Органы советской юстиции в борьбе с антисоветской агитацией в тылу в начальный период Великой Отечественной войны (на материале Челябинской области)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Органы советской юстиции в борьбе с антисоветской агитацией в тылу в начальный период Великой Отечественной войны (на материале Челябинской области)

Арсений Вадимович Старков



Аннотация

Рассматриваются особенности карательной политики советских органов юстиции в отношении преступлений, связанных с антисоветской агитацией (ст. 58.10 УК РСФСР), на примере работы Челябинского областного суда в 1941-1942 гг. Документация органов юстиции и архивно-следственные дела позволяют не только рассмотреть общие направления развернутой кампании по пресечению политических преступлений, но и проанализировать социальный и возрастной состав обвиняемых, а также многоаспектную палитру общественных настроений в тылу в экстремальной обстановке начального периода войны.

Ключевые слова: советская юстиция, антисоветская агитация, Великая Отечественная война, сталинизм, советский тыл



Soviet justice authorities in the struggle against anti-Soviet agitation in the rear during the initial period of the Great Patriotic War (on the material of Chelyabinsk region)

Arsenii V. Starkov

Higher School of Economics University, Moscow, Russian Federation, astarkov@hse.ru

Abstract. The article examines the features of the punitive policy of the Soviet justice authorities toward crime of antiSoviet agitation (Article 58.10 of the Criminal Code of the RSFSR) on the material of Chelyabinsk region. The goal of the article is, on the one hand, to analyze the general directions of the judicial authorities against such political crimes, utilized punishments and fluctuations of this policy, and, on the other hand, to examine the direct content of statements which were perceived by the authorities as anti-Soviet. Moreover, social and age structure of the accused are considered.

The research is based on the records of the Chelyabinsk Regional Court and the court management bodies (People's Commissariats of Justice of the USSR and RSFSR), as well as on materials of investigative cases on anti-Soviet activities. The Chelyabinsk region can be regarded as representative for studying the specificities of relations between the Soviet state and the society during the war. Particularly, this region (like the Urals as a whole) became one of the centers of large-scale evacuation in 1941-1942. Mass migration of evacuees to the east have led to a significant complication of the social landscape and socio-economic relations here. In the conditions of political uncertainty of the first war years, the growth of social and every-day problems and general socio-psychological fatigue in the rear provoked a significant increase in anti-Soviet sentiments, which included: criticism of the authorities, dissatisfaction with the current conditions of living, and defeatism. The Soviet state, realizing the significant danger of such moods, launched a large-scale campaign against ideological opponents. At the same time, repressions against counter-revolutionary crimes were interpreted in the traditions of the pre-war period of the "Great terror" as a struggle against the "fifth column". As a consequence, persons accused in anti-Soviet agitation were perceived as real accomplices of the Nazis. From the very beginning of this campaign, death sentences accounted a significant proportion amongst the elected punishments. Accused person could be sentenced to capital punishment only for oral statement against the Soviet state. Since the spring of 1942, the higher bodies of justice of the RSFSR and the USSR began to gradually decelerate this campaign. Consequently, the number of new cases under Article 58.10 slightly decreased, as well as percentage of death sentences, which were replaced with imprisonment. The latter, in many respects, was caused by a reduction in "human resources" and intention to keep them. To summarize, the overwhelming number of the accused persons expressed, mainly, every-day grievances related to the life deterioration in the wartime. A significant part of the accused were ordinary workers, employees, and collective farmers, who were not class alien elements. A significant decrease in the punitive policy on political charges by the beginning of 1943 was due to the stabilization of the situation at the front. When the threat to the existence of the Soviet state and its system passed, such statements no longer represented the same danger as in the initial period of the war. Furthermore, the level of open statements criticizing the Soviet government or containing defeatism among the citizens has also significantly decreased.

Keywords: Soviet justice, anti-Soviet agitation, Great Patriotic War, Stalinism, Soviet rear карательная политика юстиция советский



В статье рассматриваются практики борьбы органов юстиции с антисоветскими настроениями в тылу. Актуальность темы определяется тем, что подобный анализ позволяет не только выявить особенности функционирования сталинизма, характерные для периода войны в целом, но и рассмотреть сложную палитру общественных настроений в период экстремальных испытаний. Особенности работы советской юстиции в 1941-1945 все активнее изучаются российскими исследователями [1-5]. В значительной степени их работы посвящены отдельным регионам или же конкретным категориям преступности. Англоязычная историография в большей степени обращается к общим вопросам взаимодействия власти и общества в тылу в годы войны [6], однако именно на английском языке вышел ряд работ, непосредственно посвященных формам антисоветской агитации и их восприятию властью [7-9]. Российские исследовали также обращаются к отдельным аспектам антисоветизма [10, 11]. Тем не менее эта тема требует дальнейшего углубленного изучения - выявления конкретных форм и характера антисоветского, с точки зрения власти, поведения, возрастной и социальной структуры обвиняемых, а также анализа общих направлений и флуктуаций государственной политики в этой сфере.

Источниковая база исследования - делопроизводственные документы (отчеты, материалы переписок, директивы и приказы) народных комиссариатов юстиции СССР и РСФСР, которые осуществляли управление судебными органами, а также документы Челябинского областного суда. Для непосредственного анализа правоприменительной практики рассматриваются материалы конкретных уголовных дел, возбужденных за антисоветскую агитацию.

Обращение к уральскому региону является особенно показательным, поскольку он стал одним из главных центров эвакуации, что привело к существенным социально-экономическим изменениям в регионе и сказалось на политической атмосфере. На Урале, по разным оценкам, разместилось около 40% общего числа эвакуированных по РСФСР [12. С. 113], а общая численность населения в 1941-1942 гг. возросла на 9,9%, достигнув 15,6 млн человек [12. С. 119], количество рабочих на территории Урала возросло на 27,1% [13. P. 11]. В Челябинской области на январь 1942 г. из более чем 1,6 млн эвакуированных на Урал находились 425 тыс. эвакуированных, даже больше, чем в Свердловской области, где в 1942 г. разместились 378 611 человек [14. С. 459]. Подобные миграции вызвали обострение комплекса социально-бытовых проблем: нехватка жилья для эвакуированных, трудности с транспортом, питанием и снабжением. При этом ситуация на фронте была предельно тяжелой, а существование советского государства находилось под угрозой. Колоссальный социальный стресс, вызванный этими обстоятельствами, на фоне усложнения социального ландшафта и встречи представителей разных культур в тылу приводил - наряду с патриотическим подъемом - и к росту социальной напряженности, антисоветских настроений, появлению пораженчества.

Советская власть однозначно оценивала любые формы контрреволюционных преступлений как наиболее тяжелые: «В условиях войны тягчайшие из всех преступлений, которые знает Особенная часть уголовного права - контрреволюционные - еще более повышают свою опасность... в условиях Отечественной войны каждое контрреволюционное преступление по существу играло на руку врагу и тем самым приобретало характер изменнического» [15. С. 61-62]. Формулировки Уголовного кодекса позволяли предельно широко трактовать понятие контрреволюционной деятельности. Особенно это касалось наиболее «популярной» статьи 58.10 УК РСФСР, которая под антисоветской агитацией понимала «.пропаганду или агитацию, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений» [16]. Именно по этой статье чаще всего квалифицировались высказывания населения, которые несли в себе ту или иную критику власти в годы войны.

Как отмечает О.В. Будницкий, второе полугодие 1941 г. вполне можно назвать «большим террором», поскольку тогда доля смертных приговоров оказалась сопоставимой с периодом Большого террора и составляла 40%. Конечно, по общим размерам репрессии конца 1930-х гг. были гораздо масштабнее, тем не менее такой высокий процент смертных приговоров говорит о том, что и в 1937-1938 гг., и во втором полугодии 1941 г. значительную роль играла установка на фактическое истребление, а не перевоспитание обвиняемых [7. P. 479]. Советская власть с самого начала своего существования уделяла особенное внимание контрреволюционным преступлениям. Поэтому неудивительно, что после нападения Германии на СССР началась широкая кампания по борьбе с антисоветскими проявлениями. Отметим, что право в 19301950-е гг. в целом воспринималось советской властью исключительно как орудие для достижения политических целей, «как прикладное явление, инструмент, а не самодовлеющая ценность» [17. С. 10].

Всего за 1941-1945 гг. за антисоветскую агитацию были осуждены более 149 тыс. человек (необходимо принимать в расчет оккупацию значительных территорий СССР), более 95 тыс. были осуждены в 19411942 гг., на которые пришелся пик преследований по ст. 58.10 в годы войны [7. P. 448]. В 1941 г. по всем контрреволюционным делам большинство приговоров было вынесено общими и специальными судами (в том числе военными трибуналами): в отношении 48 877 человек против 26 531 человека, осужденного внесудебным Особым совещанием (ОСО) НКВД. В 1942 г. ситуация изменится на противоположную: из 124 406 осужденных за контрреволюционные преступления только около 37,6% будут осуждены общими судами и трибуналами, а около 62,4% - ОСО [18. С. 608]. Это было связано в первую очередь с постановлением Государственного Комитета Обороны (ГКО) № ГКО-903сс от 17 ноября 1941 г., давшим право ОСО выносить постановления по преступлениям, связанным со ст. ст. 58 и 59 УК.

Как показывает статистика по РСФСР, если в первом квартале 1941 г. было открыто 5 248 дел, во втором - 4 846, то в третьем квартале таких дел было возбуждено уже 13 310, в последнем квартале первого военного года было возбуждено 8 895 дел. Если принять первый квартал за 100%, то третий квартал составит 253,6%, а четвертый - 169,5% [7. P. 452]. На местном уровне выявляется та же картина: если за первое полугодие 1941 г. в Челябинский областной суд поступило 249 дел по контрреволюционным преступле- ниям¹, то за второе полугодие - уже 1 145. Рост преследований по антисоветским статьям во многом был связан с попыткой нейтрализовать «пятую колонну», которая, с точки зрения власти, могла дестабилизировать обстановку в тылу в условиях чрезвычайной неопределенности. Работники органов юстиции объясняли такой рост дел совсем не тем, что началась очередная кампания по изъятию определенных лиц, высказывавших антигосударственные (с точки зрения власти) настроения. По мнению работников Челябинского областного суда, «поступление их (спецдел. - А.С.) во втором полугодии возросло в три с лишним раза². Это показывает, что с момента начала войны с германских фашизмом деятельность контрреволюционных элементов значительно расширилась и активизировалась» [19. Л. 1]. Генетическое родство репрессивной политической кампании первых военных лет с периодом Большого террора, когда «призрак пятой колонны» был одной из главных движущих сил для развертывания репрессий в условиях угрозы войны [20. C. 288301, 308], обнаруживается и в тенденциозной подборке примеров дел в отчете Челябинского суда: Шанши- нов 1 августа 1941 г. был приговорен к расстрелу за то, что, будучи председателем колхоза, «сознательно вывел из строя конское поголовье фонда РККА, на требование колхозников беречь этот фонд заявлял: “Не нужно колхозное добро отдавать советской власти, так как она для колхозов ничего хорошего не дала”». При этом отдельно подчеркивалось, что осужденный «в 1921 г. принимал активное участие с оружием в руках против Советской власти»³ [19. Л. 1 об.]. Такая риторика шла сверху, что достаточно красочно показывают приказы Наркомата юстиции РСФСР. В отношении ряда региональных судов в конце октября 1941 г. говорилось, что эти суды «не перестроили еще своей работы по делам о контрреволюционных преступлениях в соответствии с требованиями военной обстановки и в ряде случаев проявляют гнилой либерализм в отношении фашистских агентов, проводящих террористическую и пораженческую агитацию среди населения» [21. Л. 106]. Те, кто высказывал недовольство текущей обстановкой и государственными мерами, рассматривались фактически как пособники врага, которые осуществляют вредительскую деятельность.

Юридически идея ужесточения репрессий в отношении антисоветских элементов проявилась главным образом в применении даже в тыловых регионах СССР

ч.2 ст. 58.10 УК РСФСР вместо ч. 1. Часть 2 предполагала ответственность за антисоветскую агитацию «в военной обстановке или в местностях, объявленных на военном положении». И если ч. 1 предполагала лишение свободы на срок не ниже шести месяцев, то ч. 2 - наказание вплоть до высшей меры социальной защиты - расстрела. Суды в тылу, отдаленном от линии фронта, поначалу продолжали привлекать граждан к ответственности по ч. 1 ст. 58.10, видимо, полагая, что признак военной обстановки касался лишь прифронтовых территорий, которые были объявлены на военном положении. В одном из приказов Народного комиссариата юстиции осенью 1941 г. было прямо предписано: «Контрреволюционную пропаганду и агитацию, совершенную в военное время, квалифицировать по ч. 2 ст. 58.10 Уголовного кодекса РСФСР независимо от того, совершено ли преступление на территории, объявленной или не объявленной на военном положении» [21. Л. 108-109].

Очевидный уклон в сторону истребления потенциальных врагов в условиях войны выявляется в приказе Наркома юстиции РСФСР от 31 октября 1941 г.: «Применение лишения свободы по ч. 2 ст. 58.10 УК должно быть обязательно мотивировано и в приговоре приведены обстоятельства, послужившие основанием к смягчению наказания» [21. Л. 108]. Иными словами, было дано разъяснение, что в случае обвинения по указанной статье высшая мера наказания должна была выноситься по умолчанию, лишение свободы могло быть вынесено в случае смягчающих обстоятельств. Вероятно, с этим разъяснением связано такое существенное увеличение числа смертных приговоров. Правда, уже 26 января 1942 г. новым приказом Наркома юстиции РСФСР этот пункт был отменен [22. Л. 72] - с этого времени выявляется новая тенденция по опре- деленному снижению направленности судебной репрессии на уничтожение антисоветских элементов, хотя в целом репрессивная кампания начального периода войны еще продолжалась.

Высказывания населения, которые трактовались властью как антисоветские и отложились в архивноследственных делах, обнаруживают ряд устойчивых сюжетов, которые могли сочетаться или изменяться, но в том или ином виде воспроизводятся в различных делах:

1) пораженческие настроения - от сомнений в боеспособности армии и обороноспособности советского государства до позитивных ожиданий от возможной оккупации СССР немецкой армией. Сюда же можно отнести недоверие к информации, транслируемой властью (например, критика сводок Информбюро о положении на фронте);

2) недовольство политического характера: коммунистической властью, выборной системой, критика партийных и советских руководителей и т.п.;

3) недовольство социально-экономическим устройством - критика колхозного строя, возмущение низким уровнем зарплат и т.п.;

4) бытовые недовольства условиями жизни (питание, транспорт, нехватка продовольственных товаров, тяжелые условия труда и т.п.);

5) анекдоты и оскорбительные (в том числе нецензурные) высказывания в адрес СССР и его руководителей. За рамками настоящей статьи остаются антисемитские высказывания, которые носят особый характер, но также почти всегда были увязаны с антисоветскими настроениями [23].

Одним из факторов, влиявших на общественные настроения, были успехи и завоевания той или иной противоборствующей стороны (советской или немецкой) [24. P. 796-797]. Поэтому в начальный период войны в условиях глобальной неопределенности, когда под вопросом было существование советской системы в целом, произошел скачок пораженчества. После начала перелома в войне, с конца 1942 г. и до окончания войны, подобные настроения фактически сходят на нет. Для одних людей такие высказывания были своего рода способом эмоциональной разрядки, другие, видимо, вполне серьезно надеялись, что победа Германии в войне обеспечит более благополучную жизнь (социально-экономически и политически). Дело против Комалова Голея, 1913 г. рождения, рабочего Челябинской ГРЭС, показывает, что пораженчество и неверие в оборонную мощь СССР часто увязывались с бытовыми проблемами. 19 июля 1941 г. Комалов был задержан в одном из магазинов Челябинска за то, что в ходе перебранки с другими покупателями в очереди заявил: «Я в армию не пойду, лучше отсижу в тюрьме 10 лет. В армии кормят аржаным хлебом и то не досыта», - после чего нецензурно выругался в адрес Красной Армии [25. Л. 14]. Комалов был обвинен по ч. 2 ст. 58.10 УК. Челябинский областной суд 30 августа 1941 г. так описал высказывания Комалова: «Среди гр[ажда]н высказывал а/с измышления, дискредитировал Красную Армию, клеветал на материальное положение Красной Армии по обеспечению продуктами питания, высказывал ряд других измышлений, направленных на подрыв мощи советского государства». В результате пожелание подсудимого - провести 10 лет в тюрьме вместо службы в армии - почти сбылось: суд приговорил Комалова к восьми годам лишения свободы [25. Л. 35-35 об.]. Дела о пораженчестве иногда содержали достаточно курьезные фабулы, которые выявляют разнообразные настроения населения в тылу. Петр Любимов, кулак, уже будучи арестованным за антисоветскую агитацию среди крестьян после начала войны, находясь в курганской тюрьме, «рекомендовал заключенным сохранять вручаемые им на руки копии обвинительных заключений и приговоров для предъявления победителям-фашистам, последние по этим документам создадут хорошие условия жизни». Очевидно, что надежды на «перевоспитание» такого ярого противника советской власти не было: 23 сентября 1941 г. Любимов был приговорен к расстрелу [19. Л. 12].

В 1942 г. произошло существенное сокращение поступления спецдел в суды общей юрисдикции: если за второе полугодие 1941 г. в Челябинский облсуд поступило 1 115 дел, то за первое полугодие 1942 г. таких дел было лишь 362. То есть их количество сократилось более чем в три раза [19. Л. 19]. Это не было связано со свертыванием репрессий: теперь основная часть дел, которые поступали в работу органов НКВД, шла в ОСО, а не в суды общей подсудности. Можно согласиться с оценкой, что «в период войны сталинское руководство вновь предпочло опереться на привычные - закрытые, ускоренные и упрощенные - способы подавления “контрреволюции”, ограничив при этом роль гражданских судов» [26].

Ужесточение репрессий проявилось и в ужесточении мер наказания: в первом полугодии 1941 г. в Челябинской области за контрреволюционные преступления к расстрелу был приговорен всего 1,1% осужденных, во втором доля таких осужденных увеличилась до 23%. Из 563 здесь осужденных по ч. 2 ст. 58.10 196 человек получили расстрел, а подавляющее большинство, 291 человек, - длительные сроки наказания, до 10 лет лишения свободы. По всем контрреволюционным преступлениям в первом полугодии 1941 г. сроки от 9 до 10 лет получили 44,3% осужденных, во втором полугодии это число увеличилось до 55% [19. Л. 2 об.-3]. Но зачастую и без того суровые приговоры в виде 10 лет лишения свободы по ч. 2 ст. 58.10 отменялись по мягкости. Такие факты либерализма со стороны судей характеризовались как «мягкотелость» [19. Л. 3 об.].

Социальный состав осужденных был достаточно разнообразным и показывает, что значительная доля привлеченных к ответственности во втором полугодии 1941 г. состояла далеко не из классово чуждых. И хотя Челябинский областной суд тенденциозно сообщал, что «основная часть осужденных за контрреволюционные преступления относится к числу социально враждебной части населения», и тут же отмечал, что «только 33,8% относится за счет служащих, рабочих и колхозников». Такая откровенность о том, что больше трети контрреволюционеров фактически оказались представителями социальной основы советского общества, видимо, все же смутила авторов отчета, в результате было уточнено, что эти 33,8% состоят из «лодырей, дезорганизаторов производства и других противообщественных элементов» [19. Л. 3 об.'-4]. Статистика показывает, что больше всего среди осужденных по контрреволюционным преступлениям было единоличников (19,4%), следом шли белогвардейцы (14,6%) и кулаки (14,6%), служащие составляли 12,8%, а вот доля рабочих (11,2%) оказалась сопоставимой с числом деклассированных элементов (11,7%) [27. Л. 16]. В судебной практике обнаруживается значительное число дел, в которых обвиняемыми за антисоветскую агитацию оказывались крестьяне или рабочие, которые были далеки от образа врага советской власти. Иосиф Жак, 1921 г. рождения, происходил из кресть- ян-бедняков и на момент ареста работал слесарем Кирзавода № 2 Челябинска [28. Л. 20]. Дело было возбуждено 1 сентября 1941 г. после заявления одного из его соседей, который на допросе показал, что обвиняемый, проживая еще с тремя рабочими в комнате барака, «с тех пор как началась война, ежедневно приходя с работы домой, в комнате распространяет ложные слухи». Сами слова обвиняемого обнаруживают достаточно распространенный набор штампов, связанных с ожиданиями от победы нацистской Германии в войне: «[нецензурное слово] не стоит Советский Союз и Красная Армия, Гитлер придет, разобьет колхозы и совхозы, жить будет лучше, жить будем по-старому». Жак также высказывал антисемитские настроения, увязывая их с надеждой на победу немецкой армии: «Гитлер не любит жидов, придет - покажет, будет сечь» [28. Л. 4]. В обвинительном заключении действия Жака были охарактеризованы как «высказывания, направленные на дискредитацию Советского Союза, Красной Армии и восхваление одного из враждебных нам государств» [28. Л. 22]. Суд 30 сентября 1941 г. приговорил Жака - в духе чрезвычайно жесткой репрессивной политики первого военного полугодия - к высшей мере наказания, а Верховный суд РСФСР этот приговор оставил в силе [28. Л. 29 об., 33 об.]. Однако после ходатайства о помиловании Президиум Верховного совета СССР заменил Жаку расстрел десятью годами лишения свободы [28. Л. 35 об.].

Жертвами политических преследований в первые военные месяцы часто становились попросту озлобленные тяжелыми условиями жизни в тылу граждане. Дело против 66-летней Анны Гамовой, работницы одного из челябинских эвакогоспиталей, было возбуждено 17 марта 1942 г. после доноса ее соседа по комнате: «... гражданка Гамова за последние месяцы распустила свой язык, освирепела и стала ужасно похабной ругательницей. Несмотря на разумные ей советы и требования со стороны меня и мамы о том, чтобы осознала и перестала быть такой преступно-похабной, это она наперекор до невозможности становится еще хуже невыносимой. И.В. Сталина систематически называет бандит или Шмарин, В.И. Ленина иногда называет лысый черт. М.И. Калинину дала прозвище - “Старый козел”» [29. Л. 18.1-18.1 об.]. На допросах выяснилось, что Гамова высказывала сомнения в достоверности сообщаемой властями информации: «Да что слушать брехню, пишут, что хорошо, а на самом деле нет», - и, более того, выражала прямую критику советской власти: «Какая эта рабочая власть, насели и правят не так» [29. Л. 4 об.]. В мае 1942 г. Гамова была приговорена к 10 годам лишения свободы, что в ее возрасте, пожалуй, было равносильно смертному приговору.

Судебные работники объясняли значительное количество осужденных рабочих и служащих (которые, к удивлению, оказывались настроены антисоветски) тем, что, с их точки зрения, за личиной классово близких скрываются антисоветские элементы: «.как органы следствия, так и суд недостаточно исследуют социальное прошлое подсудимых и их связи с враждебными элементами в настоящее время». Судебные работники настаивали на необходимости «глубже исследовать социальные корни каждого привлеченного к уголовной ответственности», что объяснялось тем, что «важнейший вопрос о социальном прошлом обвиняемого - вопрос, решающий судьбу меры наказания» [19. Л. 1414 об.]. Иногда чрезмерная ориентация на социальное происхождение и классовую принадлежность обвиняемого приводила к настоящим курьезам. По делу Санникова, обвинявшегося в антисоветской агитации в конце августа 1941 г. прокурор Шишокин заявил на суде: «Дело вернуть на доследование, передопросить всех свидетелей, так как обвиняемый происходит из рабочих и вряд ли он мог заниматься к/р деятельностью» [19. Л. 16].

В первом полугодии 1942 г. в Челябинской области среди привлеченных за контрреволюционные преступления окажется 27,5% рабочих, а классово враждебные (кулаки, торговцы и деклассированные) составят даже меньшую долю - 21,1%. Теперь такая высокая доля рабочих объяснялась тем, что «большинство таких лиц, которые, хотя и относятся к числу трудящихся, но преступления совершили по мотивам враждебного отношения к существующему строю, за репрессии родственников (родители, братья и т.п.)» [19. Л. 21].

Второе военное полугодие приведет и к изменению возрастной структуры привлеченных к уголовной ответственности по спецделам: если с июля по декабрь

1941 г. доля лиц до 30 лет составляла менее 30%, то в первом полугодии 1942 г. она возросла до 45,4%. Такой рост в Челябинской области объяснялся «нежеланием участвовать в обороне против фашистской агрессии. Нежелание это у привлеченных вызвано большей частью страхом за собственную жизнь. Преступления в этом случае выражаются в форме устного выражения недоверия правительству, распространении панических слухов» [19. Л. 21]. 30-летний кочегар Глазырин был обвинен в антисоветской агитации за то, что, получив повестку о явке к 9 часам утра 30 марта

1942 г. на призывной пункт, по словам одного из свидетелей, заявлял на трамвайной остановке: «“Я не буду воевать на сухарях, надо возмущаться, что евреи не воюют, так как их советская власть”. Глазырин же производил высказывания неоднократно, переходя от одной кучки граждан к другим [гражданам], а также, несмотря на предупреждения со стороны отдельных граждан, не унимался». В результате вместо военкомата Глазырин был доставлен в отдел НКВД. В июне 1942 г. он был приговорен к 10 годам лишения свободы [30. Л. 35-35 об.].

С весны 1942 г. в правоприменительной практике по контрреволюционным делам появляются новые тенденции: в отчете Челябинского суда за первое полугодие 1942 г. говорилось, что «качество работы Облсуда в части оставления приговоров в силе снизилось на 33%... Изменение приговоров преимущественно относится за счет замены расстрела лишением свободы». Далее судебные работники указали, что на 15 июня они получили «извещения из Верхсуда на осужденных к ВМН на 73 человека, из них оставлены приговоры в силе на 15 чел., остальным расстрел заменен - 58 чел., или 76%» [19. Л. 23 об.]. О.В. Будницкий отмечает, что снижение репрессий в целом по всему Советскому Союзу не только по контрреволюционным, но и по общеуголовным делам началось с февраля-марта 1942 г.: советские власти осознали определенную необходимость сохранения человеческих ресурсов: «.было разумнее отправлять осужденных в армию, чем их расстреливать», - поэтому начиная с указанного периода (особенно это касалось осужденных по общеуголовным делам) они направлялись в действующую армию или на флот с отсрочкой исполнения наказания [24. P. 777, 780].

Хотя Челябинский областной суд согласился с рядом отмененных расстрелов, тем не менее отметил, что «.в отношении подавляющего большинства мы с определениями Верховного суда не совсем согласны и считаем замену ВМН лишением свободы необоснованной и неправильной нас ориентацией». Приведенный далее в отчете суда пример как раз показывает не только флуктуации в карательной политике в отношении политических преступлений, но и определенную степень противоречивости двух разнонаправленных тенденций: с одной стороны, ужесточения репрессии, с другой - ее смягчения. Речь идет о деле Невской- Беспалко, 1898 г. рождения, которая в 1919 г. выехала за границу, но уже в 1925 г. вернулась в Советский Союз, поселившись во Владивостоке: «При посредничестве сотрудника японского посольства познакомилась с агентом немецкой разведки Юрием Беспал- ко...», - за которого Невская вскоре вышла замуж. Отмечалось, что «Невская с начала войны повела активную пораженческую агитацию». Такая биография не могла не привести к суровой мере наказания: суд приговорил Невскую по стю 58.10 к 10 годам лишения свободы, однако Верховный суд СССР отменил приговор, так как счел его слишком мягким в отношении потенциального врага народа. Дело вновь было направлено в Челябинский суд, который во второй раз - очевидно, в связи с непосредственным указанием Верховного суда СССР - вынес Невской высшую меру наказания. Но к большому удивлению челябинских судей тот же Верховный суд СССР расстрел теперь уже заменил на 10 лет лишения свободы.

Очевидно, что флуктуации в карательной политике первого военного года вылились в совершенно нелогичные, на первый взгляд, действия высшей судебной инстанции - Верховного суда СССР, который сначала сам же отменил, а потом вынес осужденной 10 лет лишения свободы. В документах Челябинского суда обнаруживается некоторая растерянность такой либерализацией со стороны высшего судебного органа Союза. Используя риторику первого военного полугодия, суд позволил себе, хотя и достаточно мягко, высказать критику в отношении Верховного суда СССР: «Совершенно очевидно, что во всех этих и им подобных случаях необходимо применение высшей меры наказания как к ярым врагам народа, перевоспитание которых - дело безнадежное. Однако Верховный суд почему-то находит возможным замену ВМН лишением свободы. Мы против необоснованного применения ВМН..., но должен признать, практика Верховного суда СССР по делам, подобным приведенным мною выше, во многом непонятна» [19. Л. 23 об .-25].

Вряд ли какую-либо ясность привнесла и формулировка приказа № 04 Наркома юстиции РСФСР «О работе Челябинского областного суда» от июня 1942 г.: «Устранить из практики работы областного суда либерализм в применении мер наказания, особенно по делам о контрреволюционных преступлениях и другим важнейшим категориям дел. Наряду с этим не допускать ни одного случая неосновательного осуждения и применения ВМН без достаточных оснований» [22. Л. 8, 12].

При этом, несмотря на критику, связанную с заменой значительного процента смертных казней, Наркомат юстиции отмечал непозволительно высокий уровень оправдательных приговоров в целом по всем уголовным делам в Челябинской области - 13,6% всех лиц, преданных суду, были оправданы. Карательная политика Свердловского областного суда оказалась еще более жесткой: если во втором полугодии 1941 г. высшая мера наказания была заменена на лишение свободы в отношении 51% осужденных, то в первом полугодии 1942 г. расстрел заменили в отношении 73% осужденных. О значительном ужесточении репрессии против антисоветских высказываний в годы войны говорит приведенный в архивных документах пример из практики Свердловского суда: Минин и Андреянц 18 апреля 1942 г. по ч. 2 ст. 58.10 были приговорены к расстрелу за то, что «они, будучи вызваны в судебное заседание во время процесса, выражались нецензурными словами по адресу членов суда». Правда, Верховный суд РСФСР все же переквалифицировал их деяние на хулиганство [7. P. 474; 22. Л. 33].

Для того чтобы остановить определенную инерцию чрезмерно жестокой карательной политики по делам о контрреволюционных преступлениях, а также для «усреднения» правоприменительной практики 1 4 декабря 1942 г. было выпущено общесоюзное секретное директивное письмо № 130сс/18/79с Наркома юстиции РСФСР Рычкова и Прокурора СССР Бочкова всем судам (в том числе всем военным трибуналам). В нем отмечалось, что «многие суды и прокуроры не поняли, что усиление борьбы с преступлениями вовсе не означает огульное применение максимальной санкции, предусмотренной соответствующей статьей Уголовного кодекса. Вследствие такого формального, механического, а подчас безответственного подхода со стороны судов 1-й инстанции по применению ВМН, верховные суды союзных республик и Верховный суд СССР изменяют значительное количество приговоров, заменяя расстрел лишением свободы». Прокурорам предлагалось проверять в порядке надзора в течение суток после вынесения приговора все дела с высшей мерой наказания и, что более важно, «при определении меры наказания учитывать обстоятельства конкретного дела, личность обвиняемого... характер и мотивы совершенного преступления». Подчеркивалось, что в отношении лиц, «социальная опасность которых не требует обязательного применения ВМН», применение расстрела является недопустимым [22. Л. 106-106 об.].

Во второй половине 1942 г. снова отмечается рост дел по контрреволюционным преступлениям более чем в 2,5 раза: если в первом полугодии 1942 г. в Челябинский суд по ст. 58.10 поступило 181 дело, то за второе полугодие - 469. Судьи объясняли этот рост как формальными, так и идеологическими причинами: вместо ОСО НКВД расследованные дела вновь стали направляться в областной суд, а также «в связи с некоторыми успехами весной и летом этого года на фронте германской армии антисоветские элементы оживили и наиболее активизировали свою контрреволюционную деятельность против советской власти в пользу германского фашизма, что, естественно, не могло не повлиять на увеличение дел» [19. Л. 35-35 об.]. В этот период действительно вновь произошел некоторый рост пораженческих взглядов и панических слухов, которые усилились в результате предельно тяжелой и в некотором смысле неопределенной обстановки на фронте летом и в первой половине осени 1942 г. В тылу ситуация также была достаточно тяжелой - в 1942 г. предельно ухудшилась ситуация с продовольствием, во многих регионах наблюдался голод, а уровень смертности от дистрофии и других болезней, вызванных дефицитом питания, колоссально возрос. Как отмечает Д. Фильцер, именно на 1942 г. приходится первый кризис смертности, который был обусловлен войной и начался в конце 1941 г. [31. С. 197]. В этих условиях росли упаднические настроения, которым оказались подвержены даже коммунисты. Директор одного из ремучилищ в Челябинской области член ВКП(б) Николай Цимбалист заявил, согласно уголовному делу, по поводу одного из местных заводов: «.мы вот здесь в Сатке живем и ни черта не знаем, что делается в стране, ведь с их завода ушло 3 000 рабочих, это-то только с одного завода, а сколько их у нас, где эти люди, чем они занимаются, а мы говорим о прочности нашего тыла, чепуха» [32. Л. 3-5].

Так или иначе во втором полугодии 1942 г. значительно снижается доля смертных приговоров, вынесенных по контрреволюционным преступлениям: если в первом полугодии 1942 г. Челябинским областным судом было вынесено 28,3% смертных приговоров по ст. 58 УК РСФСР, то во втором их число снизилось до 12,8%. Сами судебные работники объясняли такое снижение «не либерализмом со стороны суда, а тем, что облсуд стал наиболее осторожно применять эту чрезвычайную меру наказания, исходя из указания правительства и практики Верховного суда» [19. Л. 37, 38].

Об определенных «либеральных» настроениях в судебной практике к концу 1942 г. говорит и весьма необычная для более раннего времени судьба дела

А.И. Кузьминой. Кузьмина заявляла среди граждан: «.немцы в захваченных ими советских районах истребляют и издеваются над коммунистами, а над заключенными не издеваются, немцы демонстрируют кинокартины против советской власти, высмеивают колхозы» [19. Л. 43 об.]. Высказывание первоначально было опознано следствием как антисоветское, но суд 23 ноября 1942 г. оправдал Кузьмину, охарактеризовав обвинение как неосновательное. Оправдание тем более удивительно, поскольку по другому аналогичному, но более раннему делу колхозница Ильина была обвинена по ст. 58.10 УК РСФСР как раз за пересказ слуха о том, «что в колхоз пришел какой-то боец и сказал, что был в плену в Германии, где над пленными не издеваются и кормят хорошо» [33. Л. 56]. За эти слова Ильина была осуждена к семи годам лишения свободы. Однако это дело слушалось в областном суде в апреле 1942 г., когда ни о каком «либерализме» не могло быть и речи. Однако во втором полугодии 1942 г. фактически сходные слова Кузьминой о том, что нацисты не издеваются над заключенными (скорее всего, речь шла о тех же самых военнопленных), уже не были оценены как антисоветская агитация.

В исследовательской литературе можно встретить мнение, что «произошедший в 1943 г. коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны и дальнейшие победы Красной Армии способствовали нормализации общественно-политической ситуации в стране, усилению патриотических настроений и сплочению общества в чрезвычайных условиях войны» [34. С. 104]. К сожалению, нет никаких объективных исследовательских инструментов, позволяющих установить степень усиления патриотических настроений и изменений в уровне сплоченности советского общества в этот период. По крайней мере можно согласиться с мнением М. Эделе, что «степень того, насколько враждебные настроения (населения. - А.С.) могли трансформироваться в те или иные формы неповиновения, также варьировала в зависимости от того, в какой степени советский режим казался на данный момент слабым», - как только сталинский режим продемонстрировал устойчивость, а победа над Германией превратилась во вполне реалистичную перспективу, оппозиционные антисоветские настроения стали все меньше приводить к открытым действиям, а идея участия в борьбе с нацистами становилась все более популярной [35. P. 262]. Доля осуждений непосредственно по ст. 58.10 УК РСФСР в 1943-1945 гг. значительно снизилась в сравнении с более чем 95 тыс. осужденными в 19411942 гг.. В 1943 г. за антисоветскую агитацию были осуждены 24 089 человек, в 1944 -14 130, а в 1945 - 14 868 [18. С. 608]. После успехов в ходе коренного перелома в войне победа над Германией уже была вопросом времени. В этих условиях советская власть стала в меньшей степени опасаться высказываний социального недовольства. Если в начальный период войны даже самые невинные, на первый взгляд, высказывания бытовых недовольств могли привести к суровой каре, то со временем эта репрессия снизилась. С нашей точки зрения, всплеск привлечений к уголовной ответственности в начальный период войны объяснялся в том числе попыткой исключить потенциально враждебную деятельность так называемой «пятой колонны», в том числе в тылу. В этом проявляется преемственность довоенного и военного опыта реализации массовых репрессий.

Несмотря на то, что подавляющая часть высказываний, опознанных властью как антисоветские, носила характер бытовых недовольств и может быть описана как своего рода «бытовая контрреволюция», нельзя не признать, что в предельно тяжелых условиях начального периода войны и массовой эвакуации эти высказывания действительно представляли существенную угрозу социально-политическому порядку в тылу. Несмотря на существенный рост патриотических настроений, в условиях военного времени упаднические и пораженческие настроения негативно отражались на общем моральном и психологическом состоянии населения, мотивации к труду. Органы юстиции были одним из центральных институтов реализации широкомасштабной и достаточно жесткой кампании по пресечению подобных настроений.



Примечания

¹ В отчетах и советской внутренней документации такие дела обозначаются словом «спецдела».

² Если быть точным - более чем в 4,5 раза.

³ В оперативном приказе № 00447 НКВД СССР от 30 июля 1937 г., с которого началась кампания Большого террора, аналогичным образом объяснялось, что зачинщиками антигосударственных преступлений в том числе являются «бывшие активные участники антисоветских вооруженных выступлений». Это еще раз выявляет сходство и даже единство риторики периода 1937-1938 и 1941-1942 гг. [18. С. 268-269.]



Список источников

1. Иванов В.А. Ленинградский городской суд в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 гг. // Новейшая история России. 2013. № 2.

С. 48-69.

2. Мухамадиев И.С. Борьба органов Прокуратуры Таджикистана со спекуляцией в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) //

Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. 2015. № 6/1. С. 258-261.

3. Печерский В.А., Степанов М.Г. Советская юстиция в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) : на материалах Хакасии. Абакан :

Бригантина, 2015. 139 с.

4. Шкаревский Д.Н. О роли военных трибуналов железнодорожного транспорта в победе над нацизмом // Библиотека журнала «Русин». 2015.

№ 2. С. 160-171.

5. Юристы военного времени. О деятельности Управления Народного комиссариата юстиции РСФСР по Кировской области в годы Великой

Отечественной войны 1941-1945 гг. : документы и материалы / авт.-сост. Ю.П. Малых. Киров : Триада-С, 2000. 279 с.

6. Goldman W.Z., Filtzer D. Fortress Dark and Stern: The Soviet Home Front during World War II. New York : Oxford University Press, 2021. 528 p.

7. Budnitskii O. The Great Terror of 1941: Toward a History of Wartime Stalinist Criminal Justice // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian

History. 2019. Vol. 20, № 3. P. 447-480.

8. Davies S. The crime of «Anti-Soviet agitation» in the Soviet Union in the 1930s // Cahiers du monde Russe. 1998. Vol. 39, № 1/2. P. 149-167.

9. Grachova S. «Counter-revolutionary agitation» in the Soviet Union during the Great Patriotic War: the politics of legal prosecution // Cahiers du

monde Russe. 2011. Vol. 52, № 2/3. P. 373-386.

10. Болотов С.В. Антисоветская агитация и пропаганда в зарубежной печати накануне Великой Отечественной войны // Преподавание истории в школе. 2010. № 8. С. 22-25.

11. Мотревич В.П. Антисоветские листовки в г. Свердловске в годы Великой Отечественной войны // Военный комментатор : военноисторический альманах. 2002. № 2 (4). С. 26-30.

12. Корнилов Г.Е. Эвакуация населения на Урал в годы Великой Отечественной войны // Уральский исторический вестник. 2015. № 4. С. 112121.

13. Depretto J.-P. Travail libre et travail force dans l'Oural pendant la Seconde Guerre mondiale // Revue d'histoire moderne et contemporaine. 2011. Vol. 58e, № 2. P. 7-48.

14. Потемкина М. Эвакуационно-реэвакуационные процессы и эваконаселение на Урале в 1941-1948 гг. : дис. ... д-ра ист. наук : 07.00.02. Екатеринбург, 2004. 466 c.

15. Исаев М.М., Карев Д.С., Утевский Б.С. Советское право в период Великой Отечественной войны. Уголовное право. Уголовный процесс / под ред. И.Т. Голякова. М. : Юрид. изд-во МЮ СССР, 1948. Ч. 2. 213 с.

16. Уголовный кодекс РСФСР от 22.11.1926 (ред. от 25.11.1935) // Кодекс : электронный фонд правовых и нормативно-техничсеских документов. URL: https://docs.cntd.ru/document/901757374

17. Соломон П. мл. Советская юстиция при Сталине. М. : РОССПЭН, 2008. 462 с.

18. История сталинского Гулага. Конец 1920-х - первая половина 1950-х годов : собрание документов : в 7 т. / отв. ред. Н. Верт, С.В. Мироненко; отв. сост. И.А. Зюзина. М. : РОССПЭН, 2004. Т. 1: Массовые репрессии в СССР. 726 с.

19. Объединенный государственный архив Челябинской области (ОГАЧО). Ф. Р-916. Оп. 22. Д. 17.

20. Хлевнюк О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М. : РОССПЭН, 2010. 478 c.

21. Государственный архив РФ (ГАРФ). Ф. А-353. Оп. 16. Д. 37.

22. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 22. Д. 15.

23. Старков А.В. Борьба с антисемитизмом в советском тылу в начальный период Великой Отечественной войны, 1941-1942 // Soviet and Post Soviet Review. 2021. Vol. 48, № 1. P. 3-33.

24. Budnitskii O. The Great Patriotic War and Soviet Society: Defeatism, 1941-42 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2014. Vol. 15, № 4. P. 767-797.

25. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 3. Д. 119.

26. Папков С.А. Карательное правосудие в СССР в годы Второй мировой войны (1940-1945) // Красноярское общество «Мемориал» Международное историко-просветительское общество «Мемориал» (включено Минюстом в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента) ликвидировано решением ВС РФ 28 февраля 2022 г.. URL: https://memorial.krsk.ru/Articles/2000/2000Papkov.htm (дата обращения: 01.10.2021).

27. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 22. Д. 14.

28. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 3. Д. 82.

29. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 7. Д. 42.

30. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 7. Д. 47.

31. Фильцер Д. Смертность от голода в промышленных районах тыла в годы Второй мировой войны // СССР во Второй мировой войне. Оккупация. Холокост. Сталинизм / под ред. О.В. Будницкого (отв. ред. и сост.) и Л.Г. Новиковой. М. : РОССПЭН, 2014. С. 196-220.

32. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 3. Д. 304.

33. ОГАЧО. Ф. Р-916. Оп. 5. Д. 161.

34. Шатилов С.П., Шатилова О.А. Борьба органов милиции с проявлениями антисоветской агитации, пропаганды и провокационных слухов в 1941-1942 гг. (по материалам Алтайского края) // Вестник Кемеровского государственного университета. 2020. № 22 (1). C. 98-106.

35. Edele M. “What Are We Fighting for?” Loyalty in the Soviet War Effort, 1941-1945 // International Labor and Working-Class History. 2013. № 84. P. 248-268.

References

1. Ivanov, V.A. (2013) Leningradskiy gorodskoy sud v gody Velikoy Otechestvennoy voyny. 1941-1945 gg. [The Leningrad City Court during the

Great Patriotic War. 1941-1945]. Noveyshaya istoriyaRossii. 2. pp. 48-69.

2. Mukhamadiev, I.S. (2015) Bor'ba organov Prokuratury Tadzhikistana so spekulyatsiey v gody Velikoy Otechestvennoy voyny (1941-1945 gg.)

[The fight of the Prosecutor's Office of Tajikistan against profiteering during the Great Patriotic War (1941-1945)]. Gumanitarnye, sotsial'no- ekonomicheskie i obshchestvennye nauki. 6/1. pp. 258-261.

3. Pecherskiy, V.A. & Stepanov, M.G. (2015) Sovetskaya yustitsiya v gody Velikoy Otechestvennoy voyny (1941--1945 gg.): na materialakh Khakasii

[Soviet justice during the Great Patriotic War (1941-1945): based on materials from Khakassia]. Abakan: Brigantina.

4. Shkarevskiy, D.N. (2015) O roli voennykh tribunalov zheleznodorozhnogo transporta v pobede nad natsizmom [On the role of military tribunals

of railway transport in the victory over Nazism]. Biblioteka zhurnala “Rusin.” 2. pp. 160-171.

5. Malykh, Yu.P. (2000) Yuristy voennogo vremeni. O deyatel'nosti Upravleniya Narodnogo komissariata yustitsii RSFSR po Kirovskoy oblasti v gody

Velikoy Otechestvennoy voyny 1941--1945 gg.: dokumenty i materialy [Wartime lawyers. On the activities of the Office of the People's Commissariat of Justice of the RSFSR in Kirov Region during the Great Patriotic War of 1941-1945: Documents and materials]. Kirov: Triada-S.

6. Goldman, W.Z. & Filtzer, D. (2021) Fortress Dark and Stern: The Soviet Home Front during World War II. New York: Oxford University Press.

7. Budnitskii, O. (2019) The Great Terror of 1941: Toward a History of Wartime Stalinist Criminal Justice. Kritika: Explorations in Russian and Eura

sian History. 20(3). pp. 447-480.

8. Davies, S. (1998) The crime of “Anti-Soviet agitation” in the Soviet Union in the 1930s [The crime of “Anti-Soviet agitation” in the Soviet Union

in the 1930s]. Cahiers du monde Russe. 39(1/2). pp. 149-167.

9. Grachova, S. (2011) “Counter-revolutionary agitation” in the Soviet Union during the Great Patriotic War: the politics of legal prosecution. Cahiers

du monde Russe. 52(2/3). pp. 373-386.

10. Bolotov, S.V. (2010) Antisovetskaya agitatsiya i propaganda v zarubezhnoy pechati nakanune Velikoy Otechestvennoy voyny [Anti-Soviet agitation and propaganda in the foreign press on the eve of the Great Patriotic War]. Prepodavanie istorii v shkole. 8. pp. 22-25.

11. Motrevich, V.P. (2002) Antisovetskie listovki v g. Sverdlovske v gody Velikoy Otechestvennoy voyny [Anti-Soviet leaflets in Sverdlovsk during the Great Patriotic War]. Voennyy kommentator: voenno-istoricheskiy al'manakh. 2(4). pp. 26-30.

12. Kornilov, G.E. (2015) Evakuatsiya naseleniya na Ural v gody Velikoy Otechestvennoy voyny [Evacuation of the population to the Urals during the Great Patriotic War]. Ural'skiy istoricheskiy vestnik. 4. pp. 112-121.

13. Depretto, J.-P. (2011) Travail libre et travail force dans l'Oural pendant la Seconde Guerre mondiale. Revue d'histoire moderne et contemporaine. 58e(2). pp. 7-48.

14. Potemkina, M. (2004) Evakuatsionno-reevakuatsionnye protsessy i evakonaselenie na Urale v 1941--1948 gg. [Evacuation and re-evacuation processes and evacuated population in the Urals in 1941 -1948]. History Dr. Diss. Ekaterinburg.

15. Isaev, M.M., Karev, D.S. & Utevskiy, B.S. (1948) Sovetskoe pravo v period Velikoy Otechestvennoy voyny. Ugolovnoe pravo. Ugolovnyy protsess [Soviet law during the Great Patriotic War. Criminal law. Criminal process]. Vol. 2. Moscow: USSR Ministry of Justice.

16. RSFSR. (1926) Ugolovnyy kodeks RSFSR ot 22.11.1926 (red. ot 25.11.1935) [The Criminal Code of the RSFSR of November 22, 1926 (as amended on November 25, 1935)]. [Online] Available from: https://docs.cntd.ru/document/901757374

17. Solomon, P. Jr. (2008) Sovetskaya yustitsiya pri Staline [Soviet Justice under Stalin]. Moscow: ROSSPEN.

18. Vert, N. & Mironenko, S.V. (eds) (2004) Istoriya stalinskogo Gulaga. Konets 1920-kh -- pervaya polovina 1950-kh godov: sobranie dokumentov [History of Stalin's Gulag. The end of the 1920s - the first half of the 1950s: Collected documents]. Vol. 1. Moscow: ROSSPEN.

...