Философия и религия

Размещено на http://www.allbest.ru/

РЕФЕРАТ

ФИЛОСОФИЯ И РЕЛИГИЯ

Введение

Эволюция понятий «религия» и «философия»

Философия и религия

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Среди различных сфер духовной деятельности человека выделяют, в частности, такие, как религия и философия. Как правило, их считают разными, хотя во многом соприкасающимися друг с другом сферами, а иногда и прямо противопоставляют друг другу.

Задача данного реферата - показать, что это противопоставление скорее является исторически сложившимся заблуждением, чем отражает действительную сущность вещей.

Эволюция понятий «религия» и «философия»

Существует несколько устойчивых теорий, по которым философию обычно противопоставляют религии:

1. «Религия - догматизм, философия - свободомыслие».

2. «Философия - логичное, дискурсивное мышление, религия - сознательная установка на иррационализм».

3. «Религия - слепая вера, философия - знание».

По поводу первых двух теорий следует заметить, что обе они не касаются предмета религии или философии, а говорят лишь об образе религиозного или философского мышления.

Что касается первой теории, то здесь допускается та ошибка, которой грешат едва ли не все враги религии - смешение самой религии с той религиозной организацией, которая выступает в качестве носителя данной религии, «монополизирует» её. Свободомыслие здесь определяется почти исключительно «от противного», как критика учения официальной церкви.

Вопрос о допустимости такой критики на самом деле имеет мало отношения к сущности религии, это вопрос почти политический. Если и в религии возможно свободомыслие, не следует тогда и противопоставлять религию и философию по этому признаку. Приверженцам подобной парадигмы следовало бы показать, что сам предмет религии таков, что о нём возможно лишь догматическое мышление. Но на самом деле в качестве догмата может быть принято абсолютно любое положение, никакой связи между содержанием положения и тем, принимается ли оно как догма, не существует. В этом смысле религия ничуть не догматичней, чем любая другая сфера интеллектуальной или духовной деятельности.

Вторая теория грешит тем же недостатком, что и первая - она касается лишь образа, но не предмета религиозного или философского мышления. Тот, кому приходилось изучать так называемую «формальную логику», обращал, должно быть, внимание, что всё, что та предлагает - лишь формулы, по которым предписывается мыслить, которые лишены всякого содержания и могут быть заполнены любым содержанием, совершенно подобно математическим формулам. Не будем касаться вопроса о самой возможности и необходимости логического мышления, хотя, если уж на то пошло, слабо верю в возможность окончательно «математизировать» человеческое мышление, ибо человек всё-таки не робот и не компьютер. Речь пойдёт лишь о теоретической установке на логичность, дискурсивность мышления. Приверженцам парадигмы о нелогичности религии следовало бы показать, что сам предмет религии таков, что требует нелогичного мышления о нём. Но если логичность есть лишь форма без содержания, то никакой связи между логичностью и предметом мышления не существует, логичное, как и нелогичное мышление возможно о любом предмете.

К тому же, из истории известны попытки дискурсивного мышления о религиозных предметах - чем, например, занималась средневековая схоластика, как не подобными попытками?

Следует также отметить, что достаточно часто приверженцы первой теории придерживаются также и второй, не замечая, что эти теории противоречат друг другу. Вряд ли мышление, придерживающееся законов логики, можно признать свободным. Нелогичное мышление как раз, во всяком случае, более свободно.

Что касается третьей теории, то для противопоставления знания и веры нужно чётко уяснить сущность того и другого. Если вера, по определению апостола Павла, есть «обличение вещей невидимых» (Евр. 11:1), то знание можно определить как «обличение вещей видимых». Слепа ли религиозная вера? Не есть ли признание существования «вещей невидимых», не принуждающих себя признать, более свободный акт, чем признание существования вещей видимых, навязывающих себя нашим чувствам? В акте веры происходит акт волевого избрания. Но если вас ударили палкой по голове и вы признали реальность этой палки, что это - вера или знание? В существовании объектов эмпирического мира может быть высказано ничуть не меньше сомнения, чем в существовании «вещей невидимых». Любое знание может быть подвергнуто сомнению, следовательно, «знание» в этом отношении ничем не отличается от «веры». Принимаем ли мы то, что говорит нам какой-нибудь религиозный авторитет, или доверяем собственным глазам - в обоих случаях совершенно одинаково совершаем акт волевого избрания.

Пафос науки - объективный пафос. Наука допускает лишь «временное» свободомыслие, необходимое для выдвижения гипотез. Окончательная цель науки - установление объективной, общеобязательной истины, то есть избавление от всякого «свободомыслия». Всё свободомыслие противников религии - чисто отрицательное, их свободомыслия хватает лишь на отрицание религии.

За последние 100 - 200 лет мир стал однополярным, и в нём «правит бал» западноевропейская (сюда же нужно отнести и американскую как производную от западноевропейской) культура. В официальном (общепринятом) «философоведении» установилось представление о том, что «западная» (античная и, позднее, западноевропейская) философия - это «генеральная линия» философии, а философия других культур - в лучшем случае, «экзотика на любителя».

Рассмотрев историю философии всех времён и народов, мы обнаруживаем, что разделение сфер «религии» и «философии» типично лишь для следующих культур:

1. Античной (Древняя Греция, древний Рим).

2. Христианской (Европа, христианские страны Ближнего Востока и Северной Африки, Россия).

3. Мусульманской.

4. Иудейской.

Для других культур противопоставление религии и философии нетипично, а, если встречается, то заимствованно из европейской традиции.

Рассмотрим, какое содержание на протяжении веков вкладывалось в слово «философия».

Слово это, как известно, впервые прозвучало в древней Греции. Иногда считают, что, мол, раз слово впервые прозвучало там, то и сама философия возникла там же. Такой подход неверен. Древняя Греция была, пожалуй, наиболее развитой страной как в политическом плане (демократия - беспрецедентная по тем временам форма правления в сплошь «монархическом» мире), так и в плане материальной культуры. Но в плане религии Греция была более отсталой, чем другие цивилизации того времени (Израиль, Индия, Китай, буддистский мир), давно уже «додумавшихся» до монотеистических или пантеистических форм религии. Примитивное древнегреческое язычество, может быть, и удовлетворяло широкие массы, но не могло удовлетворить духовных запросов мыслящего индивида. Так возникло такое явление, как «философы» - лица или группы лиц, искавшие «мудрость» или проповедующих то или иное учение. Заметим, что философия в древней Греции была делом частных лиц. Возникшие в сравнительно поздний период античности учебные заведения, где преподавали философию (Академия Платона, Лицей Аристотеля) тоже были негосударственными. Зачастую утверждают, что в древней Греции философия впервые сформировалась как наука. Нужно, однако, отдавать себе отчёт, что это значит. В ранней, доплатоновской философии не было, по сути дела, представления о каком-то ином, трансцендентном мире и противопоставления «того» мира «нашему», материи духу. Для языческого сознания не могло существовать противопоставления науки и религии, религия для язычника была таким же знанием, как и наука. Самая ранняя греческая философия была, по сути, космологией и отличалась от «науки» в современном понимании этого слова лишь тем, что в ней по понятным причинам было больше теоретических домыслов, чем опытных знаний. Если в этой философии и присутствовала теология, то лишь как часть космологии, ибо языческие боги были, по сути дела, частью космоса. В греческой философии среднего периода уже появляется учение о неком принципе, правящем миром (Логос, Нус). Далее, в поздней греческой философии стали появляться и зачатки метода философствования (софистический метод у софистов, диалектический метод ведения спора у Сократа - Платона). Наконец, Аристотель создаёт категориально-логический аппарат философствования, призванный окончательно превратить философию в науку.

Следующий этап - возникновение христианства. Если ранние христиане и ощущали родство с какой-нибудь из предыдущих традиций, то в первую очередь с иудейской. Греческая философская традиция для христианства была «внешней». Отношение к ней доходило иногда до полного отрицания, как, например, у Тертуллиана. Для христиан того времени слово «философия» в первую очередь ассоциировалось с греческой традицией. Противопоставление христианства греческой философии было не противопоставлением «религии вообще» «философии вообще», а противопоставлением двух конкретных традиций.

Впрочем, иногда и само христианство именовало себя «философией». Так, христианский апологет II в. Татиан Сириец называет себя «приверженцем варварской философии»[1] (т. е. христианства) в отличие от философии «эллинской». Как видно из прозвища Татиана, сам он был негреческого, сирийского происхождения.) Тертуллиан называет христианство «лучшей философией».[2] Для христиан того времени христианство было скорее не теорией, а образом жизни.

Касаясь положения философии в Средние века в Западной Европе, обычно говорят, что философия играла подчинённую по отношению к религии роль.

Упоминают обычно известное средневековое положение о философии как «служанке богословия», не сознавая, однако, что, собственно, имеется здесь в виду. Слово «философия» в Средние века по-прежнему ассоциировалось с античной традицией. Из представителей этой традиции были известны Платон, неоплатоники, но наиболее известным и популярным автором был Аристотель, которого часто называли просто Философ. Средневековая схоластика пыталась использовать аристотелевский категориально-логический аппарат для нужд богословия. Философия была служанкой богословия в том смысле, в каком метод или инструмент является «служанкой» того, что делается при помощи этого метода или инструмента.

В восточнохристианском, «православном» мире картина была несколько иной. Разумеется, там также имелись последователи античной традиции, но попыток использования аристотелевский логически-категориальный аппарат в качестве «служанки богословия», пожалуй, не было (единственное исключение - Иоанн Дамаскин). Следует отметить, что в православии слово «философия» (в русских переводах святоотеческой литературы иногда переводится как «любомудрие») означало не столько отвлечённую теорию, сколько аскетическую практику, образ жизни, созерцание, в результате которого происходит непосредственное общение с Богом.

Несколько слов следует сказать о таком явлении, как христианская мистика.

Несмотря на то, что в ней довольно часто присутствовала установка на апофатику[3], из которой (установки) можно вывести отрицание методичности, сознательного противопоставления мистики аристотелевскому методу не было. В ранехристианском и средневековом христианском мире не было и не могло быть противопоставления философии вообще религии вообще. Под философией, как уже было сказано, понималась либо античная традиция, которая могла быть противопоставляема христианству лишь в плане её конкретного содержания, либо категориально-логический аппарат, который не мог противопоставляться религии по причине того, что был лишь формой без содержания. Причём, «поклонники» Платона и Аристотеля не противопоставляли их христианству - они старались «примирить» их с христианством, приспособить под христианство. Лишь противники подобного примирения противопоставляли античную философию христианству. Также следует отметить, что официальная церковь могла обвинить того или иного мыслителя в ереси, но сами мыслители не ставили себе цели противопоставить себя церкви. Так называемые «ереси» не оставили заметного следа в истории религиозно-философской мысли не столько даже из-за преследований, сколько потому, что еретики были в основном представителями простонародья, а не книжниками-интеллигентами. Впрочем, и в этих «ересях», насколько представляется, не было достаточно принципиального противопоставления себя официальной церкви. Придумать же какую-нибудь совершенно новую религию или философию, отличную как от христианства, так и от античной традиции, никому просто не приходило в голову.

В мусульманском мире сложилась во многом сходная ситуация. Сочинения Платона, Аристотеля, неоплатоников получили довольно широкое распространение в мусульманских странах. «Философией» там так же называлась в основном античная, в первую очередь аристотелевская философия. Так, например, у арабского автора XI - XII вв. аль-Газали есть книга «Опровержение философов», где под «философами» понимаются в первую очередь аристотелики. Одни мусульманские мыслители пытались соединить античную философию с мусульманством (хотя столь осознанных, как в Западной Европе, попыток сделать аристотелевскую логику «служанкой» мусульманского богословия, пожалуй, не было), другие возражали против подобного соединения, но противопоставления «философии вообще» «религии вообще» опять же не было.

Сходная ситуация сложилась и в иудейской философии, имевшей много точек соприкосновения с мусульманской.

И, наконец, следующий этап - философия так называемого «Нового Времени». «Новое время» началось, как известно, с возникновения протестантизма. Протестантизм впервые достаточно сознательно выдвинул идею свободной критики Церкви (впоследствии «разросшуюся» в идею свободной критики христианства и религии вообще). Главное, что следует здесь отметить - это то, что по причинам, которые рассматривать здесь не место, в человеческом сознании того времени произошёл кризис объективизма. До «Нового Времени» философы лишь создавали, по сути дела, объективную картину мира. Даже в мистике, где наиболее сильны были мотивы, близкие к субъективизму, главный «пафос» был всё-таки объективистским, целью мистики было соединение человека с высшей объективной реальностью, с Богом (хотя, может быть, и до полного уничтожения различий между субъектом и объектом). Лишь в эпоху Нового Времени появляется такое явление, как субъективный идеализм, объявляющий внешний мир порождением субъекта. Следует заметить, что субъективный идеализм типичен для стран с протестантской культурой (Англия, Германия). Повысился интерес к античной традиции, ослаб интерес к христианству (это, впрочем, более типично для Италии и других стран юга и Европы), и постепенно античная традиция стала - впервые за много веков господства христианства - противопоставляться ему не противниками, а поклонниками этой традиции. Наконец, возникла осознанная потребность создать какую-то новую философию, отличную как от античной традиции, так и от христианства. Появились такие дисциплины, как методология науки, гносеология, новые, неаристотелевские формы логики и т.п. Возникло такое явление, как материализм. Вопреки официальному советскому «философоведению», руководствовавшемуся ленинской установкой о том, что история философии всегда представляла и себя борьбу идеализма с материализмом, и вынужденному отыскивать материализм в любой эпохе, раздувая материалистические мотивы у того или иного мыслителя или, кто таковым не являлся, следует заметить, что говорить о материализме в дохристианской (или, по крайней мере, в доплатоновской) философии вряд ли правомерно, так как в сознании людей того времени отсутствовало чёткое противопоставление материи и «духа», представление о каком-то другом, «неэмпирическом» мире. К тому же, в Новое Время впервые возникла парадигма о ложности, «ненаучности» любой религии. Законное желание освободить человека от порабощающих его форм религии привело к отрицанию религии вообще. При этом не сознавалась необходимость религиозного учения о человеке, религиозной антропологии, не сознавалось, что отсутствие таковой ставит человека в гораздо большее унижение, чем любая религия, обращает его в рабство у материального, эмпирического мира, которое ничуть не лучше, если не хуже, чем рабство у Бога. Отрицание религии как «обличения вещей невидимых», непонимание сущности религиозной веры и наивная вера в реальность, единственность и окончательность эмпирического, материального мира (и это при всей работе, проделанной субъективным идеализмом и критической гносеологией!) породили парадигму о религии как о «слепой вере».

Философия и религия

Философия и религия имеют совершенно различные задачи и суть, различные по существу формы духовной деятельности. Религия есть жизнь в общении с Богом, имеющая целью удовлетворение личной потребности человеческой души в спасении, в отыскании последней прочности и удовлетворенности, незыблемого душевного покоя и радости. Философия есть, по существу, совершенно независимое от каких-либо личных интересов высшее, завершающее постижение бытия и жизни путем усмотрения их абсолютной первоосновы. Но эти, по существу, разнородные формы духовной жизни совпадают между собой в том отношении, что обе они осуществимы лишь через направленность сознания на один и тот же объект -- на Бога, точнее, через живое, опытное усмотрение Бога. Конечно, отвлеченно рассуждая, возможно представить себе и обратное соотношение -- именно совершенное расхождение путей осуществления обеих задач. Где, как, например, в буддизме, личное спасение отыскивается не на пути общения с Богом и где, с другой стороны, разум тщится постигнуть жизнь и мир не из его вечной и абсолютной первоосновы,-- там между религией и философией не ничего общего; они не то, что противоречат одна другой, они в это) случае так же не соприкасаются между собой, как, скажем, музыка и химический анализ. Но все дело именно в том, что такие, совершенно расходящиеся пути суть и для религии, и для философии пути мнимые, не Приводящие к цели, и что, наоборот, подлинное осуществление задач и той и другой возможно только на путях, ведущих к одной и той же цели - к Богу. В отношении религии это утверждение не требует, конечно, особого доказательства; мы можем здесь спокойно предоставить отдельным парадоксалистам труд, вопреки общечеловеческому опыту, доказывать противоположит. И, наоборот, в отношении философии это есть тезис, требующий окончательного уяснения и доказательства, отнюдь еще не исчерпанного предыдущими общими соображениями.

Современному сознанию, даже если оно мыслит в понятиях, близких к вышеизложенным соображениям, представляется маловероятным или даже совершенно невозможным, чтобы то абсолютное, которое в философии нужно как высшая логическая категория, объединяющая и упорядочивающая теоретическое постижение бытия, совпадало с живым личным Богом, которого требует и которым одним только может удовлетвориться религиозная вера.

Два сомнения возникают здесь, которые с разных сторон выражают, в сущности, одну и ту же трудность. С одной стороны, религиозная идея Бога, по-видимому, противоречит целям философии в том отношении, что предполагает в природе Бога и потому в живом отношении к Богу момент тайны, непостижимости, неадекватности человеческому разуму, тогда как задача философии именно в том и состоит, чтобы до конца понять и объяснить первооснову бытия. Все логически доказанное, понятое, до конца ясное, уже тем самым лишается своей религиозной значимости. Бог, математически доказанный, не есть бог религиозной веры. Отсюда представляется, что, если бы даже философия действительно познала истинного Бога, доказала Его бытие, разъяснила Его свойства, она именно этим лишила бы Его того смысла, который Он имеет для религии, т. е. убила бы самое драгоценное, что есть в живой религиозной вере. Таково сомнение многих религиозных натур, которым часто, кажется, что чем более философия религиозна по своему предмету, т. е. чем упорнее она занята логическим постижением Бога, тем она опаснее для цели религии -- для живого, верующего обладания неизследимым и неизреченным источником спасения. И тот же ход мыслей приводит иногда философию к убеждению, что ее истинная задача -- понять Бога, тем самым уничтожить ту безотчетность и таинственность Его, которая придает религии характер интимной веры; философия есть в этом случае, как у Гегеля, замена безотчетной, инстинктивной веры ясным знанием -- преодоление веры знанием. Как нельзя одновременно переживать радость живой любви к человеку и брать того же человека как объект холодного научного анализа, так нельзя одновременно веровать в Бога и логически постигать Его.

В ином аспекте эта же трудность принимает форму другого сомнения. Бог религиозной веры, источник личного спасения необходимо есть живая личность. Но, по-видимому, из всех категориальных форм, в которых может мыслиться центральное философское понятие первоосновы бытия, наименее подходящей является именно форма живой личности. Мыслится ли Бог в философии, как субстанция мира или как его первопричина, как всеединая вечность или как творческая сила развития, как мировой разум или как жизнь, он есть, во всяком случае, что-то безличное, какое-то в известной мере всегда пантеистически-мирообъемлющее начало, в котором философия, не изменяя своей задачи постижения и логического осмысления бытия и не приспособляясь искусственно к требованиям религиозного чувства, не может усмотреть антропоморфных черт живой, карающей и любящей личности, необходимых для религиозного отношения к Богу. Роковым образом, независимо от содержания отдельной философской системы, Бог философии носит на себе печать своей зависимости от нужд отвлеченной мысли и именно поэтому есть для религиозного чувства лишь иллюзорный суррогат истинного Бога -- мертвый камень вместо хлеба, насыщающего голод религиозной души, или, в лучшем случае, ни к чему не нужная, туманная, бесплотная тень того истинно-сущего, которым во всей полноте и жизненности. Его реальности уже обладает непосредственная религиозная вера. философия религия теория

В основе обоих сомнений лежит, в конечном счете, как уже указано, одна трудность; и надо признать, что это есть действительно серьезная трудность -- одна из глубочайших и важнейших философских проблем,-- в отличие от того легкоразрешимого противоречия, с которым мы имели дело выше, и которое вытекало лишь из поверхностных и совершенно ложных банальных представлений: о сущности философии и религии. Трудность эта сводится к вопросу: может ли философия, которая есть постижение бытия в логической форме понятия, вместе с тем не быть рационализмом? Заслуживает внимания, что этот вопрос является решающим не только для согласования философии и религии, но и для возможности самой философии. В самом деле, философия, с одной стороны, есть постижение бытия в системе понятий и, с другой стороны, постижение его из его абсолютной и всеобъемлющей первоосновы. Но понятие есть всегда нечто относительное и ограниченное; как же возможно выразить абсолютное в формах относительного, овладеть бесконечным, уловив его в сети конечного? Как можно -- проще говоря -- постичь непостижимое? Казалось бы, мы стоим перед роковой дилеммой: либо мы ищем само абсолютное, выходящее за пределы всего конечного и -- тем самым -- логически выразимого, и тогда мы не можем действительно постичь и логически зафиксировать; либо же мы ищем только логическую систему понятий и тогда всегда пребываем в сфере только относительного, частного, производного, не доходя до подлинной первоосновы и целостного всеединства бытия. В обоих случаях задача философии остается неосуществленной.

Немало философских систем терпело крушение на этой трудности. Но в своей основной магистрали философия давно уже сосчиталась с этой трудностью и принципиально преодолела ее. В учении Гераклита о взаимной связи, и живой гармонии противоположностей, в наиболее глубоких, преодолевающих ранний рационализм, позднейших диалогах Платона, в учении о Боге Филона Александрийского, во всем направлении так называемого “отрицательного богословия”, в новоплатонизме и философской мистике христианства, в учении Николая Кузанского о docta ignorantia[5], в наиболее продуманных и точных формулировках так называемого “онтологического доказательства” бытия Бога, в учении Спинозы о субстанциальном единстве разнородных атрибутов, в Лейбницевой теории непрерывности бытия, в философии тождества Шеллинга, в диалектической онтологии Гегеля мы имеем разные -- и различные по глубине и адекватности,-- но в основе тождественные и принципиально успешные разрешения этой трудности. Общий смысл ее преодоления заключается в усмотрении сверхлогической, интуитивной основы логической мысли. Философия постигает -- и тем самым отчетливо логически выражает -- абсолютное через непосредственное усмотрение и логическую фиксацию его эминентной, превышающей логическое понятие, формы. Мы лишены возможности дать здесь подробное логическое разъяснение этого глубочайшего и вместе с тем аксиоматически-самоочевидного соотношения; мы можем лишь в немногих словах навести мысль читателя на раскрывающуюся здесь связь. Усмотрение абсолютной, всеобъемлющей природы бытия, выходящей за пределы ограниченности и относительности всего логически фиксированного, есть именно логически адекватное ее усмотрение. Или, иными словами: именно логически зрелая мысль, достигшая последней ясности, усматривая неисчерпаемость и бесконечность абсолютного, его основополагающее отличие от всего рационально выразимого, смиренно признавая, поэтому ограниченность достижений разума перед лицом истинного бытия, именно в открытом и ясном осознании этого соотношения, и только в нем одном, преодолевает ограниченность разума и овладевает превосходящим его силы объектом. Как это лапидарно выражает Николай Кузанский, “недостижимое достигается через посредство его недостижения”. Поэтому истинная философия не только не отрицает сознание тайны, неисчерпаемой глубинности и безмерной полноты бытия, но, напротив, всецело опирается на это сознание и исходит из него как из самоочевидной и первой основополагающей истины. В этом сознании состоит вообще конститутивный признак всякого истинного знания в отличие от знания мнимого, претендующего на всеведение. Где человек, предаваясь гордыне знания, мнит, что своим знанием он исчерпал предмет, там нет именно первого условия знания -- ясного видения его предмета; ибо, где есть это видение, т. е. где -- тем самым -- есть знание, там есть и очевидное усмотрение неполноты и незаконченности знания. Подлинно усмотренное знание всегда сопровождается тем чувством, которое классически выразил гениальный творец математической системы Вселенной Ньютон в словах, что он представляется самому себе ребенком, собирающим отдельные ракушки на берегу безграничного и неисследуемого океана. И наоборот, то глупое самомнение, которому бытие представляется ограниченной и плоской складной картинкой, легко и до конца исчерпаемой в немногих формулах, не только содержит незаконное преувеличение значения всякого достигнутого знания, но есть просто совершенная слепота, при которой не может быть сделан даже и первый шаг знания.

Этим разъяснением условия возможности самой философии сразу же устраняется, по крайней мере, первое из указанных двух сомнений в отношении между философским богопознанием и религиозным чувством. В каких бы понятиях ни выражала отвлеченная философская мысль свое познание Бога, ее основной интуицией и тем самым ее высшим и верховным понятием остается чисто религиозная идея безмерности, неисчерпаемой глубинности и таинственности Бога; и, в сущности, вся остальная система понятий имеет своим последним назначением приблизить мысль к уловлению именно этой сверхконечной и сверхрацнональной природы Бога, конституирующей Его абсолютность. Обычное заблуждение в понимании соотношения между философией и религией в этом пункте состоит в том, что чувство тайны представляется условием, преграждающим познавательное проникновение, и, наоборот, страсть к познанию -- силой, разрушающей смиренное чувство тайны и поэтому благоприятствующей самомнению атеизма. В действительности, напротив, религиозное чувство тайны и глубинности бытия есть первое и необходимое условие развития философии, тогда как самомнение атеизма в корне убивает самый инстинкт философствования и есть в такой же мере отрицание философии, как и религии. Возможность и даже частные случаи промежуточных форм -- недостаточности философской энергии, благодаря чему мысль, непроникая до последней глубины, останавливается на полпути, ставит себе здесь последние грани и, упрощая бытие, благоприятствует полуневерию или бедности и схематичности религиозного сознания,-- конечно, не опровергает, а скорее подтверждает основное, разъясненное нами соотношение. Идущая в настоящее время борьба между умами, так сказать глубинными (ощущающими глубину) и бесконечную сложность жизни, и умами плоскими, воображающими, что жизнь легко можно, как карточный домик, разобрать на части и снова сложить по своему усмотрению, есть в такой же мере борьба за религиозное, как и за философское, миропонимание.

Этим обретен и путь к разрешению второго сомнения. Правда, поскольку мы его выразим в грубой и логически твердой формуле, по которой Бог веры есть человекоподобная личность. Бог философии -- безличный абсолют, оно кажется совершенно непреодолимым. Но в этом повинна только односторонность и логическая упрощенность самой формулы. Ни Бог религии, ни Бог философии не есть то простое и однозначное содержание, к которому Его сводит эта формула, именно потому, что Он есть, прежде всего, неисследуемая глубина и неисчерпаемое богатство. Он есть полнота всех определений, ибо стоит превыше каждого из них в отдельности; и потому одно определение не противоречит в Нем другому -- под условием, что каждое из них берется в надлежащем смысле, не как исчерпывающее адекватное знание самой Его сущности, а именно лишь как уяснение одной из Его сторон, имеющее -- в силу коренного единства Его сущности -- лишь символическое значение для определения целого. Ведь и Бог религиозной веры содержит -- при первой же попытке какого-либо одностороннего Его определения -- множество противоречий, которые в действительности суть не противоречия, а антиномии, согласимые в высшем, сверхрациональном единстве. С другой стороны, философское богопознание лишь мнимым образом приковано к указанному безличному и как бы бесформенному понятию Бога как некоего лишь всеобъемлющего начала. Кажущаяся неизбежность этой тенденции вытекает лишь из одностороннего ограничения задачи философии теоретическим миропостижением. Если мы вспомним и будем иметь в виду, что задача философии этим не исчерпывается, а требует целостного осмысления бытия во всей его живой полноте и глубине, объемлющей как один из основных его моментов реальность духовной жизни со всеми ее нравственными и религиозными запросами и проблемами,-- если мы вспомним необходимость таких философских проблем, как проблема добра и зла, теодицеи, отношения между нравственным идеалом и действительностью, свободой и необходимостью, разумом и слепотой природных сил,-- то мы поймем, что высшее уясняющее единство, которого ищет философия, есть не одно лишь безличное единство, упорядочивающее картину объективного мирового бытия, а действительно целостное всеединство жизни в самом глубоком и всеобъемлющем смысле этого понятия. Все дело в том, что подлинная философия, могущая осуществить свое назначение, должна исходить из действительного, т. е. абсолютно полного и конкретного всеединства, а не из мнимого, по существу, лишь частичного и отвлеченного единства системы объективного бытия. А это значит, что последний источник и критерий философского знания есть одна лишь бесстрастная, чисто созерцательная интуиция объективного бытия, а целостный и живой духовный опыт -- осмысляюшее опытное изживание последних глубин жизни. Традиционное школьное понимание философии -- поскольку оно вообще допускает философию, как метафизику или онтологию -- усматривает в последней содержание “теоретической философии” и отделяет от нее в качестве особых, добавочных и притом относительно второстепенных отраслей философского знания -- “этику”, или “практическую философию”, “эстетику”, “философию религии”, “философию истории” и т. п. Практически и пропедевтических такое или аналогичное ему деление философии, конечно, неизбежно, ввиду многообразия философских интересов и невозможности изложить сразу предмет философии со всех его сторон. Но поскольку мнят, что подобным делением точно выражена внутренняя структура философского знания, вытекающая из структуры самого ее предмета,-- это есть опасное заблуждение, уводящее духовный взор от подлинной природы предмета философии. С одной стороны, всякая философия есть онтология или “теоретическая философия” (бессмысленный плеоназм -- ведь философия всегда есть знание, т. е. теория!), ибо философия всюду и везде познает истинно-сущее; и, с другой стороны,-- что здесь особенно важно -- истинная онтология есть не бесстрастное изучение чуждой духу и лишь извне ему предстоящей картины бытия (ибо такое бытие именно и не есть целостное бытие или подлинное всеединство), а постижение абсолютного бытия, объемлющего и всю духовную жизнь самого субъекта знания -- человеческой личности. Но познавательная направленность на абсолютное в этом, единственно истинном его смысле предполагает духовный опыт не как внешнее созерцание, а как основанное на истинном внутреннем переживании постижение существа и смысла жизни. Короче говоря, подлинная, а не только школьная и пропедевтическая онтология должна опираться на живой религиозный опыт и потому в принципе не может ему противоречить. Вся совокупность мучительных сомнений, исканий и достижений религиозного опыта, объединимая в теме “о смысле жизни”,-- проблема вины, возмездия и прощения, личной ответственности и человеческого бессилия, предопределения и свободы, реальности зла и благости именно Сущего, хрупкости эмпирического существования и неуничтожимости личности -- входит как законная и необходимая тема в состав онтологии, заслуживающей своего имени учения о бытии.

Стоит только памятовать об этом первичном и основном бытии, сосредоточиться на нем и именно в нем видеть последний критерий знания, чтобы все соотношение, которое с первого взгляда кажется запутанным и почти неразрешимым, стало -- по крайней мере, в принципе -- до самоочевидности ясным. Существуют не две истины, а только одна -- и она там, где есть максимальная полнота и конкретность. Как бы отлично лично-религиозное отношение к Богу от познавательного отношения к Нему в философии, какие бы различия мы ни находили между религиозным и философским интересом,-- все эти отношения устанавливаются в пределах одной и той же последней реальности, которая предстоит духовному взору личности и остается сама собой, все равно, выражается ли она в непосредственном религиозном переживании или в опосредственной системе логических понятий. Главное все же в том, чтобы иметь живой опыт самой реальности. Лишь там, где религия принимает догматы веры не за символические и таинственные обозначения божественной природы, а за законченные и исчерпывающие адекватные Его раскрытия, превращая их тем в односторонние логические определения, или где философия мнит в отвлеченной системе готовых формул определить до конца последние глубины реальности,-- лишь там возможны -- и даже неизбежны -- конфликты между философией и религией. Внутренняя связь и интимное сродство философии и религии были больше всего затуманены наивно-дерзновенными попытками рационализации догматов веры, компрометирующими и философию и религию. Таинственные и многозначительные религиозные интуиции -- плод духовного опыта религиозных гениев и соборного религиозного сознания,-- почти недоступные по своей глубине неискушенному опыту среднего человека, обсуждаются иногда -- и при их обосновании, и при их опровержении -- как простые истины, значение которых доступно здравому смыслу и может быть установлено простейшим логическим анализом. Жалка та мудрость, которая в невежественном самомнении опровергает догмат Троицы на том простом основании, что единица не равна трем; но немного философской мудрости и в дерзновенной попытке, не проникнув опытно в эту тайну, мнимым образом “доказать” ее логически, путем отвлеченного анализа бедной содержанием и бесформенной общей идеи Божества. Напротив, чем глубже и подлиннее философское знание, тем более оно склонно к смирению, к признанию сократова положения, что источник знания есть сознание своего неведения.

Философское знание по своим достижениям необходимо отстает от достижений непосредственного религиозного проникновения в глубины бытия. На это есть существенные основания, коренящиеся в самой природе обеих духовных деятельностей. Прежде всего, религиозная вера, будучи живым, непосредственным ощущением и переживанием Божества, не нуждается для своих достижений в тяжкой умственной работе рационального разъяснения и обоснования своих истин. Кроме того, хотя религия, как указано выше, и содержит необходимо, в качестве своей основной опорной точки, момент непосредственного личного усмотрения истинности, она совсем не нуждается в том, чтобы это непосредственное усмотрение распространялось на все содержание религиозной веры. Напротив, для нее характерно, что этот момент непосредственной очевидности присущ восприятию правдивости, безусловной истинности источника откровения -- будет ли то самое Божество или тот или иной посредник между Богом и человеком,-- в силу чего содержание откровения приобретает косвенную достоверность истины, сообщенную самоочевидно достоверным свидетелем. Поэтому-то достоянием личной веры может быть -- и даже необходимо бывает -- содержание соборного религиозного опыта, со всеми входящими в его состав достижениями религиозных гениев. Этим достигается возможность полноты, богатства и глубины религиозного откровения, совершенно недостижимые для философского знания. Ибо хотя философскому знанию не поставлено здесь никаких принципиальных преград и открыта возможность бесконечных достижений, однако требуемое природой философского знания логическое единство содержания делает для него практически невозможным использование в одной системе всей полноты религиозного опыта человечества. Лишь полнота и многообразие всех философских достижений человеческой мысли в принципе может стать на уровне его религиозных достижений - но эта полнота может быть дана только духовно-исторической интуиции, но не выражена адекватно в какой-либо единой системе. Философская система, пытающаяся выразить и логически фиксировать весь религиозный опыт человечества, есть замысел, аналогичный попытке начертить географическую карту, на которой было бы отмечено все многообразие географической реальности. И здесь, с иной стороны, мы снова убеждаемся, что правильное соотношение между религией и философией возможно лишь на почве того “умудренного неведения” (docta ignorantia), которое есть самый зрелый плод истинного просвещения. Подлинно философское умонастроение по своей волевой структуре совпадает с религиозным умонастроением: в обеих -- вопреки поверхностному мнению, которому это представляется невозможным,-- смирение сочетается с дерзновением творчества, и притом не так, что каждая из этих волевых тенденций сдерживает и ограничивает другую, а так, что каждая из них, напротив, питает и укрепляет другую.

Заключение

Кто-то скажет, что религия отличается от философии тем, что, помимо теории, в религии есть ещё и практика непосредственного общения с Богом. То есть, говоря другими словами, философствовать, конечно, хорошо, но главное всё-таки - ходить в церковь и кушать просвирки…

Какие же мы всё-таки ещё материалисты! Как глубоко сидит в нас материалистическая теория о том, что «дух» - это иллюзия, а материя - это реальность…

Нет отрицания непосредственного общения с Богом в таинствах, «подвижничестве» или различных медитативных практиках. Но почему, собственно, считается, что в мышлении о Боге не происходит непосредственного общения с Богом? Тем более что Бог нематериален…

Религиоведы утверждали, что в имени Божьем непосредственно присутствует сам Бог. Почему бы тогда не предположить, что в мысли о Боге непосредственно он так же присутствует?

Список используемой литературы

1. Иллюстрированная история религий. Т. 1. М., 1992.

2. Бердяев Н. А. Наука о религии и христианская апологетика // Путь. 1927. N 6.

3. Боголюбов Н. Философия религии. Часть 1. Киев, 1915.

4. Кулаков А.Е. Религии мира. М., 1997.

5. Ляликов Д. История учений о религии // Философская энциклопедия. Т. 4. М., 1969

6. Мень А. История религии. Том 1. М., 1991.

7. Пилкингтон С.М.Иудаизм. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1998.

8. Тиллих П. Теология культуры.

9. Фейербах Л. История философии «Мысль» М, 1974.

10. Яблоков И.Н. Религиоведение. М., 1998.

11. Франк С.Л. Личность и мировоззрение Ф. Шлейермахера.

[1] Татиан Сириец. Речь против эллинов. / М., «Слово», 2000, стр.42

[2] Тертуллиан. О плаще. / СПб., «Алетейя», 2000, стр. 84.

[3] Апофатическое богословие - богословие, утверждающее, что к Богу неприменимы никакие понятия из нашего мира. Согласно апофатическому богословию, на Бога не распространяются законы логики, закон исключения противоречий, законы причинно-следственной связи и т.п.

[4] Философия и мировоззрение. Философские дискуссии 20-х годов. М., 1990.

Размещено на Allbest.ru