Евразия в свете православия

Размещено на http://www.allbest.ru/

Евразия в свете православия

Казин А.Л.

д. филос. наук, профессор, и.о. директора Российского института истории искусств

Воля к власти и воля к истине

Для начала напомним общеизвестное: познание осуществляется путем отнесения к иному - образцовому или чужому. В этом плане не избежать сравнительных сопоставлений. Для русской культуры нормативными образцами издавна служат (в предельном обобщении) Восток и Запад.

В историческом плане, Восток - родина мировых монотеистических религий. В первую очередь, это касается иудаизма и ислама, единый Бог которых - это Абсолют, творящий мир из ничего. Выражаясь в терминах теории культуры, это религиозная классика, где творчество совпадает с творением, слово - с делом, онтологическая горизонталь - с мистической вертикалью. Согласно формуле Спинозы, Бог мыслит вещами. Дело человека и народа в таком хронотопе - исполнение закона (613 заповедей Моисея, шариат и т.п.).

Появление христианства на пространстве восточной классики означало переход к своего рода религиозному «модерну», где Абсолют в лице Бога-Сына нисходит в мир с целью спасения твари. Нисходя с неба на самое дно падшего бытия, Христос нарушает тем самым все формальные границы между «верхом» и «низом» мироздания (жертвенный кенозис). Восток в целом этой жертвы не понял и не принял (распятие Христа), Европа же приняла христианство в рационально-юридической форме римского католицизма. По целому ряду признаков - строгая правовая кодификация, папоцезаризм, схоластика и др. - католическая церковь фактически стала продолжением «Первого Рима». В определенном смысле это было сохранение Востока на Западе - классический абсолютистский тип религиозности продолжал свое действие внутри самого европейского христианства («тяжелый» романский стиль, жесткая вертикаль готики). Собственная история Запада как духовной и цивилизационной реальности начинается только с XV века, когда эпоха Ренессанса обозначила собой движение от теоцентризма к антропоцентризму. В отличие от Востока, постренессансный Запад свел вечность ко времени, онтологические ценности - к инструментальным, соборность - к индивидуализму. Бесспорным достижением европейской цивилизации стал суверенный индивид как субъект права и культуры, однако утрата таким субъектом субстанционального (классического) духовного содержания привела его к опасным экзистенциальным опытам со свободой, вплоть до союза с Мефистофелем (Фауст). Прав был Ницше: для новой Европы Бог умер. Набрав колоссальную производительную динамику, современный Запад переживает завершение проекта модерна - постмодерн. В содержательном плане его характеризует исчерпание абсолютизированной свободы, оказавшейся в религиозной пустоте. В культуре это ведет к ликвидации граней между действительным и возможным, то есть к господству чистой мнимости (знаки без предметов, спекулятивная экономика, «общество спектакля»). Западная философия (как и западная политика) XIX - XX веков в целом перестала быть христианским усилием человеческого духа. Христианство обращается к любви и вере человека в небесного Отца, предполагающей отречение твари - в том числе и интеллектуальное - от своей мнимой самости. В отличие от восточного пантеизма («Бог и я - одно»), от ветхозаветного законничества («я исполняю правила Бога), от оккультного гностицизма («я познал Бога») или от языческой магии («я управляю Богом»), христианский символ веры полагает отношение Любящего к любимому как их самоотдачу (кенозис) друг другу. В плане культуры это означает, что человеческий ум-гений плодоносит только в присутствии Высшего, причем сам гений признаёт этого Высшего и преклоняется перед ним (принцип классики). В противном случае культура вырождается в человекобожество (гуманистический модерн), а затем и в старческую постмодернистскую «игру в бисер». Таков, к сожалению, результат западного опыта совершенной умственной свободы. Западный модерн интеллектуально убил Бога, превратив философию в умственное царство самодостаточного человека. Что касается постмодерна, то он убил и человека, переместив философское мышление в пустое пространство «трансиндивидуальных устройств», будь то концептуальная власть mass-media или любой другой «дисциплинарной машины» цивилизации. По существу, здесь нечего делать собственно философии, ибо здесь не осталось человека -- носитель мысли распался на фрагменты, функции, эпифеномены, симулякры, ризомы, трансгрессии, семиозисы… Если называть вещи своими именами, Запад опустил бессмертное в смертное, а смертное в мертвое. «Самообоснованное сознание», «чистый» феномен, «желание желания» - таковы роковые уровни снижения (редукции) образа человека как источника, критерия и цели познания в западной культуре. Здесь, вообще говоря, и кончилась европейская философия - на позиции субъекта-космократора, для которого последней мыслимой реальностью является он сам (в той или другой модификации). Начав со схоластики, европейский человекобог заканчивает свой путь словесными играми - бесконечным узором «означающих» без «означаемых», знаков без предметов. Постмодернистская философия (вторая половина ХХ века) ни о какой «истине» уже не заикается. Основным её занятием стало само говорение (письмо) - семиотическая практика как таковая, нечто вроде шаманского камлания. Если Маркс, Ницше и Фрейд указали на зависимость истины от расположения человека в бытии (и тем самым предъявили очередные права на свои, новые истины взамен отвергнутого ratio), то постмодерн принципиально не высказывает никаких онтологических, гносеологических, эстетических и тем более религиозных истин. Он вообще ничего не высказывает: когда сказать по существу нечего, остается говорить о говорении, писать о письме - ситуация Нарцисса, ловящего в зеркале ускользающее отражение, да и то без особой охоты. Утвержденный исключительно на своём Я, западный человек стал не нужен Богу; не интересен он такой и самому себе.

Закономерным следствием подобной философской теории стало отрицание какой-либо истины и в области социально-политической практики. «Открытое общество», «либеральная демократия», «плюрализм мнений и оценок» - иными словами, всё, чем так гордится Запад в плане своего общественно-политического устройства - на самом деле есть бегство от единой мировоззренческой (и тем более религиозной) истины как слишком принудительной, «тоталитарной». Истина - в том, что истин много - вот последнее слово Запада на уровне философской политики и политической философии. Философия Новой Европы и Америки покинула Дух и сама оказалась покинутой Духом. Её стратегии в XXI веке направлены на сакрализацию человека и достижение им успеха (успеха, богатства, власти) на этой Земле: конструкция прогрессирующего «грешного рая». Такой проект является - и не может не являться - великой утопией: экологический предел природы (ресурсов на всех не хватит) и нравственный коллапс культуры, не различающей больше верх и низ, правду и кривду, серьёзное и смешное, мужское и женское, полет и падение, жизнь и смерть, Бога и сатану. Ключевые тенденции постмодерна, будучи продолжены в будущее хотя бы ещё на сто лет, грозят смертью всему человечеству. Дальнейшая прогрессивная динамика Запада возможна только за счет глобального информационного, а затем и функционального подчинения всего не-Запада стратегиям «открытого общества», что крайне опасно для всего мира.

Верующий разум

евразия православие религия

Итак, на Западе воля к истине фактически уступила место воле к власти. Из современных христианских (и постхристианских) стран только в России этот поистине судьбоносный вопрос все ещё подвешен «на весах Иова» - свидетельством тому пять русских революций за одно ХХ столетие. Человека и, прежде всего, его мысль нельзя отделять от Бога - такова сверхзадача русской философии. Фундаментальный принцип нашей философии есть принцип верующего разума. Утверждая себя именно как ум, то есть как рефлексивное (различающее себя и своё отношение к бытию) мышление человека, русский ум в то же время хочет оставаться частью православной души, направленной к Богу как держателю всего сущего. Иными словами, русская философия со времени своего возникновения и по сегодняшний день сопротивляется картезианско-кантовскому трансцендентальному соблазну - сводить (редуцировать) мир к человеку или даже выводить мир из него.

Пожалуй, наиболее рельефно указанная позиция русского мышления - и именно в области политической философии - предстает в трудах Владимира Сергеевича Соловьева «Русская идея», «Великий спор и христианская политика», «Три разговора». В литературе принято делить творчество Соловьева на три периода: славянофильский, теократический и апокалипсический. Мне думается, что не следует так резко отделять указанные периоды друг от друга и тем противопоставлять «среднего» Соловьева Соловьеву «раннему» и «позднему». Суть дела заключается в том, что даже в эпоху резкой полемики с почвенниками (1800-е годы, время написания «Национального вопроса в России») Владимир Соловьев оставался православным мыслителем, задача которого заключалась в защите вселенского христианства, а вовсе не в подчинении Москвы Риму, царя -- папе, как о том иногда пишут. Суровая оценка его деятельности со стороны таких людей, как К.П. Победоносцев, обусловлена расхождениями скорее политического, чем вероисповедного порядка. В своей написанной по-французски статье «Русская идея» (1888 г.) Соловьев совершенно четко говорит, что «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». И далее раскрывает эту думу Бога о России: «Не добро быть человеку единому. То же можно сказать и о всякой нации. Девятьсот лет тому назад мы были крещены Святым Владимиром во имя Животворящей Троицы, а не во имя бесплодного единства. Русская идея не может заключаться в отречении от нашего Крещения. Русская идея, исторический долг России требует от нас признания нашей неразрывной связи с вселенским семейством Христа и обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы, где каждое из трех главных органических единств, Церковь, государство и общество, безусловно свободно и державно, не в отъединении от двух других, поглощая или истребляя их, но в утверждении безусловной связи с ними. Восстановить на земле этот верный образ Божественной Троицы - вот в чем русская идея» (1). Если и заслуживает Соловьев упрека, то в прямом, непосредственном перенесении Божественного порядка на порядок истории, - нет и не может быть таких средств на земле, которые бы соответствовали «окончательному осуществлению социальной троицы». Однако стремиться к этому надо - тут Соловьев прав.

Как известно, В.С. Соловьев начал свой духовный путь как последователь «старших» славянофилов. В работе «Три силы» (1877 г.) он ясно формулирует русскую задачу в мире -- служить примиряющим, объединяющим началом Единства и Множественности, Востока и Запада, бесчеловечного бога и безбожного человека. «Высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богатство и порядок относительно ее не имеет никакого значения. Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и ее ближайшие задачи, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова. Когда воля и ум людей вступят в действительное общение с вечно и истинно существующим, тогда только получат свое положительное значение и цену все частные формы и элементы жизни и знания - все они будут необходимыми органами или посредствами одного живого целого. Их противоречие и вражда, основанная на исключительном самоутверждении каждого, необходимо исчезнет, как только все вместе свободно подчинятся одному общему началу и средоточению. Когда наступит час обнаружения для России ее исторического призвания, никто не может сказать, но все показывает, что этот час близок, даже несмотря на то, что в русском обществе не существует почти никакого действительного сознания своей высшей задачи. Но великие внешние события обыкновенно предшествуют великим пробуждениям общественного сознания. Так, даже Крымская война, совершенно бесплодная в политическом отношении, однако повлияла на сознание нашего общества. Отрицательному результату этой войны соответствовал и отрицательный характер пробужденного ею сознания. Должно надеяться, что готовящаяся великая борьба (Балканский поход 1877-1878 годов. - А. К.) послужит могущественным толчком для пробуждения положительного сознания русского народа. А до тех пор мы, имеющие несчастье принадлежать к русской интеллигенции, которая вместо образа и подобия Божия все еще продолжает носить образ и подобие обезьяны, - мы должны же, наконец, увидеть свое жалкое положение, должны постараться восстановить в себе русский народный характер, перестать творить кумира изо всякой узкой ничтожной идейки, должны стать равнодушнее к ограниченным интересам этой жизни, свободно и разумно уверовать в другую, высшую действительность. Конечно, эта вера не зависит от одного желания, но нельзя также думать, что она есть чистая случайность или прямо падает с неба. Эта вера есть необходимый результат внутреннего душевного процесса - процесса решительного освобождения от той житейской дряни, которая наполняет наше сердце, и от той мнимо научной школьной дряни, которая наполняет нашу голову. Ибо отрицание низшего содержания есть тем самым утверждение высшего, и, изгоняя из своей души ложных божков и кумиров, мы тем самым вводим в нее истинное Божество» (2). Если бы Соловьев целиком остался на данной позиции, его имя было бы золотыми буквами вписано в историю русской православной мысли. К сожалению, в погоне за своим абстрактным (гегелевского типа) Всеединством он часто склонен был искать теософский синтез «всего со всем»; логическая стройность дискурса порой приобретала у него самодостаточный вид. Георгий Флоровский сказал о Соловьеве строгие слова: «Этот философ искал церковного синтеза нецерковными средствами» (3). Применительно к экклезиологии (учению о Церкви) это верно, но вот применительно к историософии России Соловьев всегда оставался на стороне Православия - и тогда, когда он писал о ложных божках интеллигенции, и тогда, когда говорил о русском расколе. Что касается его трактовки национального вопроса в России, то отношение Соловьева к нему было отношением человека, который настолько высоко ставит свой народ, что зовет его к соборному преодолению родового (биологического) эгоизма. В предисловии ко второму изданию сборника «Национальный вопрос в России» он прямо утверждал, что «национальный вопрос для многих народов есть вопрос об их существовании. В России такого вопроса быть не может. Тысячелетнею историческою работою создавалась Россия как единая, независимая и великая держава. Это есть дело сделанное, никакому вопросу не подлежащее. Но чем прочнее существует Россия, тем настоятельнее является вопрос: для чего и во имя чего она существует? Дело идет не о материальном факте, а об идеальной цели. Национальный вопрос в России есть вопрос не о существовании, а о достойном существовании» (4). Выше мы уже видели, в чем находил Владимир Соловьев достойную России национальную цель - не в какой-либо частной задаче (форме), а в историческом воссоздании на земле образа Пресвятой Троицы через единство Церкви, Державы и Народа. Собственно, в постановке такой задачи Соловьев не отличался ни от Киреевского с Хомяковым, ни от Достоевского с Леонтьевым. Различие начиналось лишь в способах ее решения. В.С. Соловьева заботила Русь именно как мировая посредница между «отвлеченными началами» - экономики и политики, нравственности и искусства, личности и державы. «Каким ты хочешь быть Востоком - Востоком Ксеркса иль Христа?» - спрашивал этот поэт-философ. С течением времени, однако, когда достижимость мировой «свободной теократии» становилась для него все более отдаленной, а на передний план истории все яснее выступало антихристианское зло, Соловьев указал для России зло в образе панмонголизма:

От вод малайских до Алтая

Вожди с восточных островов

У стен поникшего Китая

Собрали тьмы своих полков.

Как саранча, неисчислимы

И ненасытны, как она,

Нездешней силою хранимы,

Идут на север племена.

О Русь! забудь былую славу:

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен.

Смирится в трепете и страхе,

Кто мог завет любви забыть...

И третий Рим лежит во прахе,

А уж четвертому не быть.

Можно сказать, что в этом стихотворении мы имеем одно из гениальных эсхатологических прозрений Соловьева. Чуть ранее о китайском нашествии, которым будут пожраны «распустившиеся в европейской буржуазии» народы, писал К.Н. Леонтьев. Позднее с теми же мотивами выступили Д. Мережковский и А. Белый, у которых эта тема разрастается впоследствии до чудовищного слияния дальнего Востока с дальним Западом, Японии и Китая - с Америкой. За год до смерти Соловьев пишет свои знаменитые «Три разговора» с «Краткой повестью об антихристе», где предрекает период мировых катастроф и войн, от которых людей на некоторое время избавит человек гениального ума и безукоризненной нравственности -- это и будет антихрист. Буржуазная Европа, содрогнувшаяся перед «метафизической китайщиной», от которой ее придет спасать лжехристос - такое будущее видится теперь Соловьеву. К чести философа следует отметить, что первым узнает и обличает антихриста на всемирном Соборе старец Иоанн - представитель Православия. Как бы то ни было, Святой Руси уготована теперь дорога очистительной жертвы, на которой она должна искупить свои и мировые грехи: падет гордый Третий Рим (петербургский «парадиз»), и смирится в трепете и страхе всякий забывший Христа.

Закончить этот краткий анализ русской политической идеи по Соловьеву мне хотелось бы цитатой из его последней работы - «По поводу последних событий» (1900): «Особенно сильное предчувствие наступающей монгольской грозы испытано мной осенью 1894 года (если память не обманывает, 1-го октября) на финляндском озере Сайме <...> Да и теперь, когда все заметили, многие ли по первым ударам оценили весь объем и всю силу уже наступившей, уже разразившейся беды? <...> Кто, в самом деле, уразумел, что старого нет больше и не помянется, что прежняя история взаправду кончилась? <...> Что сцена всеобщей истории страшно выросла за последнее время и теперь почти совпала с целым земным шаром - это факт <...>

Что современное человечество есть больной старик и что всемирная история внутренне кончилась - это была любимая мысль моего отца, и когда я, по молодости лет, ее оспаривал, говоря о новых исторических силах, которые могут еще выступить на всемирную сцену, то отец обыкновенно с жаром подхватывал: «Да в том-то и дело, говорю тебе - когда умирал древний мир, было кому его сменить, было кому продолжать делать историю: германцы, славяне. А теперь где ты новые народы отыщешь? Те островитяне, что ли, которые Кука съели? Так они, должны быть, уже давно от водки и дурной болезни вымерли, как и краснокожие американцы. Или негры нас обновят?...» Какое яркое подтверждение своего продуманному и проверенному взгляду нашел бы покойный историк теперь, когда вместо воображаемых новых, молодых народов нежданно занял историческую сцену сам дедушка-Кронос в виде ветхого деньгами китайца, и конец истории сошелся с ее началом! Историческая драма сыграна, и остался один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов» (5).

Сегодня, через сто лет после этих тревожных предсказаний автора «Трех разговоров», мы можем воочию наблюдать, что их актуальность не только не уменьшилась, но увеличилась с течением времени. Всемирный «панмонголизм» («китайщина», она же «американщина») - это пошлейший нигилизм и безразличный к истине мировоззренческий и практический позитивизм, быстро заволакивающий своей смертельной пеленой духовную жизнь людей и целых народов. На современном языке это называется глобализацией - управляемая «интеррелигия», спекулятивная экономика, постмодернистское искусство, виртуальный секс. Если Третий Рим - православная Россия - действительно падёт во прах, то история христианства на Земле закончится.

Русская весна

Однако не всё так безнадежно. После воссоединения Крыма с Россией и образования в 2014 году двух донецких республик ситуация в мире и в самой России значительно изменилась. Почти все участники современного политического (и культурного, и правового) процесса в России клянутся в том, что они демократы, то есть выражают волю народа. Самое любопытное, однако, заключается в том, что сам российский народ (или «электорат», как нынче принято выражаться) ни в какую демократию, по существу, не верит и решения главных своих проблем от неё не ждет. Согласно, например, опросам ВЦИОМа, только 7,7% россиян полагают, что объединить российское общество могут идеи демократии, свободы и прав человека. Вспомним, что вплоть до февраля 1917 года у реальной власти в России находился христианский государь - случай для просвещенной Европы немыслимый (своих действительных королей она казнила ещё в ХVII - ХVIII веках). Более того, даже после трех революций начала ХХ века российская (советская) власть сохранила свою персонифицированную сакральную природу - институт партийно-государственных вождей. Советская империя (при всем своем официальном марксизме) может интерпретироваться как извращенное идеологическое наследие царской идеи - не случайно в Красной армии воевало немногим меньше царских офицеров, чем в белых («демократических») войсках.

Что касается современности, то у нынешнего президента Российской Федерации по конституции полномочий не меньше, чем у последнего петербургского императора - это ли не свидетельство традиционного для России способа построения духовно-государственной вертикали? В современной политологии нередко говорят о трех особенностях традиционной русской политической культуры - централизации власти, её идеализации и персонификации. Несмотря на новейшую терминологию, тут нет ничего нового. По существу, именно об этом твердили все сколько-нибудь чуткие к своеобразию своего Отечества мыслители ХIХ-ХХ веков, причем как традиционалисты, так и либералы. Именно К. Кавелину - теоретику русского патриотического либерализма - принадлежит глубокая формулировка (правда, со ссылкой на славянофила Ю. Самарина): «В идеале русском представляется самодержавная власть, вдохновляемая и направляемая народным мнением. Сама история заставляет нас создать новый, небывалый своеобразный политический строй, для которого не подыщешь другого названия, как - самодержавной республики» (7). Под этой формулой подписывались - и прежде всего делами своими - практически все значительные (но не разрушительные!) деятели русской истории. Если воспользоваться словами классика немецкой политической мысли К. Шмитта, в России имеет место глубинная народная легитимация (в отличие от формальной юридической легитимности) верховной власти.

Прав политолог А.С. Панарин: «В русской истории действуют два тайных принципа - союз грозного царя с народом против изменников-бояр и союз пророчествующей церкви с «нищими духом» против сильных и наглых» (8). Было бы замечательно, если бы у нашей правящей элиты хватило ума и воли внести в Конституцию «бессрочную» избираемость Президента - до тех пор, пока его хочет большинство народа. Если этого не произойдет, «избираемый царь» фактически будет управлять страной независимо от юридической процедуры, благодаря которой он занимает в данный момент высший пост в государстве.

Что касается отечественных политических партий, то они в России всегда являлись не столько политическими, сколько мировоззренческими, например, «восточническими» (КПРФ) или «западническими» («Правое дело», «Яблоко»). Менять мировоззрение каждые четыре года - безумие для любой страны, особенно для России, где это прямо чревато перманентной гражданской войной. Положение общенародной державной партии в принципе могла бы занять «Единая Россия», но для этого ей необходимо, кроме «любви к президенту», выработать внятную идеологическую позицию. Высшую духовную и культурно-политическую цель подобной идеологии можно было бы определить как единство государственной истины и народной справедливости - ту самую русскую правду, о которой на Руси вели речь со времен Ярослава Мудрого и до большевиков. В случае ориентации на указанный идеал российская государственная Дума стала бы современным продолжением знаменитых московских Земских Соборов, где не было бы «купленных» политиканов-лоббистов, и где функции обратной связи народа (гражданского общества) с властью исполняли бы две крупные фундаменталистские партии - «единые» и «справедливые», «государственники» и «народники». В современном раскладе политических сил это могли бы быть, например, «Единая Россия» и КПРФ. Нашлось бы там место и для умеренных националистов, и даже для эксцентриков-маргиналов - «зеленых», «оранжевых», «голубых»…Народная (соборная) монархия в этом смысле куда демократичнее, чем любой парламент. Личная свобода и частная собственность требуют уважения, однако до тех пределов, пока они не противоречат фундаментальным духовным и материальным уложениям России как цивилизации и страны.

Принципиальное отличие России от Запада заключается также в том, что русская цивилизация не экономикоцентрична. Базисной основой национальной жизни у нас является духовная и государственная идея/энергия, а вовсе не капитал как в Европе и особенно в Америке. «Всякая власть от Бога» - эта мысль имеет прямое отношение к нашему Отечеству. Пока в России сильна православная церковная вера и государственная - царская, имперская, президентская - властная вертикаль, страна идет вперед, и перед ней, по словам Н.В. Гоголя, «постораниваются» другие народы и государства. Напротив, как только социально-политический перевес в России получает капитал (тем более компрадорско-спекулятивный) и связанный с ним либерализм, страна впадает в смуту, кризис, революцию. Когда всё идет на продажу, народ чувствует, что страна утрачивает свой онтологический фундамент - религиозно-государственное начало. Исчезает сверхличная цель, ради которой стоит идти на жертвы, и тогда «черт побери всё», как выражается одни из персонажей «Мертвых душ» Н.В. Гоголя. Грозные строители России - Иоанн 1У, Петр Великий, Иосиф Сталин - хорошо понимали это, опираясь в своей деятельности на преданные им «преображенские полки». Если угодно, это были превращенные формы «народного социализма», где единство державы и большинства народа (вопреки эгоистическому боярству, продажной бюрократии и «пламенным интернационалистам») достигалось часто жестокими, но единственно возможными и необходимыми для сохранения России средствами. В ином случае всё шло в разнос: Смута начала XVII века, Февраль 1917 года, распад СССР в 1991 году. Самое страшное для нас - это хаос.

Если мы хотим укрепления нашей православно-русской цивилизации - а иначе не стоит и жить в России - мы должны способствовать усилиям президента В.В. Путина по централизации и одновременно демократизации власти в России. Верховная власть должна пойти на сближение с государствообразующим «большим» народом, избавляясь по мере этого процесса от жуликов и предателей в своих рядах. Для этого президенту понадобится собственный «преображенский полк», разделяющий его державные взгляды и готовый не за страх, а за совесть их осуществлять. Параллельно с этим должны быть сделаны постепенные шаги в сторону национализации основных средств производства и богатейших природных ресурсов России.

Как самобытная евразийская цивилизация, Россия никогда не принадлежала ни Востоку, ни Западу. Ни тот, ни другой не признают её подлинно своей. Ориентализация России («византийский» Киев, «татарская» Москва) оказалась столь же поверхностной, как и её последующая вестернизация (петровские и советские реформы). В отличие от Востока, русская христианская классика изначально включала в себя творческую активность личной воли (православный храм и икона есть взаимораскрытие Бога и человека, а не подчинение одного другому). Вместе с тем, в отличие от Запада, религиозная свобода личности на Руси никогда не доходила до культа автономного индивида, оставаясь, так или иначе, в рамках соборного целого (царство, империя, коммуна). Строительство Санкт-Петербурга не отменило соборного начала национальной культуры - наоборот, оно утвердило светскую ипостась православия как дело персонального избрания (Пушкин, Достоевский, Соловьев и др.). Восточное рабство у Абсолюта или западное соперничество с ним - не русское занятие. Европейская свобода пережила ряд смертей - смерть Бога, смерть человека, смерть автора. Восточная душа по существу не знала религиозной свободы, заменяя его ритуалом. Противоречие между «тайной» свободой, восточной волей и западной формой - это движущая сила нашей истории. До сих пор Россия успешно проходила испытания Востоком и Западом: в конечном счете, они только укрепляли её внутренний смысловой код. Привлекая к себе лучшее из Азии и Европы, Россия не переставала быть самой собой. Это во многом делает её страной будущего, способной сохранить мир для человека и человека для Творца.

Примечания

1. Соловьев В.С. Русская идея // Соч.: В 2 т. - М., 1989. - Т. 2. - С. 245.

2. Соловьев В.С. Три силы // Цит. изд. - Т. 1. - С. 31.

3. Прот. Г. Флоровский. Пути русского богословия. - Париж, 1981. - С. 316.

4. Соловьев В.С. Национальный вопрос в России // Цит. изд. Т.1. - С. 260.

5. Соловьев В.С. По поводу последних событий // Избр. произведения. - М., 2001. - С. 432.

6. См.: Бердяев Н.А. Русский соблазн // Типы религиозной мысли в России. - Париж, 1989.

7. Характерно, что софианство как богословскую концепцию осудили в 1930-х годах обе ветви Русской Православной Церкви - и Московский патриархат, и зарубежная иерархия.

8. См. об этом: Хоружий С.С. Опыты из русской духовной традиции. - М., 2005. - С. 228.

Размещено на Allbest.ru