урбанонимической системы, её становления, чтобы увидеть генеральные линии переименований в разные периоды и их соответствие современным дискурсивным позициям (Males 2014a).

Процесс администрирования адресных урбанонимов начинается в конце 60-х годов XIX века деятельностью Комиссии по переименованию улиц и проулков Киева губернского статистического комитета. В результате их работы, а также предложений видных киевлян в 1869 году был утвержден императором Александром II перечень, по которому были разделены, переименованы и получили официальные названия 97 улиц, площадей и переулков Киева (Kievskyi hubernator 1869).

Традиционно киевские урбанонимы возникали и функционировали более-менее спонтанно, ситуативно, преимущественно использовались в повседневной жизни лишь местной общины. Часто это были даже не годонимы или аргонимы, а названия усадеб, местностей, околотков, запечатленная в их названиях разнообразная микротопонимика. Для традиционной урбанонимии характерными были урбанонимы с фиксацией особенностей территории и её жителей или же самого местоположения. Но сообщить уникальность месту с помощью стихийно сложившейся урбанонимии удавалось далеко не всегда ввиду множества повторов одних и тех же названий в разных концах города и, наоборот, существования нескольких названий одних и тех же мест. Тем не менее в то время они не привлекали к себе особого внимания, а в дискурсах города фигурировала преимущественно топонимика центральных улиц.

Администрирование урбанонимии Киева XIX века лишь незначительно изменило его символическое пространство. Это было в основном упорядочивание, недопущение дублей, как наименования (для новосозданных или же разделенных на части городских объектов), так и переименования. И лишь центр сразу привлек внимание властей ввиду возможности использовать его значительный символический капитал (Reznik 1999). Здесь появляются улицы в честь царей (ул. Царская, Екатерининская, Новоелизаветинская), губернаторов (бульвар Бибиковский, улицы Фундуклеевская, Безаковская), других значимых для Российской империи лиц, в частности исторических персон (улицы Рогнидынская, Несторовская, Петро- Могилянская). В дальнейшем Российская империя продолжает наращивать символический капитал за счет киевской урбанонимии (Riznyk 1999).

Сразу же заметим, что переходом в наименованиях на отымённые урбанонимы закладывается одна из стратегий администрирования символического пространства города -- превращение его в «некрополь», где улицы и площади используются как пространственные памятники умершим (Males 2014а: 120). Известная исследовательница киевской урбанонимии, работавшая в комиссии по переименованиях ещё со середины прошлого века, Лидия Пономаренко минимизацию подобной топонимической некрополизации называла среди своих принципов работы (Nesenjuk 2009; Sidenko 2011), такую же позицию относительно Черкасс отстаивает и историк, член топонимической комиссии Сергей Шамара (Shamara 2017).

Также с начала администрирования урбанонимии в XIX веке к прежним «органическим» функциям урбанонимии (информирования, навигации, идентификации) добавляются «инструментальные», и первой такой становится идеологическая функция. В рамках этой функции названия должны прославлять или хотя бы не противоречить актуальной идеологии, а каждое их упоминание в адресе -- это акт пропаганды и агитации. Методическим подспорьем в пропагандистской работе были упомянутые выше публикации о названиях улиц в честь выдающихся лиц, например, книга В. Шестакова и В. Говорковой (Shestakov & Govorkova 1967), публикации в городской прессе («Вечірній Київ», «Прапор комунізму»), в частности заметки П. Позняка, И. Скуленко (Poznjak 1986; Skulenko 1957).

В ХХ веке данные тенденции нарастают. Администрирование почти всецело переключается на соблюдение идеологической функции часто за счет удобоваримости названий, игнорируя голос общественности, интересы горожан -- такую стратегию Александр Резник называет «топонимической диктатурой» (Riznyk 2007). Так, после окончательного установления советской власти и осуществления многочисленных переименований население и немало должностных лиц продолжало пользоваться старыми названиями улиц. Это заставило горсовет Киева в 1928 году издать постановление, где работники городских учреждений были предупреждены о суровых санкциях в случае употребления прежних названий (Ponomarenko 1992).

После Второй мировой войны в СССР ещё больше актуализируется потребность в героизации и милитаризации, вследствие чего «некрополь» разрастается на карте города, и вот уже «мертвые с оружием» (названия, мемориальные доски, памятники, мемориалы в честь военных, революционеров, партизан) становятся привычными на многих улицах столицы. Предается забвению местная топонимика, до неузнаваемости изменяется городской пейзаж, мобильнее становится население города, оно всё больше и чаще отчуждается от своей улицы, своего места проживания. Переименование становится таким же частым видом урбанонимической активности, как и наименование, следуя за репрессиями и изменениями политик властей, а в

периоды резкой смены режимов -- советской и немецкой оккупации -- даже и основным (Males 2014b; Sebta 2013).

В советском Киеве решения о наименовании принимал исполнительный комитет Киевского городского Совета депутатов трудящихся. В основном ежегодно переименовывались от одного-двух (Prezidium Kievskogo gubispolkoma 1923) до двух десятков городских объектов, но около половины всех советских переименований произошли «залпово» решениями 1953, 1955 и 1957 гг., насчитывающих по нескольку сотен каждое. Текст вступительной констатирующей части решений о единичных переименованиях, как правило, обосновывался значимостью нового наименования «С целью увековечения памяти выдающегося военного деятеля, дважды Героя Советского Союза, генерал-полковника Александра Ильича Родимцева, исполком Киевского городского совета депутатов трудящихся постановляет» (Kyjivs'ka... 1977b). Но в случае массовых переименований эта часть могла состоять лишь из универсальной формулировки: «С целью упорядочения наименования городских улиц, исполнительный комитет городского Совета депутатов трудящихся постановляет» и далее прилагались списки старых и новых урбанонимов, где нередко давались примечания обосновательного характера (Kyjivs'ka... 1977a). В нём также могла быть отсылка к предложениям постоянно действующей комиссии по наименованию и переименованию улиц и площадей г. Киева (Kyjivs'ka... 1953). А в некоторых, особо значимых случаях, могли ссылаться на «пожелания трудящихся»:

«В связи с сооружением памятника в честь Великой Октябрьской социалистической революции на Крещатике и пожеланиями трудящихся исполнительный комитет областного Совета депутатов трудящихся постановляет: Наименовать площадь на Крещатике возле монумента, на которую выходят ул. ул. Октябрьской Революции, Челюскинцев, Парижской Коммуны, Постышева, Калинина, Ново-Пушкинская, ул. Шевченко -- имени Октябрьской Революции. Площадь возле дома Киевского горкома и обкома Компартии Украины -- имени Калинина. Площадь у здания Верховной Рады УССР именовать Советской» (Kyjivs'ka... 1977c).

Чтобы очертить содержательные особенности советских практик администрирования урбанонимии, начнём с конца года, когда главные герои фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы» идут в баню, а население 1/6 суши следит за их хорошо знакомой историей. Завязка этого сюжета строится на следствиях советской унификации индустрии товаров народного потребления, жилищного строительства, а также урбанонимии. Последнее касается не только обязательности и центральности улицы Ленина в каждом населенном пункте, но и шаблонности названий в новых массивах больших городов конца 1950-х - начала 1980-х. Киев не был исключением: в годы индустриальной застройки город разросся во все стороны, ради чего были снесены посёлки, рельефы, а речки ушли под землю или в коллекторы -- их топонимика упоминается разве что в краеведческой литературе (Vovk & Steklov 2002). Зато на его карте появлялись сотни новых улиц и площадей.

Поскольку, как уже упоминалось, массовые наименования происходили директивно, списочно, то новые названия городских объектов избирались часто случайно, ни о каком публичном обсуждении урбанонимов не могло быть и речи.

Можно предположить, что изобилию географических наименований весьма далеких от Украины мест СССР мы обязаны атласу, поскольку у чиновников было мало времени и много новых объектов (самым массовым был акт наименования 1955 года, когда одним решением новые имена получали сразу 585 улиц, площадей и переулков Киева (Kyjivs'ka ... 1955)), к тому же важно было не назвать кем-то или чем-то идеологически неправильным, и, чтобы не ошибиться, избрали самую безопасную стратегию. Назовём эту стратегию «Широка страна моя родная» и усомнимся в нейтральности такой географии.

Так в 1955 году после смерти Иосифа Сталина улицу Шулявскую переименовали в Тбилисскую, а в 1957 году после развенчания культа личности специальным постановлением ей вернули прежнее название, хотя другие «географические» улицы тогда не пострадали (Kyjivs'ka 1955; Kyjivs'kyj... 1957). Также при обилии урбанонимов городов союзных республик и соцлагеря (улицы Вильнюсская, Ереванская, Таллиннская, Бакинская, Братиславская), появившихся преимущественно в том же наиболее насыщенном 1955 году, на киевской карте, за исключением наименований в честь городов-побратимов (Киото, Тулузы, Тампере, Флоренции), возникших уже в 1960-70-х гг., не найдем географии и столиц других стран мира (Дели, Пекин, не говоря уже о Вашингтоне или Париже). А среди «всех равных» Россия была «равнее». Именно просторы, города и реки РСФСР отображались на карте Киева чаще всего (улицы Астраханская, Амурская, Брянская, Волго-Донская, Кузбасская и т.д.). Геополитичность этих названий стала остро ощущаться сегодня.

С падением советского режима и провозглашением независимости массового переименования урбанонимии столицы не произошло. В 1990-е гг. изменению подлежали лишь самые одиозные символы советской эпохи, не более десяти процентов от всех урбанонимов (Males 2014а: 121). Но поскольку все они находились в центре города, их изменение вызвало некоторое роптание, впрочем, уже через несколько лет многие забыли сложновыговариваемые имена вождей в пользу более звучных: Шелковичной (вместо Карла Либкнехта), Липской (вместо Розы Люксембург). Конечно же, не все переименования первых годов возрождённой Независимости были такими «садово-парковыми», в ходе переименования возвращались и более социально ориентированные названия (ул. Институтсткая, пл. Контрактовая, ул. Банковая). Преимущественно же возвращенные урбанонимы сами происходили от местной топонимики (Кловский спуск, ул. Жилянская, ул. Лютеранская), а в новых названиях переименованных улиц были увековечены выдающие украинские деятели (М. Грушевский, В. Антонович, Н. Терещенко). Поэтому к началу декоммунизации «в результате действия стратегий и приоритетов различных периодов, породившего волны переименований по существующей застройке, мы получаем постмодерное разнообразие» (Males 2014b: 29-30).

Учла ли разность и сложность городской территориальной общины и всего современного украинского общества волна нынешних переименований, предполагают ли её процедуры равноправие разных позиций? На этот вопрос сможем ответить, рассмотрев стратегии декоммунизации по результатам как анализа массива урбанонимии, так и текстов, порожденных этим процессом. Прежде уже предпринимались попытки осуществить классификацию стратегий «декоммунизирующих» переименований в разных городах Украины. В частности, Алексей Гнатюк, опираясь на данные 36-и крупнейших украинских городов, говорит о таких стратегиях, как возвращение исторических имён и присвоение новых названий, среди которых следует различать коммеморативные, топографические и поэтические (Gnatiuk 2018: 124).

В Киеве среди стратегий наименований последних лет -- как в, так и вне декоммунизации -- самыми популярными были возвращение досоветских названий, запечатление в урбанонимии местной топонимики, наименование в честь героев, так что в городе продолжает разрастаться «некрополь». Если в советском Киеве насчитывалось около 40% названий в честь конкретных личностей, то среди новых переименований -- таких половина.

Но не менее популярными стали так называемые «фруктово-ягодные названия» (улицы Виноградная, Грушевая, Малиновая, Медовая) -- каждое пятое предложение по переименованию. Эта стратегия ранее упоминалась относительно топонимики АР Крым (Semena 2010), она аналогична вышеописанной советской «географической» и подчеркивает всё те же черты: и массовость процесса, и инертность, и нежелание одну идеологию менять на другую, и отсутствие других вариантов. Уже эта схожесть дает повод не только иронизировать, но и критиковать данную ситуацию. Ведь спешка, уход от ответственности за избрание идеологического символичного, могут говорить о том же, но уже постсоветском опасении, поиске «безопасных» названий, и не столько об инициативе снизу, сколько о директивности. В то же время власти многих городов и сельских общин, ввиду нежелания менять советские названия или нежелания брать ответственность за эти изменения, не провели декоммунизацию в отведенные для этого сроки. Поскольку законодательство о декоммунизации предусматривало чёткие этапы и даты реализации, в таких случаях решение принимал Верховная Рада Украины на основании рекомендаций Украинского института национальной памяти (УИНП).

Причин пассивной деидеологизации много. Они другие, нежели мы могли бы предположить у советских чиновников. Некоторые из них всплывут при анализе ближнего «горячего» дискурса декоммунизации в узком значении, позиции в котором мы выделим, исходя из проводимых стратегий декоммунизации и реакции на неё.

Дискуссия о декоммунизации: три определяющих дискурсивных позиции

В дискурсе декоммунизации относительно топонимических изменений нами выделены три позиции (Males 2016), проявляющиеся в последующих кейсах и процедурах переименований, поэтому вкратце охарактеризуем их.

Первая позиция, краеведческая (или «имперская старина»), хронологически появилась первой в ходе постсоветских переименований. Сначала её представители ратовали за возрождение дореволюционных названий, позже под опеку взяв и советские. Данная позиция хорошо дискурсивно развита за счет её доминирования в

других городских дискурсах, прежде всего, архитектурно-строительном. Там она имеет много сторонников как среди специалистов, так и всего населения, и согласно её самоопределению, противостоит коалиции власти и застройщиков ради сохранения архитектурного наследия. Целые издания и издательства становятся рупором данной позиции («Варто», «Кий» и др.), создано много групп в социальных сетях (напр., сообщество «Збережи старий Київ» («Сохрани старый Киев»), группа «Старий Київ»). Благодаря их работе имеем очень много материалов о прошлом города, его застройке и жителях. Следует заметить, что ностальгия по определенному золотому времени города и критика любых отступлений от него (архитектурных, топонимических, демографических) присутствует и в других украинских (напр., Melnychuk et al. 2019) и европейских исторических городах (Young et al. 2008).

Но при всех своих достоинствах, краеведческая дискурсивная позиция имеет существенные ограничения. Так, взгляд её всецело направлен в прошлое, что даёт не только навязчивую ностальгию, но и идеализацию этого прошлого, его уклада, устоев, героев. Интересно, что глубина этого взгляда при тысячелетней истории города и некоторых его урбанонимов (например, улицы Десятинная, Боричев Ток) оказывается не такой уж далекой, достигая максимум второй половины ХІХ столетия, но включает в свою орбиту всё новые и новые десятилетия советской эпохи по мере того, как мы от неё отдаляемся. Идеализация определенных годов, десятилетий и целых эпох возможна благодаря избирательности такого взгляда в прошлое. Также избирательность способствует выделению избранных социальных групп и нечувстивительность к другим группам, их роли, условий их жизни. Очевидно, что такими группами в условиях губернского города Российской империи были русские и обрусевшие зажиточные люди: дворяне, крупное чиновничество, старшие военные чины, купцы -- они жили более-менее богато, и, соответственно, демонстративно, имели ресурсы запечатлеть себя в зодчестве, монументальных и пространственных памятниках (урбанонимах). Избирательность, но другого толка, производится дискурсивными аргументами этой позиции, а именно -- говорением от имени «настоящих», «коренных» киевлян и клеймление оппонентов как «приезжих» (напр. в ФБ сообществе «Клуб коренного киевлянина»).

Вторая дискурсивная позиция -- героико-патриотическая («националистическая»), она оппозиционна не только первой, но и половинчатым, по их мнению, действиям власти. Эта позиция поддерживается людьми из организаций и партий патриотического толка, а также весьма четко прослеживалась в проводимой в кампании декоммунизации линии УИНП во главе с Владимиром Вятровичем (Majorov et al. 2017), разделяется патриотическими организациями, исследователями (например, член комиссии по наименованиям при КГГА, историк, общественный деятель Игорь Мельник, историк Игорь Гырыч (Hyrych 2013)). Эта позиция также среди своих стратегий имеет возрождение памяти об историческом прошлом, но это должны быть прежде всего национально-освободительные события и персоны. Именно с героико-патриотической дискурсивной позиции ратуют за тотальное обновление урбанонимии и запечатление в ней героев ХХ века, и современной борьбы за Независимость (V'yatrovich 2017; Hyrych 2013).

Наконец, третья дискурсивная позиция снимает противоречия первых двух, помещая дискурс декоммунизации в более широкий контекст деколонизации. В дискуссии с тематическим названием «Московский мост -- враг Украины?» её озвучила Владислава Осьмак, директорка центра урбанистических студий при Национальном университете «Киево-Могилянская академия» (НаУКМА) (Molyar et al. 2016). Её дискурсивная специфика, кроме всего прочего, заключается в деконструкции столь популярной в среде чиновников и населения стратегии нейтрализации. Последняя раскрывается как идеологически ангажированная, центрированная на определённых группах и культурах, а потому не свободная от дискриминаций других групп. Целью проведения в дискурсе декоммунизации данной позиции видится увеличение рефлексивности и ответственности всех субъектов выработки и принятия решения. Согласно этой позиции, в процессе администрирования вся урбанонимия во все времена является инструментом идеологии. Потому, к примеру, оттопонимичные урбанонимы (улицы Московская, Российская, Европейская площадь, площадь Анкары) далеко не всегда произвольны, а имеют своё обоснование. Ввиду этого, изменения символического пространства в Украине не завершается с процессом декоммунизации, они продолжаются дальше и приобретают больший масштаб, и принадлежат уже процессам деколонизации.

Общественные голосования: победы ничьи

Почти нетронутая в 1990-е гг., советская урбанонимия Киева не могла существовать дальше не только по политическим причинам, но, прежде всего, ввиду заострённой информационной войной чувствительности к символам, а также благодаря процедурному привлечению общественности к обсуждению декоммунизации и, в частности, переименований.

В основе процесса декоммунизации лежит пакет законов, одобренных на заседании Кабинета Министров Украины 31 марта 2015-го г.: «О доступе к архивам репрессивных органов коммунистического тоталитарного режима 1917-1991 годов»; «О правовом статусе и памяти борцов за независимость Украины в XX веке»; «Об осуждении коммунистического и национал-социалистического (нацистского) тоталитарных режимов в Украине и запрете пропаганды их символики». Согласно последнему из них к осужденной и запрещенной символике относятся:

«названия областей, районов, населенных пунктов, районов в городах, скверов, бульваров, улиц, переулков, спусков, проездов, проспектов, площадей, набережных, мостов, других объектов топонимики населенных пунктов, предприятий, учреждений, организаций, в которых использованы имена или псевдонимы лиц, занимающих руководящие должности в коммунистической партии (должность секретаря районного комитета и выше), высших органах власти и управления СССР, УССР, других союзных или автономных советских республик, работали в советских органах государственной безопасности, а также названия СССР, УССР, других союзных или автономных советских республик и производные от них, названия, связанные с деятельностью коммунистической партии (включая партийные съезды), годовщиной Октябрьской революции 25 октября (7 ноября) 1917 года, установлением советской власти на территории Украины или в отдельных административнотерриториальных единицах, преследованием участников борьбы за независимость Украины в XX веке (кроме названий, связанных с сопротивлением и изгнанием нацистских оккупантов из Украины или с развитием украинской науки и культуры)» (Verkhovna... 2015).

Кроме чёткого перечня критериев, подлежащего декоммунизации, в этой цитате обратим внимание на то, что она не распространяется на коллекционную, музейную, архивную, научную деятельность, на действующие символы, в частности, юридических лиц. Тем не менее, вокруг самой идеи декоммунизации и её воплощения с самого начала было множество домыслов, страхов, что связано не только с непродуманностью всех нюансов самой кампании, её процедур, постколониальным сознанием украинского населения, но и с информационной войной Российской Федерации. Эта общая дискуссия хотя и не будет в центре нашего внимания, но всё же создает давление на дискурсивные позиции конкретных случаев переименований, а чаще, создает общее отношение к декоммунизации. Об этом упоминает Алексей Куренной во время дискуссии «Московский мост враг Украины?», прошедшей 02 августа 2016 г. в Кризисном медиа-центре:

«Пожелания относительно переименований обычно совпадают с результатами соцопросов, касающихся вопросов переосмысления советского прошлого. «По данным Центра Разумкова, в центральной Украине примерно треть выступают «за» [декоммунизацию], четверть -- «против», треть не определились [...] По реакции на соцопросы Киев ближе к Волыни», -- отметил Алексей Куренной. При этом в «войнах петиций» между сторонниками различных вариантов переименования уже чётко прослеживается разделение на лагерь сторонников проевропейского либерального дискурса и дискурса националистического» (Molyar et al. 2016).

Кроме обсуждения экспертного и медийного с участием публичных фигур, важной частью декоммунизации становятся общественные обсуждения. Опыта последних не было ни в практиках наименований времен СССР, ни во время переименований первых годов возрожденной независимости. В нормативных актах, описывающих процедуру наименований и переименований, указана необходимость общественного обсуждения, но, заметим, не во всех случаях. Так, возвращение исторического названия или же переименование с использованием «нейтральных» названий не требует участия широкой общественности, хотя может и происходить. Скорее всего, законодателем считается, что названия из прошлого или же названия не в честь конкретных людей будут априори беспроблемными, неидеологизироваными, нейтральными. То, что это не так, можно показать на разных примерах, вспомним лишь о поликонфесиональности и секулярности. В столице Украины в 2015 году появилась улица Риздвяна (Рождественская), не Рамаданная, Дажбожая, Рош гашанная и т.д., с ней близки по духу ещё семь названых в честь христианских священнослужителей, а также улица Вифлеемская (вряд ли это «просто география», ведь ни Тель-Авивской, ни Иерусалимской улиц в городе нет).

Таким образом, в своем узком значении дискурс символической карты города можно проанализировать благодаря процедуре электронного голосования, петициям, экспертным обсуждениям вокруг переименований, где он преимущественно разворачивается.

В процессе переименований городских объектов Киева электронное голосование рассматривается как общественное обсуждение, поскольку в трёхмиллионнике иначе учесть мнение территориальной общины всего города не представилось возможным, а переименования в честь личностей, как указывалось выше, требуют согласия жителей. Электронное голосование проходит на сайте КГГА, в разделе «Е-місто» (электронный-город), подразделе «Общественное обсуждение проектов нормативно-правовых актов». В этом подразделе размещаются сроком на три месяца проекты решений Киевского городского совета о переименовании. К каждому проекту решения прикреплен подготовленный файл исторической справки о старом и новом названиях, дана возможность зарегистрированным лицам поставить свой голос «за» или «против», а также внести свои редакции или предложения к существующему проекту в виде комментариев. В разделе «Е-місто» размещен и портал для электронных петиций, среди которых отдельной рубрикой идут петиции о переименовании.

Требующее лишь доступа к интернету, поэтому для довольно многих сегодня легкодоступное, участие в изменении символического пространства привлекло большое число людей на указанные страницы голосования и петиций. Большинство голосований в период декоммунизации всё же были немногочисленны, преимущественно «за», лишь несколько случаев переименований были отклонены ввиду перевеса голосования «против» (Петра Калнишевского, Вячеслава Веремия, Леонида Телятникова) или же внешнего решения об изменении объекта названия (академика Петра Тронька, Ивана Миколайчука, Кахи Бендукидзе). Кроме своего прямого предназначения, голосование, а точнее комментарии, оставленные в рубрике «редакций и предложений», и петиции стали способом проявления активной позиции по данному вопросу.

Такое голосование и электронные петиции о переименовании улиц считаются одними из самых эффективных. В частности, так рассматривает данный инструмент Алексей Куренной, эксперт Центра международной защиты прав человека Национального университета «Киево-Могилянская академия»:

«люди в голосованиях чаще отдают предпочтение историческим названиям перед политизированными. «Киевляне чётко отличают, где декоммунизация, а где попытка «построить витрину», и такие голосования часто проваливались», -- отметил он. Так, например, предложения переименовать улицы в честь Бориса Немцова или Олега Сенцова не получили массовой поддержки» (Molyar et al. 2016).

Но эта оценка селективности голосования, как и «мудрости» народа при навязывании ему ложных авторитетов -- скорее выдача желаемого за действительное. Казалось бы, вот она панацея в решении многих щекотливых вопросов изменения идеологии символического пространства, так соответствующая духу демократии. Однако не только политики и военные, исторические фигуры (например, Бандера, Конашевич-Сагайдачный), но и, казалось бы, близкие многим авторитеты из сферы культуры, правозащитники могут восприниматься активной частью населения в штыки, как это случилось с инициативой переименования бульвара Алексея Давыдова в честь Виктора Некрасова, известного киевлянина, писателя, диссидента.

Это была попытка одного из первых переименований, прошедшего уже в конце 2014 года, задолго до официального старта декоммунизации. Процесс этого переименования отличался наличием разных форм активности и задействования территориальной общины. Как указано в комментариях к голосованию на сайте КГГА, данное общественное обсуждение сопровождалось опросом населения, обсуждениями в группах социальных сетей.

«предложение по переименованию бульвара Давыдова на бульвар Некрасова вызвало огромное негодование и непонимание среди жителей Русановки!

просто привожу результаты голосования, за один день (с 01.10.2014 по 02.10.2014), в группе Русановка в фейсбуке (около 1000 членов группы)

Поддерживаете ли Вы возможное переименование бульвара Алексея Давыдова на:

переименовать на "Венецианский бульвар" - 37 голосов

переименовать на "Александра Давыдова" - 8 голосов

переименовать на "Бульвар Степана Бандеры" - 5 голосов

переименовать на "Виктора Некрасова" - 2 голоса переименовать на "Русановский бульвар" - 2 голоса другие варианты переименования - 4 голоса

группа закрытая, но доступ есть у депутатов Киевгорсовена Наталии Шульги и Олеся Маляревича как видите, идею с Виктором Некрасовым не поддерживает никто при этом, за то, чтобы оставить существующее название (Алексея Давыдова) было отдано 69 голосов»

В результате имеем случай не формального и не случайного, а весьма напряжённого голосования: «за» 356 и «против» 356. Итого было принято решение об отклонении предложенного названия. А так как советское название бульвара в честь Алексея Давыдова, советского партийного и хозяйственного деятеля высокого ранга, полностью подпадало под действие позже принятых законов, несмотря на все перипетии, переименование было обречено на завершение. Вместо него предложено и вынесено на новое рассмотрение и голосование название в честь композитора, автора официального гимна Киева «Як тебе не любити, Києве мій!» Игоря Шамо. Для этого измененный проект решения о переименовании данного бульвара был повторно вынесен на голосование, которое уже не вызвало такого ажиотажа: 160 «за», 59 «против» и 15 комментариев.

Комментариев к первому же голосованию было оставлено по сравнению с другими голосованиями такого рода среднее количество - 76, и они представили типичные для всех других голосований позиции. Первая и доминирующая позиция отрицала необходимость переименований в тяжёлые времена, да и поставила под сомнение саму значимость такой активности, предлагала расходы на переименование направить в другое русло. Другие пишущие высказывались за переименование, но с использованием абстрактных, лирических названий, считая их, по-видимому, нейтральными. Также для многих людей вполне приемлемо было старое название: они считают его «укоренённым» и упоминают объекты Киева, появившиеся во время пребывания А. Давыдова у власти. Их же немногочисленные оппоненты выступают за переименование, в том числе в честь В. Некрасова, но больше всё же акцентируют внимание на неприемлемости старого названия, так как с персоной А. Давыдова связана Куреневская трагедия (Nakhmanovich 2006). Они также пишут о проблемах и сомнительной ценности других его следов на карте города. Наконец, отдельные комментарии, отмечая значимость персоны В. Некрасова, предлагают назвать в его честь какую-то новую улицу на окраинах, или, наоборот, в центре Киева, где писатель и жил. Таким образом, видим, что основным посылом комментариев с разной степенью убедительности и эмоциональности был протест против изменений и/или их содержания. Основным маркером оппонентов переименования бульвара Давыдова в данной дискуссии был статус коренного киевлянина, самими себе присваивавшийся и отбиравшийся у других. Из этого всего следует, что дискурсивная позиция краеведческая («имперская старина») здесь доминирует, беря под опеку советское наследие.

Бросается в глаза то, как быстро консервируется в повседневности жителей урбанонимия: введенная только полстолетия назад, она уже кажется «старой», а потому «истинной». И без длительной, кропотливой актуализации в общегородском дискурсе нового названия, его связанности с местностью, разъяснения причин неуместности старого, поддержки общественности сложно достичь. Даже в, казалось бы, исключительном примере такой актуализации, как переименование части улицы Институтской в аллею Героев Небесной Сотни -- она была первая в ряду переименований через несколько месяцев после самих событий расстрела -- в одном из самых массовых общественных обсуждений (1614 «за» и 1032 «против», 472 «редакций и предложений») в комментариях видим те же аргументы противодействия изменениям.

Среди оставленных комментариев в ходе общественного обсуждения переименования бульвара Давыдова один был такой: Московский мост обязательно нужно переименовать. Что ж, последуем за ним и мы.

«Московский мост как враг Украины»

Когда речь заходит о символическом статусе объектов городской среды, или об их политической значимости, акцент, как правило, ставится на словах «символический» или «политический», а не на слове «объект». То есть мы заведомо склонны воспринимать городские объекты по большей части инструментально: либо как предметы борьбы различных групп интересов, либо как выразителей разных идеологических позиций внутри дискурсивного контекста города или страны. Далее мы рассматриваем один из важных инфраструктурных объектов города Киева «Пивничный мост» (Северный мост) как существенный источник политических противоречий, не сводящихся, однако, исключительно к вопросам борьбы за ресурсы и «правильный» символический статус (в контексте споров о названии). Кейс этого моста, до 2018 года называвшегося Московским, был выбран по той причине, что он стал одним из самых заметных в урбанонимическом дискурсе. В качестве эмпирической базы мы используем публикации в киевских городских и общенациональных медиа, освещающие ведущиеся вокруг бывшего Московского моста споры. Теоретическим основанием для такого рассмотрения нам послужит предложенная Бруно Латуром концепция «политики вещей» (Dingpolitik), противопоставленная традиционной «политике людей» или Realpolitik, а также более широкий концептуальный фон, связанный с переосмыслением отношений между человеческими и не-человеческими участниками социальной жизни (Latour 2005).

Ключевая идея, выраженная Латуром в понятии Dingpolitik, состоит в том, что границы политической сферы определяются не столько институциональными механизмами общественной активности и политического представительства граждан, сколько способностью тех или иных «предметов беспокойства» сосредотачивать вокруг себя общественное внимание. Если кратко, политика начинается там, где появляется объект, способный генерировать внимание и волнение общественности. В этой связи, попасть в центр политического разбирательства рискуют не только политики, чиновники и лидеры общественного мнения, но и любая вещь, в том числе и объект городской инфраструктуры -- мост, если он становится заметным источником некоторого рода проблем. Сама способность таких объектов «порождать вопросы и проблемы» не является их перманентной характеристикой, а всегда имеет свою историю, что позволяет ставить вопрос о «начале» и «конце» их политизации. Латур описывает 5 стадий политизации, через которые может пройти (или не пройти) тот или иной предмет беспокойства. Каждая из них предполагает своё особое понимание «политического» и позволяет вести речь об особых следствиях для общественной жизни. Таким образом, автор выстраивает своеобразный диапазон возможностей политизации объекта, который варьируется от ситуации «политическое-1» до ситуации «политическое-5».