Сказка как феномен естественного метаязыка: к постановке проблемы

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Сказка как феномен естественного метаязыка: к постановке проблемы

Малышев Владислав Борисович

Из исследований мифологической школы, а также различных школ психологии известно, что чаще всего назначение того или иного фольклорного текста охватывает чисто практическую область - его цель ритуальная, воспитательная или какая-либо еще. Философия создает семиотические оппозиции, которые задают бинарный способ восприятия мира. Тождественное и иное, бытие и инобытие, земное и небесное, священное и мирское. «Зеркальному» миру взрослых противостоит «зазеркалье» ребенка. Мощнейшая архетипическая энергия веры в трансцендентную реальность угасает в процессе взросления человека. Конечно же, усредненным вариантом сопряжения взрослого и детского видения мира является следующее. Сказка является своеобразным архетипическим маятником, который раскачивается между сознанием и подсознанием человека. В сказке и в фольклорной речи особенностью акта именования является смысловая амбивалентность, раздвоенность, «расщепленность» слова как имени (любое слово есть имя): Долго ли - коротко ли. Есть разные уровни и типы раздвоенности имен. Применительно к именованию образа действия: добро - зло, жили - были. Применительно к именам персонажей: Иван-дурак, Иван-царевич, Ивашка - Белая рубашка, Василиса Прекрасная, Марья-царевна, Марья-искусница, Марья - Лебедь белая (былинн.). Относительно места: в некотором царстве, некотором государстве, туда - не знаю куда, не в сказке сказать, ни пером описать…

Сказка рассказывается детям в целях воспитательных, она необходима для обучения ребенка. Именно ребенка. Дети мыслят образно, мифологически. Рассказываемая ребенку сказка очень сильно воздействует на его сознание. Она есть определенная последовательность кодов. Правильно подобранная последовательность гармонизирует, подобранная неправильно - пугает. Но, в любом случае, эта последовательность вызывает из подсознания ребенка архетипические образы, которые относятся к сфере мифологического мышления. Архетипические образы даются через имена вещей как семиотические оппозиции. Это миры противопоставлений. Ребенок пугается и сопереживает, радуется и печалится за героя рассказываемой сказки. И, так или иначе, учится. Подобное обучение достигается не за счет обилия информации, а за счет системного набора знаков и символов, относящемуся к тому, что есть событие. Событие есть переход от одной модальности восприятия мира к другой. Некий аспект видения объективной реальности или точка зрения на мир представителя той или иной культуры, собственно, и образуют «грань» или область перехода (В. Тернер), которая является условием проявления события. Но «событие» - термин философии или обыденной речи, а на «пропповском» научном языке оно звучит как «функция». Поэтому событие в сказке - это не всякое происшествие, а лишь перемещение персонажа через границу семантического поля. Сказка и миф - квинтэссенция событийности [6]. Для описания семиотической динамики сказочного синтаксиса весьма продуктивны концепты «становления» и «порога». Первый термин имеет достаточно долгую собственную историю, его употребляли философы разных школ и эпох, например, Г. В. Гегель или А. Бергсон. Становление сказочной «событийности», которое номадично по своей природе, вписано в рамки неких общекультурных архетипических схем, в рамках которых формируются метапозиции, «смотровые площадки» видения мира для человека - представителя данной культуры.

Многие ученые полагают, что такая «чисто символическая», предельно сжатая, «география» действия в сказке является свидетельством того, что пространство не столько реальное, сколько сакральное, ритуальное. И причиной этого кодирования структуры сказки «под» ритуальную форму могут являться, прежде всего, такие конкретные виды ритуалов как погребальные ритуалы, инициации, свадебные обряды. Если вслед за А. А. Потебней считать, что научное мышление вышло из поэтического, и в контексте уже новейших научных исследований полагать, что научное построение есть не столько зеркальное отражение действительности, сколько система моделей и формализаций, которая фиксирует важнейшие закономерности на основе обобщения частных наблюдаемых случаев, оригинальной единицей анализа могут вполне являться тропологические обороты речи. Их можно группировать по степени их удаленности от уровня «естественного языка». Во-первых, в событийной канве левополушарного мышления, благодаря которому человек может анализировать явления, расчленять их на части. Если левое полушарие мозга поражено (синдром Герстмана), то человек, например, не может отличить левую сторону от правой. Левое полушарие является хранилищем «конкретных оболочек слов» [3, с. 27-32]. Во-вторых, событийность правополушарного мышления, которое неупорядоченно пространственно, оперирует образами, смыслом слов, которые ассимилируются, «залезают», друг на друга. Это наше чувственное восприятие, «глубинная» структура языка. Любопытно, что точно такое же воздействие оказывают на взрослых шедевры искусства. Предметы искусства уже явно, а не скрыто пространственны, но их код более сложен.

Для детей характерна способность к правополушарному мышлению, которое образно и асимметрично. Для взрослых - к левополушарному, благодаря чему и возможно математически-симметрийное мышление [Там же]. Последнее склонно к перерабатыванию огромного количества знаковой информации. И получается странное совпадение. Известно, что сказка волшебная ведет свое происхождение от первобытной сказки - мифа [5]. И если в мифе конец далеко не всегда счастливый, то в сказке - наоборот, так как есть всем понятная оппозиция хороший - плохой. Сказка всегда имеет счастливый конец. Для ребенка, мыслящего мифологически, для которого мир еще так огромен и «страшен», счастливый конец это то, что компенсирует «переизбыток» «ужасности», «сакральности» мифологического видения мира. Но в отношении взрослых, так как им нечего «компенсировать», происходит то, что они перерабатывают изобилие знаков и символов, которое сами породили, опять «тренируя» только левополушарное мышление, которому нравится видеть во всем симметрию. Динамическая модель рассказывания может быть связана с понятием «дискурс». Дискурс соединяет в себе характеристики рассуждения, знания и некоторой мыслительной деятельности. Понятие «дискурса» возникло в античности как попытка совместить собственные умозаключения со знаниями, полученными свыше (от Бога, Демиурга, Творца). Возникла используемая и по сей день платоновская логика. В наше же время момент «божественности» знания завуалирован и является «скрытым» знанием, а остался лишь момент декларативности знания, оно лежит на поверхности, объясняет, не раскрывая глубины. Так считал М. Фуко, той же точки зрения придерживаются некоторые отечественные культурологи. Скрытый дискурс можно представить себе в виде круга, точки на котором связывают бесконечные вариации линий декларативных дискурсов.

Р. Барт пишет по этому поводу, что в семиологии третий элемент системы есть не что иное как ассоциация двух первых [1]. Синтез идей В. Вс. Иванова, К. Г. Юнга, Р. Барта, А. Ф. Лосева, Леви-Стросса и других относительно мифологического мышления дает то, что мы получаем фактор Х мышления «мифического», как отдельную единицу кода. М. Фуко и А. Ф. Лосев называли искомую единицу кода «именем», Р. Барт «значением», Я. Э. Голосовкер - «логикой неисключенного третьего» - фразой «третье дано», «логикой чудесного» [2, c. 39-40]. Мы «плаваем» в смысле, мы пытаемся «выплыть», утвердиться на мифе как на острове в море смысла. Фактор Х, закон, по которому мы стремимся к власти над смыслом, настоятельно требует своего терминологического закрепления. Этот искомый фактор X может быть определен, прежде всего, через термин «имя». А. Ф. Лосев выводит понятие имени из четырех обозначений мифа: личность, история, чудо, слово. В себе же имя есть умно-триадическая энергия, т.е. оно является мифологемой, оно - мифологично; имя есть умно-софийная энергия, т.е. оно - магично; имя есть умно-выразительная энергия или энергийность самой энергии, т.е. оно - эвхологично [4, с. 417]. В настоящем исследовании, чтобы констатировать факт нашей вовлеченности в игру знаков и смыслов, представляется необходимым задействовать омонимические и смысловые связи слов разных языков; уже используя фактор Х «мифичности» мышления.

Если вернуться к контексту игры означающих естественного языка, из которых возникли научные термины, то эти термины - метаслова могут сами порождать «пучки» ассоциаций, могут отражать фактор «мифичности», синхроничности мышления. Мы ошибаемся, думая, что «терминологический» центр механизма научного метаописания не привязан в нашем мышлении пространственно. Нагляднее всего этот принцип отражает указание на пространственное расположение знаков и символов естественного языка. Важно, что означающее «миф» с греческого переводится как «слово». Тогда искомый термин для обозначения фактора «мифичности» мышления должен звучать как «имясловие»? В любом народном заговоре необходимо вставить имя в «пространственную пустоту» «имярек», чтобы его магия проявилась в полной мере. Но есть ли другие варианты? Есть только одна терминологически-словесная «предпосылка» в этом плане, чтобы, погрузившись в мир архетипов, не потеряться в нем, один термин, который позволил бы соотнести язык древности и язык современности. Это слово-термин «троп». Оно является означающим для языка фольклорно- поэтического, языка пространственного мышления. Итак, нам необходим не только термин «имя», плод акта метонимии, но и термин «троп», плод акта метафоры. Индоарии превратили называние в религиозную церемонию. Церемония наречения имени называлась у индоариев «намакарана» или «намадхейя» (nвmadheya). В индоевропейском языковом контексте слова со сходной флективной основой не утратили этой основы в качестве означающих, не утратили и своего значения, тем самым доказав архетипическую системность своей структуры. Латинское nomen означает «имя», «повод», «основание». Современные фр. nom, англ. name, нем. name также означают «имя». Архаическая традиция создания «номовых государств», восходящая к обычаю ритуального называния территории, претворилась в «обратный» обычай, бытовавший в Средневековье и новое время в Европе: давать дворянину имя по имени поместья, которым он владеет.

Генезис термина имя следует рассматривать, во-первых, соотнося с понятием «вещь», во-вторых - через термин «миф». Миф = вещь & имя. Для А. Лосева «миф есть в словах данная чудесная личностная история» [4], а значит, сказка, ведя генезис от мифа, задает индивидуальную траекторию развития личности. Просто здесь надо учитывать мета-позициональную конфигурацию бытия в сказке. Между событийными рядами «сказка сказывается» и «дело делается» существует именно мета-позициональный разрыв. Можно представить себе идеального рассказчика как фигуру Бога, который смотрит на действие персонажей сказки, словно на игру, некий фильм, смонтированный им самим. Смотрит, будто гигантский сказочный джин, на огромной ладони которого разыгрывается театральная сцена. Но отношение называния нужно ритуально «разыграть», исчерпав его целокупно в данном временном срезе, чтобы начать в другом. «Каждый миф дает нам тот или иной единичный конкретный образ и смысл этого образа: Киклоп, Аргус, Тиресий - конкретные образы» [2, с. 49-50]. Я. Э. Голосовкер утверждает, что совокупность таких конкретных образов, представленных в плане одного развивающегося смысла, например, «зрение», как смысл ряда образов, составляет «целокупный образ» группы мифов. Воображение множества нам неведомых создателей, изменявших по-своему смысл этих единичных образов, дает в итоге строго логическое последовательное развитие смысла этих образов до полного его исчерпывания [Там же]. Совокупность мифов образует в архетипическом пространстве некие метафорические «круги действия», исчерпывающие какой-нибудь определенный «именной», «метонимический» смысл, например, «виденье». Сходны по звучанию славянское ведать, ведовство, ведун, индоарийское - Веды. Веды сгруппированы по принципу мандал - текстовых «именных» кругов, образуемых речитативами священных гимнов. Последовательность единичных образов метаморфична, переходна. Целокупный образ «развернутых имен», т.е. миф, есть сумма единичных смыслов, так же как окружность есть сумма всех точек на ней. Можно сделать вывод, что «истинное» раскрытие смыслообраза есть его циклическое становление, которое ритуально: «круговым движением» замыкает архетипическое пространство

В естественном языке происходит выпячивание значения, функционально соответствующее деятельности правого полушария. В научном же метаязыке системообразующие элементы могут носить характер аналитической дискретной структуры, быть либо логическим «знаком», либо «вещью» (предметом, денотатом). И то и другое будет закрепляться в языке как отношении. Именно система соотношения позволяет превратить речь в средство передачи информации, речь «обратить» в язык, сделать ее ритуальной.

Надо избегать того факта, что мы ныне, на рубеже тысячелетий, пользуемся словами языка более всего в функции неупорядоченного деянья, научным ли языком говорим или естественным, обычным, беспорядочно актуализируя именные архетипические связи, существа которых понять не можем. Именуем, не замечая, что именуем, отучившись видеть чудесное в акте наделения именем. Это обусловлено тем, что мы мыслим знаки вне природного контекста. Информация составлена из узкоспециализированных неуниверсальных вторично моделирующих кодов. Вещей стало очень много. Имена вещей также «дробятся», образуя одномерные виртуальные реальности. Для человека древних обществ, еще не отделявшего себя от Природы, слово и вещь, вещь и ее знак были слиты воедино, реальность бытия была многомерной, стереоморфной. Для человека архаики и Средневековья существовал язык как упорядоченное деянье, которое заключалось в актах ритуального именования вещей. Он очень осторожно описывал вещи, считая акт именования - сакральным, священным, называл их, чувствуя некую архетипически-инстинктивную ответственность за это «называние», общался с любой вещью в мире, с ее сутью. Сутью вещи было имя. И постепенно человек Природы закреплял их чудесность = мифичность в слове, уже создавая мир в своем языке. Он был частью своего рода, племени, не мысля себя вне своего маленького социума, вне соучастия с другими. Представления о мире закреплялись как носящие упорядоченно-коллективный характер. Они выливались в ритуальный характер всей жизни.

Список литературы

сказка имя мифологический

1. Барт Р. Мифологии / пер. с фр. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 320 с.

2. Голосовкер Я. Э. Логика мифа. М.: Наука, 1987. 213 с.

3. Иванов Вяч. Вс. Чет и нечет: асимметрия мозга и знаковых систем. М.: Сов. радио, 1978. 184 с.

4. Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М.: Мысль, 2001. 558 с.

5. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. 407 с.

6. Эльконин Б. Д. Введение в психологию развития (в традиции культурно-исторической теории Л. С. Выготского). М.: Тривола, 1994. 168 с.

Размещено на Allbest.ru