К вопросу о церковно-административном управлении имуществом Русской Православной Церкви

Размещено на http://www.allbest.ru/

К ВОПРОСУ О ЦЕРКОВНО-АДМИНИСТРАТИВНОМ УПРАВЛЕНИИ ИМУЩЕСТВОМ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Агаев Александр Чингизович

Садовский Назарий Валерьевич

Носов Николай Владимирович



Содержание

Введение

1. Начальные сведения об истоках противоречий в вопросах церковно-административного управления

1.1 Ветхозаветная Церковь

1.2 Живое слово Евангелий

2. Устроение церкви (время апостольское)

3. Сребролюбие

3.1 Отдел о борьбе со сребролюбием

3.2 Демон сребролюбия

3.3 Плохой растратчик

4. О противоприродном начале разума

4.1 Декарт

4.2 Спиноза

4.3 Кант

4.4 Деррида

4.5 Ильенков



Введение

Ввиду того, что наш труд должен стать общедоступным исследованием обозначенной темы, мы с необходимостью должны предварить его теми общими соображениями, которые ввели бы в суть вопроса не только научные круги богословского и исторического сообществ, но и вообще читающую публику православного вероисповедания. Тематика данного ряда брошюр, которые предполагаются к выпуску периодически, стала актуальной уже давно. Мы постараемся продемонстрировать, ссылаясь на авторитетные источники, насколько запутаны были церковно-имущественного отношения в России. Нынешнее время показало, что разбираемый нами вопрос стал особенно тревожащим. Назревшую проблему нужно, так или иначе, решать. Вся наша издательская деятельность направлена на то, чтобы, не дай Бог, не соблазнить умы читателей, а предложить им рассмотреть проблемы, стоящие перед православным обществом с точки зрения Писания, учения отцов церкви и ее авторитетных деятелей, и исторической практики Русской Церкви. Соглашаться с нашими выводами или нет -- всегда остается в воле читателя, главное, чтобы он руководствовался своим религиозно-нравственным чувством и стремлением к правде. Мы не станем скрывать, что сумма этих работ, на наш взгляд, может послужить предметом для представления грядущему поместному собору.

Взявшись за сей труд, авторы отдают себе отчет в том, какая ответственность на них возлагается. Поэтому просим милосердных читателей молиться о душах наших и о том, чтобы Господь даровал нам разумение для свершения столь ответственного дела.

Сентябрь 2003 г.

Агаев Александр Чингизович, Садовский Назарий Валерьевич, Носов Николай Владимирович,.



1. Начальные сведения об истоках противоречий в вопросах церковно-административного управления

1.1 Ветхозаветная Церковь

Обратимся к истокам памяти человечества, и рассмотрим первые Заветы и Скрижали Завета Бога с Моисеем. Нас будет интересовать в этом рассмотрении все то, что относится к теме исходной проблемы: отношений имущественных в лоне религиозного общества.

Несомненно, сегодня мы видим в Ветхозаветных текстах напоминание о времени архаического понимания божественного смысла мироздания. Время Закона, предшествующее времени Благодати -- так можем мы, вослед за святителем земли Русской Илларионом, относиться к книгам пророка Моисея, видя в них, при этом, точное описание событий Священной истории.

Итак, Первый завет, так как он представлен в Пятикнижии Моисея, дает нам вполне ясную и точную картину отношений внутри Ветхозаветного общества. Немаловажную роль играли в этом обществе отношения с Богом, которые пророк описывает с чрезвычайным тщанием. Благодаря этому нам сегодня известно многое из того, что позволяет судить, в частности, об имущественных отношениях в рамках Ветхозаветной религиозности.

Получив Завет на Синайской горе, Моисей дает первое Законодательство народу Израиля. Важнейшими, после Десяти священных заповедей, явление которых сопровождалось небесными знамениями, являются заповеди о жертвоприношениях. На службу Богу избирается одно из Израильских колен, а именно, колено Моисея -- Аарона, левиты. Так закладываются основания проблематики, которую мы собираемся рассмотреть.

Господу предназначались начатки всех плодов земных, первенцы скота и начатки урожая. В Писании детально определяется та доля от жертвы, которую получает священник-левит. "И возьми грудь от овна вручения, который для Аарона, и принеси ее, потрясая пред лицем Господним ; и это будет твоя доля… И будет это Аарону и сынам его в участок вечный от сынов Израилевых" (Исход, 29, 26 - 28). Хлебное же приношение приносится с солью, и часть его сожигается с елеем, а часть остается левитам. Стоит указать, что по приходе в землю обетованную, колено Левитово не получило никакой земельной доли, и кормилось исключительно долей жертвоприношения.

Подобные отношения устанавливаются в Ветхом Завете навсегда, "это всесожжение постоянное в роды ваши" (Исход, 29, 42).

Помимо этого существуют частные, личные жертвы, установленные Законом, а именно, жертва за грех, жертва повинности, мирные жертвы (благодарности и обета), жертвы очищения. И в каждом случае левит имел долю.

Что касается использования жертвенного на нужды милосердия, то в Законе не пишется об этом ничего. Милосердие не связано с жертвоприношением. Оно заповедано в качестве морального закона: "Ни вдовы, ни сироты не притесняйте; если же притеснишь их, то, когда они возопиют ко Мне, Я услышу вопль их, и воспламенится гнев Мой, и убью вас мечем, и будут жены ваши вдовами, и дети ваши сиротами" (Исх., 22, 22-24).

И позже Моисей устанавливает особую меру помощи неимущим и бедным, и страждущим. "Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля твоего, когда жнешь, и оставшегося от жатвы не подбирай; бедному и пришлецу оставь это. Я Господь Бог ваш" (Лев., 23, 22).

Мы можем видеть, что Ветхозаветное священство использует остатки жертвы по своему усмотрению и на свои собственные нужды, будучи не связано Законом, который предписывал бы способ распределения этих остатков. Скорее, напротив, непосвященный в служение совершенно отторгается от участия даже в обсуждении вопросов, связанных с внутрицерковной жизнью. Вопрос о благотворительности напрямую не связан с церковной практикой, оставаясь на совести каждого члена народа в отдельности. Это конечно же не могло защитить дело милосердия от лицемерия и ханжества. Придет время и Господь возвестит: "Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного.

Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою.

У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не ведает, что делает правая,

Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно" (Матф. 6, 1-4).

Тем не менее, практика милосердия и благотворительности освящалась Божественной волей, и нарушение ее каралось жестоко. Также и количество пожертвования определялось по достатку каждого.

Нелишне будет вспомнить в этой связи небезызвестную Новозаветную притчу о лепте вдовицы. "И сел Иисус против сокровищницы, и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много.

Пришедши же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант.

Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу;

Ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое" (Марк, 12, 41-44). Здесь и в Ветхозаветной Церкви прозреваем мы то, что сказал Христос, а именно: жертва пред Богом не определяется величиной, а определяется тем, сколь много смог человек отдать в меру своей обеспеченности. Более того, опять-таки в Ветхом Завете, видим мы, что псалмопевец пишет: "Яко аще бы восхотел еси жертвы, далъ быхъ убо: всесожженiя не благоволиши. Жертва Богу духъ сокрушенъ: сердце сокрушенно и смиренно Богъ не уничижитъ" (Псалом 50). Тем самым, пророк Давид недвусмысленно дает понять нам, что восхождение к новому человеку и к Царствию Божию будет совершаться вскоре не через Ветхозаветную жертву, а через жертву, принесенную нами Богу своим духом. Однако как помощь нуждающимся, так и упоминание жертвы духа сокрушенного не вошли в церковный, храмовый порядок. Величайшая жертва, которая была принесена Господу -- это сам Господь, который в ипостаси Сына Своего принял на себя грехи мира, и искупил их.

После разрушения Второго Храма в иудейских общинах возникла новая синагогальная традиция, связанная с необходимостью поддерживать неимущих. Она заключается в устроении при синагогах так называемых "цадиков". И в этом случае, мы можем видеть сходство новой практики с уже получившим развитие способом творения милосердия в раннехристианских церквях. Но это будет подробнее описано в последующем изложении.

1.2 Живое слово Евангелий

Продолжая разговор на поставленную нами тему, мы теперь, еще раз перечитаем Новый завет Господа нашего Иисуса Христа. Здесь мы можем и должны найти истоки решения всех проблем, здесь лежат начала и концы человеческих вопросов.

Интересующий нас вопрос об отношении к имуществу христианской общины мы встречаем в писаниях всех четырех Евангелистов.

Наиболее явно он раскрывается в прениях учеников с Иисусом в Вифании, в доме Симона прокаженного.

Итак, апостол Иоанн пишет:

"Мария же, взявши фунт нардового чистого мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира.

Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать его, сказал:

Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?" (Иоанн, 12, 3-5)

То же говорит и апостол Матфей, прибавляя только, что не один Иуда попрекнул Иисуса, но вообще, "ученики Его вознегодовали: к чему такая трата?" (Матфей, 26, 8)

Что говорит нам Евангелие? Мы понимаем из этих слов, что Христос и его ученики творили благодеяния, на что и шли деньги милостыни, подаяния и дара. Это было настолько привычным, что нарушение этой традиции самим Иисусом вызвало ропот Его учеников, которые знали, что их Учитель -- сын Божий и Мессия. Иисус, позволивший потратить ценный дар на себя, подобно иудейским левитам, показался им достойным осуждения.

Евангелист Марк тоже пишет о ропоте некоторых учеников.

Таково первое прение, упоминаемое уже в первых Книгах, по вопросу имущества христианской общины. Мы видим здесь, что правила общины требовали тратить милостыню, прежде всего, на благодеяние, и это требование существовало уже при жизни Учителя. Причем, решал вопрос траты, не один Иисус, но все Его ученики совещались в этом, и имели право голоса. Еще один момент: деньги общины шли, конечно, и на необходимые нужды членов ее. Так, апостол Иоанн пишет о том, что на Тайной Вечери, когда Иисус сказал Иуде "что делаешь, делай скорее", подумали, что Учитель посылает Иуду купить "нам, что нужно к празднику". Но тут же он добавляет: "или чтобы дал что-нибудь нищим" Иоанн, 13, 29. Апостол здесь, по сути, говорит, что ученики ставили выше своей потребности в праздничном (а это была пасха) угощении дела нищелюбия.

Почему же Иисус сам нарушил это столь значимое правило, или, иначе, нарушил ли он его, позволив женщине так "неразумно" распорядиться немалым богатством?

Иисус сам разъяснил ученикам смысл произошедшего: Он понял, что негодование учеников направлено не только на Марию, сердцем почувствовавшую скорую земную смерть Иисуса, но и на Него. Вот Его слова:

"Что смущаете женщину? Она доброе дело сделала для Меня;

ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете;

Возливши миро сие на Тело Мое, она приготовила Меня к погребению" (Матфей, 25, 10-12).

Мы видим, что подаяние Марии, это дань погребению, и день, когда рука дающего не оскудеет, будет и днем воскресения. Никто, помимо Марии, не подал в дар то, что оказалось на деле подаянием на смертный одр Сына Человеческого, в то время, как нищих мы всегда можем облагодетельствовать простой милостыней.

Иисус разъясняет это ученикам спокойно, понимая, что их негодование вызвано незнанием, непониманием того смысла, который несет в себе деяние Марии. Это событие нельзя мерить мерками обычного. Это -- преддверие таинства.

Иисус говорит:

"Истинно говорю вам: где ни будет преподано Евангелие сие в целом мире, сказано будет, в память ее, и о том, что она сделала" (Марк, 14, 9).

И ученики смирились. То благодеяние, которое они привыкли делать, померкло перед большим благодеянием -- приуготовлением Тела Иисусова к страстям и смерти.

Поступок Марии не был нарушением правила тратить подаяние и дары на благодеяние. Это было Высшее Благодеяние. Равно и Иисус не на себя лично растратил ценную милостыню, но совершил Торжество милостыни, соединив ее с жертвой, позволив возлиться милостыне на Тело жертвы.

Все ученики смирили свое негодование. Все, кроме Иуды.

Здесь мы переходим ко второй теме -- теме лжи и воровства, и теме неподобающего распоряжения имуществом общины, теме "копилки Иуды".

Апостолы жили в доверии. Это доказывает тот, хотя бы факт, что только один апостол Иоанн, младший из всех, прямо пишет, что Иуда был вор, причем он не говорит, что Иуда крал из ящика для милостыни, но, что он "был вор: он имел при себе денежный ящик и носил то, что туда опускали" (Иоанн, 12, 6). Воровство Иуды не было тем грехом, который не может проститься, но это мелочное воровство соседствует с воровством духовным, которое он совершил своим предательством, и тем, что совершил хулу на Духа Святого, который неоткупно присутствует Сыном Божиим Иисусом Христом.

Когда ученики вознегодовали на Учителя, они делали это по неведению, но открытие Истины смирило их негодование. Они не имели в сердцах своих зла, и сердца их были открыты Истине. Прение о трате никого, кроме Иуды не привело к исполнению решения предать Учителя, никто не решил противопоставить Истине свое своеволие. Возмущение учеников было искренним и беззлобным. Иуда же, по словам апостола Иоанна, говорил неискренне, "не потому чтобы заботился о нищих, но потому что был вор". Иуда увидел в поступке Иисуса нечто для себя опасное. Мы не знаем точно, было ли это опасение лишиться возможности воровать, или, может, нечто иное, но евангелисты Матфей и Марк указывают, что сразу после прения о деянии Марии, Иуда пошел к иудейским первосвященникам и воплотил свою мысль о предательстве.

Мы видим, как близко стоит вопрос о предательстве Иуды к вопросу о власти и распоряжении деньгами общины.

Иисус не проявляет свою власть, когда разъясняет ученикам смысл деяния Марии. Он есть Высшая Власть, власть Духа и Истины. Иуда не признает эту власть. Он решил сам распорядиться благодеянием, которое совершила для Иисуса Мария. Ему нужна не власть Истины, а духовное безвластие. Ему выгодна неправда и неоткровенность в вопросах распоряжения имуществом и в вопросах власти. Корыстолюбие, властолюбие и неискренность, то есть не слушание Истины -- вот истоки Иудиного падения. Здесь же мы видим желание сокрыть истину, свершать греховные дела в тайне от народа. Это напрямую следует из текста Евангелий.

Первосвященники "предложили ему тридцать сребренников. И с того времени он искал случая предать Его": говорит Матфей, 25, 15-16.

Первосвященники "услышавши обрадовались и обещали дать ему сребренники. И он искал, как бы в удобное время предать Его им": Марк, 14, 10.

Первосвященники "обрадовались и согласились дать ему денег; И он обещал и искал удобного времени, чтобы предать Его не при народе": Лука, 22, 5-6.

Здесь мы наблюдаем коренное различие Церкви Христовой от иудейского жречества. Первосвященники, самовольно распоряжающиеся жертвенными деньгами, используют их для оплаты услуг предателя. Ведь закон Моисея не говорит, на что можно, а на что нельзя тратить то, что священники получают в виде хлебных жертв, жертв повинности, благодарности и усердия. И вот, жертва Богу становится в иудействе платой предателю, а в результате мздой за убийство Бога-Сына. Можем ли мы представить подобное в Церкви Иисусовой?

Вернемся, впрочем, к Писанию.

Итак, корыстолюбие, неискренность и лживость -- вот что привело Иуду к пропасти предательства.

Конечно, сами по себе эти грехи не являлись смертными, они могли быть прощены при условии раскаяния. Однако это те грехи, которые свершались по наущению не Бога, но дьявола, который еще ранее вселился в Иуду, по словам евангелистов.

Иуда в результате восстал против власти Истины. Он предал Сына Человеческого. Маленькие нарушения и грешки, ставшие для него выше Истины, привели его к окончательному падению. "Копилка Иуды" -- это не тот ящик, который Иуда носил, но то, что он брал в тайне от всех, воровски из него. "Копилка Иуды" -- это его бедная душа, терявшая богатство слов Истины, из которой Иуда воровал милостыню возможного прощения. "Копилка Иуды" -- это ящик, в который складывал он стремление к извращению дел милосердия и благодеяния.

Священное Писание указывает нам прямой путь к Истине. Слушая животворное Слово, мы проникаемся Истиной.

Вот, что услышали мы:

Иисус и ученики Его творили из милостыни благодеяния. Они свершали это с чистым сердцем и искренне. Иисус не был единоличным распорядителем денег и ценностей, Он мог быть даже порицаем за личную трату. Он был духовным главой, но власть Его была властью не приказующей и распоряжающейся, но проясняющей и увещевающей.

Иуда, воспротивился этой власти Иисуса. Он противопоставил ей свою власть не-истины. Он пользовался доверием общины во зло. Он творил благодеяние неискренне. Он желал единолично распоряжаться милостыней, на что не имел согласия общины и Учителя.

Вот -- два пути. Выбор каждый делает сам.

Наполнять ли "копилку Иуды"?



2. Устроение церкви (время апостольское)

По смерти Учителя ученики его, осененные Духом святым, начали проповедовать именем Иисуса Христа. Около трех тысяч человек приняли крещение уже в первый день, после проповеди апостола Петра. Так положено было начало Христовой Церкви. Апостолы были первыми служителями ее, они и заложили все исходные правила церковной жизни. Мы не можем думать иначе, как то, что следовали они в этом самому Господу Иисусу Христу, помня время, когда Учитель был с ними на земле.

Проследим же эти первые правила христианской церковной жизни.

"Все же верующие были вместе и имели все общее:

И продавали имения свои и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого" (Деяния, 2, 44-45).

Мы видим, что апостольская Церковь имела имущество, составлявшееся из добровольных взносов верующих. Имущество это было имуществом денежным, от продажи. Имущество Церкви считалось общим имуществом всех верующих. И, наконец, распределялось оно среди всех верующих не по тому, кто сколько внес, но по той действительной нужде, потребности, которую испытывал тот или иной верующий. Нет сомнения, что такой способ распределения имуществом был самым справедливым. Неимущие, больные, немощные, вдовы и сироты из числа первых христиан, не просто получали милостыню, подаяние, но, вернее всего, еще более остальных, поскольку действительная нужда их была более.

Не вызывает удивления, поэтому то, что апостольская Церковь быстро росла и укреплялась. Общий Дух братства, любви и бескорыстия, завещанный Иисусом, и выраженный, в частности, в открытом и справедливом распоряжении пожертвованиями, укреплял Церковь изнутри, организовывал прочный союз верующих и служителей. Апостолы были не просто братьями во Христе для верующих, но и теми, чьим словам внимали, кому стремились подражать.

Это подражание апостолам, принявшее неистинную форму, позже вызвало даже возмущение апостола Павла. Зная, что власть церковная, это власть Духа, а не тела, и власть Истины, а не страстей, он предупреждал верующих, чтобы они не делились на принявших крещение от Павла или других апостолов, но соблюдали общее братство во Христе. Это увещевание апостола ясно показывает нам смысл того, скажем так, административного принципа руководства апостольской Церковью, которого придерживались ученики Иисуса.

Вернемся, однако, к Деяниям Апостолов.

Мы видели, на что шли деньги пожертвований. Но деньгами ли измеряется милосердие и благодеяние? Истинное имущество Церкви -- это благодать Духа Святого, позволяющая свершаться чуду, тому, что не купят никакие деньги. Мы знаем это, зная дела апостольские. Хромой от рождения человек попросил однажды милостыню у апостолов Петра и Иоанна. И далее, по Писанию: "Петр сказал: серебра и золота нет у меня, что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи.

И взяв его за правую руку, поднял; и вдруг укрепились его ступни и колена" (Деяния, 3, 2-8).

Бескорыстие апостола проявляется не только в том, что он не имеет денег даже на то, чтобы подать нищему милостыню. Мы уже знаем, что эти деньги распределялись среди нуждающихся верующих. Бескорыстие апостола явилось еще более в том, что он дал нищему более того, что могут дать все деньги мира. И можно ли это сравнить с даром, пускай самым щедрым, богача, имеющего много золота, но не имеющего благодати Духа Святого?

Так, в Церкви Христовой было и остается главной ценностью нематериальное, но драгоценное дарование Духа. Имеющие Дух, имеют и силу, имеют и власть творить чудеса, имеют и славу, и слово Истины для поучения и проповеди. Они -- истинное богатство христианской церкви, о котором сказал Иисус: "Вы соль земли". Таковым был апостол Петр, у которого не нашлось и мелкой монеты при себе, чтобы подать калеке грошовую милостыню. Таковых выделяли в апостольской Церкви, поставляя епископами и пресвитерами.

Из Деяний Апостолов мы знаем, что именно пресвитеры были теми людьми, которые осуществляли хранение и распределение имущества верующих. Нет сомнений, что это были люди, доверие к которым было несомненным. Впрочем, можно понять, что не они сами властвовали деньгами общины, или распределяли деньги по своему усмотрению, или хранили их в тайне от верующих. Нет, это верующие, руководствуясь христианской любовью, одаряли нуждающихся. Ведь сказано было: "У множества верующих было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения не называл своим, но все у них было общее" (Деяния, 4, 32). Пресвитер избирался хранить деньги и имущество и защищать его, и исполнять общую волю.

Также и от общины к общине ценности переходили через людей известных и облаченных доверием. Так во время голода в Иудее при императоре Клавдии "ученики положили, каждый по достатку своему, послать пособие братиям, живущим в Иудее.

Что и сделали, пославши собранное к пресвитерам чрез Варнаву и Савла" (Деяния, 11, 28-29).

Имеющие Духа Святого, исполняются им, но не все равно. Желающие быть христианами, не всегда становятся ими. Нам памятен пример Иуды Искариота, бывшего апостолом Иисуса Христа, но исключившего себя из их числа и из жизни вечной предательством. Помним мы, что сопутствовало его предательству воровство и неискренность благодеяния. Помним мы и "копилку Иуды", собирающую в бездонную пустоту свою кражу милостыни, лживость уст и сердца, желание властвовать сокрыто злом. Помним мы о коварстве дьявола, и о выборе, который свершает каждый в своем собственном сердце. В Деяниях к характеристике корыстолюбия Иуды добавляется существенная деталь: он "приобрел землю неправедной мздою". На это пошли воровские деньги.

Нет сомнения, что первые пресвитеры церкви были истинно верующие, бескорыстные люди. Апостол Павел не случайно говорит в Первом послании к Тимофею: "Достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать особую честь, особенно тем, которые трудятся в слове и учении.

Ибо Писание говорит "не заграждай рта у вола молотящего"; и "трудящийся достоин награды своей" (1-е Тимофею, 5, 17-18).

Вряд ли апостол стал обращать внимание на "особую честь" начальствующим пресвитерам, если бы те взяли себе за правило без решения общины распоряжаться имуществом церковным. Скорее мы чувствуем здесь бескорыстие пресвитеров, даже при нужде личной не имеющих наград и за труды свои.

Но даже в простоте и чистоте первой церкви уже были свои темные пятна. Апостол Павел пишет далее:

"Обвинение на пресвитера не иначе принимай, как при двух или трех свидетелях.

Согрешающих обличай пред всеми, чтобы и прочие страх имели" (1-е Тимофею, 5, 19-20).

Итак, не осталась пуста "копилка Иуды". Нашлись те, кто стал бросать в нее монеты.

Апостол говорит о наказании таких, но только после свидетельства не одного, но двух или трех согласных очевидцев. Само же наказание, по милосердию христианскому, состоит лишь в раскрытии тайного зла пред всеми верующими. Остается преступнику и покаяние, и прощение по великому милосердию того, чьим именем названа Церковь Истинная. Ведь, как мы уже приводили эти слова, "у множества верующих одно сердце и одна душа".

Подведем же итог сказанному.

Апостолы, вдохновленные Духом Святым, установили Церковь Христову, основанную на Заветах Господа Иисуса Христа. В этой Церкви верующие имели имущество, распределяемое по истинной нужде каждого члена Церкви. Эта истинная нужда стояла выше даже милостыни и нищелюбия. Но превыше всего ценилась благодать Духа Святого. Наиболее прославленные Духом и деятельные в работе ко Христу христиане поставлялись начальствующими в церквях и общинах. На таковых возлагалась забота об имуществе Церкви и должном им распоряжении в согласии со всеми верующими.

Однако уже при жизни апостолов возникла проблема недолжного употребления власти, даруемой начальствующим. Этой проблемы не было и не могло быть при жизни Иисуса, который был для своих учеников Учителем, начальствующим, братом, оставаясь Сыном Бога Живого. Начальствующие из числа простых верующих проявляли слабость по своей ли вине, или по сатанинскому наущению. В наказание таковым, при условии подтверждения свидетелями злоупотреблений, их вина объявлялась всем членам Церкви, дабы нарушители имели пред всеми покаяние, а верующие -- страх своей совести.

Садовский С. В. (сентябрь - октябрь 2003)



3. Сребролюбие

3.1 Отдел о борьбе со сребролюбием

Обращаясь к Добротолюбию, мы можем увидеть в творениях Ефрема Сирина, следующий фрагмент в отделе о борьбе со сребролюбием: "121. Не домогайся прибыли, которая есть вред для души; ибо, что дороже души?". Уже в святоотеческом наследии мы видим, что вопрос о церковно-имущественных отношениях развивается, а именно, здесь мы встречаем понятие, которое еще не употреблялось в Апостольские времена - прибыль. Если раньше мы говорили об отношении церковного имущества к общине, то у Ефрема Сирина речь уже идет о приросте существующего капитала, поэтому мы должны относиться к этому фрагменту с экономической точки зрения. Зная о том, что Ефрем Сирин в Добротолюбии давал наставление инокам, мы, тем не менее, не можем обойти вниманием этот фрагмент.

Иноческие правила более строги по отношению к правилам мирян, но это не значит, что поучения Отца Церкви не должно касаться и белого духовенства. Всякий священник должен помнить о том, что прибыль, полученную сверх меры, следует распределять в соответствии с христианскими понятиями. Хоть и сказано, что священник кормится от алтаря, но его кормление должно соответствовать его потребностям. Повторимся еще раз, превышение кормления духовенства и их семей в ущерб пастве может стать причиной раздора и конфликтов внутрицерковной жизни.

Заметим к тому же, что Ефрем Сирин не предлагает в этом тексте конкретного раздела имущества из прибыли Церковного дохода. Мы можем лишь подразумевать, каким образом предполагал св. Ефрем Сирин распределять ту часть доходов, о которой он пишет. Однако, есть все основания думать, что в данном случае мы можем применить цитируемый фрагмент, к практике допатриаршего периода Русской Православной Церкви. Насколько удачно возможно будет совместить святоотеческую традицию и эту практику судить не авторам, но нам думается, что то обилие фрагментов раннехристианских текстов, которые мы упомянули до этого, могут представлять собой достаточно адекватный способ сопоставления первого и второго.

3.2 Демон сребролюбия

Обращаясь снова к Добротолюбию, мы встречаем следующий текст: "Весьма искусен, как мне кажется, и изобретателен на обольщения демон сребролюбия. Он часто, утеснен будучи крайнем отречением от всего, берет на себя вид эконома и нищелюбца, . . .". Отречение от всего - есть видимость очередного обольщения, которым нас пытается прельстить бес, ибо истинное отречение от мира сего продемонстрировано нам Христом, который и предлагал своим ученикам бросить все и идти за Ним. Надменное лукавство безбожного демона в мнимом смирении как раз и проявляется в "экономстве и нищелюбстве".

". . . радушно принимает странников, которых вовсе и нет, посылает, что потребно другим нуждающимся, посещает городские темницы, выкупает продаваемых, прилепляется к богатым женщинам и указывает кому они должны благосострадать, а другим, у которых влагалище полно, внушает отречься от мира; и таким образом мало-помалу, обольстивши душу, облагает ее помыслами сребролюбия и передает помыслу тщеславия."

Даже в мыслях (а именно так, как нам кажется, это следует понимать) бес дает нам представление о якобы христианском милосердии, тайно нашептывая о несуществующих странниках. Так, бдительность христианина может быть поругана дьявольским наваждением. Как отличить истинное странноприимство от показного? Подойдем к этому вопросу с другой стороны и рассмотрим следующий фрагмент Добротолюбия:

"Этот вводит множество прославляющих Господа за такие его (отшельника) распоряжения, а некоторых заставляет потихоньку говорить между собой о священстве, предсказывает смерть настоящего священника, и прибавляет, что ему именно не избежать (избрания), что бы он ни делал для того. Так бедный ум, опутавшись такими помыслами, с теми, которые не принимают - усердно раздает подарки, и с благодарностью радушно принимает их, некоторых же упорных (противников) предает судьям и требует изгнать их из города. Между тем как такие помыслы вращаются внутри, предстает демон гордости, частыми молниями бороздит воздух келии, напускает крылатых змей и, последнее зло, лишает ума. Но мы, молясь, да сгинут, такие помыслы, постараемся в благодарном расположении, сжиться со скудостью. "Ничтоже бо внесохомъ въ мiръ сей, яве, яко ниже изнести что можемъ; имуще же пищу и одеянiе, сим довольни будемъ (1 Тим. 6,7. 8)", помня, что сказал далее св. Павел: "корень всемъ злымъ сребролюбiе есть (1 Тим. 6, 10)". Добротолюбие, т. 1, стр. 633.

3.3 Плохой растратчик

Обратимся теперь к фрагменту из Добротолюбия:

"Плохой растратчик (в монастыре) возмущает души братий; а кто растрачивает монастырское добро, святотатствует". (Авва Евагрий Понтянин. Добротолюбие. Том первый, стр. 612, 55). Необходимо заметить, что под "монашеской жизнью" многие из святителей понимали истинную жизнь христианской души. Помимо этого, истинным призванием Богу отличалось и благочестивое государство, где христианские заповеди охранялись не только духовенством, но и царем. Из этого мы можем вывести следующее заключение: стяжание людей будь они мирянами, будь они духовного сана будут караться Богом по всей строгости Закона. Только, надеясь на милосердие Божие, мы можем молиться о душах тех, кто осквернил свое "духовное монашество" непотребными деяниями. Именно так, как мы полагаем, следует интерпретировать настоящий отрывок из поучений Аввы Евагрия Понтянина.



4. О противоприродном начале разума

Тот факт, что многие мифо-религиозные тексты говорят о разуме, как о вложенной извне способности, никого не удивит. Бог-творец, "вдувающий" разумную душу, навсегда разделяющую человека от животных и всей природы вообще, имеется практически во всех сложных религиозных системах, отвечавших на вопрос "откуда есть пошел ум наш". Мы не станем доказывать это утверждение и подтверждать его примерами, которых любой может найти десятки, открыв энциклопедический мифологический словарь.

Более интересен, на наш взгляд, анализ истоков начал человеческого разума в системах философских, более того, современных. При самом поверхностном рассмотрении, за которое я прошу простить меня "делосских ныряльщиков", Ново- и Новейшеевропейская философия от Декарта до Ильенкова и Деррида с удивительным постоянством следуют постулатам древних мифологов. Человеческий разум - исходно антиприроден, то есть, его начало - не в эволюционном развитии всего живого, но в активном противоречии и борьбе с ним. Порой, у особо чувствительных мыслителей, запрещавших себе заглядывать слишком глубоко в основания разумеющего устройства, это вызывало к жизни высказывания типа "мертвящий разум".

Этот тезис мы готовы доказать.

4.1 Декарт

Известная гносеологическая лестница Декарта, приведшая его к противопоставлению человека и животного и созданию концепции тела-машины, это теория "сомневающегося разума". Постепенное и ступенчатое мысленное уничтожение (поскольку сомнение-то - это сомнение в бытии) окружающего мира приводит Декарта к осознанию этого уничтожающего мир феномена - феномена мышления. Сложно найти более емкий и точный образ, который бы показывал разум в качестве не животворящего, но умертвляющего принципа! Дойдя до логического завершения, которое не позволяет ему работать далее в аппарате, связанном с природным окружающим миром, и собственным собой (ведь мыслитель уничтожает мысленно и свое тело с мозгами и чувствилищами), Декарт водворяет свой "овдовевший" разум во внеприродную "божественную" систему, которая обращается с живым миром, совершенно сообразно своему инотворному началу - как с числовым механизмом.

Декартов разум - это пространство системы координат, вместо организмов - действуют классификации, а человеческие страсти души - есть прямое следствие движения и закупорки "гуморов", подчиненных простейшим правилам дорожного движения, предписанных Богом. Этот удивительный "схематичный" мир замечательно и очень живо описан Фуко в двух его книгах: "История безумия..." и "…рождение тюрьмы".

Отметим для нас основу - начало разума - действительно мертвящее, всеуничтожающее радикальное сомнение, отнюдь не собирающееся останавливаться на "чистом" созерцании. Откуда возникло в человеке столь боевитое "бытие к ничто"? Декарт, лукаво не мудрствуя, перекладывает эту нечистую работенку опять-таки на Бога, объект, связанный, скорее, с абстракцией пространства, нежели с эволюцией живой жизни. О Боге в связи с земными событиями и историями Декарт рассуждать не любит. Вообще, как я имел уже возможность писать, Декарт был ленив, мало читал, судил резко. Эволюция для него - это просто шахматная доска, на которой живые формы двигаются трехпроецированной рукой Бога, чтобы стать из пешек ферзями (случайна ли здесь аналогия с другой шахматной доской - победителя коммунизма З. Бжезинского?).

Понимает ли Декарт искусственность своих построений? Отнюдь.

Полагает ли, что следование его системе принесет благо? Безусловно.

Это роднит его со вторым вершинным новоевропейцем.



4.2 Спиноза

Этика Спинозы - не менее монументальное классификообразующее построение, нежели декартова сеть умовяжущих координат. Спиноза не желает даже подготовить своего человека к принятию факта, намертво отрывающего его от всей земной природы. Он этот факт предварительно постулирует. "Под причиною самого себя (causa sui) я разумею то, сущность чего заключает в себе существование, иными словами, то, чья природа может быть представляема не иначе, как существующею". Это замечательный прыжок "из природы", при сохранении термина, изящество которого не оценил даже Ницше. Найдите-ка в реальной природе хоть одну каузу сую! Даже гермафродиты никак не подходят под эту статью, благодаря внутрисистемному различию организма.

Знаменательно и другое. Спиноза пытается тут же обратным "скоком" запрыгнуть в природу, столь же непререкаемо наделяя свое сугубо и полностью антиприродное божественное начало "природой" и доброприродным Благом. Но откуда у внешнего, чуждого и чужерождающего самопричинного Бога вдруг возьмется доброприродное Благо и пресловутая декларируемая природа? Зачем такому Богу вообще какая-то иная природа, кроме той, кою он сам создает? Кто, в конце концов, создал эту природу всетворящего Творца? Ответ на последний вопрос у меня имеется. Это Барух Спиноза, но он слишком скромен, чтобы признать свое творение и принять его на рамена.

Спиноза кротко и методично проходит путь навязывания природного мира на декартову, по сути, сетку, но пустые ячейки так и сквозят в разрывах схолий и короллариев "Этики". Великолепная череда сугубо искусственных аналогий логики и систематики живого производят впечатление лепления Голема из глины, крови и бумажек с краткими начертаниями - на железный каркас этого кузнеца мысли. Впрочем, по иронии Судьбы, Спиноза был оптиком. Именно поэтому он столь искусен в преувеличениях и, одновременно, показе далеких широких панорам. Но это относится к стилистике, а не логике работы.

Перескочим через не самых сложных, говорящих самих за себя сенсуалистов, материалистов и субъективистов. Ламетри - самоделочный "Человек-машина", Кондильяк с его совершенно внутринаходимыми принципами познания, Беркли, с которым все ясно уже по первым строкам самого примитивного учебника, к…

Чу!

На горизонте возвышается согбенная умственным трудом фигура Гения Искусственности - Великого Иммануила. Она - возвышенна даже в своей наклонной позе, и она - молчит. Почему? Она отряхает прах с ног своих.

4.3 Кант

Безусловно, пока чистоплотный "будуще-калиниградский" профессор вращался в космической пыли по круговым и эллиптическим орбитам, он немного испачкался в межзвездных частицах бытия. Это нас не удивляет.

Но вот на каком икс-миллиардном карусельном витке звездообразующей материи он нацеплял на свой зиц-мундир ноуменального чертополоху?

Тайна сия велика есть!

Что же, философия ведь не чужда утешительного юмора.

Полагаю, никто не упрекнет меня в том, что я каламбурю, если я сообщу публике, что приставучее ноуменальное формирование выпало на очищенный от звездной пыли костюм Иммануила прямехонько из чистого разума. А в чистый-то разум как оно затесалось?! Это, дорогие мои, долгая песня. И у нее, к сожалению, нет конца.

Поэтому, как бы не претило это юным читателям, нам все же придется пройти путь от абстрактных, но вполне доступных для фантазии аристотелевских категорий до исполненных сугубо внутреннего шпионского достоинства ноуменальных сущностей.

То, что это шпионы в мире природного и жизнеутверждающего принципа, вскоре станет совершенно ясно.

Первым философом-шпиономаном был, конечно, Лейбниц, с которым Канта связывает многое, например, сквозным образом, - апологет вуайеристских сенсуалий - Джон Локк.

Лейбниц создал свою систему удивительного подглядывания за миром, совершенно не участвуя в нем. Монада, эта предвестница Уотергейтского скандала, как ее удивительно проницательно описал Могучий Разумом Соня (известно, что Лейбниц временами отключался от наблюдаемого мира более чем на сутки), соответствовала не только его личному характеру, но и удивительно продолжала линию внеприродности начала разума. Работа "Монадология" столь кратка, в отличие от периодов лейбницева бездействия, что прочитать ее будет быстрее, чем рассуждать о ней. Прочитайте - и убедитесь. Разум Нового Времени продолжает стойко отгораживаться от природы и жизни. У Монады нет ни царских, ни потайных дверей в мир. Есть только окошки восприятия. Да простят меня Эвклид и Хаксли.

Теперь вернемся к нашему Канту.

Итак, сей ученый муж прекрасно понимает, что разум человеческий - вещь очень полезная и приспособленная для многих интересных затей. Кое-какие, вроде математики, науки, как сам Кант признает, прикладной, вызывают у него более пристальный интерес. Но он его откладывает в долгий ящик. Вопрос о синтетических априорных суждениях продолжения не получает, а на полпути брошенными штуковинами, типа недоделанных экспонатов палаты мер и весов, Кант начинает пытать грешный наш язык.

И вот тут-то кенигсбергского затворника уносит в общее течение философского антиприродного и античеловеческого откровения. С этой, как он ее называет, логикой происходят невероятные кульбиты, трансмутации и, не побоюсь этого слова, паралогизмы. Первый паралогизм, кстати, это первый постулат Творца Баруха. Но это уже не так значимо.

Важен переход от логических неувязок психологии, взыскующей Бога от души, к так называемым антиномиям. Перейдя свой Рубикон и навоевавшись с предельными вопросами и доказательствами бытия Бога, Кант заключает всю кампанию поразительным дисциплинарным пассажем:

"…в сфере чистого разума не бывает настоящей полемики. Обе стороны толкут воду в ступе и дерутся со своими тенями, так как они выходят за пределы природы, туда, где для их догматических уловок нет ничего, что можно было бы схватить и удержать".

Как говорится у другого классика: Дальше - тишина. Мы скоро увидим, что Шекспир оказался удивительно прозорлив.

Вопрос, безусловно, возникает все тот же: а что, собственно говоря, этот, толкущий в ступе собственные внеприродные тени разум, познает? И как? Странные для ученого мужа воинственные признания об оружейном характере собственного незнания (позволительные цинику Сократа, но вряд ли добропорядочному немецкому профессору) приводят Канта к таким философским молотобойням, что диву даешься! "Сама природа разума побуждает его выйти за пределы своего эмпирического применения, в своем чистом применении отважиться дойти до самых крайних пределов всякого познания посредством одних лишь идей и обрести покой, лишь замкнув круг в некотором самостоятельно существующем систематическом целом". Доведенный незнанием своего разума до бурной активности, Кант вдруг проявляет спорую готовность к бого- и спинозоподобному природотворчеству, однако его выдает лошадиная "систематическая" голова. Короче, это природа (разума) побуждает разум (внеприродный) выйти за пределы природы (эмпирического не-разума), и … ну, конечно, заняться этическим вопросом о благе! Как говориться, Бог в помощь. А он - тут как тут! Да еще в каком замечательном виде. Мы сразу его узнаем по торжеству смерти!

"… хотя бы у человека не было морального интереса из-за отсутствия добрых чувств, однако и в таком случае имеется достаточно оснований вселить в него страх перед бытием Бога и загробной жизнью".

Ну, чем, чем, скажите мне, это отличается от того издевательства, которому подверглись Адам и Ева в Едомском саду?

"…неужели вы требуете, чтобы знание, касающееся всех людей, превосходило силы обыденного рассудка и открывалось вам только философами?" - отвечает мне профессор, и я уныло гляжу на его мантейные и харатейные регалии. Библию-то мне и кормилица могла бы почитать, баюкая перед сном...

Полагаю, не очень-то стоит после сих характерных нравоучений, преподанных Иммануилом, ждать слишком многого от ноуменов. Они, действительно, ничем не отличаются от сурового декартовского сомнения, спинозистских божественных и лейбницевых монадических абстракций. Это ничто, обращающее в ничто, все, что оказывается под рукой (Боже, и откуда это у ноуменов такие длинные руки. Они заставят замолчать кого угодно!).

Так, выйдя за пределы "эмпирического" мышления, то есть, обыкновенно, лишившись природы и телесного, кантовский разум открывает в удивлении рот перед непознаваемым в своем торжестве истины ноуменом, на которого, он непосредственно взирает умными очами, однако - и только. Более того, Кант позволяет разуму выходить за пределы природы и гулять по ноуменейским полям где и как угодно, и с той стороны, и с этой. Однако ничего более сказать нельзя. Вот такой шпионский детектив получается. Даже, если пытать будут - молчи! Как Банионис в фильме, с показательным для нашей темы названием "Мертвый сезон" - ведь за пыточной фашистов и гебистов сияет в вышине твоя собственная Родина.

Что же, фильм "Мертвый сезон" вышел на советские экраны в год триумфа другого Гиганта Мысли. Проскочим-ка мы пару столетий, ведь "звезда с звездою говорит".



4.4 Деррида

Деррида обладает кантового масштаба склонностью утаивать прописные истины. Этим склонением, или согбением, он, впрочем, основательно гордится, равно же он горд своим причастием всем остальным монструозностям классической новоевропейской философии. Путь Деррида от Гуссерля к Декарту и обратно вполне им обтоптан. Не будем слишком утомлять читателя стилистическими переходами этого "африканского ганнибала", Альпы все ж не перешедшего, однако, его "боевые слоны" вполне узнаваемы. "След", "зола", "шелуха", "запаздывание", "удаление" , "необнаружимость", - таковы возбуждающие резонанс категории Деррида.

Ну, это мы уже видели, знаем... Так, может. Деррида обеспокоен этим странным тяготением разума к смерти. Вовсе и нет! Деррида и этого мало, ему бы встретить смерть "лицом к лицу". "То, что называется жизнью - пишет он от своего лица, хотя обычно предпочитает прятаться за комментарий к цитате, - не встречает лицом к лицу, и в этом новое осложнение, что-либо, что было бы для него противопоставимым предметом: смерть..."

Да-с... осложненьице-с... И ведь новое-с? Нужен доктор-фарма-конических деконструкций.

Кстати, зачем? Может быть, наш деконструктор желает сразиться со смертью или хотя бы дать ей пинка? О, как бы это было благородно!

- Никак нет, ваше благородие, господин читатель...

Деррида, напротив, говорит, что науке (читай, философии как науке) вовсе не обязательно, чтобы что-то там вообще обладало жизнью. Он ищет смерть, всего лишь, любопытства ради, а также, чтобы присоседиться к преуспевшим ранее мертвым ученым. "...все науки, которые завоевывают свою научность без запаздывания и без остатка, суть науки о мертвом... между мертвым и статусом научного объекта имеется некая со-причастность, в которой мы заинтересованы и которая затрагивает интерес к знаниям".

Четэдэ (что и требовалось доказать), как говорят школьные учителя математики.

- А как же жизнь-то? - воскричит пытливый ум, - ну хоть в смысле "от обратного"?

- Э-э, батенька, тут и говорить не о чем. Фи... жизнь... только давайте не будем об этой копошащейся под моими ногтями черни! Хотя... постойте... жизнь-жизнь-жизнь... это, кажется, что-то из области биологии?

И тут Пост-Философа неожиданно прорвало.

"...называемый живым субъект биологического дискурса является составной частью, будь то в качестве стороны получающей или же получаемой, инвестируемого поля - вместе с огромным философским, идеологическим, политическим опытом, со всеми задействованными в нем силами, со всем, что потенциализируется в субъективности биолога или сообщества биологов".

Ничего более умо(з)рительного я пока что не смог найти в анналах, гордящейся подробными записями эксцессов мысли, философской библиотеки! православный сребролюбие имущественный россия

Если внимательно вчитаться в (возможно бестолковый) перевод, можно с бесконечным удивлением осознать, что так "называемый живым" биолог, обученный, правда философским и прочим окологуманитарным терминам, является составной частью (sic!) инвестируемого поля сообщества биологов. В этом суть. Правда, чтобы ему "потенциализироваться" финансово в своем научном "обменном пункте", он должен иметь и сохранять "субъективность", то есть, как я понимаю, чисто-родиться на свет божий и продолжать там чисто-жить. Чисто, это, я полагаю, вненаучно. Иначе - конец грантам и инвестициям - и социально-голодная смерть!

Вволю отсмеявшись, я все же задам свой риторический вопрос:

И это все? По-моему, очищенный от шелухи силлогизм, при всем своем житейском масштабе, не отличается большой силой обобщения.

Конечно, можно предположить, что переводчик все же напутал, а имелось ввиду, что "живой" биолог - это составная часть научно-биологического дискурса со всеми наворотами и т.д., но сути дела это исправление не меняет. Тот факт, что биолог изъясняется с коллегами, так сказать, "биологическим языком", нам тоже не в новинку. Да и сомневаюсь я, что "живизна" человека растолковывается его профессиональными особенностями, хотя одного из моих университетских профессоров за быстроту сопутствующих мысли жестов прозвали "Живчиком".

Сообщу еще одну глубокую мысль, напрямую навеянную этим пассажем. Биолог, который уже не участвует никак в жизни своего научного сообщества - скорее всего, мертв для науки! А тот, кто не имеет, в добавок к биологическому, огромного философского, идеологического и политического опыта - полумертвец! Такому в сообществе не потенциализироваться никогда!

Впрочем, от батюшки Канта мы уже знаем, что крайние и самые радикальные философские выводы, предназначенные "для всех людей", не должны переходить положенных им пределов строгой и чистой банальности. Но, Боже мой, кто? Кто, кто, кроме разнесчастного студента философского факультета раскроет "Ухобиографии" и дочитает их до 46-й страницы в русском издании "Академического проекта"?!!

Для каких таких "всех людей" пишет Деррида, что он столь мозгодробительно-расплывчато формулирует наивности? Неужели ему все еще не хватает почетных академиков из легиона сакрально тупых бывших и действующих мэров и президентов? Причем президентов не только государств, но и коммерческих товариществ с ограниченной ответственностью! Когда-то "отологическое" присутствие властвующей знати на научном диспуте знаменовало формальный общественный интерес к обсуждаемой проблеме, ныне Деррида требует от ученого-биолога какого-то "огромного" политического и идеологического опыта, поэтому - на кафедру! - Горби и Буш-младший, тьфу на эту грамматофакию, то есть, громофонию! Шварценатор и Рома-Чукча, бросайте свои гантели и футбик, идите возглашать супернаучные догмы! Уважуха чисто-конкретно! И никому и в голову не придет разбираться в той хрени, что ты лепишь с ректорской трибуны.

То, как доказать, что Сократ - человек, нас научили очень давно, причем без всякого примерно инвестируемого налогоплательщиками сообщества философо-биологов. Или Деррида претендует на первооткрытие политического первобиолога, следуя шаг в шаг за Гуссерлем? Он ведь с первых своих философских шагов взвалил на себя на статус гуссерлевского душеприказчика, вот и заговаривается.

Тут наш постмодернист, уже вослед за Кантом, ставит свою подпись, открывает рот и немотствует, ставя вперед себя - нет, конечно, не строгого феноменологического старца с его кризисом науки, - но бедолагу Ницше... ибо - воля к политике...

Очевидно, неспроста, вскоре является миру и "чистый язык"? Откуда как не из подписанной кем-то еще цитаты взялся бы сей удивительный физиологический деконструкт? Не из чисто же фени? Деррида, как всегда обиняками и "переговорками" заявляет, что это "уж скорее истина". Час от часа не легче! Чем и сколько надо скрести его язык до истинной чистоты? Молчок...

...